Текст книги "Годы испытаний. Книга 1"
Автор книги: Геннадий Гончаренко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
2
Сегодня Аржанцев отчитал Миронова за плохую заправку коек во взводе.
На строевой подготовке бойцы заметили, как Миронов с неохотой подал команду «становись». Чем-то огорчен. Когда команда была выполнена, лейтенант недовольно сдвинул брови и скомандовал отрывисто, резко:
– Отставить! Разойдись!
Теперь Миронов стоял, внимательно присматриваясь к бойцам. Он подал новую команду: взять оружие на плечо, а затем к ноге. Некоторые бойцы запаздывали при выполнении ружейных приемов. Он подавал новые и новые команды, все более убеждаясь, что взвод их выполнять по-настоящему не умеет. Бойцы видели, как командир недовольно морщился, если кто-то отставал при выполнении приема или чрезмерно спешил, исправляя ошибку.
Наконец Миронов, не выдержав, подошел к бойцу на правом фланге. Это был Андрей Полагута. Молча взял у него винтовку. Все с укоризной покосились на Полагуту, словно говоря ему: «Это ты нас подвел».
– Многие из вас,– сказал Миронов, обращаясь к взводу,– отработали ружейные приемы плохо и потому делают их неверно.– Взгляд его говорил: «Не думайте, что это относится только к Полагуте». Напротив. Полагута с первого дня чем-то понравился Миронову. То ли своим богатырским видом и удивительным спокойствием, таившимся в его тихих зеленоватых глазах, то ли еще чем-то, неуловимым с первого взгляда.
«Начал придираться,– подумали бойцы.– А к чему нам ружейные приемы, когда мы пулеметчики? До него все было так, а ему, видишь ли, не угодили. Теперь держись, начнет гонять».
– Может, некоторые из вас считают, что пулеметчикам не нужны ружейные приемы и я просто придираюсь к вам,– точно угадал их мысли Миронов.– Но Нарком обороны в приказе на этот год требует резко поднять строевую и физическую подготовку каждого бойца и подразделений в целом. К тому же винтовка – боевое оружие вторых номеров.
Миронов встал перед строем и начал показывать ружейные приемы.
Бойцы придирчиво наблюдали за движениями командира, стараясь ничего не упустить. Может быть, лейтенант торопился, а может быть, слишком быстро выполнял приемы, чувствуя на себе критические взгляды нескольких десятков глаз, но винтовка, с силой ударившись в плечо, вдруг отскочила и чуть было не выпала у него из руки. Губы бойцов тронула улыбка. Но чем больше следили бойцы за четкими, уверенными движениями лейтенанта, тем больше проникались к нему уважением. В руках командира винтовка казалась невесомой. С едва уловимой быстротой взлетала она в воздух, ловко переворачивалась и от сильных и резких ударов звенела, стонала, плотно прилегая к бедру, плечу, будто приклеивалась.
В самый разгар занятий прибежал связной от Аржанцева:
– Товарищ лейтенант, вас срочно вызывает командир роты.
«Опять, наверное, складку на подушке нашел»,– решил Миронов, направляясь в ротную канцелярию.
Здесь его ждала еще одна неприятность: Аржанцев обнаружил ржавчину на замке учебного пулемета, закрепленного за рядовым Мухтаром. И как нарочно, в роту пришел полковник Русачев. Он дал Аржанцеву выговор за плохое сбережение оружия, а Миронов получил трое суток домашнего ареста.
3
На другой день после завтрака, перед построением на занятия, Мухтар рассказывал взводу, как ему попало от нового командира взвода.
– И-и-и-и-и как попал, здорово попал, красота, как попал!
– Да ты не дури, говори толком, как было дело, – приставали бойцы, не спуская насмешливых глаз с Мухтара.
– У меня кожа гусиный бил, как холодный вода обдавал, а потом горячий баня парил… Ругает меня лейтенант, а я слушаю, и так хорошо, будто девушка ручкой ласкает. Честный слова, хотел обидеться на лейтенанта, а, веришь, не мог. Хотел сердиться, тоже не мог. Все правильно говорит… Ах, как говорит, еще бы день слушал. – И на лице Мухтара разлилась добродушная улыбка.
