Текст книги "Вокруг трона Ивана Грозного"

Автор книги: Геннадий Ананьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 28 страниц)

Вот ещё одна весть из Москвы, вовсе обескураживающая: Иван Грозный покинул Кремль, отказавшись якобы от венца. Уехал со всей казной, со своим полком и подручными, которых вполне можно именовать заплечных дел мастерами. Не оставил в Кремле и жену, жестокую, злую красавицу. Куда его путь – тайна за семью печатями.

Хоть бы сгинул, изверг!

Письмо от матушки тут как тут. Не советует она, а принуждает скакать без промедления в Москву и брать власть в свои руки. Слишком чудачит Иван, убеждает она, пора ему дать под зад коленом.

Очень уж заманчиво. Но что-то удержало Владимира Андреевича от столь смелого шага. Будто знал князь, что письма матери не он один читает, но и Тайный дьяк, знающий содержание всех писем княгини Ефросинии (и не только к сыну), и сам Малюта Скуратов, а о содержании писем тут же докладывают Ивану Грозному. Тот, правда, всякий раз с деланным равнодушием от докладов этих отмахивался.

Даже подручные царя не знали, что выгодно Грозному: всё, что бы ни предпринял брат Владимир, стоит тому покинуть Звенигород без царского дозволения, сгинет князь в пути. Так у Грозного всё договорено. Не откликнулся князь Владимир на призыв матери, вышла лишь отсрочка расправы ещё на какое-то время. Без явного повода Иван Грозный не собирался казнить князя Владимира, дабы не прослыть братоубийцей. Расправится он с ним только в крайнем случае, если найдётся очень весомое объяснение жестокости, которое заткнёт рты любителям посудачить.

Только через несколько лет такая возможность появится, хотя любому здравомыслящему будет понятно, что повод для расправы, скорее всего, подстроен.

Взбунтовалась Астрахань, возбуждённая ногайскими князьями и Портой. Серьёзный урон для России, если столь важный торговый порт и не менее важный передовой для обороны и даже возможных присоединений к России южных земель обретёт полную независимость или, более того, станет враждебной – пресечётся торг с Прикаспийскими государствами и, главное, с Персией и Великой Моголией. Да и хищная Османская империя не заставит себя ждать.

Мятеж нужно подавить непременно. Подавить с наименьшей жестокостью, но предельной твёрдостью. Кого послать, чтоб и воевода, и авторитетен, как государственный представитель? И тут Борис Годунов с Богданом Бельским, который только-только получил чин оружничего, дали совет:

   – Пошли, государь, во главе рати князя Владимира. Чего смутьяну сиднем сидеть, плетя сети коварства?

   – Вроде бы ковы не строит. Нынче он тише воды, ниже травы.

   – Не благодушествуй, государь. От матери письма ему идут не так уж и редко, а она не о душе печётся.

   – Знаю. Сын-то, однако, не поднимает хвоста.

   – Не прогадаешь, государь, послав его в Астрахань. Как воевода он стяжал славу удачливого. К тому же брат царя. Он не только Астрахань усмирит, но и ногаев приструнит. Да чтоб проверить, какие у него мысли в самом деле на уме, поход в самый раз сгодится. Не выпуская его из Звенигорода, разве узнаешь, как он поведёт себя, если получит свободу для действий.

Ещё немного посомневался Иван Грозный, но отступил под напором своих любимцев.

   – Хорошо. Принимаю ваш совет.

Ликуют Бельский с Годуновым: удалось! Первый шаг по пути задуманного сделан. Начнёт полнить рать князь Владимир, можно будет обвинить его в заговоре. В каком? Там видно будет. Утро вечера мудренее. Либо уличить в намерении повести полки не в Астрахань, а на Москву, либо в желании, подавив мятеж, объявить себя великим князем Астраханским, всего Южного Поволжья и даже Южной Сибири, а накопив силы, дотянуться и до Кремля. Вот тогда Иван Васильевич в гневе расправится с братом, одним из законных претендентов на царский трон после смерти Грозного. А она, как рассчитывали Бельский с Годуновым, оба охотника за российским троном, уже не за горами.

