Текст книги "Вокруг трона Ивана Грозного"

Автор книги: Геннадий Ананьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 28 страниц)

Пороховые заряды – его личная придумка, слуховые же продухи уже делались во время осады Казани. Правда, для того тогда их делали, чтобы найти тайный выход из крепости, которым пользовались казанские воины. Очень удачно там получилось. Почему бы не повторить ту ловкость, изменив только её цель?

Объезжая стены, уже самостоятельно, во второй и третий раз, князь Иван Петрович всё более убеждался, что самое опасное место – у Покровских ворот, что выходят на Порховскую дорогу, откуда и ожидается подход Батория. Воевода решает, что здесь и нужно возвести ещё одну, внутреннюю стену с раскатами. Деревянную, конечно, ибо для возведения каменной времени уже нет. Ещё он определил на этот участок обороны поставить самого надёжного воеводу – князя Хворостинина, дав ему изрядное число пушек и пищалей, а также рушниц.

Стену в самом деле до подхода противника закончить полностью не успели, но она, даже недостроенная, всё же сыграла важную роль в отражении первого штурма. Завершили же её строительство в ходе боев.

Кроме ратных забот у князя Шуйского было много ещё и других, которые волновали и отцов города и всех горожан. Особенно остро обстояло дело с беженцами, чрезмерное скопление которых в городе вполне может стать обузным, особенно если осада затянется. Главный воевода признал опасения горожан разумными и принял жёсткое решение: впускать только тех, у кого достаточно с собой муки и круп, кто ведёт с собой живность и кто обязуется привезти в город, пока позволяет время, несколько возов сена. Кроме того, он велел в нескольких десятках вёрст от города выставить заслоны на дорогах, чтобы советовали беженцам направляться в Великий Новгород, куда Баторий не пойдёт, не взяв Пскова, а тем, кто не согласен был развернуться, сообщить условия пропуска в крепость.

Меры крутые, но важные и своевременные, как покажут дальнейшие события долгой осады Пскова.

Август подобрался к середине – Батория всё нет. Те, кто уповал на успешные переговоры, заговорили громче, но это никак не смутило ни главного воеводу, ни подавляющего большинства ратников, да и псковитян – их усердие не уменьшилось. Они разумно рассудили: переговоры переговорами, а к осаде нелишне готовиться. Ну а если мир наступит, разве отремонтированные стены хлеба попросят?

Старания и впрямь оказались важными и нужными. 18 августа прискакал вестник сотника из лазутного отряда с тревожной вестью: Баторий взял Опочку. Следом – новая весть, столь же неутешная: пали Остров и Красный. На берегах речки Черехи разбит передовой конный отряд детей боярских. Стало быть, дней через пяток жди ворогов у стен крепости.

   – Через пару дней поджигаем посады и бьём в осадный колокол, – сообщил о своём решении главный воевода.

   – Засадами бы встретить, – предложил Хворостинин. – Две или три друг за дружкой поставить на пути ворогов.

   – Мысль разумная, – вроде бы согласился князь Иван Шуйский, – но стоит ли терять детей боярских и стрельцов. Нас и так намного меньше, чем ляхов и их союзников.

   – А если так, как Девлет-Гирея щипали? По мысли покойного князя Михаила Воротынского.

Пострелял из рушниц и самострелов, затаившись в ёрнике у дороги, и – в лес. А сунутся туда ляхи, там им и конец.

   – Вот это – пригоже. А как подойдёт Баторий к крепости, ударить в спину, и, пробившись сквозь неустроенные ещё ряды, – к воротам.

   – Им в поддержку ещё и вылазку сделать, чтоб и языков прихватить.

   – Ловко. Они главными силами по Порховской дороге подойдут, вот мы и встретим их.

   – А по мне, так не стоит. Нужна ли нам свемная сеча? Не лучше ли засадные тысячи ударят справа и слева по берегу Великой и – к воротам Московским. А мы от них – вылазку.

   – Принимается. Но не тебе исполнять. Тебе нужно беречь ратников. Я считаю, на тебя острие первого удара нацелится. Готовься к этому. Тебе нужно сломать ляшское острие.

   – Жаль, конечно, но по воле твоей поступлю.

