Текст книги "Вокруг трона Ивана Грозного"

Автор книги: Геннадий Ананьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 28 страниц)

Если бы поход был таким, какие бывали прежде, хочешь или нет, но пришлось бы отходить с позором – теперь же спас положение спешно доставленный из Свияжска и других крепостей припасённый там порох. Привезли его в таком количестве, что главный воевода Михаил Воротынский имел возможность воплотить в жизнь свою задумку – сделать подкопы под стены, заполнить их мешками с порохом и одновременно в нескольких местах взорвать их. Через проломы врываться в город куда ловчее, чем карабкаться на стены по лестницам, защищаясь щитами от смолы, кипятка и камней. И хотя казанцы бились в самом городе отчаянно, ничто уже не могло их спасти.

Царь Иван Васильевич тогда низко поклонился славному воеводе Михаилу Воротынскому и произнёс торжественно:

– Награда тебе моя такая: вечно будешь слугой моим ближним, мною обласканным.

Обласкал. Тяжёлыми цепями. А ведь он, князь Воротынский, положивший Казань к ногам государя Российского, не нежился, на печи греясь. Он так устроил охрану своей вотчины и дарованных уделов, Одоева с Новосилем, что любо-дорого. По образцу этому и решил Иван Васильевич устроить охрану и оборону всех своих украин, в первую очередь – южных и юго-восточных. На западных ещё шла кровопролитная война за возвращение исконно русских земель, захваченных в века монгольского ига Польшей, Литвой, немцами и шведами. С юга же теперь можно было плотно заслониться от частых набегов крымцев и ногайцев.

И вот – беседа в тайной комнате. Какая по счёту? Как уже сложилось, Иван Васильевич вначале чуть не слезу пускает, жалуясь на князей и бояр, хотя давно уже многие рода великой знаменитости подсек под корень, остальных же принудил бояться и рот раскрыть. Себя же окружил выскочками дворянами, жестокими, алчными, не имеющими ни стыда, ни совести. Так и хотелось ответить на стенания царя откровенным, что не туда гребёт царь-батюшка, но не забылся пример отца, который не поосторожничал и не придержал в себе мнение по поводу женитьбы Василия Ивановича на Елене Глинской. Жизнью поплатился за это. И их, сыновей своих, чуть не сгубил. Да и свой пример не слишком далёк. Он уже испытал тяжёлую руку царя грозного. Высказал всё, о чём думал, когда Иван Васильевич после кончины царицы Анастасьи разошёлся, когда летели головы с плеч правых и виноватых, от воплей содрогались пыточные, не сдержался тогда Михаил Воротынский, на правах слуги ближнего встал на защиту безвинных, едва не поплатившись за это своей головой. К счастью, окончилось только ссылкой в Белоозеро. Повтори он теперь то же самое, вряд ли дело окончится лишь ссылкой. Одно дело – хочется, совсем иное – можется ли. А ведь висит на кончике языка честное: «Лучших воевод изводишь, государь, с кем останешься бить ворогов?!» Однако делает вид, словно со вниманием слушает и даже будто сочувствует.

Вот уж невмоготу слушать стенания кощунственные, вот-вот сорвётся слуга ближний, но тут смиловался вроде бы царь, заговорил о деле, ради которого позвал князя воеводу.

   – Поручу тебе все украины мои надёжно прикрыть от крымцев, ногайцев и астраханцев. Главным воеводой порубежной рати определю тебя, не лишая чина слуги ближнего. Выбирай по потребности помощников себе и – дерзай. По плечу ли ноша?

   – Да уж не сгорблюсь. Но для начала одно прошу: вели со всех украинных княжеств собрать знатных краишников в Москве. Сообща устав обсуждать станем. Разрядному приказу не сторониться бы. Изготовили бы подьячие чертёж рубежей украинных. А устав и роспись сторож с крепостицами на Думе бы утвердить.

   – Что, моей печати мало?

   – Без твоей печати не обойтись, но думные бояре, глядишь, толковую подсказку предложат.

   – Ладно. Моим именем действуй. Если кто нерадивость проявит, мне дай знать.

«Голову с плеч в единый миг? Нет, потатчиком душегубству не стану».