– Пускай ругает, – рассудил Еж. – Раз поделом, обижаться нечего… У меня тоже такой характер. – Он подошел к Мухтару, дружески похлопал по плечу. – Лейтенант дельный. С умным браниться – ума набираться; с дураком мириться – свой разделять.
– Взвод, становись!…– раздалась команда, и как из-под земли появился перед взводом лейтенант Миронов.
Бойцы быстро заняли свои места в строю. Каждому хотелось показать командиру свое усердие.
Взвод выстроился, забрал учебные и боевые пулеметы и отправился на стрельбище.
4
В выходной Жигуленко и Миронов спали дольше обычного: накануне они поздно возвратились из клуба. Жгучие лучи солнца проникли в прорванную дыру плащ-палатки, что занавешивала окно.
Саша проснулся первым. Быстро сбросив одеяло, он поглядел на часы и, подбежав к окну, откинул плащ-палатку. День был ясный, по-летнему теплый. С улицы доносилось торопливое радостное щебетание птиц. Саша подошел к спящему Евгению и стянул одеяло.
– Подъем! – протяжно закричал он. – Уже восемь часов.
В дверь постучали. Миронов испуганно взглянул на Жигуленко.
Дверь открылась, и, сутулясь, появился Дубров.
– Ба, да тут еще сонное царство… Тогда я пойду предупрежу девушек… Приходите на опушку леса, у дороги.
Вскоре Жигуленко и Миронов пришли к лесной опушке. Первой на них обрушилась Наташа:
– Стыдно спать так долго! Я не военная и то позже семи не встаю.
– Сегодня выходной день, можно себе позволить такое удовольствие, – снизошла Рита. – Ведь они, бедненькие, каждый день поднимаются ни свет ни заря.
– Солдат не следует жалеть, они от этого портятся, – сделав нарочито строгое лицо, повторила Наташа слова отца.
– Наташа у нас беспощадный критик… Она никому не прощает ошибок, – поддела Рита.
– Это, видно, потому, что сама их никогда не делает,– усмехнулся Евгений. – У нее командирский характер, требовательный.
Взгляд Миронова вдруг привлекла молчаливая девушка. Она застенчиво посматривала на бойких подруг и на молодых лейтенантов. И если ее взгляд встречался с другим взглядом, щеки разгорались ярче. Ее большие мечтательные глаза с мохнатыми ресницами глядели застенчиво. Это была дочь полкового врача Заморенкова – Тоня.
– Евгений, а почему ваш товарищ такой грустный? – неожиданно спросила Наташа.
– А у него врожденная задумчивость: поэт он, потому везде и всегда мыслит образами, отвлекаясь от всего земного.
Девушки, кроме Тони, рассмеялись, а Миронов смущенно улыбнулся.
Саше всегда не нравилась манера Евгения чувствовать себя среди товарищей «хозяином» и желание унизить всех своим превосходством. «Ничего, я его когда-нибудь осажу!» – раздраженно подумал он.
Компания подошла к опушке леса. Снег уже давно сошел, но было еще мокро, в ложбинах голубела вода, и всюду, куда ни взглянешь, пробивались навстречу солнцу зеленые побеги травы.
– Как сказал Багрицкий – «пошла в наступление суровая зелень», – процитировал Жигуленко.
Вошли в лес и разбились на пары: Рита – Дубров, Евгений – Наташа, Миронов остался с Тоней. Он украдкой поглядывал на девушку, любуясь ее детски нежным лицом. Вся она была тоненькая и какая-то хрупкая. Припоминались строки поэта Александра Прокофьева:
Выходила тоненькая, тоненькая,
Тоней называлась потому…
– Хорошо здесь, – сказал Миронов, наклонился, сорвал бледно-розовый подснежник и протянул девушке. Она улыбнулась краем губ, потупила взгляд.
Поговорить бы с Мироновым, спросить, какие он пишет стихи, но Тоня не могла преодолеть робость. Она только молча слушала то, что говорил Саша. Вскоре из лесу показались Дубров с Ритой и Наташа с Евгением. Миронов перехватил печальный взгляд Тони. Видно, ей не хотелось уходить из леса.
На обратном пути Наташа была чем-то расстроена. Она всю дорогу молчала. А Жигуленко, напротив, шутил, сыпал остротами.
Как только они свернули к военному городку, услышали сигнал тревоги. Наскоро попрощавшись с девушками, Миронов и Жигуленко побежали в свои подразделения.