   – Пошли за всеми первыми воеводами полков. Обсудим сообща.

Князю Василию Шуйскому-Скопину выпала честь и засады слать навстречу ворогам, и вылазку готовить. Половину полка надо было пустить на это дело: пару тысяч – на засады, три тысячи – на вылазку. Остальную половину держать, когда начнётся вылазка, в седле. На всякий случай. Если вылазке придётся туго.

Иван Шуйский, отпустив всех воевод, попросил Василия остаться.

   – Станем вместе провожать тысяцких в засады. Я верю тебе, славный воевода, но всё же хочу и своё слово сказать. Не осерчай на меня, посчитав подобное за опеку.

   – Ладно. Для чести моей малый убыток. Лишь бы для дела услада.

Конечно, две засадные тысячи мало что сделали, лишь по паре засад успели устроить на пути огромного растянувшегося войска, но всё же побито было более тысячи ворогов. В плен не брали. Обузно. Да и опасно, если кому удастся сбежать в суматохе. Там, на Великой, достаточно чванливых ротозеев. Главное же, засады дали понять ворогам, что из-под каждого куста на них может выглянуть сама Смерть с поднятой косой.

Ещё медленней потащились полки вражеские, высылая вперёд и в бока крупные дозоры, которым изрядно доставалось от русских ратников (они уже действовали на свой страх и риск, хотя такой задачи им не ставилось), особенно умело пользуясь самострелами или зааукивая в болотины целые отряды. Не их выдумка. Многие ратники знали, как действовали засады под Молодями, ибо об этом ходили легенды, вот и повторялось ловко придуманное прежними детьми боярскими и стрельцами.

Вёрст за десять до Пскова русские тысячи отстали от ворогов. Пусть успокоятся. Пусть посчитают, будто отбились от злыдней.

Верное решение. Некоторые сотники вражеской дворянской конницы, которые рыскали по лесу дозорами и больше всех несли потери, не только с облегчением вздохнули, но и принялись докладывать своим командирам небылицы о славных победах над русскими псами и об их полном уничтожении. И шла дальше вражеская рать хотя и с оглядкой, но уже без прежнего перепуга.

А время играло на руку защитникам Пскова: внутренняя стена между Покровскими и Свиными воротами сделана более чем наполовину, слуховые лазы прорыты тоже почти все, какие намечены. С полдюжины осталось, но это – лишь поплевать на ладони. Заложены и под башни уже заряды зелья.

Ивана Шуйского теперь больше всего заботила подготовка к вылазке. Что начало её станет удачным, он не сомневался; его воеводский опыт давал в этом уверенность; но его же опыт подсказывал, что отход вылазки может стать трагическим, если не продумать основательно поддержку при отступлении её к воротам – они мозговали с Шуйским-Скопиным и так прикидывая, и эдак. В конце концов нашли, как они посчитали, лучшее:

   – Снимем со всех участков по нескольку длинноствольных пищалей и – к Покровским воротам. Ядрами и дробосечным железом поддержим.

Получилось так, будто эти славные воеводы посоветовались с Баторием при выборе места для вылазки. Когда рать вражеская подошла к крепости, Баторий место для своего шатра выбрал на холме рядом с Московской дорогой, да так близко от стен псковских, что можно было его достать ядрами из затинных пушек.

Вражеское войско, устрашающе многочисленное, повело себя, по мнению защитников крепости, совершенно беспечно, поспешивших использовать это в свою пользу. Подождали пушкари, когда ляхи, начавшие устраивать полковые станы слишком близко от крепостных стен, более скучатся, – и с просьбой к главному воеводе:

   – Вели дать знак на огонь по наглецам. Они думают, что мы безоружны.

   – О чём они думают, их дело. Наше дело вправить им мозги. Пусть ещё чуток распояшутся, дам приказ. Будьте готовы.

Он промолчал о готовящейся вылазке, понимал, как ей поможет одновременная стрельба со всех сторон, и знал, что нужно дождаться, когда ударят с севера и с юга по берегу Великой засадные тысячи. И он ждал терпеливо, вызывая недоумение у защитников города: разве можно упускать момент и дать возможность врагам закрепиться на выгодном для себя месте, огородившись оплотом?

