Текст книги "Вокруг трона Ивана Грозного"

Автор книги: Геннадий Ананьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 28 страниц)

   – Я не царь, чтобы менять дьяков. Тем более – Тайных.

   – Но я не якшался с Бомалеем. Навет на меня! Тебе бы у меня спросить, прежде чем доносить о докладе Тайного дьяка государю нашему. Смолчал бы.

   – Подставлять свою голову взамен твоей? Ты наследил, а мне ответ держать? Я к такому не готов. Да и уговора такого не было. И потом, раз ты не через Бомалея подносил царю зелье, не Бомалей готовил его, чего тебе тревожиться. А вот меня тревожит многое. Думаю, Тайный дьяк знал всё, знает и о нашем уговоре. Если не точно, то догадывается. Рассудил я так, что именно дьяк надоумил меня на Бомалея всё свалить. Похоже, он его сам предупредил о грозе над ним, посоветовав бежать из Москвы. Вот из этого мы с тобой должны исходить и действовать куда как осторожней.

   – Принимается, – кивнул Борис Годунов, довольный тем, как ошибочно рассудил произошедшее Бельский. С языка его едва не сорвалось, что заблуждается Богдан, но рта не открыл. Бельский же продолжил с твёрдостью в голосе:

   – И ещё я хочу сказать тебе: не разговаривай ты со мной тоном повелителя.

   – Но я спас тебя от опалы за выкрутасы твои в Водьской земле. И ещё не забывай, теперь я вошёл в царскую семью. Не слуга я теперь, но член семьи!

   – Всё так. Только и тебе не стоит забывать, что именно я спас тебя от вертела. Квиты мы с тобой, действуя по тайному нашему уговору помогать друг другу в беде. Скажу тебе так: либо мы равные в делах наших условленных, либо зад об зад и – в разные стороны. Только, думаю, печально окончится для нас наш разнотык. Для тебя же – в первую голову. Вошёл ты в царскую семью с большими усилиями, а вылетишь оттуда как пробка из бочки с сычённой брагой. Не забывай, я – оружничий. Не только Тайный дьяк в моих руках, но и аптекари с лекарями тоже.

Не ожидал такого отпора Борис Годунов. Он уже считал, что схватил Бога за бороду, и можно теперь подминать под себя всех и вся, ан – нет. Пока ещё не по зубам Богдан. Время, видимо, не пришло. Оно обязательно придёт. Тогда можно будет отыграться и вот за это высокомерие. Если, конечно, не ломиться в открытую дверь. Пока стоит отпятиться.

   – Извини, если ненароком высокомерия, – протянул он руку Богдану. – Друзьями мы были, ими и останемся.

   – Принимается. И вот тебе мой совет: зельем в малых дозах не пои ни того ни другого. Ещё покойный Малюта мне сказывал, привыкнет человек к малому, устоит против большого.

   – К моему зелью не привыкнут. Оно медленно разрушает тело, но действует наверняка. Неотвратимо. Когда же все привыкнут, что царь и царевич хворые, кончина их поочерёдная не вызовет кривотолков.

   – Осторожней действуй. Я конечно же всячески стану оберегать тебя, но я – не царь.

За Богданом последнее слово. Надолго ли?

Услышав приближающиеся к двери шаги, они моментально сменили тему. Заговорили о предстоящей свадьбе, словно ради этого и уединялись.

   – Нет, не ловко венчаться царевичу в Успенском соборе, где только что венчался наш государь, – будто бы продолжал с жаром отстаивать свою точку зрения Борис Годунов.

   – А я повторяю, не нам решать, – вроде бы стоял на своём Богдан Бельский. – Я предложу как посажёный отец невесты Успенский, а как Иван Васильевич определит, так мы, холопы его, и поступим.

Слуга постучал в дверь и, приоткрыв её, доложил:

   – Стол собран. Боярыня самолично готова потчевать гостя кубком фряжского вина.

   – Что ж, пойдём. За трапезой продолжим разговор. – Хозяин пригласил гостя, и они направились в трапезную палату.

Бельский не случайно сказал эту фразу: кравчий, звавший их к столу, как раз и был соглядатаем Тайного дьяка, вот и нужно было сбить его с толку.