Получив приказ царя-брата, Владимир Андреевич воспрял духом и уже на следующий день был в Разрядном приказе со своим предложением идти к Астрахани по Волге на боевых кораблях. А готовить эти корабли он предлагал по всем Верхневолжским городам, но главной базой для них определить Кострому, где есть большой затон, а город славен корабельных дел мастерами. Ко всему прочему, князю было известно, что в Костроме находилось более пяти дюжин боевых ладей, учанов и насадов, и если из Ярославля переправить туда все наличные ладьи и учаны, то получится довольно внушительная сила. Прибавить новые корабли, да ещё и юмы для перевозки огневого наряда, продуктов питания для ратников, корма для коней и – готов караван.

Сбор же самой рати, конных и пешцев следовало провести в Юрьевце, Балахне и в Нижнем Новгороде. Весной на полой воде поплывёт речная рать вниз без остановок. Споро пойдёт, без лишней сутолоки, что очень важно для внезапности.

До полой воды – добрых полгода. Вполне достаточно для подготовки. С лихвой.

Иван Грозный одобрил план брата и Разрядного приказа, велев самому князю Владимиру наблюдать за подготовкой, живя в Костроме, Юрьевец же, Балахну и Нижний Новгород навещать по мере необходимости, но во всех городах не выказывать своего пребывания. Тайность подготовки к походу – наиважнейшее условие.

Такое поведение Иван Грозный определил Владимиру Андреевичу по совету Богдана Бельского, согласованному с Борисом Годуновым. Тех осенило, как можно извести князя Владимира руками царя, и решили они действовать стремительно и смело. От Бельского в Кострому к знатным мужам города поскакал посланец со словом якобы государя, дабы достойно встретили они царёва брата, которому Иван Васильевич поручил столь ответственное дело.

Расчёт точный: кто осмелится уточнять у самого царя о его повелении, переданного через своего оружничего? Ну а заставь дурака Богу молиться, он весь лоб расшибёт. Вот и встретила Владимира Андреевича Кострома колокольным звоном да хлебом-солью, что поднесла дева краса. Глава города и воевода городовой рати поочерёдно устроили пышные пиры, их примеру последовали многие из бояр и богатых купцов – пару недель выворачивалась наизнанку костромская знать, чтобы угодить царёву брату и, стало быть, самому Ивану Грозному. Князю Владимиру остепенить бы ретивцев, но он, соскучившийся по славе, воспринимал почести словно должное, вовсе не думая, как отнесётся ко всему этому царь, и даже подумать не мог, что о его величании в Костроме постоянно докладывают Ивану Грозному, не забывая сильно приукрашивать происходящее.

Годунов же с Бельским недоумевали, отчего Грозный не опаляет брата за ослушание: о какой тайности может идти речь, если столько шума вокруг княжеской персоны? Только не принял Иван Грозный никаких мер даже после того, как поездки Владимира Андреевича в Юрьевец, в Балахну и в Нижний Новгород прошли тоже под колокольный звон. И всё же князь Владимир дал врагам своим тайным такие козыри, которые позволяли им выиграть безоговорочно: он вызвал в Кострому всю свою семью.

Казалось бы, что в этом особенного – не хотелось князю утешаться добрых полгода ласками сенных дев, вот и послал за женой. А детей, хотя они уже повзрослели, не оставлять же на руках у прислуги. Всё так, но можно и переиначить, пристегнув, да не забыть вовремя упомянуть княгиню Ефросинию.

В общем, поразмыслив, решились Годунов с Бельским на рискованный шаг, исполнять который суждено было Богдану Бельскому. Тот, улучив момент, как бы между прочим, сообщил Ивану Васильевичу:

   – Государь, из Белоозера посланец к Владимиру Андреевичу пожаловал. Тайно.

Сказал Бельский и замер, ожидая резкого: «Не суй нос в дела моей семьи! Голову надоело носить на плечах?!» Минуты, однако же, шли, Иван Грозный всё более и более хмурился; рубанул, наконец:

   – Прознать цель! С Тайным дьяком сообща!