Разумно ли поступает главный воевода?

Тот догадывался, что им недовольны, разделял разумные требования пушкарей, но крепился, ожидая нужного момента. И миг этот настал. С небольшим, правда, опозданием. Поначалу справа в полуверсте от стен послышались выстрелы, а затем – и слева. Пора!

Ожили бойницы на всех стенах, во всех вежах, и пошла кровопролитная для подступивших близко к крепости кутерьма. Бросая всё, улепётывали они в лес, приближавшийся к городу на версту.

Иначе повели себя пушки и пищали, густо установленные на стене между Покровскими и Свиными воротами – изрыгнув ядра двумя залпами, умолкли. Ворота распахнулись, и три тысячи детей боярских выпластали с обнажёнными мечами, с тяжёлыми ослопами[57]57
  Ослопы— оружие, вид палицы, отличающееся значительным размером и весом (более 10 кг), от его удара не спасали ни доспехи, ни щиты.


[Закрыть] и шестопёрами в руках. Они неслись на спешивших улепетнуть от дробосечного железа и ядер и не вдруг оценивших ещё одну, более реальную угрозу.

Врагов секли безжалостно. Те же, кому велено было захватывать языков, выбирали командиров и, заарканив, перекидывали их через седло, и спешили покинуть с добычей место сечи – неслись к воротам. Человек двадцать заарканили.

Не долог успех вылазки, но он позволил легко прорваться сквозь вражеские ряды засадным тысячам – теперь можно и отпятиться. Тем более что Баторий, с холма своего наблюдавший за событиями перед Великой, направил против вылазки резерв – отборную тысячу жолнеров.

Дети боярские и казаки успели отпятиться к стене, и тут же ожили бойницы, встречая атаку жолнеров дробосечным железом и ядрами. А из наиболее мощных затинных пушек полетели в сторону ставки Батория ядра, да так близко они падали, что король поспешил укрыться за холмом.

Пять дней тишины. Только ветер доносил стук молотков и топоров из леса, где враги готовили туры, лестницы и оплоты, чтобы укрыться ими во время рытья борозд в близости от стен и более безопасно катить туры. Баторий же, преодолев растерянность и досаду на такую крутую встречу, сам вдохновлял подготовку войска к штурму. И хотя изменник Давид Бельский настойчиво советовал ему идти, оставив только часть сил для осады Пскова, на Великий Новгород, уверяя, что там менее прочные стены, да и сами новгородцы с охотой присягнут польской короне, Баторий твёрдо стоял на своём:

   – Возьму Псков, Великий Новгород сам распахнёт ворота. У меня есть чем разрушить любые стены и есть силы сломить сопротивление русских ратников или уничтожить их, если они не сдадутся на мою милость!

«Бодливой корове Бог рогов не даёт», – с досадой думал Давид Бельский. Он через малое время снова твердил своё, и так до тех самых пор, пока не озлил Батория и тот не пригрозил ему карой за вредные советы, которые больше угодны русским, чем королевскому войску.

В крепости же велись допросы пленённых во время вылазки. Кто упирался, того пытали, кто соглашался отвечать честно, того не обижали. Когда сравнили все показания, оторопь взяла: под рукой у Батория более ста тысяч. Сорок против ста. Жидковато. И только князь Иван Шуйский глянул на полученные сведения с иной, чем все, стороны.

   – Говорите, ляхи, литва, мозовшане, венгры, немцы брауншвейгские, любские, австрийские, прусские, курляндские, датчане и даже шотландцы? Все, говорите, добротно вооружены? Толку, считаю, от того мало. Почти добрая половина рати – наёмная, им плата нужна да лёгкая победа. Без большого риска для жизни. Мы же свой город обороняем. Свою отчизну. Падёт Псков, встанет на колени Россия. Потому мы вдесятеро сильней. Выходит, не так страшен чёрт, как его малюют. Верно, горячие деньки близятся, но вполне уверен – выдюжим! Не нарушим клятвы своей, сохранив и животы свои. Впрочем, каждому своё на роду написано. От судьбы не уйдёшь, её не перехитришь. Можно и в своём подвале от дыма задохнуться по трусости своей и неумелости.