– Ну, как тебе понравилась прогулка? – на бегу спросил Жигуленко.
– Ничего… А что это Наташа такая грустная?
– Пустяки… Понимаешь, я хотел обнять ее, а она оттолкнула меня и убежала… Ничего, я ее обломаю. Не было еще на свете девушки, которая устояла бы передо мной… И что это Канашов еще придумал: не дает даже в воскресенье отдохнуть по-человечески?… Тревоги устраивает…
5
Хотя и рассказал Жигуленко о ссоре с Наташей, как о каком-то пустяке, но сам долгое время был весьма озадачен своим промахом. «Преждевременно пошел на штурм,– думал он. – Она не похожа на многих других: умна, горда… Что ж, придется извиниться».
…Вот и дом, где живут Канашовы, бревенчатый, старый, с одиноким деревом у крыльца. Жигуленко глянул на два крайних светящихся окна второго этажа, вспоминая карие с удлиненным разрезом глаза и тяжелые светлые косы. «Нельзя же из-за какого-то пустяка портить отношения. Отец ее, наверное, еще не возвратился. А вдруг дома? Что тогда скажу? Нет, нет. Идти нельзя. Ты что, трусишь? Испугался? Как это не похоже на тебя!»
На цыпочках Евгений стал осторожно подниматься на второй этаж. Темно. Зажег спичку, осмотрелся. Направо и налево двери с эмалированными белыми дощечками: «Кв. 3» и «Кв. 4».
Евгений долго стоял на затемненной площадке, раздумывая, и решил постучать в квартиру, в окнах которой горел свет. Постучался тихонько, чувствуя, как с каждым ударом сердце колотится все сильней и сильней. За дверью молчали. Он постучал настойчивее. И не успел отвести руку, как дверь распахнулась: на пороге, сдвинув к переносице широкие брови, стоял Канашов. Евгений от неожиданности не мог произнести ни слова.
– Товарищ подполковник, у вас нет лейтенанта Дуброва? – спросил он первое, что пришло в голову.
– Нет, – недоуменно пожал плечами Канашов. – А что, разве он собирался ко мне?
– Да, собственно, не к вам, – заливаясь румянцем, соврал Евгений. – Мне сказали, он с Ритой пошел к Наташе…
– Ах, к Наташе? Она, кажется, ушла в кино. Да чего это мы стоим у порога? – как бы спохватился он. – Пройдемте в комнату.
– Спасибо, я тороплюсь, – замялся Жигуленко.
– Ну как хотите, не смею задерживать.
– Разрешите идти? – лихо козырнул Жигуленко.
– Идите.
Казалось, Евгений только и ждал этих спасительных слов. Он повернулся и быстро застучал по лестнице каблуками. «Вот влип! Наверно, он обо всем догадался, Ну, теперь держись: покажет, как ухаживать за его дочерью. Говорят, он очень любит ее».
В конце лестницы Евгений внезапно столкнулся с какой-то старушкой и вышиб у нее из рук кошелку.
– Летают как сумасшедшие, дьяволы! Как с неба свалился, пресвятая богородица, – бранилась она, собирая рассыпавшиеся продукты.
Евгений попытался помочь ей, но она так яростно замахала на него руками, что он отступил.
– Да что мне, товарищ военный, с вашего извинения, – заворчала старуха. – Напугалась я до смерти, думала – потолок на меня валится…
Жигуленко выскочил во двор и чуть не бегом направился домой.
Глава шестая
1
Сегодня с раннего утра в штабе полка начался переполох. Ни свет ни заря пришел майор Чепрак, хотя из штаба ушел только в два часа ночи. Заспанный, злой, он отругал дежурного за то, что тот не проверил наряд на конюшне. На рассвете дневальный заснул, а жеребец командира полка Ураган отвязался и до крови искусал мерина Тихого, и, в довершение беды, неожиданно появился на конюшне Русачев. Скорый на расправу, он тут же дал дневальному десять суток строгого ареста и отправил с адъютантом на гауптвахту, а Чепраку наговорил по телефону таких «приятных» вещей, что у того мигом пропал сон, и в пять утра Чепрак направился в штаб.
Недовольный всем на свете, он поднял «по тревоге» машинистку и сел диктовать ей план боевой подготовки на лагерный период обучения. Позвонили из штаба дивизии, надо было снарядить команду на станцию для выгрузки трех вагонов дров.