За столом они беседовали только о предстоящей свадьбе – Борис фантазировал, Богдан всякий раз отвечал смиренно:

   – Как определит государь наш. Всё пойдёт по его слову.

Никто не остался доволен этой вечерней встречей. Соглядатай Тайного дьяка досадовал, что не смог уловить хотя бы кончик главного разговора хозяина с гостем (а он был уверен, что не ради обсуждения свадьбы они встретились) и теперь не получит от дьяка ни гроша; Годунов болезненно переживал, что не только не удалось поставить себя выше Бельского, а наоборот, пришлось уступить первенство ему; Бельский же, оценивая Борисово поведение, обдумывал, как и впредь держать властолюбца в узде, не дозволяя ему уросить[59]59
  Уросить – от слова «урос» – упрямец, неслух; уросливый – капризный, своенравный.


[Закрыть], тем более закусывать удила.

«Не должен я его пропустить вперёд себя. Не пропущу!»

Самонадеянность. Уже через три дня, во время венчания Фёдора с Ириной, Бельский станет всего лишь посажёным отцом, Борис же Годунов на пиру после венчания сядет, на правах брата царевны, за стол по правую руку царевича, а царевич Фёдор – и это видели все – с любовью взирал на шурина, не только как на своего родственника, но и как на близкого друга.

Сумел Годунов влезть в душу слабоумного. Скорее всего, угодил долгими совместными молитвами.

И всем стало понятней понятного, что безродный Борис Годунов отныне не любимый слуга государев, а полноправный член царской семьи. Начнёт, стало быть, уверенней работать локтями, оттесняя всех, кто станет ему хоть в чём-то супротивничать.

Не совсем так оказалось. Все считали, что первым от трона оттеснит Борис Годунов Богдана Бельского, только этого не случилось. Для всех их соперничество продолжало оставаться за семью печатями, внешне же – они друзья. Не разлей вода. Они вместе продолжали липнуть к трону, поддерживая друг друга. По мелочам, конечно. На самом же деле они зорко следили друг за другом, опасаясь подвохов. Пока они вынужденно играли в дружбу, ибо впряжены были в одну бричку с тайным грузом. И из этого положения каждый пытался получить для себя наибольшую выгоду. Но как ни крути, преимущество оказалось на стороне Бориса Годунова, и он постарался им воспользоваться основательно. Перво-наперво он решительней и смелей начал исполнять обещанное ещё Малюте Скуратову – медленно, но верно травить и самого Ивана Грозного, и его сына. В их гибели видел он своё окончательное торжество.

Всё шло вроде бы ладом: отец с сыном всё более и более недомогали, а лекари никак не могли определить, что за болезнь такая высасывает из царя и его наследника жизненные соки. Борис же Годунов старался делать так, чтобы ушёл в мир иной первым Иван Грозный, а уж только следом – наследник. Не успев повенчаться на царство. Угодна его планам такая кутерьма. Однако вышло иначе: первым покинул мир Иван Иванович. По нелепой случайности: невестка встретилась с Иваном Васильевичем в неподпоясанном сарафане, что считалось верхом греховности. Учёл бы строгий хранитель нравственности Иван Грозный, что невестка на сносях, так нет – напустился на неё с руганью и даже, как утверждали любители сплетен, одарил её затрещиной. Сын вступился за свою жену, чем весьма разгневал отца, и тот огрел его своим знаменитым посохом по голове – царевич упал, обливаясь кровью. На шум поспешил Борис Годунов, находившийся, на его счастье, во дворце, когда же увидел случившееся, едва сдержал взрыв радости. С великим трудом он натянул на своё лицо маску скорби.

Несколько дней царевич то терял сознание, то вновь вроде бы возвращался к жизни, а Борис Годунов почти всё время сидел у изголовья ушибленного, когда тот приходил в сознание, потчевал его лекарствами. Царевич, несмотря на все усилия лекарей и в первую очередь Бориса Годунова, таял стремительно. И вот наступил день, когда Годунов вздохнул с облегчением: «Слава Господу Богу нашему!»

