Текст книги "Годы испытаний. Книга 1"
Автор книги: Геннадий Гончаренко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
С лица Канашова не сходила довольная улыбка. Он вмешивался буквально во все, осматривал, прикидывал на глаз, ходил стремительно и, несмотря на свою плотную фигуру, легко ложился и вставал с земли.
Когда командир дивизии предложил каждому из присутствующих доложить свое мнение о месте для лагеря, Муцынов, который до этого со всем молча соглашался, вдруг запротестовал.
– Зачем в этом лесу? Да вы поглядите, какая здесь густота, даже днем темно.
Канашов предложил вынести район лагеря поближе к опушке леса и кое-где проредить.
Комдив согласился и уточнил, что лагерь должен выходить к юго-восточной опушке, где меньше кустарника и почва значительно суше.
А дальше начался долгий спор, сколько потребуется времени на подготовку лагеря.
Муцынов назвал такие сроки, что, согласившись с ним, дивизию можно было вывести в лагерь не раньше середины лета.
Русачев озадаченно оглядел Муцынова. Он уже не раз перехватывал укоризненный взгляд Канашова, который тот бросал в сторону Муцынова.
– Значит, для оборудования лагеря дивизии тебе надо месяц, да на стрельбище – месяц, на спортгородок – полмесяца. Ну и в резерв, как ни говори, тоже полмесяца надо. Вот и выходит, что просишь у меня три месяца…
Канашов, не спуская глаз с комдива, наблюдал, как тот спокойно подсчитывал, как бы соглашаясь с Муцыновым. «Конечно, Муцынову все можно. Любимчик! А вот попробуй я, Канашов, запроси столько, комдив изругал бы, осмеял в присутствии всех. Три месяца много, но меньше, чем за два, тоже нельзя, – прикидывал и Канашов. – Работа большая. Но почему комдив так спокойно согласился отдать Муцынову весь автобат? На чем же он думает подвозить все что надобно в дивизию? Наверно, опять заберет у нас лошадей. Ни одной не дам!»
А Русачев тем временем продолжал:
– В том-то и дело, товарищи, что мы не строительное соединение, а боевая единица. Для нас основное – боевая подготовка…
– Да, но ведь лагеря тоже для этого, – сказал командир второго полка подполковник Буинцев.
– Нам предстоит подготовить сложное тактическое учение с боевой стрельбой, – продолжал комдив. – И учения эти должны провести не позже конца июня… Значит, в конце мая надо выйти в лагеря.
– Не получится! – махнул рукой Муцынов. – Не могу же я разорваться. За два месяца и лагерь построить, и стрельбище оборудовать да еще и спортгородок…
Но комдив решительно прервал его:
– Хватит! Мне все ясно…
Русачев хорошо понимал, что только Канашов может выполнить эту трудную ответственную задачу, и поэтому сказал:
– Подполковник Канашов, даю вам полтора месяца на все оборудование лагеря. В ваше распоряжение прибудет авторота. Приказываю закончить все работы к середине июня. Понятно?
Все это произвело впечатление грома, грянувшего среди ясного неба. Все растерялись. Один Канашов оставался невозмутимым, будто это его не касалось. Он знал: Русачев упрям в своих решениях и всякие возражения бесполезны.
– Завтра же представить мне на утверждение план боевой подготовки полка на этот период, – добавил он.
Муцынова сначала ошеломило неожиданное решение, но постепенно он пришел в себя. «Что ни делается, все к лучшему». Он торжествовал победу и с насмешкой поглядывал на Канашова. «Поглядим, как у тебя выйдет… А то вечно суешься со своими предложениями…»
– Готовьте полки к строевому смотру, – приказал комдив. – Перед выходом в лагеря проверю.
4
Возвращаясь домой, Канашов думал, что не бывает худа без добра. Благодаря этому решению комдива его полк раньше других начнет полевые занятия. Это хорошо… Надо еще сегодня до обеда закончить рекогносцировку лагеря, а завтра с утра направить всех на работу. Он отдал приказ дежурному по полку сыграть сбор тревоги для командного состава полка. Через полчаса все направились в район лагеря. Канашов сразу распределил работы среди комбатов: Белоненко поручил оборудовать лагерь, Урзаеву – стрельбище, батальону капитана Горобца – спортгородок.