Чепрак распорядился послать взвод из батальона Белоненко. Следом позвонил Канашов и приказал подготовить расчет инженерного имущества и рабочей силы для оборудования района показных занятий, так как Русачев не утвердил представленный расчет и назвал его «филькиной грамотой».
«Опять полковой инженер что-то напутал, – подумал Чепрак.– Беда с ним! А ведь мне не разорваться, работая за всех».
Чепрак заперся в кабинете и опять начал работу над планом. Но не прошло и пяти минут, как его вызвал к телефону начальник штаба дивизии Зарницкий.
– Почему до сих пор никто не прислан для разгрузки дров? Каждый час простоя транспорта обходится полку в тысячу рублей. Вы что хотите, чтобы их высчитали из вашей зарплаты?
За план боевой подготовки Чепраку так и не удалось сесть. В кабинет один за другим с приказаниями, нарядами шли штабные работники, хозяйственники.
А через час он окончательно потонул в ворохе бумаг, которые навалом и в папках лежали на столе и все требовали безотлагательного рассмотрения, решения, распоряжений.
Когда Канашов прибыл в штаб, Чепрак сидел, взявшись за голову обеими руками, и не говорил, а рычал на всех. Увидев командира полка, майор вскочил, поздоровался и снова зашелестел бумагами.
– Что нового, товарищ майор? – спросил Канашов.
– Да вот команду надо сформировать и отправить срочно в УР… * Опять там какая-то горячка… Только что получил приказание из штаба дивизии. А где я людей возьму? Все в разгоне. Хоть сам бери лопату и поезжай. С пяти часов на квартиру звонки.
Чепрак принял такой жалостный вид, что Канашов не удержался от улыбки.
– Ну, пройдем ко мне в кабинет, – а когда они уселись, спросил: – Шаронова не видел?
– Он уехал в батальон к Белоненко.
– Приедет, скажи, чтобы зашел.
– Товарищ подполковник, нам из штаба дивизии аттестации вернули. Заодно требуют и штат пересмотреть.
Чепрак принес толстую книгу – штаты полка – и начал доклад.
– Вот, к примеру, капитан Солодов, начальник связи – мозг и нервы штаба, его боевой пульт управления. А он ленив как боров. Вечно ходит заспанный и постоянно чем-то недоволен. Что ни поручи – бурчит. За имуществом связи следит плохо. Решил я как-то проверить работу радиостанций, так они у него оказались наполовину без питания. Аккумуляторы сели. И он ничего не делает, чтобы привести их в порядок. Или вот старший лейтенант Андреев. Разболтался до невозможности. На службу ему наплевать. Увлечен любовными похождениями. Строит из себя Дон-Жуана. Как вечер, так за гитару и под окно к врачу Алевтине Васильевне. Романсы ей разные поет. Иностранный язык не учит, забросил. «Мне с врагом, – говорит, – не беседовать, а драться придется. Для беседы переводчики есть».
Канашов пристально посмотрел в глаза Чепраку.
– А не разогнать ли нам, товарищ майор, весь этот громоздкий штаб? Оставить тебе машинистку да писаря?
– Это зачем? – удивился начальник штаба.
– Как зачем? На них ты, Гаврила Андреевич, не жалуешься… А вот остальные мешают тебе работать…
Канашов достал папиросы, протянул Чепраку, и они закурили.
– Так вот, Гаврила Андреевич, самая страшная болезнь штаба сидит в самом тебе. Ты переоценил свои силы… А возможности твои обычные – человеческие. И если ты немного опытнее других и тебе доверили штабом командовать, то это еще не значит, что все подчиненные никудышные. Они меньше тебя служат в армии. Но разве поэтому нельзя им доверять?
Чепрак обидчиво поджал губы.
– Если, товарищ подполковник, не верите, я могу принести их карточки учета дисциплинарных взысканий.
– Не надо карточек. Принеси личные дела.
Скоро Чепрак возвратился со связкой личных дел.
– Давай разберемся, что у тебя за горе-помощники подобрались. Ну вот капитан Солодов – бери его личное дело, а я доложу все, что помню.