Не сдерживая слёз горестных, известил он отца о безвременной кончине наследника – Иван Грозный воспринял чёрную весть отрешённо.

   – Прибил я, изверг, своего любимого сына. Наследника престола. Невестка выкинула. Мальчика. Один Фёдор остался наследником. Слабый он. Не царь, а богомолец.

   – Бог даст, Мария одарит сыном.

   – Похоже. Уже заметно округлилась.

Борис Годунов даже ахнул. Про себя, конечно. Он-то не замечал, что царица понесла. Сарафаны попросторней стала носить, но так и определено замужним женщинам, а гляди ж ты. Стало быть, стоит поспешить. До рождения ребёнка всё должно свершиться.

Увы, Иван Васильевич скрипел и скрипел, как надломленное дерево, но никак не падал. Уже сын родился, а он – скрипит.

Крестить наследника поехали в Лавру святого Сергия. Борис Годунов при царе. Но и Богдан Бельский не обойдён милостью. У стремени оба. И всё же выбрали время для обмена мнениями.

   – Что-то зелье по твоему раскладу не того? – упрекнул Бориса Бельский. – С такой медлительностью головы мы с тобой потеряем, сделав неосторожный шаг. Я же предупреждал, что привыкает тело к малым дозам.

   – Увеличил я дозы. Лошадь уж можно ими убить, а он – кряхтит себе и кряхтит. Вот и наследника родил.

   – Не со стороны ли кто?

   – Нет. Мария – ни шагу в сторону. Это тебе не Темгрючиха. Скромна и верна мужу беспредельно.

   – Волхвы уже съезжаются, – сообщил Бельский явно себе в ущерб, даже не понимая этого. – Иван Грозный поторапливает, чтоб, значит, спорей они собирались и предсказали его судьбу. Но главное, определили бы, кто злодействует. Боюсь, на нас могут они указать. Да и Тайного дьяка я всё больше опасаюсь. Что у него на уме? Чувствую, скрытным стал.

   – Верное замечание, – кивнул Годунов. – Со мной тоже темнит, играя в искренность.

Лукавил Годунов. Он ни в чём не подозревал Тайного дьяка, наладив с ним самые доверительные отношения. Любые новости, какие дьяк узнавал через своих соглядатаев, он рассказывал Годунову, и вместе они обсуждали, нужно ли о них докладывать оружничему. И если была в том нужда, решали, что выхолостить, а что добавить. О приезде первых волхвов и колдунов Борис Годунов уже знал. Он расстарался так всё устроить, чтобы они оказались под боком, и можно было бы встречаться с ними без большой о том огласки. Особенно, чтоб Бельский о тех встречах не знал. Таким местом встреч он избрал Чудов монастырь. Митрополит было заупрямился, но Годунов сослался на желание Ивана Грозного, хотя тот ещё слыхом не слыхивал о волхвах, и мнение царевича Фёдора-Богомольца, тоже ничего не знавшего о волхвах.

Рисковал Годунов? Конечно. Только был уверен, не пойдёт митрополит узнавать истину ни к царю, ни к царевичу. Борис уже не единожды пользовался таким безотказно помогавшим ему приёмом. Чудов удобен для Годунова ещё и тем, что в нём у него есть свои люди. Да и сам настоятель тоже не без участия к нему.

И всё же настоятель поначалу заупрямился. На дыбы встал.

   – Как можно?! В обители Господа Бога нашего – язычники! Грех-то какой?! Как же мог митрополит дать на такое согласие?!

   – Он уверен, Бог простит ради величайшей пользы. О здравии царя мыслить нужно. О здравии! О помазаннике Божьем забота. Отведи для них кельи в дальнем углу и не позволяй встречаться с чернецами, вот и ладно будет.

   – Не то. Выделю я им дом для моих уединённых молитв.

   – Устроит вполне. И перед Богом безгрешно. Мне не забудь дать знать, как съедется большая их часть. Для остальных же, кроме оружничего, в тайне всё держи. В строжайшей. О нашем уговоре ни слова оружничему, когда он придёт к тебе. Поупрямься малость и – ладно.

Не стал, само собой понятно, обо всём этом рассказывать Бельскому Борис Годунов, словно прежде о волхвах и не думал, вот только теперь поделился внезапно возникшей мыслью.