Командиры переговаривались:
– Всегда все на нас валят. Учение проводить – наш полк, на границе укрепленный район строить – мы, лагерь выбрали новый – опять нас впрягли.
– Канашов думает отличиться… Честолюбие не дает покоя.
– Верите, товарищи, – говорил командир роты Верть, – я забыл, когда ходил в кино. Вот и набирайся культуры. Какая там культура? Жены от нас скоро откажутся, дети отвыкнут.
До Канашова доходили эти разговоры, но он никому не давал нахлобучки. «Ладно, пусть выговорятся. За мной еще будет слово, – думал он. – Прежние успехи кружат некоторым голову. Готовы век жить воспоминаниями о былых заслугах. С таким настроением лагеря не построишь… Будут все делать без огонька, без инициативы, по-казенному. Вот где нужно страстное, зажигательное слово политработников».
Солнце уже зашло: в лесу стоял сумрак и резко пахло сырой землей, гнилой листвой. Командиры собрались возле головной машины, расселись на поваленные деревья, слушали. Резкий, звонкий голос Канашова разносился далеко по лесу.
– Товарищи командиры, нам предстоит выполнить две сложные задачи: построить лагерь и провести показные тактические учения. Времени мало, но раз задача поставлена – ее надо выполнить. Занимаясь оборудованием лагеря, мы должны не забывать, что главное для нас – боевая подготовка. Вот в батальоне Горобца…
Горобец вскочил, вытянулся.
– Садитесь, товарищ капитан. В этом батальоне рота Аржанцева отстреляла упражнение на «отлично», а рота Петухова? Еле-еле натянула на «удочку». У Белоненко еще хуже. В роте старшего лейтенанта Вертя неудовлетворительная оценка. Возьмите физическую подготовку. На первом же километре марш-броска появились отстающие. По боевой тревоге батальон подымается восемь минут. Так дальше не пойдет… На совещаниях и собраниях говорим умные речи и даже с претензией на открытия! А штыковому бою обучаем на легких макетах чучел. Тронь у солдата лоб – сухой, а надо, чтобы спина была мокрая. Поменьше похвал, побольше честного усердия. Надо обучать и воспитывать людей так, чтобы они умели бы воевать…
За три недели работы полка Канашова оборудование лагеря заметно подвинулось. Среди леса, на расчищенной площадке, обозначилась ровные квадраты дощатых гнезд для палаток. Между ними, с боков и впереди их, опоясывали лагерные линейки, посыпанные золотистым песком. На концах передней линейки стояли грибки для часовых.
В спортгородке работа шла также полным ходом. На опушке высились три снаряда с лестницами и свисающими канатами, несколько волейбольных площадок, баскетбольные щиты, пока еще без сеток; будто хрустальные ворота, сверкали под солнцем никелированные турники, параллельно им стояли брусья, а поодаль «безголовые и бесхвостые кони», которых так особенно не любят новобранцы за трудности, доставляемые им при преодолении.
На вновь оборудованном стрельбище зазвучали первые перекатистые выстрелы.
При возвращении со строительных работ в часть среди командиров стихийно вспыхнул разговор об опровержении ТАСС в «Правде» от 9 мая:
«Японские газеты сообщали, будто бы Советский Союз концентрирует крупные военные силы на своих западных границах». ТАСС опровергало эти нелепые измышления.
– По-моему, – сказал Канашов, – это имеет прямую связь с опровержением, опубликованным в начале этого года. Тогда ТАСС опровергало, что немецкие войска перебрасываются в Болгарию с ведома правительства СССР.
– Я что-то не улавливаю связи между этими двумя опровержениями, – признался Савельев. – При чем тут немцы, Болгария и эти японские измышления?
Канашов улыбнулся.