Воеводы полков поняли, о ком речь. Князь Иван Бельский, назначенный главным воеводой Окской рати, которая на лето, как обычно, выставлялась против возможного нападения татар, не смог преградить путь Девлет-Гирею, который неожиданно с крупным войском появился на Оке и начал стремительную переправу – растерявшийся главный воевода не нашёл ничего лучшего, как поспешно отступить в Москву, да не на подступы к ней, а в сам город! Посчитал, видно, что легче будет сражаться с крымской конницей на улицах стольного града. Но крымцы, подойдя вплотную к городу, не ворвались в него, а подожгли со всех сторон. Но даже после этого Бельский не вывел полки в поле на сечу, сам же укрылся от огня в подвале своего терема, где и задохнулся от дыма. Поучительный пример неумелости и постыдной трусости.

Ещё раз воеводы псковской рати поклялись стоять насмерть, вдохновляя ратников личным примером мужества и решительности.

А горожан готовил к испытанию игумен Тихон. Он едва не потерял голос, усердно проповедуя с амвонов поочерёдно во всех церквах, и горожане тоже целовали крест и клялись именем Господа всячески помогать ратникам, а если возникнет необходимость, то и взять в руки боевые топоры, ослопы и шестопёры. В кузницах их ковали денно и нощно.

Только 1 сентября Баториево войско начало деятельно готовиться к штурму: по берегу Великой за ночь был возведён довольно хорошо укреплённый стан. С рассветом прикатили в него туры, сделали осыпь и начали копать борозды к Покровским воротам. Верно, стало быть, русские воеводы определили главное направление удара. Иван Шуйский торопил псковичей спорей завершить строительство внутренней стены, хотя мужики и сами старались вовсю, но не забывали, что, ежели поспешить, можно и людей насмешить: от первого же ядра стена, не как должно возведённая, развалится. Кому нужна такая работа?

Ровно неделю готовилось войско Батория к штурму, и на рассвете 7 сентября более двадцати тяжёлых пушек ударили по стене между Покровскими и Свиными воротами. Сутки на прекращался обстрел, и не устояла в одном месте стена – образовался пролом, который усилиями польских пушкарей всё расширялся.

Стефан Баторий сам выехал к трём полкам, которым предстояло ринуться в пролом.

   – Путь в город для героев открыт! На три дня он в вашей воле!

   – Государь! – лихо выкрикнул тысяцкий жолнеров. – Мы будем с тобой обедать в замке Псковском!

   – Верю. Вперёд!

Не остановил вдохновившихся скорой победой ляхов и венгров густой огонь пушек затинных, длинноствольных пищалей и рушниц с самострелами – через трупы своих собратьев стремительно неслись штурмующие к пролому, ворвались в него с малым трудом и сразу же устремились к надвратным вежам. Не ждали такого манёвра русские ратники, считали, что враги полезут на внутреннюю бревенчатую стену, и увы – прозевали они башни. Жаркая сеча разгорелась на ступенях, но вот уже взвились и над Покровской, и над Свиной башнями королевские флаги. В сводах перед воротами ещё продолжалась жаркая схватка, исход которой был явно предрешён: защитники ворот падут под натиском сотен, и тогда путь к городу станет куда как вольготней – штурмующие распахнут ворота.

Андрей Хворостинин начал спешно готовить вылазку, чтобы отбить вежи, но подскакавший к внутренней стене Иван Шуйский остановил его:

   – Погоди. Взорвём башню Свиную. Пока отбивайся на внутренней стене.

Тяжеловато защитникам. Венгры и ляхи уже начали из бойниц башен стрелять по обороняющим внутреннюю стену, а на самою стену как муравьи лезут по приставным лестницам храбрецы, одни летят вниз с рассечёнными и размозжёнными головами, но их сменяют всё новые и новые жолнеры.

Иерей Тихон спешит с иконой святого Всеволода-Гавриила; за ним, тоже с иконами святых в руках – настоятель соборной церкви и настоятели приходских церквей. Не страшась смерти, они поднимаются на стену и становятся в ряды обороняющихся.

