Текст книги "Вокруг трона Ивана Грозного"

Автор книги: Геннадий Ананьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 28 страниц)

Когда насытился сечей окончательно, решил Богдан, что можно теперь присоединяться к своему полку, под руку воеводы Хованского, выказывая и в дальнейшем ретивость. Он достиг того, чего желал: отличился в сече настолько, что даже недруги не смогут этого отрицать. А уж Малюта Скуратов сумеет преподнести царю Ивану Грозному его решающую роль в победе над Девлеткой, князя же Воротынского унизить или даже обвинить в нерешительности, в которой можно увидеть, если приглядеться внимательно, двойную игру со злым умыслом.

Пособит в этом и Фрол Фролов.

Надежды Богдана Бельского исполнились. Ему повезло. С помощью, конечно, доброго дяди Малюты. Получилось так, что рать победителей, въехавшую в Москву во главе с князем Михаилом Воротынским, встречали великим ликованием и колокольным звоном всех церквей. Под копыта коней бросали охапки цветов, женщины расстилали шёлковые платы свои. Не боялись греха остаться простоволосыми. Когда же возвращался в Москву сам царь Иван Грозный, бежавший, как рассудил народ, от важнейшей для страны сечи, его встречали подневольно, что почувствовал царь и его до глубины души это скорбило.

Не встретил царя и сам Воротынский лично. Он поспешил воспользоваться победой и вместе со своими боярами устремился к тем местам, где давно уже были срублены заставы и крепостицы, чтобы наладить спешную их отправку в предназначенные им места на порубежных линиях. И вот тут Малюта Скуратов, поняв, как всегда, тайные мысли государя, пустил слух, что князь Воротынский не добился бы победы над Девлет-Гиреем без героизма Опричного полка, особенно тех тысяч, которыми командовал Богдан Бельский. Когда же слух этот, распространяясь, набрал силу, Малюта донёс о нём Ивану Грозному, добавив:

   – Сам князь Воротынский определил Богдану Бельскому, холопу твоему верному, стяг ханский бросить к твоим ногам. Когда и где, твоё, государь, слово.

   – На пиру в честь моей победы над Девлеткой!

С этого и началось пиршество. Расселись званые гости по своим местам согласно знатности их рода, воссел царь за свой стол – всё, как обычно, только отчего-то по правую руку царя – пусто. Для кого место оставлено?

Недолго томились бояре, князья и дворяне в неведении, двери трапезной палаты распахнулись, и в сопровождении десятка вооружённых опричников вошёл в неё Богдан Бельский, волоча за собой стяг хана Девлет-Гирея, как половую тряпку.

Вот это – выдумка!

Приблизился Бельский к царскому столу и швырнул к трону царёву изрядно испачканное и помятое знамя.

   – Тебе, царь-победитель Девлетки, стяг его, в навозе конском вывалянный.

Царь указал Богдану Бельскому место рядом с собой.

И пошло после этого, поехало. На пиру царь словом не обмолвился о князе Воротынском, ибо его самого среди гостей не было, он продолжал мотаться теперь по порубежью со своими соратниками, организуя работы по возведению крепостей и застав, а раз нет воеводы, зачем говорить о нём. Честил царь лишь своих любимцев, даже тех, кто вовсе не был причастен к сражению под Молодями, а из воевод славил Хованского, Хворостинина, Юргена Ференсбаха, особым словом отмечая мужество и находчивость Богдана Бельского – славил только тех воевод, кого сам определил в Окскую рать для усиления.

После пира, скорее нечестного, чем почестного, Скуратов имел тайный разговор с племянником своим.

   – Молодцом ты себя показал в рати, а ещё лучше – со стягом ханским. Теперь путь тебе открыт более вольный. Если к тому же довершим начатое нами. Если низвергнем Воротынского.

Нашли они зацепку, раскрутили её, и Грозный жестоко расправился со спасителем России от полного её порабощения.

Малюта Скуратов размечтался: «Ближним слугой очинит меня взамен Воротынского. Свою сыскную и карательную службу передам Богдану».

Гопнул Малюта, не перепрыгнувши, обнадёжив даже племянника радужным будущим. И Малюта, и Богдан остались при своих интересах. Богдан Бельский даже боярства не получил: не перевёл его государь из окольничьих Государева Двора в бояре думные.