– Германия подтягивает свои войска ближе к нашим границам. Война назревает…
– Не думаю, – проговорил Бурунов, – чтобы Гитлер вздумал, затеяв войну с Англией, напасть на нас. Ведь это грозит Германии войной на два фронта. А Гитлер в своих речах осуждает военных руководителей кайзеровской Германии за их стратегическую слепоту в первой мировой войне – сражение на два фронта. А во-вторых, навряд ли Гитлер рискнет напасть на нас, имея с нами договор.
– То, что они не рискнут воевать сразу на два фронта, с этим я согласен, – сказал Канашов. – Но не забывайте, что капиталистам всегда легче сговориться друг с другом, чем с нами.
– А я так твердо убежден, что от войны мы обеспечены лет на пять, – уверенно возразил Бурунов.
– Да, для нас это было бы неплохо, – согласился Канашов, – учитывая, что мы недавно перешли на новую систему боевой подготовки и в армию поступает новая техника.
– Конечно, если бы на границе назревало что-нибудь серьезное, наши батальоны не сняли бы со строительства укрепленного района, – предположил майор Белоненко.
– Правильно, – поддержал его Аржанцев.
И только всегда критически настроенный капитан Горобец усомнился:
– Но зачем же тогда прибыли туда саперные части? Загорать?
– Продолжать строительство, – сказал Белоненко. – Не можем же мы вечно надеяться на миролюбие наших новых беспокойных соседей.
– К вашему сведению, они ведут строительные работы только в ночное время, – сказал полковой инженер.
– Вот это и плохо, – не унимался Горобец. – Немцы открыто день и ночь возводят укрепления, а мы играем в маскировку и теряем драгоценное время.
– Не думайте, капитан Горобец, что наше командование не учло всех плюсов и минусов этого дела. Раз так делают, значит для нас это более выгодно, – заметил полковой инженер.
Но Горобец не согласился с ним, и тот, желая убедить упрямого капитана, сказал:
– Вы, капитан Горобец, я вижу, воинственно настроены. А политика – вещь чрезвычайно тонкая. Приказать открыть огонь, начать войну не очень трудно, а вот предотвратить ее куда сложнее…
– Да, совсем забыл, товарищи, – сказал пропагандист полка, – на той неделе к нам приедет лектор из округа и прочтет лекцию о международном положении.
– Вот это хорошо, – одобрил Канашов, – а то нам, доморощенным политикам, трудно во всем этом разобраться…
Глава двенадцатая
1
Генерал Мильдер снял пенсне, откинул на спинку кресла голову, тронутую сединой, и, помассировав двумя пальцами покрасневшую переносицу, долгим недоверчивым взглядом посмотрел на большой портрет генерала Клаузевица в массивной бронзовой раме. Затем перевел взгляд на портрет Фридриха Великого и слегка поморщился. Давно он хотел распорядиться, чтобы вставили в раму стекло, но за делами все забывал. Эта прекрасная литография была подарена ему знаменитым кузеном Альфредом Розенбергом.
Особую ценность представляла, конечно, массивная, почти пудовая рама редкой работы. На ней были выгравированы немецкие рыцари в боевых доспехах и представлена богатая коллекция холодного и огнестрельного оружия, начиная с древнейших времен до наших дней. Дважды эта редкая рама из-за своей тяжести с грохотом и звоном срывалась со стены. И теперь портрет остался без стекла.
Фрау Мильдер, заходя в кабинет мужа, со страхом поглядывала на прусского короля. Она была суеверной женщиной, а тут еще подруга, которой она рассказала об этих случаях, напугала ее, упомянув, что в жизни все происходит непременно до трех раз. Фрау Мильдер и не пыталась разобраться толком, что обозначает это пророчество, и, приняв его на веру, тотчас же предприняла все от нее зависящее. Она убедила супруга отодвинуть письменный стол подальше от стены, где висел портрет; освободила старенькую кушетку и, покрыв ее бархатным покрывалом, расшитым цветами, подставила ее под портрет, предварительно взяв слово с мужа и дочери, что они никогда не будут сидеть на этой кушетке.