– Солодов – кадровый связист. В армии служит столько, сколько и ты… Участник боев у озера Хасан. Имеет боевой опыт, тяжело ранен, награжден орденом Красной Звезды. Но самое главное ты не знаешь о нем… Давно мечтает офицер поступить в Академию связи. И такого командира ты считаешь безнадежным? Возьмем старшего лейтенанта Андреева. Да ведь это не командир, а самородок… Коренной сибиряк, родился и вырос в тайге, в семье охотника. Ты пойми: он разведчик с природным и редким талантом. В семнадцать лет добровольцем пошел воевать с белофиннами. На его личном боевом счету десять «языков». Ранен в левую руку. К тому же отличный снайпер. Девятнадцать «кукушек» снял. Имеет три медали «За отвагу» и орден Красного Знамени. На фронте заметили, что он талантливый паренек, послали на курсы младших лейтенантов, а когда окончилась война, ему досрочно присвоили звание лейтенанта. В двадцать лет он уже старший лейтенант. Да ты вспомни: мы с тобой в такие годы даже младшими командирами не были. На штабных тренировках он у тебя, кроме разведдонесений, никаких документов не отрабатывает. Конечно, все это ему приелось. С его энергией ему надо большие дела поручать. Ну как, продолжим дальше?
Чепрак молчал, виновато повесив голову. Канашов встал, прошелся по комнате.
– Так вот, товарищ майор, даю вам сутки на сборы… Завтра получите путевку у Заморенкова – и поезжайте отдыхать.
Чепрак раскрыл рот от удивления.
– Товарищ подполковник, да у меня план боевой подготовки не закончен… То есть он сделан, но надо уточнить, проверить.
– Передайте дела Савельеву и поезжайте. Не думайте, что без вас полк перестанет жить…
– Да нет, товарищ подполковник, вы меня неправильно поняли. Мне бы не хотелось оставлять дела в беспорядке.
– Ваши помощники всегда должны быть в курсе всех дел полка, – сказал Канашов строго. И затем, поглядев на расстроенного Чепрака, добавил мягко, улыбаясь при этом:
– Вернетесь, может, все-таки свадьбу сыграем? Не век же вам ходить бобылем. Пора семьей обзаводиться.
…Чепрака постигла трагическая неудача в семейной жизни. Жена, которую он очень любил, умерла во время родов от заражения крови. А вскоре умерла и родившаяся дочь. Он женился вторично, но и вторая жена умерла, и тоже во время родов. С того времени он сделался замкнутым, избегал компаний, сторонился женщин. И все свободное время отдавал рыбной ловле, как правило уединяясь от всех.
Канашов знал все это. Чепрак не понял: то ли шутит командир пока, то ли говорит серьезно, но грустные глаза его вдруг потеплели.
– А куда торопиться-то, товарищ подполковник, успеется еще.
– Гляди, тебе видней… Только жить всегда торопиться надо. И не заметишь, как она пройдет.
2
Вскоре пришел Шаронов.
– А вот и Федор Федорович, хорошо. Заходи. – И, взяв его под руку, прошел в кабинет. – Был я сегодня на политзанятиях в роте старшего лейтенанта Вертя. Более несуразные политзанятия трудно придумать.
Шаронов хотел возразить, но Канашов перебил:
– По форме они правильные, тема как в программе: «Высокая воинская дисциплина – основа боеспособности армии». Но ты бы послушал эту мертвечину… Как только бойцы высидели эти часы! Взбирается на трибуну политрук роты и сыплет сплошными цитатами. Цитаты из первоисточников… Но нельзя же два часа говорить о дисциплине вообще…
– Позволь, позволь, Михаил Алексеевич! Ведь теория всегда до некоторой степени абстрактна.
Канашов повысил голос:
– Да, но как можно так отвлеченно проводить политзанятия, ежели в роте много нарушений дисциплины? Что дает бойцу повторение таких истин вроде: «Дисциплина – это основа армии», «Без дисциплины нет армии»… Бойцы скучают, зевают.
– Я, конечно, не был на занятиях… Но что ж он, так ни одного примера и не привел?
– Привел пример и даже не один. Да только из газеты «Красная звезда», а не из жизни самой роты.
«Больно торопится с выводами, – подумал Шаронов о Канашове. – Нельзя же по одному неудачному политзанятию судить о качестве всей политподготовки».