Не совсем в строку лыко, ну, да – ладно. Тайный дьяк тоже человек, кого можно смутить, особенно если Годунов возьмётся за это дело.

Никто не может с полной уверенностью сказать, было ли крамольное предложение от княгини Ефросинии сыну и согласился ли он с ним, но Ивану Грозному поднесли так: тайный посланец, мол, под пыткой признал, что мать Владимира настоятельно советовала сыну не вести ополчённое войско в Астрахань, а захватить Москву, выбрав время, когда царь будет в Александровской слободе. Если же этот план покажется слишком рискованным, тогда, усмирив Астрахань, объявить себя великим князем Астраханского княжества, свободного от России, а присоединив к нему ещё Южную Сибирь с ногаями и собрав крупную рать, отвоевать российский трон, по духовной Василия Ивановича ему принадлежащий. И ещё добавили, будто Владимир Андреевич собирает колдунов, чтобы на него, царя, и его сыновей наслать порчу или отравить всех вместе.

Долго ждал Бельский ответного государева слава, и тот в гневе швырнул:

   – Всё! Терпение лопнуло!

   – Скажи, государь, тайно ли казнишь коварного или принародно?

Замешкался с ответом Иван Грозный, а Бельский уже твердит с готовностью:

   – Дай пару дней. Подумавши, посоветую.

   – Мозгуй.

Не обошлось без разговора с Годуновым, и ещё не успело солнце начать путь к западу, как после обмена мнениями план был готов: ниже Костромы в Караваеве, а для надёжности и в Наволоках посадить засады для осмотра всех судов, спускающихся в Нижний Новгород; в Ярославль тоже послать пару сотен из царёва полка; в Кострому ехать Бельскому как царскому послу; тайно же под рукой иметь до полутысячи мечебитцев-конников. Встречу братьев они наметили в Солотне, близ Александровской слободы.

   – Денёк перегодим, будто напрягаем мозги. Завтра к вечеру доложим.

   – Вдвоём – рискованно. Вдруг заподозрит что-либо Грозный? Тебе ли не знать, сколь он недоверчив.

   – Ладно. Иди один. Обо мне лишь слово замолви, что всё придумали совместно. Но учти, тогда тебе одному и исполнять. Под силу ли?

   – Под силу. И про тебя не забуду.

Обещанию союзника Годунов не поверил – и не ошибся: только от своего имени пересказал план Бельский.

Иван Васильевич одобрил его, высказав всего лишь одно пожелание:

   – Семью тоже нужно привезти.

   – И её приглашу, государь, – пообещал Бельский. – От твоего имени. Погостить, мол, у царя, пока решаются ратные дела. В крайнем случае, принуждением привезу.

   – Согласен. Но без принуждения всё ж таки более желательно.

Сложное дело предстояло сделать Богдану Бельскому: разослать засады и рать в Ярославль быстро и, что особенно важно, в полной тайне. С одной стороны, любая задержка могла вызвать недовольство Ивана Грозного, но самая мелкая промашка могла испортить всё дело: кто поручится, что в Александровской слободе нет тайного сторонника князя Владимира, который успеет предупредить Кострому, а та возьмёт и ощетинится. Не было ясно и то, как поведёт себя Борис Годунов. Его тайные мысли за семью печатями.

Но вот отправлены засады, ушла и полутысяча, с воеводой которой Бельский до мелочей обговорил, как станут они взаимодействовать; пора в дорогу и самому оружничему. Однако как предстать перед князем Владимиром? В парадных доспехах или в охабне с собольим воротом-кобенякой и в собольей же шапке? Выбрал второе, ибо доспехи могут князя насторожить.

Ни к чему оказались все эти мудрствования: либо князь Владимир ловко притворяется, либо, в самом деле, не имеет крамольных намерений, свыкся с тем, что престола ему не видать. Принял он посла Ивана Васильевича со всеми почестями и, посчитав тот прибыл, чтобы узнать, как идёт подготовка речной флотилии к походу на Астрахань, сразу же поехал с гостем к затону, где уже были спущены на воду не только ладьи, учаны и насады, но и юмы под большой огневой наряд.