Вызвав жену и попросив ее, чтобы она напомнила ему о стекле для портрета, Мильдер снова погрузился в сочинения Клаузевица «1812 год» – исторический очерк и общий обзор событий, связанных с походом Наполеона в Россию. Изредка Мильдер отрывался от книги, и его взгляд скользил по двум схемам, лежащим на столе: «План похода Наполеона I в Россию в 1812 г.» и «План отступления из Москвы» в том же году.
Все, что Мильдер считал значительным и полезным, он аккуратно подчеркивал и делал выписки в блокнот. Клаузевиц писал: «В России Наполеон встретил противодействие огромного пространства страны и возможность народной войны». Мильдер подчеркнул эту мысль, вписал ее в блокнот и стал размышлять. «Пожалуй, и сейчас нельзя забывать об этих факторах. Правда, у нас теперь есть такое могучее наступательное средство, как танки, которые могут преодолеть это пространство»…
Идейный учитель Мильдера – Клаузевиц, которого генерал чтил больше всех военных теоретиков Германии, поставил перед ним ряд проблем, в них надо было тщательно разобраться.
Клаузевиц, например, утверждал, что до 1812 года Наполеон принимал правильные решения и что риск при выполнении этих решений был неизбежным и служил именно тем ключом побед, которые он одерживал над своими противниками. Мильдеру было непонятно, почему Клаузевиц, оценивая исход войны 1812 года как поражение Наполеона, в то же время утверждал, что решения, принятые «великим корсиканцем», были все же правильными. Клаузевиц делал вывод, что это поражение – чистая случайность. Когда Мильдер прочел повторно исторические очерки Клаузевица «1812 год», он, наконец, уловил главную мысль автора: «Напав на Россию, Наполеон ошибся не в целях и выборе объекта для выполнения далеко идущей стратегии, а в методах ведения кампании».
Окончив выписки, Мильдер взял две книги из стопки, громоздившейся на большом письменном столе. На них были сделаны его пометки: «Прочесть обязательно». Одна толстая книга в кожаном переплете с бронзовым тиснением и металлическими застежками; «Походы Карла XII в Россию», вторая, которой он очень дорожил: «Внимание, танки», подаренная Мильдеру с надписью от автора: «Дорогому другу и единомышленнику – Гейнц Гудериан».
В то время как генерал был занят чтением, фрау Мильдер ходила легко и бесшумно по соседней комнате. Изредка она подходила к двери и бросала изучающие взгляды на мужа: его усидчивые занятия вызывали у нее недоброе предчувствие. Не меньшее беспокойство доставляли ей мысли о дочери, которая очень уж долго гостит у родственников. Фрау Мильдер не терпелось обо всем посоветоваться с Густавом, но она не решалась отвлекать его, когда он работает. Вот уже месяц как он углубился в военную историю, копается в старых книгах, и с каждым днем количество их растет и растет на письменном столе.
Не нравилось фрау Мильдер и то, что пришлось отложить поездку на курорт в Баден, куда они собирались выехать в конце апреля. Густав сказал ей, что его отпуск перенесен на неопределенное время. В начале мая он собирался ехать в важную служебную командировку, как будто бы в Варшаву. «И с чем это может быть связано? – ломала голову фрау Мильдер. – Может быть, повышение по службе, даст бог…»
Мильдер пододвинул к себе ящик с картотекой выписок, которые он делал на небольших карточках, и, вынув одну из них, стал быстро писать.
Марта Мильдер решила устроить небольшой отдых мужу. Зная его слабость к скачкам, она с большим трудом, достала три билета, надеясь, что к воскресенью приедет дочь. Конноспортивные состязания нескольких стран обещали быть интересными. Муж получит, бесспорно, большое удовольствие и будет благодарен ей. Фрау Мильдер уже не один раз заглядывала в дверную щель на седеющую голову мужа и колебалась, можно ли ей войти в кабинет. Хорошо, что он дал согласие снова принять дивизию, служить под командованием генерала Гудериана, хотя этого генерала некоторые называли выскочкой.