– Вот что, товарищ Шаронов. Политрука я взгрею за эту беседу. Нам попов не надо. Нужны идейные люди, болеющие за дело, а не патефонные пластинки.
Шаронов ушел от Канашова разобиженный.
3
В субботу, перед тем как отпустить бойцов в городской отпуск, Миронов сам проверил каждого. Командиры отделений Правдюк и Тузловцев сбились с ног. Они тоже, прежде чем направлять к командиру взвода бойцов, по нескольку раз осматривали каждого. Правдюк был особенно придирчив. Он поворачивал отпускников несколько раз кругом, требовал вывернуть карманы. У Ежа, который подвергался проверке первым, он обнаружил хлеб, рассыпанную пачку махорки, несколько писем и отчитал его за неряшливость. Вдобавок оказалось, что у Ежа плохо держатся две верхние пуговички на гимнастерке и подворотничок несвежий.
Продолжая осмотр бойцов, Правдюк три раза отсылал Мухтара чистить сапоги. Но красноватая кожа на голенищах никак не чернилась, и Мухтар чуть не плакал, не зная, что еще предпринять. Выручил Еж.
– А ты сбегай обменяйся с Ягоденко. Его из наряда к лейтенанту не вызовут.
Мухтар побежал. Но оказалось, Ягоденко носил сапоги сорок второго размера, а у Мухтара была маленькая, тонкая нога – тридцать девятый номер.
Ягоденко спал. И Мухтар не стал будить его, он просто взял сапоги, навернул двое портянок и, одобренный Правдюком, не заметившим «подлога», ушел к командиру взвода.
В это время Мурадьян, отправленный Тузловцевым, мучительно раздумывал, где бы ему найти чистую гимнастерку – его была в масляных пятнах. Находчивый Еж выручил и Мурадьяна.
– Беги возьми у Ягоденко… Все равно ему спать… Глаза Мурадьяна сияли, когда он вернулся на повторный осмотр к Тузловцеву в гимнастерке Ягоденко, – правда, большой не по росту, но свежевыстиранной.
– Поглядите на Мурадьяна, прямо жених, – пошутил Еж. – Вот только ворот ему маловат… Жмет. Шея болтается, как у гусака в кадушке…
– Ты сам гусак в кадушке! – выпалил Мурадьян. Он был единственный, кто обижался на шутки Ежа.
Скоро Миронов, ничего не подозревая, начал осмотр бойцов. Первый же, Мухтар, вызвал невольную улыбку. Сапоги были явно не его размера. Но когда к нему явилось почти все отделение Тузловцева в чужом обмундировании и обуви, он вызвал сержанта. Тузловцев попытался было обмануть лейтенанта. И Миронов, не колеблясь, дал ему выговор за очковтирательство.
Осмотр окончился, и тут пришедший в роту Аржанцев объявил, что командир полка запретил увольнение в городской отпуск, что это запрещение связано с самовольной отлучкой бойца из батальона Белоненко. В армии всегда так: за одного отвечают все.
Миронов расстроился: ему хотелось отметить отпуском старательного Ежа и других бойцов, а тут запрет, и он решил пойти поговорить по душам с бойцами. С этой мыслью он открыл дверь, ожидая, что его встретят унылые, расстроенные бойцы. Его взвод собрался в курительной комнате вокруг Ежа, и до него донесся звонкий и дружный смех: «Интересно, о чем это они?» Миронов остановился. И тут же подумал: «Нехорошо подслушивать…» Но услышал немного скрипучий голос Ежа, и любопытство вновь овладело им.
– А вот мне, к примеру, очень на женщин везло. Скажу без хвастовства, липли ко мне бабы, словно жадные мухи к меду. Красавицы какие были, – приподнял реденькие брови Еж.
– Неужто красавицы? – усомнился Андрей Полагута: он знал, стоит только подзадорить Ежа, как тот наговорит такого, что со смеху умрешь.
– А вот из-за Матрены Тимофеевны, женушки моей, так прямо бой держал.
– В сам деле бой?
– А то как же! Понравилась мне в соседней МТС трактористка одна. Глаза – что фары автомобильные, светом бьют. Сама дородная. Дело у меня с ней завязалось, как будто с ничего вроде. А все же сильно я сомневался: пойдет ли за меня? Опять-таки она видная баба, а я что?