   – Ты волхвов и колдунов где размещаешь?

   – На Арбате. В тайном доме.

   – Зря. Чуть что, сбежать смогут, околдовав стражу. Да и стражу ловко ли держать. Заупрямиться могут и не предсказать ничего. Переведи в Чудов. Под приглядом будут. А из Чудова никогда никакие тайны не уходили.

   – Видимо, ты прав. Но как священники? Заупрямятся.

   – Митрополита я возьму на себя. Дам тебе знать о его согласии. Тогда тебе просто будет вести речи с настоятелем.

Всё прошло в угоду Годунову, и он раньше Бельского встретился с волхвами. Вернее, с одним из них.

Вышел к нему осанистый муж средних лет. Назвал себя хранителем бога Прова, правосудного и неподкупного. Одет в просторную ортьму со множеством волнистых складок, в каждой из которых – мудрость Правосудного бога. На груди – золотая цепь, как символ единения всех мыслей в одно целое. Спросил со спокойной величавостью:

   – Чего ради собраны вместе волхвы и колдуны?

   – Или не смогли определить?

   – Смогли. Судьбу правителя Российского предсказать. Но я хочу слышать точный вопрос. Я говорю от имени всех собравшихся хранителей богов. Ибо мы предполагаем, что не только о судьбе речь пойдёт, вернее, не столько о судьбе, сколько о дне кончины.

   – Да. Это – главное.

   – Нам нужно пару дней. Каждый из волхвов обратится к своему богу, хранителем какого он есть, колдуны поведут дело по своему разумению, по магиям своим, следом нужно время свести все мнения в единое. Это право бога Прова. Без двух дней, боярин, не обойтись. И чтобы никто бы нам не мешал. Ни единая нога не ступала бы через порог. Ни еды, ни питья нам не нужно приносить. Пусть только сурьи в избытке поставят.

   – Сегодня или завтра посетит вас оружничий. Ему скажешь, что сказал мне, и поставишь свои условия. Он – исполнитель. Я же – от царской семьи пришёл приветствовать вас.

   – Благое дело.

Бельский пришёл вскоре после ухода Годунова. Разговор у него один к одному, какой вёлся с Годуновым, только закончился он полной неожиданностью.

   – Но я обо всём уже сказал приходившему до тебя от царской семьи. Или не сказал он тебе об этом? – спросил хранитель бога Прова.

   – Не пересеклись наши стежки ещё. Я у царя был по делам своим, – вроде бы спокойно ответил Бельский, но собеседник с такой проницательностью поглядел на оружничего, что тот понял: с волхвом лукавить не следует. Но разве можно открыть правду?

Ни проблемы с сурьёй, той же медовухой, только выдержанной ещё и на солнце, ни срок ответа не волновали Бельского: сурья будет доставлена в избытке, какой ответ получит от волхвов, то и доложит Ивану Грозному, но посещение скита Годуновым (а кто ещё, кроме него мог?) очень обеспокоило.

«Доложу царю. Если узнает от Тайного дьяка, худо тогда может приключиться. А так, подозрение вызову к Борису».

На просьбу определить время для тайного доклада Иван Грозный откликнулся без промедления. Усадив на лавку против себя, спросил с нетерпением:

   – Волхвы собрались? Определили судьбу мою?

   – Попросили пару дней для разговора со своими богами.

   – Чего же тогда егозишь?

   – Борис Годунов побывал у волхвов прежде меня. Я доставил их тайно, а он прознал. От кого?

Ответ на прямой вопрос должен был прозвучать, по мнению оружничего, один: разберись, сыск в твоих руках, но услышал Бельский совсем другое:

   – Стало быть, не совсем тайно. Оплошка у тебя случилась.

Вот так – под девятое ребро. Хотя всё вроде бы обошлось.

Напрасное успокоение. Впереди – неведомое. Тем более что и в назначенный день Годунов вновь опередил Бельского, которому царь Иван Васильевич поручил встретить послов Батория и разместить их, пока не вступая в переговоры.