В первый же день он имел повод пожаловаться на дьяка Разрядного приказа. Зашёл к нему, чтобы условиться, в какие княжества посылать гонцов с приглашением порубежным воеводам и даже смышлёным порубежникам из рядовых прибыть для работы над уставом, а дьяк сразу же выказал своё нежелание засучить рукава. Гонцов слать согласился, что же касается чертежа границ, наотрез отказался.

   – Ты теперь главный порубежный воевода, ты и трудись.

Припугнуть бы дьяка именем царя Грозного, однако же князь избрал иной путь, попросил смиренно:

   – Выдели смышлёного подьячего мне в помощь.

   – Есть у меня такой. Молодой, да из ранних.

И в самом деле, смышлёным оказался совсем молоденький подьячий. Сразу же уловил суть урока и заверил:

   – Не только списки из летописей сготовлю, но и чертёж слажу. От Змиевых валов[45]45
  Змиевы валы – народное название древних оборонительных земляных валов, тянувшихся на протяжении десятков и сотен вёрст, по берегам притоков Днепра южнее Киева. Время их сооружения – предположительно 1 тыс. до н. э. или 1 тыс. н. э.


[Закрыть] плясать начну.

   – Как звать-величать тебя?

   – Сын Логина. Именем Мартын.

   – Сколько тебе времени, Мартын Логинов, надобно, чтобы завершить урок?

   – Неделю, князь.

   – Не мало ли?

   – Мало, если спать ночами. Одно прошу, свечей бы сверх нынче даваемых выделили. Можно – сальных.

   – Своих пришлю, без волокиты чтоб. Восковых. Сколько потребуется, столько получишь.

Обещанное Логинов исполнил. И, в самом деле, дошёл по летописным текстам аж до Владимира Святославича, великого князя Киевского. Даже дословно привёл выдержку из летописи: «Рече Володимир: «Се не добро, ещё мало город около Киева» и нача ставить городи по Десне и по Въестре и по Трубежову и по Суле и по Стугне. И нача нарубати мужи лучшие от Словен и от Криичи и от Чуди и от Вятич и от сих насели грады. Бе бо рать от печенег и бе воюясь с ними и одоляя их».

В последних словах летописца Михаил Воротынский увидел главный успех предприятия великого князя Киевского: тот возложил основную заботу по строительству городов-крепостей, а затем и их оборону, не на полян, угличей и северян, кто имел соприкосновение с половцами и нёс от них большие потери, а более на тех, кто и в глаза не видел степняков, оттого имел крепкое хозяйство и многочисленные сёла.

«Вот так и я попрошу государя поступить – всем землям указать, где рубить и по каким рекам сплавлять крепостицы для станиц, где ставить погосты, сторожи и города-крепости, потом и заселять их».

Ещё об одном полезном опыте предков сообщал Логинов в пояснении: перед удобными для переправы бродами разбрасывали порубежники триболы вперёд почти на поприще[46]46
  Поприще – две тысячи шагов, или 600 саженей; В. Даль указывает, что эта мера длины была, вероятно, равна суточному переходу (около 20 вёрст).


[Закрыть] и в бока – по поприщу. Триболы ковали большей частью в самих крепостях, но и привозили возами из Киева, Чернигова и других старейших городов. На многих участках рылись волчьи ямы, а то и целые волчьи борозды.

«Ну, молодец Логинов, расстарался. Не откажусь и я от опыта предков наших».

В пояснении к своему чертежу Логинов предлагал устраивать сторожи в несколько линий, как делали ещё до монгольского ига. Для Михаила Воротынского подобное не внове. У него в вотчине так и устроены засечные полосы, и всё же он не мог не восхититься хорошо продуманным советом. Похвалил от души:

– Молодец!

И ещё – важное: всех, кого отбирали воеводы в порубежные крепости и в сторожи, великий князь наделял без скаредности землями. Холостым повелевал жениться, семейным – брать с собой детей и домочадцев.

«Решит ли нынче государь по-разумному? Не станет ли чего опасаться или скаредничать?»

Более недели прошло в беседах с прибывавшими в Москву порубежниками, и советы их порой удивляли князя Михаила Воротынского. Главное, они не о землях для себя, не о жалованье печалились, хотя и этого не забывали, а о том, как с великой надёжностью организовать службу, как поощрять радивых, какие наказания тем, которые станут дозорить спустя рукава. Даже о том пеклись, как поведут себя крымцы с ногайцами, когда станут появляться на новых рубежах крепости, погосты и сторожи. И тут тоже речи велись с державных позиций. Где полки летом ставить, как с ними порубежникам связь держать и что делать, если крымцы пойдут большим походом?

Так вот и рождался устав порубежной службы. С миру по мысли – доброе творение получалось.

Засечные линии тоже окончательно определились. С дополнением, понятное дело, к предложенной Логиновым схеме. Первая линия – Алатырь, Темников, Ряжск, Кромы, затем – круто в Поле до Путивля, а от него – к Новгород-Северскому. Однако чтобы бок не был открыт, предлагалось ладить засеки от Калуги на Серпейск, Стародуб, Почеп.

Следующая неразрывная линия: Тетюков – Оскол-Змиево, вниз на Изюмскую, а там раскинуть её вправо и влево, дабы пересечь Муравский, Изюмский и Калмиусский шляхи, ещё и углом опуститься к Азову. Вот в этой, в нижней части засечной линии как раз и будут взяты под царёву руку тайные казачьи ватаги.

Дополнен был чертёж Логинова, по совету краишных воевод, ещё двумя линиями: засекой пред Тулой, начиная от Венёва, протянуть её надо было до Волхова, затем – точно на юг через реку Орлик, где поставить город-крепость Орел, до Оскола. Будут пересечены, таким образом, Муравский, Пахмутский и Сенной шляхи. Почти к самому Перекопу подступала Россия, и орда крымская лишалась вольного манёвра, да и возможность неожиданного нападения врагов исключался полностью.

Не забыты были и рубежи восточные: от Нижнего Новгорода – на Алатырь, от него – на Самару; от Самары – на Саратов, а там уж и до Астрахани; от неё – на Лукоморье, к Тмутаракани.

И Боярская дума, и сам царь Иван Васильевич без всяких замечаний приняли устав порубежной службы, не внесли изменений и в засечные линии, охотно поддержали размеры земельных наделов краишникам и денежные оклады им, что же касается дополнительного войска на случай похода крымцев, произошло полное непонимание. Бояре думные подали было голоса за выделение трёх-четырёх полков, но государь резко осадил прытких:

– Нет у меня лишних полков, – обратился тут же к Михаилу Ивановичу: – Завтра после утренней молитвы поговорим в сенях у опочивальни.

Разговор вышел трудный и долгий. Князь Воротынский начал излагать свой план:

   – У Девлет-Гирея наверняка есть в Москве соглядатаи и доброхоты...

   – Не без того.

   – Ему известно станет о приговоре Думы, и он пойдёт большим походом, поэтому я предлагаю не спешить с засечными линиями, а ладить их спешно лишь после того, как побьём Девлетку. А чтоб не ударить в грязь лицом, вели, государь, Разрядному приказу расписать ещё пять полков на Оку и Угру.

   – Нет у меня лишних полков. С Литвой мне нужно покончить. Швеции руки укоротить. Немецкому ордену шею намылить.

   – Отступись на год-другой от Литвы, оставив в крепостях только крупные отряды. Покори прежде Крым. Пойдёт Девлет-Гирей большим походом, за его спиной пройдёт через Перекоп князь Вешнивецкий, атаман днепровских казаков. Он тебе готов верой-правдой служить. Ты ему пару полков в помощь пошлёшь, как он Перекоп одолеет. Мы же встретим тумены Девлетки на Оке – в ощипе он окажется и вынужден будет присягнуть тебе, государь, будешь ты тогда именоваться и Великим князем Крымским.

   – Не замахивайся. Могу выделить на Оку Опричный полк. Немцев наёмников к нему в придачу. И ещё... Большой наряд дам и гуляй-город с воеводами Коркодиновым и Сугорским.

   – Благодарствую. Это – знатная подмога.

Говорил князь, а в мыслях – иное. Девлет-Гирей определённо будет иметь достаточно орудий, которыми его щедро снабдит Порта. В общем, шкурка на кисель. Но выше головы не прыгнешь, а вот голову нагрузить стоит до предела.

Сейчас, челноча от глухой стены до крепкой двери, Воротынский более отчётливо понимал, в какую щель воткнул его тогда царь Иван Грозный, но и теперь князь не мог разумно рассудить, чего ради так царь поступал. Долго он перебирал в памяти всё происходившее тогда в Кремле, ища хоть какую-либо вину свою перед царём, но не находил её.

Быть может, в конце концов он нашёл бы, в чём был его просчёт, за который он попал в немилость, но кованая дверь, проскрипев ржавыми петлями, отворилась – ему принесли обед.

После обеда он не нарушил векового уклада славяноруссов, прилёг на жёсткий топчан, не надеясь, правда, заснуть, однако же заснул довольно быстро. Проспал изрядное время, а пробудился бодрый, однако моментально скуксился, упёршись взглядом в сырой потолок, настолько низкий, что, казалось, он вот-вот придавит.

«За что?!»

Возможно, царь обвиняет его в трусости? Как и соратники до свемной сечи. Особенно первые воеводы полков. Повод есть: он оказался за спиной Девлет-Гирея, открыв вроде бы путь на Москву крымским туменам. Но дальнейший ход сражения раскрыл всем глаза. Не может и царь не оценить самый разумный ход в той непростой обстановке.

План сражения с врагом, имеющим вдвое, а может, того и более, Михаил Воротынский разработал с тремя своими боярами – отцом и сыном Двужилами и с Логиновым. Предлагалось полки, Большой огневой наряд и китай-город укрыть в тайных станах с таким расчётом, чтобы, в зависимости оттого, какой путь выберет Дивей-мурза, предводитель похода крымцев, им можно было быстро выйти либо на Серпуховскую дорогу, либо на Боровскую. На переправах же надо было поставить по тысяче ратников, придав каждой с полдюжины длинноствольных пищалей и, по возможности, как можно больше рушниц, да не пожалеть трибол. Чтобы усилить сопротивление на переправах, давая понять ворогам, что на Оке собраны все наличные силы, предстояло пустить по реке боевые корабли – по три-четыре на каждую переправу. Подготовить такие корабли было поручено Логинову. Никифору же и Кузьме Двужилам было поручено определить места полковым станам и найти удобное место для свемной сечи, которое князь должен был сам оценить.

Всё сладилось отменно и без задержек. Когда же огромная «змея» из вражеских отрядов оказалась на пути к Москве, совершенно открытом, первый воевода Опричного полка, князь Хованский, взбунтовался. Воротынский потребовал безоговорочного исполнения приказов, при этом не собираясь открыть свой замысел.

   – Запомни, князь! Я не потерплю непослушания! Станешь перечить, заменю тебя Хворостининым! Ясно?! Ведомо мне, как и тебе, сколько пролилось крови ратников и пахарей по воле воевод, споривших перед сечей о главенстве. Теперь же речь не только о жертвах. Тебе государь не сказывал о цели похода Девлет-Гирея? Нет? Тогда слушай. Если хан Крымский возьмёт верх, не быть больше России. Князей и бояр русских – под корень. Воевод, кто не обасурманится, тоже – под корень. Сам хан в Кремле сядет, а во всех старейших городах посадит своих мурз. И вот, спрашиваю я, позволительно ли нам в такое время шапки ломать?

   – Но я должен знать обо всём, что ты, князь, замыслил. Иначе какой же я первый воевода Передового полка?

   – Поведаю. Тебе одному из всех первых воевод. Только поклянись Господом Богом, что никому до времени ничего не скажешь.

   – Клянусь Господом Богом! Слово твоё останется со мной до смерти.

Михаил Воротынский поверил клятве князя, хотя она исходила из уст царского опричника, а для опричников не было ничего святого, что известно было всей земле Русской, вплоть да самых захудалых околков. Не обратил князь внимания и на сказанные Хованским слова о том, что сохранит он тайну не на нужное время, а навечно, но тогда Воротынскому было не до таких мелочей. Пожав друг другу руки, они принялись обсуждать подробно действия Опричного полка и полка Левой руки, первым воеводой которого был князь Фёдор Шереметев. Им предстояло так раздразнить Девлет-Гирея и Дивея-мурзу встречными засадами и наскоками с боков и с тыла, чтобы они почувствовали, что русской рати у него за спиной довольно много. И тогда, прежде чем продолжить движение на Москву, враг обязательно постарается разведать силы русских и уничтожить их.

   – Ненароком нужно будет вывести один или два лазутных дозора крымцев на гуляй-город. Он встанет на угоре близ деревни Молоди, – ставил задачу Михаил Воротынский князю Хованскому. – Вот тогда поведёт свои тумены Девлетка на нас. Тогда и быть свемной сечи.

   – А Фёдор Шереметев знает о своём уроке?

   – Нет. Моё слово ему будет, когда время подоспеет. Ему особенно трудный урок. Ещё и позорный для несведущих. Короткий бой, и – ноги в руки. До нового рубежа. Большей же частью сил полка – щипать слева. Тебе – справа и с тыла.

   – Великий риск, – со вздохом произнёс Хованский, затем, уже с воодушевлением, добавил: – Великой мудрости риск.

Он оправдался как нельзя лучше. Остановил своё войско Девлет-Гирей, узнав о гуляй-городе за своей спиной, и, к счастью русских ратников и воевод, послал вначале всего один тумен, чтобы разметать дощатую крепость. Но первый удар был отбит с большими потерями для атаковавших гуляй. Девлет-Гирей направил два тумена, но и их встретили достойно. Тогда, по настойчивому совету Дивея-мурзы, двинулись на гуляй-город все силы крымцев.

Рад Михаил Воротынский, но и понимает в то же время, что, сидя за китаями, победы не обретёшь, и он решился ещё на один рискованный шаг: оставил в китай-городе всего один полк, немцев-наёмников и весь Большой огневой наряд, остальные же полки увёл в окрестный лес, в засады.

Очень жарко пришлось оборонявшимся, но они держались стойко, чтобы как можно больше вражеских сил втянулось в бой, и только тогда, когда уже стало совсем невмоготу, подали знак.

Выпластали из леса конники, высыпали пешцы, казаки Строгановых и даже порубежники. Завязалась сеча, поначалу очень удачная для русской рати, но постепенно положение выровнялось. И тут Михаил Воротынский выпустил свою дружину, нацелив её на ставку самого хана.

Не дрогнула ханская гвардия, встретила дружинников упорно, дрогнул сам хан Девлет-Гирей. Ускакал, бросив своё войско на произвол судьбы. За ним поспешили мурзы, уже считавшие себя правителями богатых русских городов, а уж следом – темники, тысяцкие, сотники. Бей, секи побежавших нукеров, аки баранов.

Остановился князь посреди камеры – зашлось у него сердце. Как и тогда, когда побежало крымское войско. Но тогда от радости, теперь же не ясно отчего?

Ржавой тоскливостью проскрипела дверь. На пороге – опричники.

– Выходи!

У этих совесть ещё осталась – не поволокли князя, применив грубую силу, а шли с боков, приноравливая свой шаг к его затруднённому тяжёлыми оковами шагу. Даже с сочувствием смотрели на героя воеводу. Уважительно. Только перед Тайнинской подхватили его под руки и напустили на лица свирепость.

Втолкнули в пыточную. В ту самую, где в юные годы братьям выжигали палачи накалёнными до белизны прутками кресты на ягодицах, секли ссохшимися сыромятными ремнями – всё то прошлое ярко вспыхнуло в памяти узника, и он не сдержал стона. Нет, не страх перед истязанием, а ненависть к царю Ивану Грозному выдавила тот стон, от которого лица палачей расплылись в довольных улыбках. Палачи словно выросли в своих глазах: бесстрашный воевода, освободитель России ничто против их мастерства!

В пыточной мало что изменилось. Стены, утыканные крюками, покрытые налипшей на них многослойно запёкшейся кровью; стойкий запах окалины и палёного мяса; пылающий горн, только в нём не видно ни щипцов, ни прутьев, хотя огонь горел очень жарко, пожирая добрую охапку берёзовых поленьев. А вот и явное новшество: в «красном» углу стоял массивный трон, иззубившийся острыми иглами.

«Господи, укрепи душу!»

Несколько долгих мгновений гнетущего молчания и – отворилась боковая дверца. В пыточную вошёл сам Иван Грозный. Один. Без своих верных псов-опричников. Палачи склонились в низком поклоне, поклонился царю и князь Воротынский.

   – Ишь ты, кланяется. Это я пришёл к тебе с низким поклоном. Ты трона желал? Садись! Изготовлен специально для тебя.

Крепкорукие палачи подхватили князя за локти и плюхнули его на трон – десятки острых игл вонзились в тело, помутив разум; а царь Иван Васильевич встал пред князем на колени, затем опустил голову до самого заскорузлого пола.

   – Повелевай, царь-государь всей России, рабу твоему...

Гневом вспыхнуло лицо Михаила Воротынского. Боли он уже не чувствовал от охватившего его возмущения. Ответил резко:

   – Да, род наш – державный! Ты прав, государь. И ты, и я – Владимировичи. Но Бог судил не нам, ветви Михаила Черниговского, а вам, Калитичам, царствовать, а Воротынским вам служить. Дед мой, отец мой и я с братом преданно вам служили. Не за здорово живёшь отец мой носил титул ближнего слуги царского, и ты мне жаловал такой же чин за то, что я Казань положил к твоим ногам!

   – Казань я взял! – гневно крикнул царь, поднимаясь с колен и с вызовом глядя на слишком разговорившегося раба. – Я взял!

   – Её взяла рать по плану, какой предложен был мною, Адашевым и Шереметевым. Ты въехал уже в покорённый город, и в благодарность за то пожаловал меня высшим чином.

   – Да, я жаловал тебя, не ведая о твоём двоедушии, о твоей колдовской сущности.

   – Род наш, государь, всегда служил ревностно Богу, царю и отечеству, а не дьяволу. В скорби сердечной мы прибегали и прибегаем к алтарю Господа, а не к ведьмам и к дьяволу.

   – Твой слуга слышал, как возносил ты нечистого за то, что льётся кровь ратников-христиан, а полки, которые я тебе поручил, бегут. Он видел, как ты вызывал курдушей и повелевал им сеять страх и робость у православных, ярость и злобу у воронья сарацинского!

   – Я подозревал, что Фрол Фролов не честен со мной, но чтобы до такого оговора дойти...

   – Не оговор! Казаки и немцы-витязи не понуждали ли тебя к действию? Не ты ли оставил гуляй-город, уведомив прежде об этом Девлетку, прислав к нему своего дворянина?! Если бы не упорствовали в гуляй-городе мои наёмники, если бы князь Андрей Хованский не устоял бы против твоих колдовских чар и не повёл бы свой полк на помощь защитникам гуляя, твой коварный замысел был бы исполнен: как баранов бы порезали православных ратников неверные, а ты бы с Девлеткой вошёл в Кремль, чтобы захватить мой трон!

   – Осведомись, государь, у князя Хованского. Ему одному поведал я свой план ещё у Коломны.

   – Осведомлялся. Не знает он никакого твоего плана.

Выходит, воевода-опричник сдержал клятву молчать вечно. Даже когда возникла необходимость, промолчал. Быть может, смалодушничал, понимая намерения царя и боясь оказаться в опале? Не исключено, что к душе пришлась слава первейшего в разгроме крымцев и в спасении России? Бог ему судья. И потомки.

Но вполне возможно и иное: самовластец не пытался выяснить истину в личном с Андреем Хованским разговоре, честил его, жаловал, основываясь только на своих интересах и слушая облепивших трон нечестивцев. Случись душевная беседа царя и князя-опричника, не утаил бы тот, вполне возможно, истины, восстать же против величания царского не решился.

Мало, очень мало таких людей, кто истину ставит выше своего благополучия, а тем более – жизни.

   – Господи! Укрепи душу! Дай силы!

   – Не кощунствуй! Огнём душу твою бесовскую очищу, тогда, возможно, примет тебя Господь Бог!