   – Сразу же, как прошёл ледоход, все построенные корабли спустили на воду, чтоб не рассыхались. Через неделю придут корабли из Ярославля, и тогда я спускаюсь в Нижний.

   – Всё увиденное обскажу Ивану Васильевичу, государю нашему, но вернее меня ты, князь, обо всём поведаешь царю самолично.

   – Как? Ты, стало быть, не для смотрин?

   – И да, и нет. Поглядеть велено, главное же – звать тебя в Александровскую слободу на совет. Новые вести пришли из Астрахани, вот и придётся что-то менять. Звал Иван Васильевич и семью твою погостить. Когда ты в Нижний подашься, он её возьмёт с собой в Кремль. Не везти же тебе в поход жену и юных сыновей?

   – Вестимо. На днях думал отправить их в Дмитров. Но если царь зовёт в гости, как не уважить?

Вот так всё и уладилось. За пару дней составили поезд с крытыми повозками для женщин и детей. И даже для дорожного скарба. Сам же князь Владимир, как и его путные слуги – верхом. Выехали на рассвете, и будто природа выведала о последнем пути обречённых и полила на них слёзы. Не гроза весенняя взыграла, а пошёл нудный обложной дождь, более свойственный осени; уже к обеду дорога раскисла основательно, пришлось останавливаться в первом постоялом дворе, переждать непогоду.

И тут свершилось похожее на чудо: почти сразу же потянулись на поклон к князю Владимиру поначалу простолюдины, следом дворяне, а там и бояре из ближних усадьб – ударили колокола на погостовской церкви, созывая на торжественный молебен. Князь же Владимир не радовался такому почёту, а хмурился. Он-то знал, с какой ревностью воспринимает Грозный чужой успех, и он помнил многих, сложивших за это головы. Людей честных, прямодушных, заслуживших славу своими достоинствами. Один князь Воротынский – ярчайший тому пример.

Однако князь Владимир не запротестовал так же как в Костроме и в иных городах, где его с почётом встречали, но если там он даже не думал, что брат может узнать о почестях ему, князю, то здесь было иное дело – тут оружничий под рукой, который может доложить государю всё как есть. Понимая всё, не предложил князь всем разойтись и разъехаться по домам, а смиренно принимал славословия, не воспротивился и торжественному молебну, а, напротив, вошёл в церковь с женой и детьми и встал на почётное место.

Поднаторевший в интригах, Богдан Бельский воспринял происходящее не иначе как ловкий ход Годунова: вдруг он, Бельский, не придаст чествованию Владимира большого значения, не доложит о нём государю, тогда опалы не миновать. Предположив подобное, Бельский срочно послал к Ивану Грозному гонца, повелев тому рассказать обо всём увиденном да не забыть приукрасить.

Дождь прекратился только к полуночи, решено было переждать денёк, дабы хоть немного подсохли дороги, и весь день князя Владимира одолевали челобитчики, а он от них не отмахивался, обещая каждому посильное содействие. Напрямую кощунствовал, берясь за то, что ему делать не пристало бы. Разве мог Богдан Бельский не донести об этом Ивану Грозному?

Хотя и медленно двигался поезд, однако Александровская слобода неумолимо приближалась. Богдан уже получил царское подтверждение, что остановка в Слотне должна быть, как и обговаривалось прежде, с маленьким добавлением: из Слотни пусть, мол, князь Владимир пошлёт в Слободу весть о себе и ждёт ответного слова, а в это время подтянуть тайную полутысячу кремлёвских стрельцов как можно ближе к деревне, и лишь только он, царь, минует околицу, тут же охватить деревню плотным обручем.

Сказать напрямую о воле Грозного, желавшего чтобы до его, царского, слова поезд оставался в деревне, Бельский не хотел, ибо видел в этом возможное осложнение, поэтому поступил вроде бы как добрый советчик:

   – Предупредил бы ты, князь Владимир, государя нашего о том, что на подъезде. Пусть изготовится он к встрече. В Слотне, в нескольких вёрстах от Слободы, и подожди ответного его слова.

Впервые Богдан Бельский прочёл недоумение в глазах князя Владимира. Не посол же он иностранной державы, чтобы ждать царского ответного слова. Послать вестника действительно нужно, об этом он и сам уже думал, но ради чего ждать?

Однако недоумение отразилось в глазах князя лишь на самое короткое время; снова добродушно-доверчивый взгляд и смиренный ответ:

   – Разумный твой совет. Теперь же пошлю вестника.

   – А не лучше ли, когда Слотни достигнем?

Богдану Бельскому такой вариант сподручней.

Станет у него больше времени подтянуть полутысячу к самой опушке леса, который подступает вплотную к сельскому выпасу. Оттуда мигом можно на полном скаку окружить деревню. Вот он и ждал удобного для себя ответа.

   – Можно и так поступить, – после маленькой задержки согласился князь Владимир Андреевич, но в голосе его уже заметно прозвучали тревожные нотки.

Да, непокой с этого времени одолевал князя неотступно, хотя он всеми силами пытался отделаться от тревожных предчувствий, и ему это в какой-то мере удалось, но в Слотне тревога возродилась с новой силой, подтолкнул к этому вопрос княгини Евдокии:

   – Чего это мы встали?

   – Ивану Васильевичу весть пошлю о нашем прибытии.

   – Посылай, ради Бога. Я спрашиваю: остановились для какой надобности?

   – Подождём ответного слова его.

   – Иль не родные вы? Чего ради такая морока?

В самом деле, если раскинуть умом, то действительно – морока. Однако Иван, царь-самовластец, просто так шагу не ступит. Хитёр и коварен. Делать, однако, теперь уж нечего, прежде нужно было предвидеть.

«Обереги нас, Господи. Особенно сыновей моих и супругу любимую...»

Но рок давно уже определил иное, а его предначертания никому непосильно изменить.

Ждать развязки пришлось совсем немного: на дороге из Александровской слободы показался сам царь с очень малой свитой. Двигался отряд лёгкой рысью. Вроде бы всё покойно. Отлегло на малое время у князя Владимира от сердца. Но вот Иван Грозный миновал околицу, переведя коня на шаг, и тут из леса, что слева подступал к выпасам, выпластал многосотенный отряд конных стрельцов в полных боевых доспехах, и неслись стрельцы словно к неминуемой кровавой сече – всадники на полном скаку начали обтекать деревню справа и слева.

Княгиня Евдокия в страхе прижалась к мужу.

   – Конец наш пришёл! Конец!

Она женским чутким сердцем почувствовала беду не только для мужа, но и для себя и детей своих; знала, как расправляется Грозный с опальными: никого из родных не щадит.

Мамки и няньки подвели к князю и княгине их детей, и княгиня обхватила сыновей, прижав к себе. Хотела было подбодрить их, но не решилась лукавить в последний час их жизни.

   – Сыны мои, вы такие же Владимировичи, как и тиран царствующий, который приближается к нам. Не жмитесь покорно, не кланяйтесь раболепно. Не позорьте рода своего. Помните, честь превыше всего!

Мамки и няньки залились слезами, слушая княгиню, но она произнесла строго:

   – Не время ещё оплакивать. Поостерегитесь, однако, и вы. Укройтесь в домах.

   – Мы не отойдём от вас, – твёрдо заявили мамки, в один голос с ними высказались и скучившиеся вокруг господ боярыни и служанки княгини, да безоружные слуги путные. Охрану поезда взял на себя Богдан Бельский, посоветовав оставить малую дружину в Костроме, наказав ей спуститься в Нижний Новгород с речной ратью и ждать там своего князя.

«Зря послушал, – упрекнул себя князь Владимир и хмыкнул: – Не всё ли равно? Разве плетью обух перешибёшь? »

Смерть, что принята в сече, не краше ли смерти от топора палача или яда?

С приближением царя Евдокия настойчивее потребовала от всех слуг, чтобы они укрылись, разошлись по ближайшим домам, оставив их одних, но никто из слуг не пошевелился.

А Грозный уже совсем близко, а Бельский сычом глядит, запоминая, кто не просто служит князю по обязанности, а предан ему душой и сердцем, чтобы о таких верных князю людях сказать самодержавцу слово, приговорив тем самым и их к лютой смерти.

Князь Владимир поднял руку.

   – Мы кланяемся вам низко за верную службу вашу, но теперь послушайте княгиню, разойдитесь по домам, оставьте нас одних.

Воля князя непререкаема. Пошли слуги, понурив головы, словно на казнь.

   – А мы, – обратился он к жене и сыновьям, – войдём в церковь и станем в молитве восхвалять Господа Бога нашего.

   – Исповедоваться бы не грех.

Только они вступили на паперть, как не только поп, но и пономарь, чтец, иподиякон выскользнули из церкви через задние двери. Они службу правили вблизи Александровской слободы и были весьма наслышаны о гневе царя не только на мирян, но и на священнослужителей.

Тишина в церкви замогильная. Ни души.

   – О! Господи! – вырвался стон у княгини. – Даже слуги Божьи бегут! Что же ты, царь-изверг, сотворил с Россией?! Какой ты помазанник Божий?!

   – Не гневись душой, не вскипай сердцем, – посоветовал жене князь Владимир. – Давай помолимся с покаянием, дабы простил Всевышний грехи наши вольные и невольные.

Не успели они опуститься на колени, как в церковь вошёл Грозный. По правую руку – наследник престола, сын Иван, по левую – Фёдор. На шаг отстав, шли приближённые: достойный преемник Малюты Скуратова Богдан Бельский и наглый хитрован Борис Годунов. За их спинами – чашники с четырьмя кубками вина в руках.

Выходит, никого из семьи не намерен щадить. Даже детей, чистых душой.

С низким поклоном и иезуитской ухмылкой на лице государь предложил:

   – Выпьем за здоровье наше, дорогие гости мои.

Царю подали кубок с вином. Ясное дело, с не отравленным. Поднесли ядовитые кубки князю Владимиру, княгине Евдокии и юным княжичам. Но те не спешили их брать. Тогда Иван Грозный вновь произнёс с язвительной ухмылкой:

   – Сдвинем кубки за здравие.

   – Не в храме же Божьем творить лихо? – вполне спокойно ответил князь Владимир, отводя руку подающего ему кубок. – Не в церкви же свершать смертный грех, умерщвляя детей неповинных и женщину.

   – Тебе ли говорить о смертном грехе, кто намерился умертвить меня и всю мою семью, самому же сесть на престол, завещанный мне самим Господом Богом?! Не по твоей ли тайной воле гибли мои жёны от яда?! Не ты ли ускорил смерть моего первенца?! Пей теперь сам, чем желал напоить меня!

   – Нет! Не грешен я! Да, было искушение в дни твоей болезни, но не себя ради алкал я, а державы для. Твоё малолетство дорого стоило России. Семибоярщина загнала её в угол. Малолетство Дмитрия, первенца твоего, совсем бы подорвало державу. Не хотел ни я, ни многие бояре и дворяне, тебе душой преданные, отдавать власть на откуп Шуйским и иным таким же, кому не держава дорога, а живот свой. Но былое быльём поросло. Я давно служу тебе праведно...

   – Не гневи Бога. С твоей подачи травили моих жён. И теперь вот замыслил на меня. Господь уберёг своего помазанника, потому простит мой вынужденный грех. Пей!

   – Нет! Я не хочу быть похороненным без покаяния, как самоубийца! Не желаю!

Прильнула к нему княгиня Евдокия и заговорила, словно горлица:

   – С покаянием ли схоронят после топора палача? Судьбу не переиначишь. Смирись. Твоему примеру последуем и мы. А покаяние? Не мы же себя травим, а мучитель наш. Рассудит Всевышний и даст каждому по заслугам его.

Князь поцеловал жену и молвил с облегчением:

   – Ты права.

Благословил сыновей Владимир Андреевич, попросив у них прощения, что не смог уберечь их от ранней смерти, чем пресёк род древнейший.

   – Не на тебе, отец, вина, – ответили в один голос сыновья, поклонившись ему.