Бориса Годунова и на сей раз встретил только один хранитель бога Прова, заявив, что получил право говорить от имени всех своих собратьев. Встретил с достоинством, как и подобает хранителю бога, наделённого правом определять золотую середину, если между богами возникали разногласия. Он, в прежние времена, ко всему прочему, имел право судить поступки князей и иных, власть имущих, одобряя их или осуждая. И не было случая, чтобы кто-либо из правителей поступил не по воле бога Прова.

   – Садись, гость высокий. В ногах правды нет.

Подождав, пока Борис Годунов угнездится на лавке, заговорил с твёрдой основательностью:

– Рассудишь, боярин, угодно ли семье царской слово или нет. Не тебе извещать царя, но оружничему. Исполнителю, как ты прежде сказывал. Тебе же для раздумий. Я говорю о той судьбе, которая определена богом Судом и не может быть изменена никем. Так вот, ваш царь Иван Васильевич – последний из рода Владимира Киевского, кто правит Россией. На нём пресечётся окончательно род великого князя Киевского и всей России, ибо на Священной горе проклят был и сам князь, и его потомки, когда надругался над кумиром всемогущего бога Перуна. Проклят был хранителем бога Перуна. Великому князю предсказано было, что почит он в бозе по вине сына своего. Так и произошло. В проклятии сказано было, что весь род его пресечётся, и вот подошёл тому срок. Многие десятилетия потомки Владимира истребляли друг друга, неся одновременно и кару народу, кто без упорной борьбы отдал себя под пяту алчных церковников. Князья даже не успокоились, когда боги покарали Россию татарским игом – междоусобица продолжалась без остановки. Последний из Владимировичей тоже не остался в стороне: истреблял князей крови проклятой по всей стране. Лишился жизни и его здоровый наследник. По воле Рока. Остался один – царевич Фёдор. Он сядет на трон. Но он не будет царствовать. Царствовать станет его именем властолюбец. Кто он, мы не спрашивали своих богов. Если есть в том нужда, мы сможем предсказать.

   – Не стоит, – смиренно ответил Годунов, сам же возликовал: «Я стану царствовать. Именно – я! Но зачем знать об этом кому-то. Даже волхвам!»

   – Есть ещё один сын у Ивана Грозного. Он тоже сядет на трон. На малое время. Так определил бог Суд.

«Ничего! Я сам стану судьёй Дмитрию! Он не увидит трона как своих ушей!»

Хранитель же бога Прова, лукаво прищурив глаза, продолжал, не желая дать понять, что прочёл мысли гостя:

   – Сам ваш царь, истребив множество своих сородичей, погибнет от рук ближних своих. Ровно через две недели.

Воодушевлённым вышел Годунов из скита для уединённых молитв настоятеля Чудова монастыря. Он вполне уверился, что именно ему предсказано царство. Он создаст новую династию – династию Годуновых. Он отчего-то не придал значения пророчеству, что хоть на малое время, но на трон сядет Дмитрий, уже решив для себя его судьбу.

Иной разговор хранителя бога Прова с Богданом Бельским. Он был намного короче.

   – Через две недели закончит свою греховную жизнь твой царь, у кого ты в любимцах.

Как всё это передать Грозному царю?! Как?!

И в самом деле, хватит ли духа? Если же промолчишь, подпишешь себе смертный приговор. Ничто тогда не спасёт. Ни любовь царя, ни верная служба сторожевого пса и ищейки, без чего Грозному не обойтись – всё не в счёт. Богдан даже услышал, будто наяву, свирепое: «На кол его!» – и сдав ленный стон невольно вырвался из груди.

   – Не страшись, оружничий. Тебе смерть на роду написана не скорая. Ты сам приложишь руку к царской гибели. Не со стороны, как сейчас, а лично.

Слава Богу – успокоил! Только после такого успокоения – мурашки по коже и спина мокрая.

   – Спасибо за откровенность.

   – Мы свободные.

   – Прыткие. Пока не сбудется ваше пророчество, никуда из скита этого ни шагу. Если сбудется – отпущу. И не просто отпущу на все четыре стороны, но сопровожу под надёжной охраной аж до Вологды.

   – Волхвам не нужна охрана. Мы, хранители богов, под их сенью.