Верно молвится: поступки властелинов непредсказуемы. Можно лишь затаить обиду, не более того. И ждать подходящего момента для расплаты за несправедливость.

Богдан даже заболел от огорчения. Целую неделю не покидал дома из-за недуга, крепко подкосившего его здоровье. И как уже стало привычным, Богдан, перед сном приняв снадобье, отправился было в опочивальню, но вошедший ближний слуга его известил:

   – Боярин, тебя кличет спешно Малюта, дядя твой.

«Боярин» – привычно слышать от слуг. Лести ради они его так величают, и он не противится, а вот с приглашением дело странное.

«Вчера наведывался. Спокоен был. Уверенный в себе. Чего это вдруг зовёт? Знает же о хвори моей. Мог бы и сам наведаться, если что стряслось».

   – Вели нести одежду на выезд. Да пусть запрягут коляску. Верхом недюжин я ещё. Полость медвежью не забыли бы положить. Не зима на дворе, но хворому остудиться вполне можно.

Ехать всего ничего, но слуги укутали барина своего основательно, чтоб, не дай Бог, не продуло бы его, не усилился бы недуг. Кучер тоже не гикнул на тройку, чтоб понеслась она лихо – не нужен барину встречный ветер. Когда же въехал во двор усадьбы Малюты Скуратова, не остановил коней на обычном месте, а подвёз Богдана к красному крыльцу под самый под навес.

Племянника ждали. И хотя он был здесь частым гостем и хорошо знал дом, ему услужливо подсказали:

– В дальней горнице они.

Почему «они» и почему в дальней горнице, крохотной каморке, можно сказать? Он, Бельский, был в ней всего несколько раз – копия царской горницы для тайных бесед. Выходит, серьёзный на этот раз ждёт его разговор. Тайный. Подальше от слуг. И всё же, почему «они», и сколько ещё гостей дядя позвал?

Гость был всего один. Борис Годунов. Зять Малюты. Муж Марии, двоюродной сестры Богдана.

Впорхнула в душу ревность, а с ней и неприязнь. Конечно, Богдан знал, что дядя подтягивает к трону своего зятя Бориса, и тот уже был дружкой на свадьбе царя Ивана Васильевича с Марфой Собакиной[52]52
  Собакина Марфа Васильевна (1552-1571) – 3-я жена Ивана IV, дочь новгородского купца В.С. Собакина. По совету Малюты Скуратова, родственника Марфы, выбрана 40-летним царём из 1,5 тысяч девиц. Умерла через две недели после свадьбы, было объявлено, что царицу «извели ядом злые люди».


[Закрыть]. Такой почёт не часто достаётся даже князьям именитым, боярством очиненным. И то сказать, великолепен юный Борис, одарён природой щедро. Что осанка, что вид сановитый, что манера держаться – явно он нравился царю даже несмотря на то, что, как поговаривали, Борис всегда умел увильнуть от участия как в оргиях, так и в кровавых расправах.

Не должно бы подобное нравиться Ивану Грозному, но надо же – вроде бы царь не замечает ничего. Значит, лестью берёт Годунов, либо хитростью.

Даже Малюта однажды высказался о нём откровенно:

   – Далеко пойдёт. Ты с ним, племяш, ухо востро держи. Рта лишний раз не открывай.

И вдруг они вместе? Наверняка чтобы говорить друг с другом с полным доверием и совершенно откровенно. Что же изменилось?

   – Вот и слава Богу, что подъехал, – заговорил Малюта Скуратов, указывая племяннику на лавку с мягким полавочником. – Не время, племяш, хворать. Царя-батюшку снова блажь одолела.

Вот это – выходка. Далеко не та скрытная усмешка, какая однажды сорвалась с дядиных уст, а прямая крамола. Стало быть, не опасается он своего зятя.

«А меня предупреждал рта не раскрывать лишний раз».

Просек Малюта, о чём мысли племянника, и успокоил его:

   – Сегодня не коситься нужно нам друг на друга, а плечи подставив, сообща идти к единой цели. Цель же – готовиться к самому худшему.

Помолчал миг-другой, собираясь с мыслью, и продолжил с грустным вздохом:

   – Письмо царское Василию Грязнову мне дали почитать. Вам ведомо, что израненный, пленён он Девлеткой. Слишком увлёкся преследованием за Окой, вот и оказался в руках татарских. Девлетка предложил обменять Грязнова на Дивея-мурзу. Василий от себя прислал просьбу уважить Девлетку. И что ответил Иван Васильевич, царь наш? Ишь, мол, чего захотел: кто Дивей-мурза и кто ты? Не забывай, мол, кто отец твой и дед. Дивей-мурза из знатных, а тебе чего, дескать, в знатные нос совать. Ты, дескать, низкий раб, гож лишь скоморошничать на наших пирах. Так и назвал: низкий раб.

Вновь молчание. На сей раз довольно долгое. Снова вздох.

   – Ни ты, Богдан, ни ты, Борис, не из первых княжеских родов. Стало быть, – рабы. Низкие. Я тоже не из первых среди Бельских, хотя и очинен в думные бояре. Вас же выше окольничьих не жалует. Скажете, настанет, мол, и наше время. Может быть. Но вот в чём загвоздка: завтра на Боярской думе царь намерен объявить о конце опричнины. Не станет больше отдельно опричнины, отдельно – земщины. Россия снова станет единой. Не мне судить, хорошо или плохо это для России, для нас же – худо. Очень даже худо. Не при деле мы окажемся. Если даже минуем опалы. Пока я знаю, кого опалит Иван Грозный. Не очень многих. Казней не ожидается вовсе. Предстоят только ссылки. Знаю и то, что царь собирается удалить от себя многих из опричников, кто был его спутником на разгульных пирах и в кровавых забавах. И кто из нас скажет, что и с нами подобное со временем не случится? Тем более что опричные полки, где у нас есть кое-какая опора, намерен он заменить стрелецкими полками. Даже при себе царь думает создать Стрелецкий полк. Вот я и позвал вас, чтобы сообща решить, станем ли мы ждать рока, будем ли сами о себе иметь думку и действовать согласно с этой думкой?

Не успел ещё Богдан полной мерой оценить услышанное, как Борис Годунов заговорил уверенно, словно о давно выношенном.

   – У Ивана два сына: Иван и Фёдор. Иван столь же умён и хитёр, как и отец. Жесток не менее его. Фёдор же – блаженный. Вот его и следует на трон возвести. Он станет царём всей России, управлять же ею будем мы.

   – А брат Грозного Владимир Старицкий?

   – Не помеха, если умело действовать.

   – Выходит, извести и сына Грозного и Владимира? – решился на откровенный вопрос Богдан. – Не в пыточную ли прямой путь, если дознаются?

   – А сейчас ты от сумы и тюрьмы можешь заречься?

   – Это так. И всё же нужно действовать ловко и тайно.

   – Есть ход. Вполне надёжный, – уверенно сказал Борис Годунов.

Вот и весь сказ. Больше ни слова. Разве это откровенность? Богдан хотел было упрекнуть Годунова, но сдержался, прикинув всё в уме. В самом деле, есть ли нужда раскрываться во всём, не лучше ли, имея одну цель, делать каждому своё дело тайно. Так меньше опасности провалиться, если что-либо изменится.

В общем, долгий разговор окончился твёрдым уговором: идти сообща к единой цели, не подстёгивая друг друга, действуя размеренно и очень осторожно, даже не раскрываясь полностью друг перед другом.

   – Важно хорошенько запомнить это да не выпячивать на людях нашей дружбы. Жить как все: при Государевом Дворе дружбы нет, есть только интересы каждого. Лучше будет даже, если мы, помогая друг другу по большому счёту, прилюдно изредка станем показно противоречить по мелочам. А такое останется в памяти.

   – Принимается! – горячо поддержал Малюту Борис Годунов.

Так порывисто, так несдержанно, что у Богдана Бельского закралось подозрение:

«Угодно, видать, ему станет двуличить при таком уговоре. Себе на уме...»

Когда стало очевидно, что обо всём тайном уже обговорено, хозяин предложил:

   – Перейдём в трапезную. Сделаем вид, будто продолжаем наш разговор. Для ушей слуг моих.

В трапезной потянулся долгий пустопорожний разговор, в основном о делах в вотчинах и поместьях.

На следующий день, к удовольствию заговорщиков, Иван Грозный не собрал Боярской думы, ибо резко изменилась обстановка: посольский приказ известил государя о смерти польского короля Сигизмунда и о том, что в Москву направлено посольство из Кракова. Его цель – предложить Ивану Грозному от имени шляхты и ясновельможных панов выдвинуть свою кандидатуру Сейму для выбора его в короли польские. Иван Грозный ломал голову над тем, как поступить. Вроде бы заманчиво, и в то же время, кто предскажет результаты этих выборов. Начались, как бы мы сейчас назвали, консультации. Советы самые разные, но большинство бояр стояло за то, чтобы дать согласие идти на выборы. Только Богдан Бельский ответил государю коротко и ясно:

   – Избранный на Сейме – не самодержец. Ты, государь единовластный в России, в королевстве будешь повязан по рукам и ногам.

Лыко – в строку. Взыграло самолюбие Ивана Грозного, и он хотя вроде бы и не отказался от предложения послов, прочащих его на Польский престол, но палец о палец не стукнул, чтобы добиться победы на выборах. Поступил так, дабы не слишком обидеть ясновельможных панов резким отказом. Тянул время.

Ещё одна причина неспешности в отмене опричнины – действия шведов. Считая, что Россия ослабла – потеряла изрядно ратников в сече с ханом крымским, а войско пополнить некем, ибо по городам и весям российским прошёл страшный мор, – шведы начали шажок за шажком захватывать земли эстонцев. Мало того, смущали карелу, ижору и водь, занедовольничала и чудь побережная, вроде как тяготиться стала подданством российским, и это, пожалуй, была главная причина, по которой Иван Грозный заменил обсуждение задуманного прежде вопроса другим – он испросил совета, как лучше организовать поход на шведов. Предложений много. Выслушав их, государь объявил:

– Я сам поведу полки на шведов. Весны ждать не буду, как предлагают некоторые осторожные. До зимы устрою войско в станах Великого Новгорода и ударю оттуда неожиданно.

По росписи Разрядного приказа Богдану Бельскому было определено идти воеводой в карелы. С одним полком.

Волю государя исполняли усердно, и несмотря на раскисшие дороги, в станы под Великим Новгородом полки подошли точно в установленный срок. Иван Грозный провёл смотр своей рати и первым разрешил выход полку Богдана Бельского, как более всех подготовленного к походу и к сечам.

Это соответствовало истине. По совету Малюты Скуратова Бельский ещё в Москве изучил по Новгородским древним чертежам, где стоят какие города и посёлки на Ладоге, по берегу Невы, на Охте, Ижоре, Сестре и на островах Котлина озера (Финского залива). И не только сам изучил, но велел сделать это же тысяцким, сотникам и даже десятникам. Проводники – проводниками, а самим не гоже уподобляться слепым котятам. Особое же внимание Бельский обратил на земли северней Невы, где издревле обитала народность ижора, более финско-угорского корня, нежели венедского. Вот их-то больше всего соблазняли шведы, хотя и с невеликим успехом, но всё же не безрезультатно.

Полку предстояло действовать не единым кулаком, а разрозненно, чтобы взять под ратную руку одновременно все народности в Карелах, поэтому Богдан Бельский ещё до смотра войска царём провёл совет с тысяцкими и сотниками, указал кому и где сосредоточиваться перед началом карательных действий. Для себя он наметил крепость Невское Устье, остальным же места указал так: одной тысяче – на Васильевском острове в усадьбах бывших (в Великом Новгороде их принято было называть «старыми») посадников Василия Казимира, Василия Селезня, Василия Ананина; другим тысячам в сёлах по берегам Котлина озера и на Фомином острове, где тоже не одно боярское поместье. Отдельно приказал паре сотен остановиться в посёлке Клети, что на Ижоре.

– Никому без моего слова ничего не предпринимать, – наказывал Бельский тысяцким и сотникам. – Сидеть смирно. Меч обнажать только против тех, кто первым поднял меч.

Богдан Бельский рассудил так: лучше попытаться успокоить ижору и карелу бескровно, не устрашая, а соблазняя, как это делают шведы. Все города, посёлки, особенно погосты, привести к присяге царю Ивану Васильевичу, и не только ижору, карелу, водь, а и русских. Казнить лишь тех, кто наотрез откажется присягать самодержцу Российскому. Казнить прилюдно. Как изменников. Он понимал, что нарушает наказ Ивана Грозного, для кого главное – держать всех в страхе. Бельский даже представлял, какие ужасы испытает эстонская земля, но понимая, что самовольничает, и предвидя не слишком лестное слово государя, всё же твёрдо решил не размахивать мечами, не жечь и не грабить, справедливо полагая, что добровольная присяга куда как прочней подневольной.

Не считаясь со временем, Богдан Бельский встречался со знатными гостями новгородскими, какие благодаря крупному торгу имели здесь заметное влияние на местное население; с боярами и дворянами, с воеводами крепостей Ладоги, Канцев, Орешка, Невского Устья, обсуждал с ними, как ловчее приводить к присяге сёла и погосты. Не все сразу становились на его сторону, но Бельский шаг за шагом добивался своего, да к тому же, на его радость, в Невское Устье потянулись посланцы от ижоры, корелы и води с просьбой принять от них присягу на верность русскому царю. Дошли, видимо, до них слухи о намерениях воеводы, который испытывает трудности в осуществлении своего плана.

Конечно, не обошлось подобное без убедительного слова гостей и бояр новгородских, кто увидел в мирном разрешении неурядицы свою великую пользу.

Приезд посланцев пришёлся очень кстати. Сторонники меча поутихли. Настало время приступить к задуманному.

Одного не учли, однако, Бельский и его сторонники – бунта священнослужителей. Канцы, Невское Устье, Орешек, как и Ладога – не в счёт; здесь почти все горожане православные, и им – крест целовать. А как быть с посёлками, где в основном карела, ижора и водь? Чудь, она и есть – чудь, никак не хочет расставаться со своими богами. Кое-чего, правда, церковники добились, прирастив приходы за счёт многобожников, а предстоящее крестоцелование для попов, что тебе манна небесная. Вольно или невольно приобщатся язычники к православному таинству, и для многих из чуди это может стать началом прозрения.

Особенно настойчивым оказался отец Никон, настоятель церкви Спаса, выстроенной в довольно крупном селе, переименованном по его же настоянию в Спасское. Приобщив многих из чуди к христианству, теперь он никак не желал отпятиться хотя бы на малый шажок.

Однако Богдан Бельский переупрямил всех, решил так: православным присягать на кресте в присутствии пастырей, тем же, кто придерживается своей веры – под Священным Дубом правосудного бога Прова. Под приглядом ратных чинов.

Безусловно, князь не уходил мыслями в далёкое будущее, просто считал, чего ради проливать кровь, если люди сами, по доброй воле, намерены присягнуть самодержцу Российскому? На самом же деле его действия будут иметь очень далёкие последствия. Когда шведам удастся захватить Вольскую пятину, земли, исконно принадлежавшие Великому Новгороду по Столбовскому мирному договору 1617 года, останутся за шведами, то не только русские, а карела, ижора и водь покинут свои насиженные места, и все до единого сбегут в среднюю полосу России: под Тверь, под Москву и даже южнее – под Тамбов и Курск, где обоснуются на века. На службе у шведов останется только несколько дворян: Рубцов, Бутурлин, Аполлов, Аминов, Пересветов.

Неожиданно для всех гонец доставил послание от Грозного с решительным требованием ехать Бельскому в Москву. Немедленно. Настоятель, понявший, если он сдержит клятву, то может дорого за это поплатиться, дал гонцу проводника до Приозёрного.

Ещё один удар под девятое ребро. И слуга ближний прозевал, и настоятель предал. Но что делать теперь? Ехать вместе с гонцом, взяв с собой путных слуг. Волнение конечно же есть, и немалое.

Спешили насколько могли. Даже коней меняли. Но как оказалось, спешка та была лишней: государь находился в Александровской слободе, и Бельский решил отдохнуть с дороги:

«Послезавтра утром выясню в Кремле всё. Царь Иван Васильевич непременно кого-то оповестил. Иного не может быть. Скажут, как мне дальше поступать».

Только и здесь пошло всё не так, как он задумал. Пред самой вечерней трапезой пожаловал в гости Борис Годунов и после первой же чарки, которую поднесла гостю хозяйка дома, подчёркивая тем самым его желанность, сообщил:

   – Нежиться, Богдан, тебе долго не придётся. Всего одна ночь. Утром завтра едем к нашему царю-батюшке. Он для того и оставил меня, чтобы тебя встретить.

Бельский почувствовал в голосе Бориса плохо скрываемую зависть и удивился этому: неужели царь определил ему, Богдану, место выше Борисова, о чём тот уже знает?

Многое открылось, когда мужчины после трапезы уединились для беседы с глазу на глаз.

   – Тебя ждала опала за самовольство твоё, но я замолвил слово и смягчил гнев государя, – сразу же похвалился Годунов. – Моё слово было такое: более надёжного слуги ему не сыскать. Думаю, поручит что-нибудь ответственное. Если не ударишь в грязь лицом – ещё больше приблизит.

И снова не смог сдержать Борис зависти. Не странно ли, если сам защищал перед царём, сам теперь завидует? Не сходятся концы с концами. Хитрит, похоже, родственничек. Ни слова, видимо, доброго не замолвил – царь сам всё решил. Ну, что же, не выкажем сомнений своих и подозрений.

   – Крепкой дружбой отплачу тебе и великой поддержкой.

   – И ещё тем, что станешь твёрдо держать слово, данное друг другу при покойном Малюте, тесте моём и твоём дяде.

   – Клянусь!

   – Ия клянусь. К этой клятве ещё добавлю: я уже приступил к задуманному.

Утром, как они и договорились, встретились у заставы на Ярославской дороге, а через пару дней предстали пред царские очи с низким поклоном. Царь же вместо приветствия предупредил Богдана Бельского:

   – Ещё раз допустишь самовольство, пеняй на себя, – затем, указав на лавку с узорчатым полавочником и дождавшись, когда гости усядутся, добавил: – Теперь же милую и очиняю тебя оружничим[53]53
  Оружничий – или оружейничий дворцовый чин, название которого произошло от «казённой оружничей палаты», содержавшей царскую оружейную канну.


[Закрыть].

Вот это – милость! Доверие, выходит, больше чем Малюте. Вот причина зависти Годунова. Он сам рвался занять место главы Аптекарского приказа, давно уже свободного. Ещё тогда, когда Малюта Скуратов свёл их для тайного сговора, Годунов, похоже, был вполне уверен, что получит его. Оттого, как теперь стало понятно Бельскому, без всякого сомнения заявил, что исполнимо извести и самого царя, и сына его Ивана Ивановича. Не исполнились надежды.

«Что же, придётся мне заменить Бориса в этом щекотливом и весьма рискованном деле. Но скорее всего, снабжать Бориса нужным зельем», – подумал Богдан, не отрывая взгляда от самодержца.

А царь продолжал:

   – Начнёшь пригляд за тайным сыском и Аптекарским приказом не вот так – сразу. Вначале исполнишь два моих поручения, за которые Бог простит тебя, да и меня тоже, ибо вынуждает меня к этому сам рвущийся к престолу, подстрекаемый властолюбивой матерью.

Бельский сразу же понял, о ком идёт речь, задал поэтому только уточняющий вопрос:

   – Скажи, государь, тайно ли казнить намерен либо принародно? В Москве?

   – Подумай о тайной казни. Да чтоб сразу и сыновей его спровадить в ад вместе с коварным отцом. И жену тоже.

Блестяще, с точки зрения палаческой, справился с заданием Ивана Грозного Богдан Бельский – вся семья князя Владимира Андреевича Старицкого была отравлена, всё прошло без всяких осложнений. Следом – столь же успешно провёл он казни сторонников князя Владимира. Действовал по своему усмотрению, ибо так царь приказал, который сам уехал в Москву для встречи с послами Батория, короля польского.

Все, кого наметили Богдан и Борис, прошли через пыточную и приняли лютую смерть. Царь после только глянул на список казнённых, не став даже читать признания, полученные под пытками.

   – Теперь за Ефросинией. В Кирилло-Белозерскую пустынь. Вези в Москву. Скажи, доживать ей жизнь в Новодевичьем монастыре.

Как и Малюта Скуратов, Богдан Бельский начинал вполне правильно распознавать истинные желания государя и конечно же не довёз до Москвы мать князя Владимира: на переправе через речку лодка из-за неумелости бродника перевернулась.

Доволен Иван Грозный, и Бельский предвкушал, как получит чин боярина, но вместо этого был зван в комнату для тайных бесед.

Впрочем, предстоящая беседа для Богдана была вполне ожидаемой. Имея в Посольском приказе своих людей (наследство Малюты Скуратова) и войдя в доверительные отношения с Тайным дьяком, он знал многие тайные дела самого Ивана Грозного, извещал о них Бориса Годунова, а тот по мере возможности, в беседах за шахматными партиями как бы невзначай направлял мысли царя в угодное для заговорщиков русло.

Одна из подобных тайн – просьба царя к английской королеве прислать для укрепления мощи русской армии свинец и порох. Но это не всё: Иван Грозный собрался посвататься к самой королеве Елизавете. Послал со своими просьбами английского дипломата и купца Горсея, жившего несколько лет в Москве и умело отстаивающего интересы английской торговли в России. Теперь Иван Грозный ждал возвращения Горсея с важным грузом и ответом Елизаветы Английской. Естественно, и этой важной тайной Бельский поделился с Годуновым, и тот пророчески изрёк:

   – Государь тебя пошлёт встречать Горсея. Не иначе.

Хотел ответить: «Типун тебе на язык», но воздержался. А пророчество, как ни странно, сбылось. Скорее всего, Годунов знал об этой государственной тайне раньше Бельского, и именно он надоумил царя поручить столь ответственное задание оружничему.

Иван Грозный, усадив Богдана Бельского на лавку у противоположной стены, сразу заговорил:

   – Собирайся в Архангельск. Встречать Горсея. Знаешь ли ты, с какой просьбой я его посылал?

   – Да, – решил не лукавить Бельский, – забота о припасах для рушниц и огневого наряда. И ещё одно, не менее важный наказ – посватать за тебя английскую королеву.

   – Ишь ты! Не зря, выходит, очинил я тебя оружничим. За малый срок проник в самые тайны.

   – Обязанность моя такая. Не дело мне с повязкой на глазах спотыкаться. Не могу.

   – И не моги. Для тебя не должно быть никаких тайн.

Помолчал царь малое время, после чего заговорил повелительно.

   – Встретив Горсея, не говори с ним о сватовстве. Об этом у меня с ним отдельный разговор. Твой урок – проводить груз до Вологды. Посуху ли, водой ли – решать тебе. В Вологде примет груз подьячий Разрядного приказа. Он знает, что с ним дальше делать. Тебе же везти Горсея в Москву. Но прежде непременно покажи корабли, какие я строю. Их уже должно быть сорок. Да сделай так, чтобы не ударить в грязь лицом.

   – Яснее ясного. Всё исполню как надо.

   – Поспешай. Тебе, если доставлять водой решишь, насады и учаны ладить придётся. Лучше всего в Холмогорах. Оттуда плёвое дело скатиться в Архангельский порт. Рукой подать.

   – На этой неделе выеду, – кивнул Богдан.

   – Ладно будет, – согласился Иван Грозный.

Определил Богдан для себя такой порядок: в Вологде на пару дней сделать остановку, чтобы побывать на верфях, где по повелению Ивана Грозного тайно строили корабли. Говорили про это разное. Кто утверждал, будто собирается царь, покинув Россию, уплыть в Англию и увезти с собой всю государеву казну. У иных другое слово: проведёт, мол, он тайно на Балтику и ударит шведов так, чтобы им на многие века лезть в Россию расхотелось. Однако не ради выяснения истины собирался встретиться Бельский с судостроительными мастерами, хотел он сам всё посмотреть загодя, порасспросить о том, что не совсем понятно, дабы с Горсеем речи вести знающие. И ещё он себе наказал: в Холмогорах не указывать, какие суда ладить, а лишь сказать поморам только о грузе, который предстоит водой доставить в Вологду.

В Вологде Богдан Бельский поступил так, как и задумывал. О многом узнал сам, но, главное, выбрал тех, кто станет знакомить английского гостя с построенными кораблями. Чтобы, значит, с гордостью за свою работу, а не с заискиванием перед иноземцами, которые любят хвалить только себя, а русских оплёвывать, относясь к государству Российскому с пренебрежением. В Холмогорах он своей линии не выдержал, не остался сторонним наблюдателем, доверившимся местным мастерам. Послал слуг своих, чтобы своевременно известили, когда причалят в Архангельском порту английские суда, сам же гостевал у воеводы городовой стражи. Но не без пользы для дела время проводил: то встречался с вожами, знающими речной путь до Вологды, отбирая из них самых уверенных в себе, гордых своей работой, своим авторитетом у поморов, к тому же при надобности не лезущих в карман за словом; то проводил весь день в артелях судостроителей, которых определили ладить учаны, берущих много груза, но имеющих малую осадку. Чтобы ненароком не подмочить груз, вода для которого губительна, решили паёлы делать повыше, но даже на них грузить вначале свинец, а уж поверх его зелье для пушек и рушниц.

– Если осмолим основательно днище, груз никак не подмочится. Голову наотрез даём, – утверждали мастера. – Не опасайся, боярин. Мы же понимаем, сколь важен груз из Англии.

Бельский верил мастерам, но каждый спущенный на воду корабль проверял не единожды, сухо ли в трюмах, не послезятся ли борта. Артельные обижались на дотошность оружничего, но он, сходя на берег, всякий раз жаловал им добавку к договорной цене, и обида уменьшалась.

И всё же смог выкроить Богдан и денёк для охоты на уток, гусей и лебедей. Воевода уговорил и расстарался. Не только подготовил уйму калёных болтов для самострелов, но и запасся на всякий случай рушницами. Вдруг гость захочет по дичи сидячей жахнуть дробью. А на место охоты выслал загодя пару ловких в охоте ратников, чтобы выставили бы они чучела да подновили бы скрадки.

Выехали затемно. Миновали ворота, рысью прошли выпасы и сенокосные луга, ещё пару вёрст до Даниловки, и за этой деревней – в лес. Вековой. С густым подлеском. Заря уже высветила восток, когда они сворачивали к лесу, а в нём темно, хоть глаз коли. В два счета можно заблудиться даже хорошо знающему здешние места, но проводник вёл охотников уверенно, иной раз даже пуская коня рысью, и к лесному озеру выехали как раз к тому времени, когда оно начало просыпаться.

Светало быстро, и озеро раскрывало свою изумительную красоту. Вода нежной голубизны ещё бездвижна. Лишь прибрежный тростник нарушает девственную тишину лёгкими всплесками, хотя ещё полусонными. Но вот в эти всплески поначалу вплелись незлобивая перебранка крякух, приглушённый говорок гусей, а потом всё чаще стали врываться в эту благодать бурные всплески щук, вышедших на тропу охоты – тростники жили своей предутренней жизнью по извечному природному укладу.

Вот уж и первая пара лебедей скользит по ещё сонной воде из тростниковой прогалины. Величаво изогнуты их шеи и, будто сердясь друг на друга, ведут они меж собой ворчливую беседу, едва задевая мягкими боками сонные лилии, ещё не распустившие свои нежно-восковые цветы.

Вот ещё одна пара. Вот ещё. Следом – гуси. Эти не парами, а крупными стаями. Озёрная гладь сразу же всколыхнулась рябью, а то и волнами пошла, если сразу два или три гуся принимались разминать от ночного безделия разленившиеся крылья.

Тут время и для уток пришло. Крякухи держатся попарно, чирки – стайками, красногрудки и крохали – табунами. Как и гуси. Раздолье для стрельбы. Выбирай любую приглянувшуюся птицу, стрела непременно достанет, спусти только крюк, выцелив. Но охотники не берут в руки самострелы: грешно бить дичь сидячую. Вот когда поднимется она на крыло, чтобы лететь на поля для кормёжки, вот тогда – самый раз проверить меткость глаза своего и ловкость. И пусть не на воду шлёпнется подсеченная калёной стрелой дичь, а в тростник прибрежный или даже в лесной ёрник, что за спиной охотников, ведь собаки обязательно разыщут добычу и поднесут к ногам воеводы. У воеводы этих собак, натасканных на водоплавающую и на боровую дичь, целых полдюжины. И все они здесь. Терпеливо ждут команду.