   – Пора, – приказал князь Иван Шуйский стоявшему у стремени зелейного[58]58
  «...зелейного дела» – от слова «зелье» – порох.


[Закрыть] дела мастеру псковитянину Любомиру. – Пора.

У того припасён факел. Спрыгнув с коня, чиркнул кресалом, высекая искры, подул на затлевший трут, запалил факел и – в лаз, специально прорытый под Свиную башню из-за внутренней стены.

Любомир сам укладывал мешки с порохом, им самим сработанный, сам свил шнур льняной, пропитав его смолой и обсыпав порохом. Длина шнура – несколько аршин. Рассчитано всё как раз на то время, за какое можно покинуть лаз, пока огонь по шнуру добежит до порохового заряда. Но чем ближе Любомир подползал к шнуру, тем больше его брало сомнение: вдруг что-то не сладится? Вдруг не добежит огонь до пороха? Он уже не принимал во внимание то, что не единожды испытывал фитиль, как называл он свой шнур, и ни разу не случилось оплошки.

Подполз к началу фитиля, поднёс было к нему факел, но – решительно:

«Двум смертям не бывать!»

Он вполне осознавал, как дорог для защитников Пскова каждый миг, ведь, если ляхам удастся отворить ворота, считай, городу конец, и не мог рисковать. Любомир торопливо полез вперёд к пороховому заряду и, перекрестившись, сунул факел в бок ближнего мешка.

Любил он мир, и жизнь любил, но без колебания отдал её. Ради своей любимой жены, ради детишек пригожих, ради дорогого ему города.

Псков! Никогда не забывай подвига Героя! А если забыл в сутолоке революций, войн и так называемой перестройки, воскреси теперь в памяти. Это нужно и ныне живущим и потомкам нашим!

Взлетела башня на воздух, расшвыривая кирпичи и разорванные трупы ворогов: немцев, венгров, ляхов. Пали вниз, вспыхнув факелами, и королевские знамёна, что особенно подействовало на атакующих: штурм внутренней стены заметно ослаб, а из Покровской башни захватившие её бежали без нажима обороняющихся, ибо немецкие и шотландские наёмники боялись, что взлетят в воздух, как их собратья. Русские же ратники обрели больше уверенности и, увлекаемые самим Андреем Хворостининым, начали вытеснять врагов за пределы пролома, когда же подоспели мечебитцы, снятые с других, менее опасных участков стены и резерв главного воеводы, нажим стал настолько упорным, что штурмующие дрогнули.

Баторий тоже выпустил свой резерв, но он не внёс решительного перелома, тем более что русские силы пополнялись спешившими на помощь ратникам псковитянами, вооружёнными боевыми топорами, тяжёлыми ослопами и шестопёрами, а иные даже мечами. Одно удалось Баторию: предотвратить паническое бегство своих полков. Пролома вороги уже не смогли вернуть себе. До самой темноты упрямо отбивались они, особенно бесстрашно сражались венгры, но русские мечебитцы и псковичи больше не пятились, хотя их было намного меньше.

Летописец свидетельствует: узнав, что стена очистилась от литовцев и что они бежали, оставив лёгкие пушки перед внутренней стеной, женщины Пскова поспешили перетащить эти орудия в Кремль, опутав верёвками. Женщины спешили за стены, где ратники и их мужья бились с ляхами и всякими иноземцами, чтобы напоить воинов, изнемогавших в жаркой рукопашке, несли им воду и сочо. Они же обихаживали раненых, а особо тяжёлых уносили за крепостную стену.

Наконец всё нерусское бежало, утверждает летописец. С трофеями и множеством пленных победители возвратились в город. Князь Иван Шуйский приветствовал их:

– Низкий поклон вам, храбрые вой! Пали сильные враги наши, а мы празднуем победу! Гордый Баторий унижен, мы вознеслись гордостью. Исполним же клятву, данную государю нашему и Господу Богу. Не дрогнем же и впредь. Продолжим исполнять клятвенный обет свой, данный нами без хитрости и лукавства.