Ефим оглядел бойцов и, прервав рассказ, полез за кисетом.
– Бери, бери, – протянул ему папиросу ближний боец. Еж неторопливо закурил, затянулся и, хитровато улыбаясь, продолжал рассказ.
– Ну, а потом любовь была как в романе каком… Такое завернулось, вспомню, самому не верится: а не сон ли то был? За моей Матреной сильно увивался бригадир тракторной бригады Федор. Парень вроде тебя, – показал он на Полагуту. – Видный. И сошлась бы она с ним непременно, да только грех он имел один: водку хлестал, как воду. А напьется – всю деревню разгонит. Бычьей силы был. Боялись его все. С пьяного, что с дурного, – один спрос. Каким таким путем дознался он тогда, что у меня любовь с Матреной, не знаю, не иначе, какой-то завистник шепнул. Встретился он однажды пьяный и накинулся на меня, будто бугай, глазищи кровью налились: «Ты чего же это – баб чужих завлекать?» Замахнулся кулачищем, а кулак что кувалда. Односельчане так и ахнули: конец, мол, Ежу. Я увернулся, а он опять замахивается: «Как стукну тебе, – говорит, – уйдешь в землю, что гвоздь в дерево, по самую макушку!» Вижу, ребята, дело плохое, и впрямь может прикончить. «Эх, – думаю, – была не была!» Выхватываю из забора кол да как перетянул его. Он так и рухнул на землю, аж землица-матушка под ним ахнула. «Убил до смерти, – думаю, – тюрьма… Пропадай и жизнь и любовь». Народ сбежался, воды принесли, льют на него из ведра, а он не шелохнется. Женщина какая-то заголосила, должно мать. Долго ли, коротко Федора водой отливали – не помню. Слышу только шорох по народу пошел, как ветер в листья зашуршал: «Оживает, оживает…» Подбежал я к Федору и сам не знаю зачем. «Жив!» – кричу благим матом, не мог радости своей сдержать. А он подымает мокрую голову с мутными глазами и как заревет на меня по-бугаиному: «Расшибу в лепешку! Где он, дайте мне его сюда!» Смотрит на меня, бельма вытаращил и вроде ничего не видит. А в народе опять шепот идет: «Так, – говорят, – ему и надо, буяну». Тут я, словно заяц, через поле, в лес – и был таков.
– Ну а дальше как?
– Что дальше? Ну, принудиловку дали мне за хулиганство… А Матрену свою я все-таки отвоевал!…
Миронов облегченно вздохнул: не переживают его бойцы отмену отпуска в город.
4
Тем же вечером Канашов был срочно вызван к начальнику политотдела дивизии.
Поздоровавшись с Канашовым за руку, заместитель командира дивизии по политчасти полковой комиссар Коврыгин вдруг стал подчеркнуто официальным. Это был седоватый человек с бледным лицом.
– До меня дошли слухи, товарищ подполковник, что вы слишком увлекаетесь иностранными военными журналами… И, в частности, немецкими. Это верно? – Его голубоватые глаза отливали стальным цветом.
– Иностранные журналы читаю.
– Ну и о чем там пишут? – в интонации прозвучала легкая насмешка.
Канашову захотелось ответить резко: «Почитайте, если вас интересует». Он не терпел эту манеру допроса.
– О многом, – ответил он уклончиво.
– Ну, а можно поконкретней?…
– О взглядах на современную войну, о тактике, стратегии, военной технике…
В холодноватых глазах комиссара вспыхнули недобрые огоньки. Но он погасил их. Широким жестом он пододвинул Канашову пачку «Казбека».
– Прошу вас.
Канашов отодвинул коробку и, вынув, закурил свои.
– Насколько мне известно, к нам в дивизию не поступают такие материалы… Где же вы их достаете?
– Мне присылает товарищ, бывший преподаватель академии, ныне полковник в отставке. К слову сказать, они не секретные.
– Любопытно… Но что же все-таки привлекает вас в этих журналах? Говорят, вы хорошо владеете немецким языком?
– Товарищ полковой комиссар, я читаю их, выполняя приказ Наркома обороны. Он требует знать языки наших вероятных противников. Немецким языком владею.
Полковой комиссар взглянул недоверчиво.