Палачи, а у них всё было заранее обговорено, выгребли кучу углей, разровняли их на полу, отчего толстый слой запёкшейся крови зачадил, сразу же наполнив пыточную душным смрадом, и схватив князя Воротынского, распяли его на углях. Только вместо гвоздей по палачу на каждой руке и ноге.

   – Ну, как? Очищается душа от дьявольщины?

   – Верного слугу изводишь, государь, – уже через силу выдавливал слова князь Михаил Воротынский, – а недостойных клеветников жалуешь.

   – Двоедушник! – истерически выкрикнул царь Иван Грозный и принялся подгребать под бока князю откатившиеся в сторону угли.

Князь глухо простонал, сознание его помутилось, он уже не понимал, о чём спрашивает его царь, что иступленно выкрикивает, словно в припадке бешенства; и лишь несколько раз повторяемое: «Клятвопреступник! Клятвопреступник! Клятвопреступник!» – дошло до его разума. Вновь обида незаслуженного оскорбления чести княжеской пересилила дикую боль.

   – Я присягал тебе и не отступал... Я верил тебе... Твоей клятве на Арском поле... У Тафтяной церкви... Перед Богом... При людях вселенских на Красной площади... Митрополиту клялся... быть отцом добрым... судьёй праведным... Ты отступился от клятвы... Честишь недостойных живодёров... Казнишь честных... кто живота не жалеет во славу отечества... И твою, царь... Господь Бог спросит с тебя...

– Ты пугаешь меня, раб?! Ты грозишь карой небесной?! На тебе! На!

Посохом своим Иван Грозный снова стал истово подпихивать угли под бока князя. Пеной вспучился перекошенный злобой рот царя.

Ведал, что творил самодержец Российский: не просто под бока честного воеводы подсовывал он пышущие жаром угли, а можно сказать, под славу и могущество великой державы. Но кидал он угли и под свой трон, не понимая. Изменяя России, он невольно изменял и себе.

Больше ни слова не промолвил князь Михаил Воротынский, лишь скрежетал зубами, сдерживая стон.

В дальней древности, ещё до рождества Христова, мудрый философ изрёк весьма знаменательную фразу, сказав, что история делается злословием.

Царь Иван Васильевич не осмелился казнить народного героя на Лобном месте, на Красной площади – полуживого князя Михаила Ивановича бросили в розвальни и повезли в белоозёрскую ссылку под великой охраной и тайно; но по дороге князь скончался. Тело его не вернули в Москву, а, выполняя волю царя, довезли до обители святого Кирилла и там укромно схоронили.

Вот и всё. Был великий человек и – нет его. Вынужденно забыт. Лишь немногие из его современников подали голос протеста. Среди них – князь Андрей Курбский, воевода от Бога, прославивший своё имя блестящими победами над врагами Русской земли, но бежавший за её пределы от царя-кровопийцы, чтобы не быть казнённым. Он оставил потомкам полные гневной правды слова:

«...О муж великий! Муж крепкий душой и разумом! Священна, незабвенна память твоя в мире!

Ты служил отечеству неблагодарному, где добродетель губит и слава безмолвствует; но есть потомство, и Европа о тебе слышала: знает, как ты своим мужеством и благоразумием истребил воинство неверных на полях московских к утешению христиан и стыду надменного султана! Прими же здесь хвалу громкую за дела великие, а там, у Христа Бога нашего, великое блаженство за неповинную муку...»

Известный историк Карамзин оставил нам такое свидетельство:

«Знатный род князей Воротынских, потомков святого Михаила Черниговского, уже давно пресёкся в России, имя князя Михаила Воротынского сделалось достоянием и славою нашей истории».

Не пророческие, как оказалось, слова. В забвении у потомков имя князя Михаила Ивановича Воротынского. В полном забвении. Достоверно неизвестно, где находится его могила. Кто-то считает, что она в обители святого Кирилла, но кто-то утверждает, что она – в лавре Сергиевой в ряду со славными князьями Горбатыми, Гагиными, Ряполовскими, Пожарскими, чьи роды тоже пресеклись злодействами правителей.