   – Верю. Скажу лишь одно: меч не слишком разборчив. От меча же спасение – меч, а не щит. А я не хочу брать греха на душу. Я дал слово не навредить вам, я его сдержу.

   – Воля твоя, оружничий.

Вышел Бельский во двор. Вышел за ворота, велев стремянному отвести коня в конюшню, пошагал пешком, предполагая по пути найти какое-то приемлемое решение, думал, волоча сопротивляющиеся ноги к царскому дворцу, но в голове лишь набатно стучало:

«Ты сам приложишь руку к смерти царя. Не со стороны, а лично».

Вот прицепилось! Как банный лист.

Постепенно приходило успокоение: не он же сгинет по воле Грозного, а того не станет. Найден в конце концов и выход. Его услужливо подсказал Годунов, вроде бы случайно встретившийся с Бельским перед крыльцом.

   – Ну, что?

   – Ничего.

   – Ладно, не темни. Наша с тобой жизнь на кону. Не таясь рассказывай.

Слушал вроде бы внимательно Годунов, но Бельский почувствовал, что тому всё уже известно. Опередил, выходит, и на сей раз. Ну, да Бог с ним. Авось, не напакостит. Опасно и для него самого. Да и как он может напакостить?

«Смерть на роду не скорая».

А Годунов предлагает:

   – Ты промолчи. Ещё, дескать, пару дней просят. Не определятся никак.

Похоже, подходящий выход. Не подумал, что это шаг всё же опрометчивый, который может использовать Годунов. А между тем так и вышло. Годунов не был бы Годуновым, если бы, давая вроде бы дельный совет, не готовил на самом деле для себя выгоду. Но чуть они оба за это не поплатились.

Но до того времени – ещё две недели. Пока же с внешним спокойствием пересказал Бельский свой разговор с волхвами царю, а тот, тоже с полным спокойствием спросил:

   – А если в пыточную волхвов и колдунов? Тут же разгадают мою судьбу.

   – Можно, конечно, пыточной постращать, только будет ли от этого толк? Они же не отказываются исполнять твою волю, государь. Они пока не могут найти верный ответ. Чтоб без малейшей ошибки. Мне даже понятно отчего: ты, государь, – помазанник Господа Бога. Одного. А не их – многих. Однако они обещают через магию проникнуть в начертанное тебе судьбой. Стоит ради этого подождать всего несколько дней. Если же в пыточную их, они могут пойти на лукавство.

   – Пожалуй, верное твоё слово. Подождём.

Вроде бы вполне согласился Иван Грозный с доводами своего оружничего, но по тону (Бельский изучил царя хорошо) голоса почувствовалось, что у царя возникло какое-то подозрение.

   – Я, государь, стану каждый день ходить к волхвам и колдунам, поторапливая их. Если станут слишком затягивать, пугну пыточной. И не только пугну.

На том вроде бы и остановились.

Неделя прошла. Богдан Бельский всё ещё не решается сказать Грозному правду. Останавливает его и Годунов.

   – Очень опасно называть день.

   – Но государь всё более серчает. Не их в пыточную отправит, а меня.

   – Не опасайся. Я защищу, если что.

Не мог пока знать Бельский, что Годунов уже назвал царю день, какой волхвы определили последним для него, надеясь, что Грозный в самом деле отправит Бельского в пыточную. Но царь, по непонятной для Годунова причине, этого не делал. Бельский же всё более чувствовал недовольство государя, со страхом ожидая страшного: «В пыточную!» Сказать же правду никак не решался.

Вторая неделя на размен пошла. Царь занемог так, что не в состоянии был подняться с постели до самого обеда – Бельский собрал всех лекарей, всех аптекарей и добился-таки заметной поправки. На радостях Грозный закатил пир, на котором в знак благодарности оружничему просто обязан был посадить его по левую руку, увы, на том месте оказался Годунов. Это многое сказало Бельскому.

На следующее утро Грозному снова стало хуже, и вновь Бельский озаботился лечением царя, хотя прекрасно знал, отчего недуг и как с ним бороться. Правда, теперь Бельский даже не пытался намекать царю, кто главный виновник его болезни – никакого толку. Стоило, однако, чуточку полегчать хворому, как Богдан с вопросом:

   – Пора мне волхвов с колдунами проведать. Дозволь?