   – Ишь ты, малы-малы, а туда же. На ком вина – Бог рассудит!

   – Что верно, то верно. Каждому по делам его. Выпьем яд и станем молиться, – князь Владимир взял кубок. – За здравие твоё, государь.

Слова княгини Евдокии совсем иные:

   – Будь ты проклят, изверг! Желаю от всего сердца тебе безвременной кончины! И твоим сыновьям! И вот этим, и тем, кто родится!

Сыновья князя Владимира осушили кубки молча и величественно возвратили их слугам. Затем все четверо опустились на колени и принялись молиться, прося у Бога принять их души грешные без покаяния, а своей волей покарать царя-злодея.

Началась агония. Иван Грозный с наслаждением взирал на терзания отравленных. Он, было видно, упивался местью, и Богдан Бельский, глядя на царя, думал: «Неужели и впрямь считает, будто князь Владимир замышлял его отравить? »

Похоже, так и было. Умело охотники за троном подсовывали измышления царю и вполне убедили его в нужном для себя мнении.

Не покинул Грозный церкви, пока не окончились муки несчастных, после чего велел привести всех слуг брата. Когда же они, уверенные в скорой над ними расправе, предстали пред очами самовластца, Грозный, указав перстом на трупы, заговорил торжествующе:

   – Вот они, умышлявшие против меня злодейства! Вы служили им, потому и для вас подобная кара, – вздохнув, продолжил ещё более торжествующе: – Но я милую вас. Вы свободны.

Мужчины повиновались, поспешно покинув церковь, боярыни же и сенные девушки даже не шелохнулись.

   – А вы чего ждёте?

Выступила на полшага ближняя боярыня княгини Евдокии, плюнула на Ивана Грозного и заговорила решительно:

   – Мы гнушаемся твоей милости, кровожадный псиголовец! Растерзай и нас! Гнушаясь тобой, презираем жизнь и муки.

И ещё раз плюнула, целясь уже в лицо царю.

Страшно было даже смотреть на Грозного, не то чтобы представить, что ждёт женщин. Казалось, государь сам кинется на оскорбительницу и вцепится ей в горло словно настоящий волкодлав, упиваясь кровью и обрастая колючей шерстью, но он всё же, сдержав себя, принялся диктовать волю свою со зловещим спокойствием:

   – Тебе, сын мой, – взгляд в сторону наследника престола великого князя Ивана, – и тебе, оружничий, раздеть этих донага и умертвить стрелами. Да не сразу чтоб приняли смерть. Наказать лучникам, чтоб в сердце и шею не целились бы. А тебе, сын мой Фёдор, и тебе, Борис, приказываю ехать в Слободу и молиться за упокой душ дурных и злых баб.

Иван Грозный ещё продолжал распоряжаться, а некоторые из наиболее отчаянных дев принялись скидывать сарафаны, преодолевая в ненависти своей к царю-мучителю стыд девичий. Их примеру последовали боярыни – через несколько минут женщины сбросили с себя все одежды, оставшись в чём мать родила. Избавили палачей от труда раздевать их.

– За мной! – прикрикнул наследник престола и зашагал к изгороди, отделявшей кладбище от церковного двора.

Богдан Бельский своим путным слугам велел присупонивать приговорённых к казни боярынь и сенных служанок к слегам, сам же тем временем принялся отбирать десятка три лучников, кто по доброй воле готов был бы стать исполнителем царского приказа.

Вызвалась только дюжина. Маловато, но – ничего. Управятся, потратив лишь немного больше времени. Впрочем, это даже хорошо. Будет более в угоду царю-батюшке.

Стоят жёны и девы, озябшие на прохладном ветерке, кожа от него стала как у гусынь общипанных, но они, гордые решительностью своей, великой чести поступками, не обращают внимание на подобную мелочь, даже не берут во внимание стыд – глядят гордо на царского сына, на коварного Бельского и на дюжину лучников, обсуждающих, с какого расстояния лучше пускать стрелы, чтобы впивались они в тела жертв на излёте, не принося им моментальной смерти.

– Саженей с дюжину и – довольно будет, – советует один из лучников, но великий князь Иван Иванович так на советчика зыркнул, что тот прикусил язык.

   – Два десятка саженей. Не меньше, – твёрдо установил наследник престола, и все склонили головы.

Кто же станет перечить царскому сыну, такому же спорому на расправу, как и отец, такому же гневливому. Начали отмерять шагами. И никто, ни девы и жёны, прекрасные в наготе своей, ни те, кто готовился истязать их, вроде бы не слышали вовсе, как заливается в пышной зелени лещины церковного кладбища соловей, а в его трель вплетается плаксивое «фюи, фюи» иволги (словно сгоняет её кто-то злой с гнезда или уносит детишек малых); столь же тревожно многоголосили иные птахи, а над всеми ими как бы господствовало воронье карканье, утверждавшее своё господство не над гнездом или веткой, а над всей кладбищенской рощей: птичий мир жил своими заботами, люди – своими. Одни готовились с достоинством встретить истязания и смерть, другие – истязать до смерти. Что же, такова жизнь. По законам ли она природы или вопреки им, но она такая, какая есть.

Выровнялись лучники на определённом месте. Великий князь Иван наставляет:

   – В перси их пышные. В руки лебединые. В ноги соблазнительные. В бёдра округлые. Да не слишком натягивайте тетивы. Чтоб лишь поклёвки были. Давай.

Полетели стрелы с мягким шелестом, впиваясь в перси, ноги, руки, бёдра. Совсем неглубоко. И всё же три пригожих девы повисли на путах с пронзёнными сердцами, и наследник престола вскипел гневом:

   – Вы что?! На их место хотите?! Сказано как стрелять, так и стреляй. Ещё хоть одна стрела в сердце угодит, всех вас попривяжу рядом с упрямыми и неблагодарными холопками!

Кому хочется быть привязанными к кладбищенской изгороди, да ещё нагим? Больше не сердобольничали стрелявшие.

Когда выпустили по десятку стрел, великий князь Иван приказал Бельскому:

   – Приведи новичков. Пусть поупражняются в стрельбе.

Молодых стрельцов много. Почти полусотня. Когда Богдан Бельский собрал всех, несчастные боярыни и сенные девы уже медленно истекали кровью. Вместе с кровью улетучивалась, кажется, у них и гордость за свой смелый поступок, они всё более и более теряли бодрость духа, их головы свисали на груди, словно безжизненные, тяжёлые косы повисли никчёмными плетями. Без былой красоты своей.

Подошли новички, скованные робостью. А Богдан Бельский спросил грозно:

   – Вы кто?! Мужи ратные или слюнтяи?! Если маменькины сынки, скидавайте доспехи да надевайте сарафаны. А коли в царёв полк взяты, покалывайте удаль свою, крепость руки и точность глаза. Не жёны и девы перед вами, но враги царёвы, кому вы присягнули служить верой и правдой животом своим!

   – Верные слова, – положил руку на плечо Польского великий князь Иван. – Или служи, и ни – вон!

После такого напутствия новички из кожи лезли, выказывая умелость и старание. Когда колчаны пустели, они шли вырывать стрелы из тел окровавленных и вновь возвращались на прежнее место, чтобы снова пускать стрелы в истекающих кровью боярынь и сенных дев, уже безразличных ко всему, потерявших чувство времени и боли.

Только к вечеру закончился разгул кровожадности, и тогда, собрав деревенских мужиков, Богдан Бельский велел им выкопать общую могилу за оградой церковного двора и без покаяния свалить казнённых в эту общую яму. Бугра не велел поднимать.

   – Ровняйте с землёй, чтоб заросло травой и не привлекало взора.

   – Не по-христиански такое: над могилкой попанихидил бы наш поп.

   – Не шкни. Или спешка в эту могилу ложиться?

Закончив урок, пошли по домам, дорогой уговорившись меж собой, что на сороковой день заставят попа отслужить поминальную службу по убиенным, поставят оградку и водрузят крест.

   – Небось завтра же позабудет царь-батюшка о содеянном.

   – И то... У него сколько казней позади, да сколько ещё впереди. О всех помнить – голова вспухнет.