Князь Иван Шуйский послал вестника к царю Ивану Грозному, велел лечить раненых за счёт казны государевой, а их оказалось более полторы тысячи; справить тризну по убитым (863 ратника и горожанина), придать земле силами пленников убитых врагов, коих легло около пяти тысяч, в числе которых знатный венгерский полководец Бенези, любимец Батория.

В ставке Батория – уныние. Сам король уединился в своём шатре и не хотел видеть своих воевод. Он действительно собирался обедать с ними и отличившимися героями в Псковском кремле.

Не вышло!

Можно было надеяться, что Баторий изменит свои планы, уведёт основное войско к Великому Новгороду, как и советовал ему изменник Давид Бельский, тем не менее князь Иван Шуйский велел с рассветом начать восстановление пролома и Свиной вежи. Работа должна была идти под руководством отцов города и в ней обязательно следовало участвовать укрывшимся за стенами крепости беженцам из окрестных городков и весей. Пленных тоже нагрузили работой.

Князь Шуйский так и приказал:

– День и ночь работать, сменяя уставших. Разбирайте палаты кремлёвские и дома каменные во всём городе – Баторий может повторить свой удар в самое ближайшее время.

Баторий и в самом деле не отступился. Уже на следующее утро, одолев огорчение, собрал он своих полководцев и объявил:

   – Мы должны умереть или взять Псков. Несмотря ни на какие трудности. Если нужно, останемся до зимы. Готовьтесь к этому.

   – Предложить Пскову сдаться, – посоветовал королю ясновельможный пан Замойский. – Начать переговоры, самим же готовиться к решительному удару, их убаюкивая. Прекратить надо разбивать стены, но начать подкопы, как сделал воевода Воротынский при взятии Казани. Но мы не два сделаем, а десятки. Взрывы одновременные – сколько проломов! Иди, захватывай Псков!

   – Тебе идти с белым флагом.

Не по душе приказ ясновельможному пану: не привык он унижаться, нахмурился невольно, но Баторий повторил:

   – Тебе. Именно – тебе. По знатности твоей.

Не помогла знатность. Ни Иван Шуйский, ни первые воеводы полков, ни даже вторые не поднялись на стену, чтобы выяснить, с каким словом подъехал к стене знатный лях. Поручили выйти к нему всего лишь сотнику, повелев:

   – Проводи прочь, озлив.

Сотник, гордый столь важным доверием, осанисто встал меж зубцами стены и небрежно вопросил:

   – Что, кишка тонка с мечом, лукавством хотите обмануть? Напрасно стараетесь.

Пурпурным стало лицо ясновельможного от такой наглости, едва не вырвалось: «Заткни глотку, псивец!» – только нельзя ему было тешить свою родовую гордость. Овладев собой, повелел, как привык повелевать дворне своей:

   – Зови князя Шуйского!

   – Эка, «зови». С девами тешатся все воеводы наши. Не до вас им теперь. Да и потом, по разумению моему, им до вас не будет дела. Разговор один: ваши сабли, наши мечи. Иного Бог не судил. Ворочайся, пан, к своему королю, – ответил сотник и повернулся спиной к делегации Батория.

Мечи гневные стрелы или не мечи, а возвращаться не солоно хлебавши придётся, а чтобы смягчить позор, нужно предложить Баторию ещё один ход: пустить стрелу чрез стену да предложить сдаться упрямцам.

Пока ехал пан до ставки, продумал текст послания: «Воеводы, ваше положение безвыходно. Знаете же, сколько захвачено мною в два года! Сдайтесь мирно: вам будет честь и льгота, какой не заслужите никогда от московского тирана, а народу льгота, неизвестная России, со всеми выгодами свободной торговли, некогда процветавшей в земле Псковской. Обычаи, достояния, Вера будут неприкосновенными. Моё слово – закон. В случае безумного упрямства смерть вам и народу!»

Стефан Баторий согласился с предложением Замойского, письмо было написано и стрелой переправлено за стену.

Князь Иван Шуйский, кому принесли послание Батория, поначалу хотел вообще оставить его без ответа, но посоветовавшись со всеми воеводами, изменил решение. Позвал писаря.

– Пиши: «Мы не предатели отечества. Не слушаем лести, не страшимся угроз. Иди на брань. Победа зависит от Бога».