Тихонько войдя в кабинет, она долго не решалась приблизиться к мужу. Он сам почувствовал ее присутствие и резко обернулся.
– Марта, ты? – Он поглядел на нее недоумевающе: как могла она решиться оторвать его от занятий.– Что-нибудь случилось с Гертой?
Фрау Мильдер смущенно улыбнулась,
– Густав, я купила три билета на скачки. В воскресенье, я думаю, и Герта вернется, и мы вместе отправимся, не правда ли?
Он нервно потер руки.
– Послушай, Марта, оставь меня в покое. Никуда я не пойду,– и он снова уткнулся в книгу.
– Не пойдешь на скачки? – растерянно спросила жена.
– Нет! – бросил он сухо. – Не мешай, пожалуйста, работать.
Она бесшумно вышла из кабинета. «Нет, положительно с ним творится что-то неладное».
А Мильдер вновь и вновь перечитывал то место воспоминаний Наполеона, где он признавал сделанные им военные промахи. «Вторжение в Испанию, – писал он, – было первой моей ошибкой, а русский поход – самой роковой ошибкой… Эта роковая война с Россией, в которую я был вовлечен по недоразумению, эта ужасная суровость стихии, поглотившей целую армию…»
Мильдер оборвал чтение и попытался представить себе бесконечные русские просторы, снежные бураны и себя вместе со своей дивизией, но все это выглядело смутно и неубедительно. Да и зачем затягивать войну до зимы? Это может поставить перед германской армией ряд сложных проблем. Можно, конечно, признать за истину высказывания и Клаузевица, и самого Наполеона, и Карла XII о сложности русского театра военных действий, но ведь времена-то теперь не те. Другая техника, другие люди…
«И все же насколько гениален Клаузевиц, – размышлял генерал. – Его «закон одновременности применения сил», теория «генерального сражения», определение роли внезапности в войне, определение значения полководца и морального фактора на войне – это камни фундамента современного военного искусства Германии, на котором впоследствии выросло гигантское здание всех военных теорий Мольтке, Шлиффена, Людендорфа…»
Вдруг кто-то мягкими теплыми руками закрыл Мильдеру глаза.
– Герта, ты? – спросил он.
Но ответа не было, а ласковые руки продолжали закрывать глаза.
«Кто же это мог быть? Неужели Марта? Что с ней случилось?» И он начинал слегка досадовать, но в этот момент пальцы разжались и перед ним предстала его дочь Герта… в летном комбинезоне и лихо сдвинутой на правый бок пилотке. В этом новом костюме ее трудно было узнать. Из восемнадцатилетней девушки она превратилась вдруг в возмужавшего, загорелого солдата-воина. «Почему она в этом комбинезоне?» – недоумевал Мильдер. А Герта бросилась к отцу на шею и стала его целовать, разглаживая ласково мягкой рукой седеющие волосы/
– Признайся, ты, правда, меня не узнал? – затараторила она. – Вижу, вижу, по твоим глазам, папочка… Я так и думала, что не узнаешь. Папочка, я больше не Герта фон Мильдер,– продолжала весело щебетать дочь, – а будущий, ас великой Германии…
На лице Мильдера появилось недоумение.
– Я с Эльзой уже дважды летала на спортивном самолете. И, представь себе, мне было вовсе не страшно. Ничуть, ничуть! Дядюшка Гарфнер (это был двоюродный брат Мильдера по отцу) обещал похлопотать за меня.– Она понизила голос до шепота: – Меня примут в летную школу. Он все устроит.
– Герта, а как же быть с мамой? Она не согласится, чтобы ее дочь была летчиком.
Да, разговор с мамой не сулил ничего хорошего. Она, бесспорно, не может разделить романтической восторженности, неизвестно откуда появившейся у дочери, а самое главное – будет опасаться за ее жизнь. Герта это хорошо знала, потому она и пришла раньше к отцу, которому всегда доверяла все свои «тайны».