   – Ступай. А при мне пусть побудет Борис. Передай ему моё слово.

Ещё не легче. Бельский хотел всё же спросить – несмотря на то, что не принесли результата прежние слова и он решил больше рта не открывать – не озадачить ли волхвов с колдунами, чтобы узнали они причину хвори и виновного в ней, но осёкся. Дал бы царь добро, сочтены были бы дни соперника. Выходит – не судьба.

На этот раз больше времени провёл Бельский в беседе с хранителем бога Прова, тот подробно рассказывал о всех богах славянорусских, об их обязанностях, о сыновней к ним любви, и оружничему виделась близость людей к самой природе, которую боги воплощали. Однако, хотя хранитель Правосудного вёл рассказ увлекательно, Богдана больше интересовало, как и за что проклят был великий князь Киевский Владимир и его потомство?

   – Как за что? За то, что попрал святая святых. За то, что отказался от клятвы волхвам, когда просил их поддержать при захвате Киевского стола. А вот как это получилось, лучше поведает хранитель могучего бога Перуна.

Он вышел, чтобы привести своего собрата, Бельский же осмысливал последние слова хранителя Прова, пытаясь понять их глубинный смысл, первооснову бунта волхвов. И выходило, по его пониманию, что суть всего – в борьбе за единоначальную власть на Русской земле, от которой волхвов оттесняла христианская церковь. С прямого вопроса он и начал беседу с хранителем бога Перуна-Громовержца.

   – Князья были подвластны волхвам, особенно хранителям Перуна и Прова, крестившись же, они уходили из-под вашей руки, не в этом ли причина проклятия?

   – В этом, – искренне признался волхв, к удивлению Бельского, который предполагал, собеседник станет вилять и выкручиваться. – Именно в этом. И в то же время не в этом. В Киеве стояла церковь, построенная бабкой Владимира княгиней Ольгой. Она съездила в Царьград и там крестилась. Крестились и иные, кто желал. Их же никто не проклинал. Мы боролись с церковью находников не мечом и огнём, не проклятиями, а убеждали, что гораздо лучше быть любимым внуком Дажьбога, ласковым сыном отца Сварога, чем рабом неведомого Господа. С рождения – рабом. По какой такой Правде? Кто хотел стать рабом – воля вольная. Мы боролись словом, и оно было неодолимо для церковников. И вот тогда греческие священники, как они себя называли и называют, совратили великого князя, подсунув ему под бок принцессу царьградскую. Использовали его великую любвеобильность. В ответ и он их утешил: силком, под мечами дружинников своих, ему послушных, крестил Киев, а над кумиром бога Перуна надругался, после чего сбросил его в Днепр, чтобы унесло его вон из Русской земли в океан-море. Но – нет! Не уплыл далеко кумир Перуна. Вынесли его ласковые днепровские струи на берег, и он по сей день обитает в нашей земле, невидимый для отступников от веры отчичей и ласкающий глаз верным Дажьбогу. Придёт время, найдут люди кумир Перуна и поднимут его во весь рост!

   – Не согласен, чтобы одна красота заморской принцессы подвигла великого князя Владимира на столь значительный шаг.

   – Конечно, нет. Главное в ином. Церковники что говорят? Власть от ихнего бога, властитель же – наместник его на земле, только ему подвластный. Стало быть, он не подсуден простолюдинам, даже в боярском чине; значит – единодержавен. Куда как ладно такое для властолюбца. А как весь остальной народ? Прикинь: если он раб Божий, стало быть и наместника Божьего. Вот в чём главная суть. Быстро это поняли князья и бояре, всяк в своей вотчине почитая себя наместником Божьим, и принялись загонять в христианство кнутами и батогами, а слишком упрямым – дыба да меч. Не по доброй воле всё шло, а силком. Даже волхвов изводили. Тайно. Прилюдно-то побаивались. А тайно: был человек, отмеченный богами правом хранить кумир кого-либо из них, – и нет его. Исчез. А на нет и суда нет.

Долго беседовал с хранителем Перуна Богдан Бельский и стал невольно понимать, что разделяет негодование волхвов в связи с насильственным крещением славяноруссов. По желанию – одно дело, по необходимости – совсем другое, а уж из-под палки или меча – вовсе не гоже. Но не только в России главенство христианской веры шло не по доброй воле – везде не обходилось без насилия. Может быть, не в такой степени, но всё же. Веру в Христа везде несли на копьях, прикрываясь крестоносными щитами. Впрочем, во всех странах сопротивлялись крещению в основном простолюдины, а не князья, бароны и графы.

Прошлое, однако же, не воротишь. Оно, конечно, поучительно. Оно – интересно. Но важней день сегодняшний. Он и не выходил из головы Богдана, ибо роковой день, предсказанный волхвами после совета со своими богами, приближался неодолимо, а Грозный всё более настойчиво требовал окончательного слова волхвов и колдунов, хотя, после пира в честь выздоровления, он скорее играл в настойчивость. Именно это особенно пугало Бельского.

«Неужели узнал о предсказании?! Не может быть. Только ему, Бельскому, открыл хранитель бога Прова истину. Впрочем, откуда такая уверенность. Годунов же навещал прибывших раньше него, Богдана, почему же не мог он посетить их ещё раз, а то и больше? Но волхв даже не намекнул, что раскрыл Годунову тайну предсказания. Может, Годунов строго-настрого запретил говорить об этом? Всё может быть».

И ещё что настораживало, не давая покоя, – ежедневное присутствие Годунова при царе. Не один он, Бельский, а двое их при руке государевой. Не доверяет ему одному. Опасно и другое: о чём они могут говорить, когда остаются наедине?

Подошёл канун предсказанного дня. Царь с самого утра послал своего оружничего к волхвам, строго-настрого наказав получить от них ответ. Бельский снова провёл у них немало времени и даже упрекнул:

   – Завтра, как вы предсказали, последний день жизни Ивана Грозного, а он, можно сказать, ещё не дышит на ладан. Даже менее недомогает, чем прежде.

   – Завтра – это не сегодня. Грядёт неотвратимое.

С недоверием к словам волхвов возвращался Богдан к царю, вновь боясь сказать ему всю правду. А государь снова встретил его лобовым вопросом:

   – Каково их слово?

   – Не определились. Просят ещё денёк-другой.

   – Что же, если просят – дадим.

Сказано это со зловещим придыханием. Даже пот прошиб Бельского. Холодный пот. А царь, помолчав, попросил:

   – Позови-ка постельного слугу Родиона.

Не только у Богдана брови полезли вверх от удивления, но и у Годунова. У него особенно заметно. И, похоже, наиграно. Обоим было известно, как Грозный доверяет Родиону. Безоглядно, что было весьма удивительно с его-то вечной подозрительностью, но ни Бельский, ни Годунов прежде не придавали этому особого значения, ибо Бельский был сам в любимчиках у царя, Годунов же сделался членом царского семейства. Теперь же это желание Грозного озадачило.

Однако сказано – сделано. Вот он – Родион. Перед очами твоими, царь-батюшка.

   – От сего мига оставайся при мне, – повелел Грозный спальному слуге, будто ни Бельского, ни Годунова не было рядом. – А теперь пойди и скажи, пусть баню на завтра готовят. Вернёшься и – неотлучно.

Такой вот обоим властолюбцам щелчок по носу. Стало быть, не доверяет больше ни любимцу Бельскому, ни своему родственнику Годунову. И это не к добру.

День прошёл ни шатко ни валко. Слушали песни церковного хора, играли в шахматы, и, казалось, царь ничем не озабочен. Борис во всех партиях проигрывал, хотя по всему было видно, что именно он может и должен поставить мат, но в самый решительный момент совершал ошибочный ход очень продуманно, и позиция на доске круто менялась в пользу царя. Иван Васильевич радовался как ребёнок, по обыкновению дразня Годунова играчишкой.

Несколько раз за день царь отсылал Бориса и Богдана исполнять мелкие поручения, какие могли быть исполнены другими, – Иван Грозный оставался наедине с Родионом Биркиным, и это настораживало соперников.