Стрелу с этим ответом пустили на следующий день и стали ждать нового штурма. Но его всё нет и нет. Только тяжёлые пушки плюются ядрами с рассвета до заката. Благо дни всё короче и короче. Появляется больше времени для передышек. Ещё и окладные дожди в угоду: при дожде какая пальба? Порох опасно подмочить, тогда вовсе пушки умолкнут.

Но что настораживало и главного воеводу, и остальных воевод – не в одном месте собраны стенобитные пушки, а растянуты почитай вокруг всей стены – не кулаком бьют, а растопыренными пальцами. Отчего такая неразумность? Разве таким образом можно пробить стену?

А вот и туры выше стен подкатили на катках. На них – лёгкие пушки для стрельбы через стену по городу ядрами и огненосными зарядами. Тут уж совсем худо стало: разрушались дома и даже церкви, то тут, то там вспыхивали пожары – с таким мириться можно ли? Собрались воеводы думку думать, как лучше избавиться от такой напасти? Ясно конечно же всем, что только вылазки помогут. В них – единственная реальная возможность отогнать противников от стен. Но вопрос в том, одновременно на все туры ударить или поочерёдно?

И снова князь Андрей Хворостинин с умным словом:

   – Тёмной ночью, а ещё ловчее дождливой, по сотне молодцов пустить на каждый тур. Бесшумно, если Бог благословит, порешить охрану, посбрасывать пушки вниз, а сами туры с Божьей помощью подпалить.

   – Дело советуешь, воевода. С добавкой можно принять, – сразу же согласился князь Иван Шуйский. – По паре сотен держать в готовности к тихим вылазкам, а ещё изготовиться пушкарям и стрельцам, чтобы в случае чего встретить ляхов, если они очухаются и полезут за нашими вылазками к воротам.

   – Само собой, – кивнул Хворостинин. – Без этого нельзя.

   – Но мне не даёт покоя ещё одна мысль: отчего пушки и туры редко расставлены? Получается, если вдуматься, не собирается Баторий проламывать стену. Почему? Готовят лестницы? Но не слышно из леса стука молотков и топоров. Да и лазутчики, каких я посылаю постоянно за стены по тайному ходу, не извещают о лестницах.

   – Скорее всего – подкопы. Думают взломать стены взрывами, – высказался князь Шуйский-Скопин. – Только ничего у них не получится: у тебя же, князь Иван Петрович, слухачи под всеми стенами сидят, сменяя друг дружку. Засекут.

   – Докладывают: тихо.

   – Стало быть, тихо. Начнут копать, не избегут шума. Шила в мешке не утаить.

Больше о подкопах не говорили. Начали обсуждать организацию тихих ночных вылазок, стараясь предусмотреть всё до мелочей.

Пару дней ушло на подготовку. Верёвки выбрали крепкие, устроив на концах петли: накинул без помех на ствол, конец – вниз, и – тащи. Легче так, чем сверху руками спихивать. И спорей. Мечи на акинаки сменили, засапожные ножи на оселках основательно подправили, хоть и без того они острые; но главное – огонь скорый. Бересты в русских печах насушили в полном достатке и порезали её на мелкие полоски, чтоб быстро загорелась. О сухости трута и о выборе кресал – особая забота. В общем, во всеоружии изготовились. И – с Богом.

В назначенную ночь одновременно открылись в воротах калитки, и татями выскользнули в темноту дети боярские с казаками, с касимовскими татарами. На сапогах у каждого – льняные чулки толстой вязки. Глушат они шаг, и без того тихий.

У всех куда как хорошо получилось, только одна сотня замешкалась, не совсем понятно почему. Вот ей туговато пришлось. Да и не смогла она полностью исполнить урок, хотя и повредила тур основательно. Получилось так: вспыхнули почти в одно и то же время все туры, а напротив Порховских ворот – заминка. Венгры, а они охраняли тур, встрепенулись, встретили наших ратников саблями – не по уму всё пошло, и тогда сотник командует:

   – Горшки поджигай и бросай!

Смола и дёготь, смешанные с мелкой стружкой берёзовой коры, воспламенялись легко, и уже через миг-другой полетели на тур, вдогонку же им – мешочки с порохом, а наверху свой запас пороха. Он тоже рваться начал, сметая защитников тура вниз. На акинаки.