– Приказ наркома… – произнес он, как бы вспоминая.– Да, но я не припомню, чтобы Нарком обороны приказывал усиленно пропагандировать среди наших командиров взгляды иностранных военных специалистов. Вы уж чрезмерно старательно, подполковник, выполняете этот приказ. Только прибыли к вам в часть молодые-лейтенанты, вы тут же заставили их переводить статьи из немецкого военного журнала.
Канашов вскочил со стула. Глаза его заблестели.
– Вы забываете, с кем говорите!…
– Сядьте немедленно, подполковник. Слушайте старших. Вам дают полезные советы, а вы ведете себя, как нервная барышня. На языке политики ваши действия можно расценивать как преклонение перед иностранщиной. Вы потеряли ориентацию. Вы, коммунист, всегда должны помнить об этом.
– Да, коммунист, – упрямо кивнул головой Канашов, продолжая стоять.
– У вас потеряно партийное чутье, вы не осмысливаете критически окружающие явления. И это произошло потому, что все напечатанное в буржуазных журнальчиках вы глотаете без раздумья… Мы били зарубежных врагов с их военными теорийками и доктринами. И в дальнейшем будем бить. Пусть только сунутся. Это вам ясно?
– Давно ясно.
– Видно, не совсем ясно, если у подполковника проскальзывают нотки сомнения в нашей мощи.
– Это ложь! – сжал кулаки Канашов, сурово взглянул на комиссара.
– Нет, правда. Вы уже договорились до этого. И если потребуются свидетели и доказательства – представим.
У Канашова мелькнула мысль: «Неужели это Шаронов?» Канашов как-то в разговоре сказал ему, что надо поменьше шуметь о, непобедимости нашей армии и побольше работать, чтобы армия была действительно непобедимой. Тогда Шаронов робко возразил: «Нет, ты не прав, пропагандой о своей непобедимости мы удерживаем врагов от нападения на нас». – «Пугаем их, выходит?» – насмешливо спросил Канашов. «Не пугаем, а предотвращаем прямые акты агрессии».– «Вот в этом-то и беда, – не согласился Канашов,– что некоторые оценивают врага примитивно: раз враг, то дурачок, простачок. Гнилая это теория – шапкозакидательство. Она нам стоила большой крови в Финляндии…»
– Советую зам, товарищ подполковник, хорошенько подумать над этим. – И Коврыгин вдруг неожиданно спросил:
– А что произошло у вас с женой?
Канашов поднял удивленный взгляд.
– Да вот нелады из-за дочери. Требует отправить ее и платить алименты. А отправлять мне некуда… Чего же это я родную дочь по белу свету скитаться пущу?
– Не знаю, как там у вас обстоят дела, но не забывайте, что мы с вас спросим в партийном порядке. Нельзя так себя вести. До меня дошли слухи, что вы рукоприкладством занимаетесь… Подтвердятся факты – вам несдобровать. И потом, дочь надо воспитывать, Вы за нее в ответе. Ведь это безобразный случай – ссора с собственной матерью из-за каких-то денег…
– Не мать она ей, а мачеха. И потом все это враки, – отрезал Канашов.
– Разберемся, товарищ подполковник… Но уже сам случай больно постыдный… Жена приходит ко мне и просит выделить ей комнатку. Бедной женщине невозможно жить с вами в одной квартире. Относиться так дико коммунисту к такой образованной и культурной женщине!…
– Не всем образование и культура на пользу. Послушали бы ее культурную речь на кухне. Любого извозчика словом перешибет. Соседям в глаза стыдно глядеть…
– Не знаю, не знаю. Но вот вы не пришли к нам в политотдел, а она пришла вся в слезах, лица на ней нет, платье изорвано…
– Артистка – это уже всем известно. Артистка не столько по профессии, сколько в жизни… А мне, кроме как на самого себя, не на кого жаловаться. Действовать надо…
– Действуйте, – прищурился Коврыгин,– да только глядите не наломайте дров.
Глава седьмая
1
Казалось, с нового, тысяча девятьсот сорок первого года счастье отвернулось от Канашова. Началось с бесконечных ссор жены и дочери, а вскоре перекинулось и на его служебные дела. То на посту, охраняя стог, закурил часовой и сжег несколько тонн сена, то боец попал в прорубь и пошел ко дну, то в складе боеприпасов оторвало пальцы ружейному технику, неправильно обращавшемуся с запалом гранаты.
