Текст книги "Сказковорот (СИ)"

Автор книги: Геннадий Михеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

Бритый не отставал. После Талдома вагон почти опустел. Колобок, резко выкинув длань, воскликнул:

– Вот прилипала! Я от бабки с дедкой свалил, и ты, козлина, от меня отваливай!

Редкие пассажиры тревожно посмотрели в сторону двоих. Тип, позорно пригнувшись, учапал в другой вагон, провожаемый оскорбительными комментариями на тему "совсем уж обнаглели, Сталина надо из саркофага подымать". Мы не знаем, какие намерения таились у бритого. Может, он и впрямь одинокий интеллигент, страдающий от недостатка общения, а в мальчике представил внучка. На ментальном уровне ощутил, что надо бы пацанчику пособить в каком-то непонятном, но святом деле. Или впрямь перец – темная личность со злым мотивом. На Ваню меж тем немногочисленный пассажиропоток поглядывал почтительно.

На станции "Савелово" от одной старой тетки Ваня узнал, что просто так отсюда в Кашин хрен попадешь. Надо добираться сначала в Калязин, а оттуда уже и в Кашин. Забредя в какую-то рощицу, мальчик свернулся на травке калачиком и провалился в небытие. Это было настоящим счастьем, ибо ребенок ощутил всю глубину воли.

Вернувшись в реальность, Ваня в первую руку обнаружил, что у него сперли все деньги, а в придачу и материальные свидетельства происхождения. В этом мире расслабляться не стоит. К своему ужасу ребенок осознал, что, кажется, обокрали и память: из последней совершенно вылетело названия поселка под Кашиным, в котором по идее должна проживать биологическая мать. Все попытки память восполнить утрату оканчивались перегревом головного мозга.

Выйдя на берег широкой реки, Колобок покурил, потом упал на песок и жестоко разрыдался. Ваня не знал, что это великая Волга, которая, как известно, течет издалека и долго, вбирает в себя тыщи речушек и канав, а вспять не идет ни за что. Вот так и люди: в конце пути вливаются во что-то, отдают всего себя, а индивидуальности лишаются напрочь.

Очистивши душу пока еще неумелым катарсисом, Иван смог сорвать с цепи одну из лодок, и управляя доской, вывел суденышко на середину руки, предавшись течению. В ту же самую минуту Наталья Петровна и Игорь Матвеевич Трухачевы, проняв, что их опыт воспитания наследника потерпел педагогический крах, бухали горькую. Конец своей жизни супруги теперь проведут в утолении зеленого змия и фамильного стыда.

Колобок же, лежа на корме лодки и пуская в эфир дымы, узнавал в облаках знакомые очертания: Эрнесто Че Гевара, Фредди Крюгера, Адольфа Шикльгрубера, Альберта Эйнштейна... Вдруг небеса заслонили две отвратительные рожи. Ребенок столь увлекся, что не заметил, что к его лодке присоединилась другая.

– Калязин? – Простодушно вопросил мальчик.

– Почти. – Неопределенно ответила одна из харь.

Встав, Ваня разглядел, что над ним нависают две мужские фигуры в форме. "Кажется, все же не менты..." – понадеялся беглец. И все же хорошего пацан не ждал по любому.

– Где весла-то? – Задал деловитый вопрос один из.

– А нужны? – Дерзанул Иван.

– Для порядку – да.

– Уплыли.

– А ты...

– То есть...

– Уж ты какой пухленький, аппетитненький. Куда плывем?

В буйной Ваниной головушке варились варианты отвала. Инстинкт (вот интересно: и в кого же он пошел-то...) подсказывал: надо избавляться от чужаков резко и бесцеремонно.

– В Калязин. К маме. Так далеко до Калязина-то...

– Это смотря каким пу...

Мальчик несмотря на комплекцию переметнулся в лодку противника и уверенно дернул шнур. Смелость и не такое берет – мотор завелся. Никогда раньше Иван не управлял моторной лодкой, но, верно, приметил в каком-то кине и на пока еще невыросший ус намотал.

Один из чужаков остался в Ваниной лодке, второй грохнулся в воду, ибо ногами стоял в обоих судах.

– Я от бабки с дедкой ушел, – заорал на прощание Иван, – от маньяка ушел, а от вас, тупые гоблины, и подавно уйду-у-у!!!

Гулкое "У-у-у", эхом отталкиваясь от берега к берегу, вольно загуляло по волжским просторам.

– Молодой да ранний... – Рассудил гоблин, взбираясь на украденную лодку.

– Далече пойдет. – Согласился напарник. – Ежели зубки на обломают.

Ваня наскоро обыскал новое плавсредство. В бардаке обнаружил только пакет с бутербродами и кефиром. Уже что-то. Набив утробу, ощутил внутреннее равновесие. Прошло сколько-то времени и Ваня узрел странную картину: вода, а посередь ней торчит колокольня. Воткнувшись в берег колокольного острова и заглушив мотор, мальчик глянул окрест себя: сквозь дымку рисовались очертания какого-то сказочного поселения. "Прям как небесный град Ерусалим." – Почему-то пронеслось в голове ребенка, который на самом деле нив в Бога, ни в чёрта не верил.