Мильдер и сейчас не верил, что его дочь может стать летчиком, но ему было приятно, что она ищет опасную для себя профессию. По-видимому, сказалось влияние двоюродной сестры Эльзы, которая рано осталась без матери и выросла в строгой военной среде. Отец ее был известным асом, а потом стал летчиком-инструктором. Уже второй год дочь его, Эльза, самостоятельно летала и даже несколько раз выполняла самостоятельные боевые задания по бомбардировке крупных городов. Да, Эльза пошла в отца. Ее летное мастерство вскоре принесло ей известность. Она была отмечена в приказах Геринга и имела награду «железный крест» второго класса. Слава Эльзы вскружила голову и впечатлительной самолюбивой Герте. Это хорошо понимал Мильдер.
– Давай, папочка, заключим союз молчания, – предложила дочь. – Ни слова об этом маме!
– Но как же мы сможем все это долго скрывать? – удивился отец.– Ведь ты должна будешь там жить… и вообще…
– Я об этом думала,– перебила нетерпеливо Герта.– Весной организуется закрытый пансион. Он будет готовить переводчиц для министерства иностранных дел. Я как будто поеду туда, а сама буду учиться в летной школе…
Мильдер был поражен. Он соглашался с ее девичьими причудами, но пойти на такой коварный обман он был не в состоянии. А вдруг с ней что-нибудь случится? Да и потом это просто невозможно: мать со временем захочет ее увидеть, и все откроется. Но, не желая огорчать дочь, он сказал примирительно:
– Хорошо, Герта, я подумаю. Это очень серьезное дело.
Она радостно обхватила шею отца руками и стала снова целовать его.
– Да, но почему ты сейчас в этом комбинезоне?
– Мне подарила его Эльза. Ты посмотри, как он мне идет.
Она отошла в сторону и несколько раз повернулась, довольная собой.
– Но мама увидит тебя в нем, и весь твой план рухнет тотчас же.
– Не беспокойся. Мама меня еще не видела. С вокзала я пробралась в сад, оставила свой чемоданчик в саду и, как парашютист-десантник, проникла через окно в твой кабинет…– Ведь, правда, я это ловко сделала? Ты совсем меня не заметил?
Мильдер действительно ничего не видел. Он восторгался ее хитростью и ловкостью.
– Вот ты какая!…
Герта села на подлокотник кресла, заглянула в усталые, покрасневшие глаза отца.
– Ты слишком переутомляешься, папочка. Береги себя. Ведь ты у меня один…
Она окинула взглядом письменный стол, заваленный книгами и пачками карточек-выписок. Слегка удивилась тому, что отец читал Наполеона. Его любимым полководцем, она знала, был Фридрих Великий. На стене висела большая топографическая карта Европейской части России, испещренная условными значками.
Герта собралась было спросить у отца, почему он стал увлекаться топографией России, как дверь кабинета раскрылась и на пороге в белом переднике, отороченном тонкими кружевами, показалась фрау Мильдер. На лице ее отразились одновременно в радость и удивление.
– Так вот вы где секретничаете!…
– Мамочка! – бросилась Герта к матери и стала ее целовать.
Мать спросила;
– А это что на тебе?
Герта растерялась. Выручил отец:
– Это комбинезон Эльзы Гафнер. Он понравился Герте. Девичья причуда…
2
Когда разыгрались в Германии в конце июня 1934 года кровавые события, Мильдер, тогда еще полковник, командир полка, помнил, как немцы, встречая друг друга, спрашивали: «Ты еще жив?»
Тридцатого июня Рем был посажен в тюрьму, а генерал фон Шлейхер – большой авторитет в немецкой армии – был убит вместе с женой по-бандитски, выстрелами в спину. Мильдер встречался не раз со Шлейхером в академии и на офицерском совещании в Берлине. Это был армеец старой школы. Некоторое время он занимал пост премьер-министра, но потом был уволен; как говорили, его предал бывший друг – фон Папен. Шлейхера знали как одного из умнейших политиков старой школы. Он пользовался огромным влиянием в рейхсвере.
В тот же вечер Геббельс самым нелепым образом пытался объяснить приступ неистового гнева своего хозяина. Он выдумал, что Рем в сообществе со Шлейхером и другими подготовлял восстание против Гитлера при поддержке одной иностранной державы.
Мильдер, слушая Геббельса, не верил этой нелепой басне. Но, как солдат, он старался об этом не думать, ибо он служил не тем, кто в данный момент стоит у власти, а целям мирового господства Германии. Кроме того, Мильдер понимал, что всякая смена власти дает более широкие, возможности для проявления индивидуальных способностей и быстрейшего продвижения по службе.
Генерал тщательно, до фанатизма, охранял и берег все, что было связано с честью и достоинством, его военной родовитой фамилии – баронов Мильдеров.
В отличие от своих именитых предков Густав Мильдер обладал разносторонним дарованием: он был не только смелым и решительным генералом, но и имел писательский дар и большую склонность к научной работе.
Он мечтал со временем стать знаменитым военным историком и теоретиком, чем-то вроде Клаузевица двадцатого века. Мильдер с увлечением вел свои личные и военные дневники, занося в них все, что, по его мнению, должно было явиться фундаментом для глубоких научных трудов и мемуаров.
Глава тринадцатая
1
В середине июня, когда, некоторые полки уже полностью вышли в лагерь, а на зимних казармах, где стояла дивизия, еще царили беспорядок и суматоха, из округа прибыла комиссия из нескольких командиров и политработников: она должна была разобраться со стихийным заселением дома семьями командного состава и жалобой жены Канашова на командира дивизии и политотдел.
День был пасмурный, необычно холодный для этой поры года. По небу бесконечной чередой ползли тучи, морося холодным дождем. Дороги раскисли и превратились в месиво, добраться по таким дорогам из города до военного городка было трудно. Ответственная комиссия застряла на машине, и Русачев выслал на выручку лошадей. Прибыла комиссия только к обеду, все измученные, недовольные. Полный лысеющий полковой комиссар с лихими, закрученными штопором усами вел себя так, будто он был наделен правами не меньшими, чем у командующего военным округом. Он с ходу обрушился на Русачева. Ему буквально не нравилось все: и неотремонтированиая дорога, и убогая арка ворот, через которую они въезжали в военный городок. Командиры, прибывшие с ним, глядели на Русачева исподлобья, осуждающе и многозначительно пожимали плечами.
«Теперь только держись! Они накрутят командующему про меня такого, что и во сне не приснится»!
Русачев вызвал к себе помощника по тылу и приказал встретить гостей тепло и радушно. И это возымело свое последствие. Уже вечером, с раскрасневшимся довольным лицом и добродушной улыбкой, полковой комиссар, возглавляющий комиссию, явился к Русачеву в кабинет и поставил его в известность о планах их работы. Развалясь в кресле и покручивая ус, он, улыбаясь, сыпал комплименты.
– Должен сказать вам, полковник, у вас в дивизии находчивый народ. Вы бы только видели, как они ловко придумали с артиллерийской упряжью. Они тянули нашу таратайку цугом – три пары лошадей, как тяжелое орудие, при этом у них еще имелись две лошади в резерве, на всякий случай. Ха-ха-ха! – рассмеялся он. – Не хватало лишь какой-либо кареты екатерининских времен.
Русачев поддакивал важному гостю, но надеждой не обольщался. «Все они так, – думал он. – Пока сидят у тебя в гостях, любезны, а приедут в округ и понапишут, такого, что иной слабонервный прочтет и готов стреляться».
– Думаю, товарищ полковник, мы проведем эти мероприятия организованно. Конечно, прежде всего надо попытаться убедить людей, что они не правы и их действия граничат с преступлением. Мы, конечно, с начальником вашего политотдела побеседуем, с некоторыми командирами из семей, переселившихся стихийно. А чтобы у них не было предвзятого мнения, будто мы прокуроры и следователи, вначале устроим для всех лекцию. Ведь мы политработники и наше дело убеждать людей вескими, аргументированными фактами. Наиболее сознательные вернутся в прежние квартиры, а кто будет упорствовать, можно привлечь к ответственности… А тем временем выделенные мною товарищи изучат и доложат мне суть дела с жалобой жены Канашова. Она буквально забросала командующего и члена Военного совета письмами и в последних грозится писать в Москву Наркому обороны. Вот полюбуйтесь, – и полковой комиссар извлек из портфеля подшивку писем.
– Эдак листов около сотни… Квартиру у нее отбираете, а пришла к вам за помощью – отругали матом и выставили за дверь.
Русачев промолчал.
– Ну, это ладно, разберемся…
…На другой день с утра по всему военному городку были расклеены красочные афиши. Они извещали, что вечером во вновь отстроенном клубе (который также еще не был принят) состоится лекция для жен командного состава на тему «Жена – боевая подруга командира и ее роль в семье». Приглашались и командиры, не уехавшие в лагерь.
В тот же день Марина Саввишна, встречаясь со многими женщинами, говорила:
– Ну, бабы, готовьтесь ответ держать перед большим начальством.
Некоторые жены, у кого мужья были вызваны на беседу с представителем округа, оробели.
– Боязно как-то, Саввишна. А что, как и впрямь будут судить за самоуправство? Ведь у нас дети?
– За правду нелегко стоять, – отвечала Марина Саввишна. – Мне, думаете, легче, чем вам? Мой-то со мной вторую неделю не говорит, ходит туча тучей…
Еще задолго до начала лекции клуб наполнился народом. На лицах многих женщин угадывалось смущение. В самых задних рядах разместились командиры – соучастники этого стихийного переселения. В назначенный час зал был набит до отказа. Сидели на стульях, табуретках, принесенных из дому.
Лекция была интересная. Полковой комиссар с закрученными штопором усами быстро овладел вниманием аудитории. Да и не могли эти люди быть безразличными, коли речь шла о жизни, быте, поведении, о их любви к мужьям, о воспитании детей, – словом, о новой семье социалистического общества. Докладчик говорил вдохновенно, приводил немало примеров о подлинной боевой дружбе женщин – жен революционеров-демократов, о глубокой, настоящей любви Маркса и Женни фон Вестфален, Ленина и Крупской.
Полковой комиссар, закончив свою лекцию под бурные аплодисменты, радостно про себя отметил: «Первая поставленная цель достигнута. Теперь надо заставить кого-нибудь выступить и публично покаяться».
Представитель из округа предварительно побеседовал с заместителем комдива по политчасти Коврыгиным и попросил подготовить два-три выступления жен командиров. Коврыгин долго уговаривал Аржанцеву и еще одну жену. Он и их квартирный вопрос обещал решить в первую очередь, лишь бы они выступили. Даже текст выступления им составил. Председательствующий Русачев объявил, что сейчас лектор ответит на вопросы, а потом будет предоставлено слово собравшимся.
Градом посыпались вопросы:
– Будут ли улучшены квартирные условия для малодетных и бездетных?
Лектор ответил полушутливо:
– Бесспорно, товарищи, но семьи командиров должны уметь жить по-походному, в любых условиях.
Ответ вызвал всеобщее разочарование. Женщины тревожно зашумели.
– Как быть с малыми детьми? Не могут же они ходить в школу за десять километров. Почему не поддерживают наше предложение открыть начальную школу в военном городке? Ведь у нас с осени должны пойти в первый класс тридцать детей.
– Вопрос этот, товарищи женщины, сложный. Сразу на него не ответить положительно. Надо обдумать… Потерпите…
Шум в зале усилился. Представитель уловил недовольство слушателей.
– Почему так долго затянулась приемка нового здания?
– Видите ли, к таким вопросам надо подходить по-государственному. Вы знаете, что у нас везде ведется огромное строительство. Требуется много средств.
Тогда одна женщина не вытерпела и вскочила с места.