Неуклюже началось, но всё-таки ладом закончилось, и сотника не стали упрекать за задержку с выходом к туру. Доброе слово воеводы всем без исключения, а ещё – по гривне каждому, кто участвовал в уничтожении туров. Не только из казны, но и от зажиточных горожан, ибо опасность потерять дома свои исчезла – ядра через стены больше не летели.

А дня три спустя первый доклад от тех, кто бдил в слуховых лазах:

   – Копают ляхи. Почти рядом с нашим продухом.

   – Слава Богу.

Князь Иван Шуйский даже перекрестился. Он очень не любил оставаться в неведении о действии противника. Он верно считал, что поняв вражеские планы, можно принять упредительные меры.

Решение пришло сразу же.

   – Не обнаруживайте себя. Пусть поглубже зароются. Тогда – можно будет порох подложить. Чтоб обвалить подкоп. Только не переусердствовать. Не случилось бы обвала стены.

Через некоторое время поступили доклады, что ещё в девяти местах под стены ведутся подкопы. Иван Шуйский велел первым воеводам полков, от каких выделялись слухачи, самолично озаботиться о том, чтобы не случилось подрыва стен.

   – Узнали латыняне, как Михаил Воротынский, царство ему небесное, разрушил стены Казани, вот и используют его придумку против нас. Не дадим!

Ляхи копали только днём под шум стреляющих пушек (теперь стало понятно, отчего они вроде бы так бездумно расставлены), русские же ратники начали продвигаться к подкопам вражеским только ночами, и когда перемычки основательно истончались, закладывали заряды пороховые такой силы, чтобы только порушился свод у подкопа. Это, конечно, не лучшее действие, ибо обрушивался и сам продух, но иного выхода защитники крепости не находили.

Все девять подкопов приказали долго жить, стена же нигде даже не дала трещин.

Что же Баторий и его военачальники? Озлоблены, конечно, а легковерные (те, кто решил, что русским нечистая сила помогает) впали в уныние. На их настроение влияло и ненастье: холодные дожди и мокрый снег. Утрами подмораживало. Ко всему прочему, начались перебои с поставкой продовольствия, пороха и ядер. Всё ближайшие селения были разграблены, а в далёкие походы кормщиков за хлебом, мясом и крупами приходилось сопровождать значительными силами. На дорогах же из Польши и Литвы дерзко действовали специальные отряды русских конников, перехватывавшие обозы и с продовольствием, и припасами для пушек.

Одним из таких отрядов командовал отважный сотник Юрий Нечаев. После удачных набегов, отряд укрывался в пятидесяти вёрстах от Пскова, в древнем Печерском монастыре. Отряд, по сути дела, запер на массивный замок главную снабженческую дорогу войска Батория, и тот в конце концов с досадной помехой решил расправиться, чтобы не наступил голод и не привёл бы он к худым последствиям. Он направил к монастырю немцев наёмников во главе со славным победами военачальником Фаренсбахом. Приказ строгий: захватить монастырь и сровнять его с землёй.

Успех Фаренсбаха во многом улучшил бы положение осаждающих. Перво-наперво пошли бы обозы из Литвы беспрепятственно, а разграбление монастыря пополнило бы значительно казну и дало бы возможность полностью рассчитаться с наёмниками, которым Баторий основательно задолжал.

Но и здесь случилась неладность. Монастырь в самом начале шестнадцатого века был обновлён, и теперь его окружали добротные толстые каменные стены – не зря для пригляда за работами присылали из Москвы дьяка Мунехина. За стенами монастырскими были построены ещё и дома для детей боярских и стрельцов, чтобы они могли жить там вместе с семьями, неся воинскую службу. Теперь эти меры отозвались великим добром: Фаренсбах, подступив к монастырю, сразу понял, как трудно, вернее, совершенно невозможно взять его штурмом, и уж тем более с ходу, поэтому решил попытать счастья в переговорах, дабы перехитрить доверчивых, как он предполагал, богомольцев, честных и бесхитростных. Он выдвинул два условия: