Текст книги "Годы испытаний. Книга 1"
Автор книги: Геннадий Гончаренко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Сейчас Саша гордился тем, что Жигуленко был его другом. Он видел, что все командиры в батальоне, и угрюмый комбат Горобец и даже лейтенант Дубров глядели на Жигуленко с одобрением и не могли этого скрыть.
Строевой смотр, как показалось Миронову, окончился быстро, и это его слегка разочаровало. В ушах еще звучал зовущий марш, и перед глазами языком пламени горело знамя полка.
«Вот теперь-то я напишу стихи о знамени», – думал Миронов. В груди сладко заныло от этой мысли.
И даже неприятный разговор его не задел. А разговор вели командиры из их батальонов. Они удивлялись, почему Русачев назначил знаменосцем Жигуленко.
Командиры – старожилы части считали, что этим приказом нарушена святая традиция полка, которую поддерживал и Канашов. Накануне строевых смотров он обычно собирал командиров батальонов и рот на совещание и только после этого назначал знаменосцем командира, добившегося лучших показателей в обучении и воспитании взвода.
На предстоящем строевом смотре все были уверены, что назначат лейтенанта Рощина. Но Русачев категорически отверг его кандидатуру.
Лейтенант был маленького роста, худощав, слегка кривоногий, а лицо усыпано темно-коричневыми веснушками.
– Нет, так не пойдет, – заявил Русачев. – Да вы просто не понимаете, что строевой смотр части – это парад армейской красоты и мощи. И, не дай бог, увидит кто-либо со стороны такого строевика, как Рощин… Нас засмеют.
Глава пятнадцатая
Начиная с мая у генерала Мильдера не было свободного часа.
Получив приказ выйти с дивизией в пограничную зону, он понял: задача, которую предстояло ей выполнить, будет сложной. Но не только противник, даже и подчиненные Мильдера не должны были догадываться об истинных целях марша. Его надо было совершить скрытно. Солдатам сообщили, что дивизия следует на очень важные маневры. Лишь небольшой круг офицеров – командиры полков и штаб дивизии – был предупрежден, что могут возникнуть боевые действия против русских войск, якобы подтягивающих силы к германо-советской границе. И только один человек в танковой дивизии – генерал Мильдер – на совещании у командующего был посвящен в действительные цели сосредоточения немецких войск в приграничной зоне и намерения Гитлера начать внезапным нападением войну с Советским Союзом.
Накануне марша Мильдера уведомили, что танковую дивизию перебросят по железной дороге и только небольшую часть маршрута – километров пятьдесят – ей придется совершить своим ходом. Но железные дороги были до отказа перегружены перевозкой войсковых частей, и дивизия пошла своим ходом.
Главное, что беспокоило Мильдера, – это «подводные танки» «Морской лев». Они были испытаны для готовящейся операции против Англии в 1940 году, но неожиданно по приказу фюрера их направили на Восток. Эти танки были новинкой для личного состава дивизии, и это обстоятельство доставляло командиру больше всего беспокойства. Непредвиденный марш этих, возможно капризных, машин по плохим дорогам мог принести много неприятностей. Но все обошлось благополучно, если не считать, что несколько танков потребовали небольшого ремонта. И это подняло настроение Мильдера.
Двое суток затратили на то, чтобы развернуть дивизию и занять исходные позиции. Из сорока восьми часов, отведенных для этой подготовки» Мильдер лишь с трудом смог выделить восемь часов (по четыре часа на каждые сутки) на ночной отдых. Завтракал, обедал и ужинал «на ходу», не вылезая из машины. И все же он с досадой отметил, что, несмотря на все старания, ему не удалось побывать там, где он намеревался.
Большая часть времени ушла на осмотр частей первого эшелона, занимавшего исходные позиции. А во втором эшелоне произошел в это время досадный случай: на необозначенном участке минных полей подорвались два танка. Эти внезапные взрывы привлекли внимание русских пограничников, и Мильдеру поэтому не удалось в тот же день провести рекогносцировки с подчиненными командирами. Вечером этого неудачного дня он написал жене очень короткое письмо, в котором намекал на то, что он переживает сейчас дни небывалого душевного подъема и что всех ожидают великие события. Однако из предосторожности он не отправил это письмо.
Весь день тринадцатого июня Мильдер вместе с другими командирами дивизий участвовал в рекогносцировке, проводимой командующим танковой группы. На рассвете они, пригибаясь и маскируясь в кустарнике, прошли вдоль берега Западного Буга, где находился передний край их частей, берег противника мирно дремал, и ни одному самому опытному русскому наблюдателю не могла прийти в голову мысль, что они, немецкие генералы, в такой ранний час внимательно изучают каждый клочок земли, выбирая скрытые подступы, удобные пути для танков, осматривая и прикидывая все, чем выгодно воспользоваться для нанесения сильного удара.
Не доходя полукилометра до моста, командующий жестом руки остановил гуськом идущих за ним генералов.
– Вот здесь, – показал он рукой на овражек, поросший кустарником, – начинается участок прорыва вашей дивизии, генерал Мильдер.
Мильдер почувствовал, как от быстрой ходьбы и охватившего волнения у него покалывает сердце.
– На участке вашего прорыва имеются два моста… – Командующий понизил голос. В предрассветных сумерках был виден темный силуэт русского часового, охранявшего мост. – Надеюсь, вы понимаете, насколько важен для нас захват этих мостов в целости и исправности?
Мильдеру приятно было, что командующий уделяет ему особо благосклонное внимание. Правда, для такого доверия были все основания. Мильдер и прежде блестяще оправдывал все надежды командующего. В Польше его дивизия первая захватила мост через Вислу, обеспечила успешную переправу танкового корпуса и тем ускорила захват Варшавы. Мильдер хорошо знал, как надо готовить такие быстрые и смелые группы захвата. Он уже думал о том, как завтра проинструктирует командиров этих групп.
Приближался восход солнца. Восток, накаляясь, алел, и над свинцовой гладью реки подымались седоватые клочья утреннего тумана. Они быстро сгустились и образовали плотную завесу, скрывая таинственно молчавший берег противника.
– Учтите, генерал Мильдер, мосты у русских подготовлены к взрыву. Успех решают се-кун-ды, – подчеркнул командующий. И по тому, как он беспокойно посмотрел на мосты, Мильдер понял, что успех готовящейся операции зависит от него лично, и это льстило его самолюбию.
В пятницу пятнадцатого июня Мильдер провел две рекогносцировки: одну – с командирами полков и вторую – с командирами, возглавляющими группы захвата мостов противника. В одном из полков Мильдер обнаружил недостаточно продуманную маскировку и за беспечность наложил взыскание на командира полка. К вечеру выяснилась еще одна неприятность: база горючего дивизии вторые сутки не могла выйти из местечка Постно, так как все дороги были забиты подходящими к границе частями пехоты и артиллерии.
Тем же вечером разведчики дивизии подтвердили отрадные данные, установленные неделю тому назад: свои береговые укрепления русские не заняли. «Значит, русским ничего не известно о наших намерениях»,– с удовольствием отметил Мильдер.
В субботу двадцать первого июня Мильдера вызвали на наблюдательный пункт командующего танковой группой – южнее местечка Богукалы, в пятнадцати километрах северо-западнее Бреста. Там он доложил командующему о степени готовности его дивизии и еще раз сообщил, что русские все еще не заняли своих береговых укреплений по Бугу.
Командующий был в прекрасном настроении. Он долго просматривал в мощную трубу наблюдения левый берег Западного Буга и, оторвавшись, с улыбкой сказал:
– Какая приятная беспечность царит в стане врага! Взгляните, пожалуйста, генерал. Они слепы, как кроты.
Мильдер подошел к наблюдательному прибору и увидел, как во дворе Брестской крепости производился обычный развод караула под оркестр.
Командующий добавил:
– Мне кажется что в свое время мы допустили ошибку, отдав русским крепость, захваченную нашими войсками в боях. Эти русские свиньи навряд ли правильно оценили великодушие фюрера.
– Да, крепость может надолго сковать маневр наших войск, – согласился Мильдер.
– А я, генерал, и не собираюсь брать ее в лоб… Мы обойдем Брест… Устроим им маленькие Канны. – Он изобразил обеими руками нечто похожее на клещи. – Пусть берут эту крепость пехотные дивизии, – усмехнулся он. – Это трудный орешек, Мильдер… Поверьте моему опыту, его не так-то легко разгрызть.
Командующий танковой группой был весьма доволен тем, как его дивизии быстро и скрытно сосредоточились и заняли исходное положение. Все эти дни до начала наступления он провел в частях, проверяя их готовность. Разведывательные данные говорили о том, что русским ничего не известно о намерениях немецкой армии, сжавшейся в сильнейшую пружину и готовой вот-вот разжаться и нанести смертельный удар по приграничным армиям. У командующего даже появилось сомнение: стоит ли проводить артподготовку? Он сказал Мильдеру:
– Как вы полагаете, может быть, начать боевые действия без артиллерийской подготовки?
Мильдер задумался.
– Видите ли, это, конечно, вполне возможно и даже усилит элемент внезапности, но… – он замялся. – Думаю, что русские после первого удара все же могут прийти в себя, и это вызовет в них бешеную силу сопротивления. Поэтому лучше действовать наверняка и обрушить на врага сокрушительный огонь. Помните, как говорил о неприятеле Фридрих Великий: «Русского солдата мало застрелить, – его надо свалить и приколоть штыком…»
– Да, вы, пожалуй, правы, генерал Мильдер… Во избежание излишних потерь я прикажу провести артиллерийскую подготовку в течение установленного времени.
Глава шестнадцатая
1
Рита долго гляделась в большое овальное зеркало, поворачивая то вправо, то влево голову с толстым жгутом темных, с вороным отливом кос, уложенных венком. И чем больше она гляделась, тем больше нравилась себе.
Подойдя к шифоньеру, она достала платье из легкого бледно-розового, будто яблоневый цвет, крепдешина и надела его. В этом новом платье она выглядела совсем девочкой, нежной и беззаботной.
Пришла Наташа. Они обнялись и весело закружились по комнате под звуки вальса, едва доносившиеся с улицы.
– Ну, ты, Рита, просто очаровательна! Дай-ка я на тебя погляжу хорошенько. Это платье очень тебе идет!
Рита села рядом с Наташей, положила руку на ее плечо:
– Наташа, я хочу тебя спросить: из-за чего ты поссорилась с Евгением?
Наташе не хотелось рассказывать. Мешала гордость. Испытав горечь неудачи в первой любви, она теперь была недоверчива. И когда Евгений попытался поцеловать ее в лесу, это насторожило ее. А дальше, бывая с ним на танцах, в кино, она все больше и больше разочаровывалась в нем. И вскоре это привело к разрыву.
Как– то раз Наташа заболела, слегла в постель, и Жигуленко сказал Миронову:
– Ты бы зашел, болеет девушка. Если я приду, пожалуй, меня выгонит. Знаешь, у нее характерец, как и у ее бати. Крутенький…
Но Миронов не пошел к Наташе, хотя и очень хотелось проведать ее. В библиотеке полка он случайно узнал, что Наташа просила прислать ей роман Жорж Санд «Консуэло», Роман этот имелся только в одном экземпляре, и, чтобы его прочесть, надо было записаться на очередь. Наташу записали восемнадцатой. И тогда Миронов поехал в город и в букинистическом магазине купил роман. Вечером он был передан Наташе связным бойцом Полагутой.
Наташу растрогало это неожиданное проявление внимания к ней замкнутого Миронова. Она с увлечением читала роман, даже плакала над ним и, последнее время чаще раздумывая о Миронове, убедилась, что Саша почему-то более ей по сердцу, чем Евгений.
После ее выздоровления они встретились в библиотеке, и Миронов смущенно пригласил ее в кино. Ему казалось, Наташа не придет. Но она пришла. И теперь, вспоминая все это, она сказала:
– Видишь ли, я не люблю, когда люди стараются своими мнимыми трудностями вызвать чувство сострадания к ним. Короче, я не умею жалеть. Евгений – неплохой и даже умный парень, но мне не нравится его постоянное стремление подчеркивать свое тяжелое положение, будто ему больше всех достается, и он больше всех загружен на службе, и что в полку недостаточно ценят его командирские качества. Можно подумать, на его долю пришлись самые тяжелые служебные задания, а остальные только разгуливают. И потом он, по-моему, чересчур самоуверен и поэтому позволяет себе разные вольности… – Она замялась и покраснела.
– Но, по-моему, и с его товарищем Сашей тебе дружить неинтересно, – пыталась выведать Рита. До нее дошли слухи, что их несколько раз видели в кино. – По-моему, Миронов скучен, все время молчит и о чем-то думает. Стихи, наверное, сочиняет, – засмеялась Рита.
– Ну, Миронов, куда более серьезный человек, чем Жигуленко. А главное, душевный…
– Наташа, а ты не жалеешь, что поссорилась с Евгением?
– Нисколько. Что это ты так выпытываешь?
Темные глаза Риты стали печальными. Она нежно обняла подругу.
– Видишь ли, Наташенька, я люблю Евгения и решила выйти за него замуж… Он настаивает на этом… Но мне почему-то немного боязно… Ведь мы знаем друг друга так мало.
В повлажневших глазах Риты появилась тревога.
– Видишь ли, все это случилось неожиданно… – Она замялась.– Я не должна была поступать так опрометчиво…
Рита не договорила, на глазах блеснули слезы. Она уткнулась головой в плечо подруги и всхлипнула.
– Что ты, Рита, успокойся! Разве это позор, что ты решила выйти замуж? Ведь ты любишь его, а он тебя… Или ты боишься своего отца? – Она гладила рукой волосы Риты. – Но ведь он не враг тебе, коли ты встретила человека по сердцу.
Рита перестала плакать, поспешно вытерла глаза.
– Скоро придет отец… Наташа, ты не осуждай меня за мою ветреность. Ведь я собиралась учиться, подала документы а медицинский институт.
– Ну, что ж тут такого, разве нельзя учиться замужем?
– Какая ты странная, Наташа! – смутилась Рита. – Могут же быть дети…
– А разве, имея детей, нельзя учиться?
– Видишь ли, Наташенька, Евгений считает так: «Жена должна быть украшением семьи». Неужели для того, чтобы быть домохозяйкой, я должна была учиться десять лет?
Подруги обнялись, склонив друг к другу головы, и долго сидели задумавшись. Трудно решать эту задачу девушкам, вступающим в жизнь.
2
У Жигуленко произошли неожиданно перемены. Перед отъездом в лагеря пришел приказ о назначении его адъютантом комдива, а Дуброва тем же приказом переводили в роту Аржанцева.
Жигуленко ходил сияющий и всем своим видом давал понять, что иначе не могло быть. Встретив Жигуленко, Саша протянул руку:
– Поздравляю с повышением!
Но тот решил замять этот разговор.
– Хитрый ты, Сашка, тихой сапой действуешь. Отбил у меня Наташу и в ус не дуешь.
Разговор этот происходил при командирах, на стрелковом тренаже и был встречен шутками. Миронов обиделся, и целую неделю они не разговаривали. И, уже собирая вещи, Жигуленко заговорил первым.
– Ну хватит дуться, индюк, – похлопал он Миронова по плечу. – Кончилась, браток, моя холостяцкая вольница, скоро женюсь на Рите! Такую свадьбу закачу, Сашка, аж чертям тошно станет. Уже папашу родного потряс. Он обещал тысчонки три подбросить.
– Нет, ты это серьезно? – удивился Миронов.
– А ты думаешь – шучу? Жигуленко не только на службе командир, он и в жизни таков. Решил – и все!… Давай по рукам, Саша, все обиды – а сторону. Что мы с тобой, ребятишки? Приходи на свадьбу.
В субботу Миронов заступал в наряд и поэтому с середины дня ушел готовиться, поручив своему помкомвзвода Рыкалову изучить обязанности должностных лиц караула.
Миронову было весьма обидно: «У друга свадьба, я ты иди дежурить». А тут еще вчера при проведении стрельб из личного оружия он опять получил только удовлетворительную оценку.
«Плохо тренируетесь», – сказал Канашов. Аржанцев выругал его.
Саша подшил чистый подворотничок, довел до золотого сияния пуговицы, начистил сапоги и прилег на койку; он решил еще раз просмотреть в уставе свои обязанности, но почувствовал, что не мог заставить себя читать. «А что, если все же попросить Дуброва подменить меня на дежурстве?»
Миронов отправился в роту. Но никто не знал, где Дубров. До развода оставалось не более часа.
Раздосадованный Миронов направился в штаб. Он закурил и присел на скамейку у штаба. Его размышления нарушили чьи-то торопливые шаги.
– И где тебя носит, чертушка? – услышал он хриповатый басок Дуброва. «Чертушка» было его любимое слово. – Я побежал к тебе на квартиру – нет. В роте – нет.
Дубров был в полном военном блеске, с противогазом через плечо.
– Пароль я уже получил у Чепрака, боялся, как бы ты к нему не сунулся. Иди, вольный казак, на все четыре стороны!… Завтра я подежурю, а ты сменишь меня в воскресенье – шестого июля. Это день моего рождения. Да, знаешь, к нам в роту, прибыл новый командир взвода – лейтенант Сорока. Только что из училища.
Миронов был поражен: «Кто же это уговорил его дежурить за меня?»
Постояв немного молча и покурив, они разошлись.
«Интересно, как воспримет Наташа новость о том, что я свободен завтра от дежурства? Обрадуется или не покажет виду? Она ведь гордая, вся в отца… А Канашов последнее время смотрит на меня как-то подозрительно. Знает ли он о моих встречах с Наташей? Наверно, знает». Миронов решил идти в свою палатку. Хотелось поскорее закончить стихотворение о знамени, которое никак ему не удавалось. А тут еще завтра предстояло столько дел. Надо пораньше встать, все обдумать на свежую голову… Что же подарить Евгению и Рите? Завтра же надо ехать в город искать подарки.
Придя в палатку, зажег свечу, достал из планшета тетрадь со стихами и несколько листков деловых бумаг. Прочел и удивился: «Жалоба от дежурного по кухне. Вчера старший сержант Рыкалов обругал повара за малые порции, оставленные для нашего взвода». Миронов, недолюбливая Рыкалова за его «неуклюжесть», при разборе вспылил и отругал помкомвзвода. «Вот помощничка бог послал, всегда после его помощи надо самому делать», – с досадой думал он.
Есть еще неотложное дело: доложить начальству о рапорте Ежа. Он просит дать ему краткосрочный отпуск по случаю смерти матери.
С досадой положил Саша в планшет жалобу и задумался. Да, но почему же стихи о знамени, которые, казалось, после строевого смотра написать так легко, не получались? Сколько он уже извел бумаги! Миронов знал, что поэтам не всегда удается сразу выложить на бумагу то, что хотелось бы. «Двадцать первый вариант, – сказал он себе,– и все не то. Какие-то рифмованные строки, правильные, но холодные и бездушные, похожие на те, что некоторые поэты пишут в газету к праздникам. Ну, а что, если прочитать их вслух?»
Мы рады
Параду,
Шагаем все рядом.
И, все заглушая окрест,
Звенит и грохочет,
Поет и хохочет
Полка златотрубный оркестр.
– Фу ты, какая чепуха! Хохочет оркестр… – Он невольно поморщился. – Фальшиво. Да и какому параду? Ведь это был строевой смотр? Может, лучше строчки о знамени?
Пусть ярко, как пламя,
Горит наше знамя,
И свет его вечно живет.
Всегда оно с нами,
Армейское знамя,
Как птица, стремится вперед!
– Плохо, – признался он себе. – И потом эта внутренняя рифма в конце строки… – И, взяв новый чистый листок, он написал сверху: «Последний вариант» – и подчеркнул.– Завтра на свежую голову.– Так нестерпимо хотелось спать! Ветерок, легкий и шаловливый, ворвался в палатку, чуть не потушив огня. В ноздри ударил запах цветущей сирени и лесной сырости. Разноголосая команда: «Отбой!», нарастая, приближалась. Повсюду стихали голоса бойцов, ложившихся спать. Миронов прилег на койку, закурил. «Полежу немного и сбегаю к Дуброву. Погляжу, как ему дежурится. И заодно взгляну на взвод. Как они там…» В глазах расплывался дрожащий свет свечи. Пламя колыхалось от дуновений ветра. И, наконец, ветер осилил его и погасил. И тут же сон закрыл отяжелевшие веки лейтенанта. Голова приятно закружилась, словно от бокала хорошего вина. И через минуту он крепко спал.
…Тихо в лагере, крепок предутренний сон бойцов. Безмолвны стройные ряды пирамидальных сахарно-белых палаток, вымытых дождями, выхлестанных ветрами, выгоревших под знойными лучами солнца. Одинокими тенями маячат дневальные на линейках. Через ровные промежутки времени пройдет смена часовых, и снова все тихо, спокойно. Кругом все погрузилось в безмолвие. На дереве не шелохнется листик, на земле – травинка, – все объято глубоким сном.
На востоке едва обозначалась теплящаяся полоска утренней зари, когда к штабу полка на бешеном карьере проскакал конный – посыльный.
И скоро посредине лагеря полка, там, где под навесом стоит полковое знамя, раздались резкие звуки трубы дежурного сигналиста: «Тревога!» Труба торопливо будила всех. Ее звуки, знакомые по прошлым тревогам, в это раннее утро были какими-то особенно тревожными, словно сигналист выражал ту страшную опасность, которая зловещей черной тучей нависла над границами нашей Родины на рассвете двадцать второго июня.
– Тревога! В ружье! – кричали, дублируя команду, дневальные и дежурные в ротах.
Посыльные, застегиваясь на ходу, бежали как оглашенные к палаткам, где размещались командиры. Караул в полном составе выстраивался на передней линейке.
– Тревога, боевая тревога! – Андрей Полагута склонился над койкой и тряс Миронова. – Товарищ лейтенант, боевая тревога!…
Миронов вскочил, сел на койку и несколько секунд сидел неподвижно, бессмысленно уставясь на Полагуту.
– Ну и крепко же вы спите, товарищ лейтенант, – сказал извиняющимся голосом Полагута, – Я вас давно подымаю и вот решил потрясти…
– Что случилось? – спросил Миронов.
– Боевая тревога, товарищ лейтенант! Боевая тревога! – повторил Андрей. – Разрешите идти? Мне еще Аржанцева надо поднять, у него связной заболел…
Через две минуты в полном снаряжении Миронов выскочил за связным.
Солдатские сборы недолги. Прошло не более трех минут, и из палаток уже выскакивали бойцы, надевая на себя снаряжение и направляясь к оружейным пирамидам.
Вмиг острый забор винтовок в пирамиде растащили сотни протянутых рук.
В лагере еще было сумрачно от утренних теней деревьев, когда весь полк, батальон к батальону, выстроился и застыл в безмолвном ожидании приказа. Изредка звякнет штык, глухо ударит ручка лопаты о приклад винтовки или протарахтят катки запоздавшего «максима». И опять все замрет в напряжении, как туго натянутая, потерявшая звук струна. Бойцы полушепотом переговаривались. Командиры подзывали к себе старшин, сержантов и вполголоса отдавали какие-то распоряжения.
«Вот, черт возьми, не дали вдоволь поспать в воскресенье. Наверно, опять какой-либо проверяющий приехал мутить людей», – так думал не только Еж, но и многие бойцы.
Повернув голову к Андрею, Еж спросил недовольным шепотом:
– Как думаешь, чья это затея, людей по выходным будить? Опять марш-бросок в противогазах или еще какая-нибудь чепуха?
– Не знаю, – резко ответил Андрей. – Может, и бросок… Спать хочется, аж кости ломит. – И он сладко зевнул, так что в скулах что-то хрястнуло.
– Гляди, вон комбат подъехал, – кивнул Ефим влево. – Сейчас все будет ясно.
Командир батальона с заспанными глазами, как всегда угрюмый, ловко спрыгнул со взмыленного, в яблоках, красивого жеребца с упругой лебединой шеей и торопливо направился к батальону.
Нетерпеливо выслушав доклад начальника штаба о готовности батальона к действию, он вышел на середину строя, внимательно и придирчиво осмотрел застывшие шеренги красноармейцев. Затем, понизив голос, будто враг мог подслушать его, сказал:
– Товарищи бойцы и командиры, нам поставлена боевая задача совершить марш в укрепленный район и занять позиции. Есть сведения, что немецкая армия нарушила нашу государственную границу…
Он внезапно прервал речь. Все стояли в каком-то оцепенении, взвешивая каждое слово комбата. У всех запечатлелись в памяти слова: «Немецкая армия нарушила границу…» Как-то не верилось, но вместе с тем никто и не сомневался,– командир батальона говорит горькую правду.
Комбат с начальником штаба и с командирами рот отошел в сторону и развернул карту. Его окружили командиры. Они достали из планшетов блокноты, бумагу и стали делать какие-то заметки.
– Не может этого быть… Война? – продолжал сомневаться Андрей Полагута. – Ну, выдадут боевые патроны, совершим марш в укрепленный район, займем его, а к вечеру дадут отбой. Комбат поблагодарит батальон за отличные действия, и вернемся обратно в лагерь. Сколько таких тревог было, не перечесть! А наш Канашов мастер их разыгрывать и днем и ночью.
Мысли Андрея прервала команда, поданная лейтенантом Мироновым.
– Равняйсь!… Смирно! – громыхнул его резкий окрик и прокатился по лагерю – и куда-то сразу исчезло пугливое эхо.
Взвод в полной боевой выкладке зашагал по пыльной дороге на запад навстречу неизвестности, а может, и войне…
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ТАК НАЧАЛАСЬ ВОЙНА
«Да разве найдутся на свете такие огни, мука и такая сила, которая бы пересилила русскую силу…»
Н.В.ГОГОЛЬ
В два часа ночи двадцать второго июня генерала Мильдера разбудил адъютант. Из штаба танковой группы пришел срочный приказ в плотном конверте с тяжелыми сургучными печатями. «Вскрыть и ознакомить офицеров не позже три ноль-ноль», – гласила строгая над-* пись. Через десять минут к Мильдеру собрали всех офицеров. Они выслушали боевой приказ Гитлера.
«Доблестные солдаты, офицеры и генералы великой германской армии!
Русское правительство, не желая установить дружеские отношения, к которым я стремился, хочет решить вопрос силой оружия.
Несколько случаев нарушения границ со стороны большевиков не могут быть терпимы дальше нашей великой державой.
Надо положить конец этим безумным действиям. Я не вижу другого пути, как ответить силой на силу. Германские вооруженные силы с твердой решимостью будут бороться за честь и жизненные права германской нации.
Я надеюсь, что каждый солдат будет помнить высокие традиции германской армии и выполнять свой долг до последнего. Всегда и при всех обстоятельствах помнить, что вы – представители национал-социалистической великой Германии.
Да здравствует наша нация и империя!
Адольф Гитлер».
Мильдер обратился к ним с речью:
– Офицеры! Мы находимся с вами накануне великих исторических событий. Долгое время готовились мы к этой решительной схватке. Вы должны не только вселить в своих солдат веру в успех войны с русскими, но и предотвратить легкомысленное отношение к новой, очень сложной задаче, которую нам предстоит решить. Уверен, что вы самоотверженно будете выполнять каждый мой приказ. Германия гордится своими танковыми дивизиями. Я призываю вас высоко нести их громкую боевую славу и честь через все сражения с врагом. Желаю успеха. С богом, вперед! Хайль Гитлер!
Ответные ликующие крики еще долго звучали в ушах Мильдера, когда он в ночных сумерках торопился на свой наблюдательный пункт. Он прибыл туда в три часа десять минут двадцать второго июня.
Стоя на наблюдательном пункте – колокольне польского костела, Мильдер вдыхал свежий ночной воздух и с тревогой осматривался вокруг. Нигде ни единого огонька, ни шороха. Широко раскинулось небо в мерцающем блеске золотых звезд. Генерал глядел на сливающийся с небом высокий берег противника. Русские, очевидно, не подозревали, что через несколько минут на их головы с воем и грохотом обрушатся сотни тонн металла, беспощадно уничтожая все на пути.
Мильдер взглянул на часы: три часа четырнадцать минут. Секундная стрелка начала свой последний круг. Сейчас, как только она подымется в зенит и сделает первый скачок, в этот тихий мир ворвется ураганом война.
Неожиданно на колокольне протяжно, со скрипом, напоминающим скрежет ржавого железа, застонал сыч. Холодные мурашки побежали по спине Мильдера. И тут же, заглушая крик птицы, свистя зловещим посвистом, полетели над головой снаряды и мины. Началась артиллерийская подготовка.
Мильдер увидел, как частые разрывы, вспыхивая, освещали черные силуэты крепостных стен, выхватывая из предутренних сумерек черные проломы амбразур дотов в береговых укреплениях. В течение сорока минут бушевала огненная стихия. Но русские не отвечали, будто это их не касалось или там вовсе никого не было.
– Вот что значит отсутствие у врага разведки, – наклонясь, сказал Мильдер на ухо начальнику штаба подполковнику Кранцбюллеру. Тот восторженно закивал головой. – Мы застали их врасплох… Хорошо работают наши артиллеристы…
Мильдер посмотрел на часы и приказал командирам групп начать захват мостов.
В три часа сорок минут над головой Мильдера проплыли пикирующие бомбардировщики. Еще бушевал артиллерийский огонь, а они, наращивая силу артиллерийского удара, обрушили смертоносный груз бомб на противника. Черными клубами дыма окутались русские позиции. Мильдер пристально всматривался в предутренние сумерки, туда, где находились мосты и куда он направил группы захвата. Вот уже первая и вторая волна бомбардировщиков, разбросав бомбы, возвращается за новыми, а он все еще ничего не знает о действиях своих групп захвата.
Подполковник Кранцбюллер подозвал его к телефону: Мильдера вызывал командующий танковой группы. «Сейчас спросит, захвачены ли мосты», – подумал он. Мильдер сделал знак рукой начальнику разведки, спросил его:
– Есть сведения о группах захвата? Нет? Почему? Немедленно выяснить и доложить…
Мильдер быстро взял трубку и тотчас же увидел, как там, на реке, где едва различимо вырисовывались очертания мостов, взвились и распустились белыми лилиями две ракеты. Это означало – мосты захвачены.
– Доброе утро, генерал Мильдер, – приветствовал его командующий. – Как обстоит дело с мостами?
– Мосты захвачены, – едва сдержал радость Мильдер.
– В четыре часа начать форсирование дивизией. Вслед за вами пойдет дивизия Зимерса, за ней дивизия Штейнбауэра. Переправу будут прикрывать два зенитно-артиллерийских полка.
Мильдер тут же отдал распоряжение своему начальнику штаба, и через пятнадцать минут первые «подводные» танки уже успешно преодолевали этот водный рубеж. Правда, головной танк, как только выкарабкался на берег и устремился по дороге к крепости, был остановлен русской пушкой.
В четыре тридцать генерал Мильдер переправился через Буг на штурмовой лодке. Мильдер, ожидая бронеавтомобиль, подошел к первому немецкому танку, сраженному на русской земле. Это был танк «Т-3». Русская пушка неизвестного калибра нанесла ему смертельный удар в лобовую часть и с такой силой, что он опрокинулся на башню, задрав погнутое орудие и подняв кверху ступенчатые гусеницы, чем-то напоминавшие руки. Весь его жалкий вид молил о пощаде. Генерал снял фуражку, отдавая дань погибшим танкистам.
Подкатила бронемашина, и маленький, полный, белобрысый Фриц Кепкэ – личный шофер генерала Мильдера – отрапортовал о прибытии. Справа и слева от дороги уже горели немецкие танки. Экипаж одного из них, пользуясь маскировкой черного плотного дыма, валившего из подожженного танка, бежал, пригибаясь, назад к мосту, Мильдер сел в бронемашину и молчаливо махнул рукой на дорогу. «Надо их остановить. Они своим паническим видом могут испортить удачное начало», – подумал он, пересекая путь бегущему экипажу.