Как по мановению полил дождь, подсвечиваемый закатным Солнцем. Внутри колокольни Ваня наткнулся на спящее человекообразное существо: женщина сопела как будто ей снился приятный кошмар. Рожа еёйная говорила о том, что она мучительно бухает последние лет, наверное, пять. Внутренний бесеныш вынудил Колобка пощекотать травинкой у бабы в носу. Та скуксила репу, собралась было чихнуть, но, продрав заплывшие зенки, очнулась. Улыбнувшись, ласково вопросила:

– Ангел?

– Во плоти. – Не соврал Иван.

– Жаль. Я было подумала, уже рай.

– Наоборот.

– Ну, и слава Всевышнему. Покурить есть?

Ваня сунул сигарету в обломки бабниных зубов, которая все еще блаженно валялась, возжег фитиль, засмолил сам.

Бомжиха внимательно изучала черты лица мальчика, а постреленыш склонялся на падшей женщиной, сам не зная, зачем.

– Вот, хорошо. – Наконец изрекла женщина. – Мы с тобой выберемся наконец из этой... Ты ж сюда на чем-то приплыл.

– Куда?

– Что – куда?

– Выберемся – куда? – Мальчик и сам не понимал, почему ему так хорошо возле этого смердящего подобия человеческого существа.

– На волю, конечно. Где мы отдохнем, наконец. Все отдохнем...

– Разве здесь – не воля?

– Здесь-то... – Женщина приподняла тело, прижалась спиной к кирпичной стене. Грязной рукой прикоснулась к мальчикову челу. Ваня с своему пущему удивлению не сопротивлялся. – Да вот, не знаю, сынок.

Горе-подростка передернуло. Уйобище, а фамильярничает.

– Вот, что. – Поучительно изрек ребенок. – Ты знаешь, что такое мыло?

– С веревкой?

– Нет. В смысле гигиены. Ты же женщина.

– Знаю. У меня даже были дети. Давно.

– От такой и я бы сбежал. Гуманитарный облик надо иметь. – Иван вспомнил: бабла у него нет, жратвы нет, а название поселка под Кашиным в памяти все не всплывает. Может, эта нищая поможет?

Ребенок и женщина переместились в судно. Ваня дернул трос, мотор взревел, мальчик по инерции отскочил в руки бомжихи. Да, подхватив ребенка, решительно сбросила его за борт. Меж тем Колобок не умел плавать – вот ведь какие дела. Побарахтавшись, он пошел на дно. Там было мрачно и страшно.

Падшая женщина неслась в будущее, которое в очередной раз казалось ей светлым. Бомжиха вряд ли подозревала, что мальчик в таком возрасте не владеет навыками пловца, она была уверена, что выплывет. Принято считать, что дерьмо не тонет. Но мальчик Ваня несмотря на все свои очевидные пороки не являлся экскрементом. Теперь же ему предстоит роль кормовой базы для обитателей волжских пучин.

Ты можешь уйти и от дедки с бабкой, и от чёрта лысого и даже от ответственности. Но от провидения фигушки уйдешь. Женщина, сидючи в лодке, пристально всматривалась в удаляющийся колокольный остров. Едва слышно она произнесла:

– За что же ты нас так, Вседержитель...

Мы не в курсе, услышал ли Создатель столь краткую молитву.

ЕВФРОСИНИЯ

Было то во времена, когда у нас на Руси новые русские водились да понтами кидались. Это потом какие-то из тех существ наворовамшись свалили за кордон, многие в стрелках полегли, а нашлись и такие, кто в олигархи, депутаты да министры заделался. Веселое было времечко. Хотя и печальное.

В доме одного нового русского, отставного полковника советской армии жила простая деревенская баба Евфросиния. Когда-то избушка ее сгорела и приютил колхозницу военный офицер, ведь деревня Фросина соседствовала с армейским полигоном под городом Гороховцом, и бравые вояки протоптали туда дорожку по поводу самогона.

Евфросиния – сиротинушка. Всех почти родных у ней война забрала, а тех, кто вынес тяготы, подобрала напасть, известная под названьем русской болезни. Самогону в деревне в те времена гнали много, что повышению обороноспособности Державы и производительности крестьянского труда способствует слабо. Фрося из тех, кто звезд с неба не хватает. Но хозяйственная, неговорливая и добрая, в общем, идеальная домработница, да к тому же исконная славянка.

И стала Евфросиния Полковнику на его подмосковной даче прислуживать. Полковник демобилизовался в бизнес, совершил перевооружение личной жизни, сменив жену – и пошли у него детки малые. А у новых русских известное дело: мозги от бизнеса зверотою страдают. Был Полковник порядочный человек с совестью, но и такое неспособно устоять пред искушениями нашего безумного, безумного, безумного чокнутого мира.

Простая русская баба посвятила себя нянчанью полковничьих детишек, мальчика и девочки. Тако же Евфросиния была при доме и кухаркой, и прачкой, садовницей и, как ныне принято говорить, мастерицей клининга. Работала на совесть, по сути ж – за койку и еду.

Новая жена Полковника оказалась редкой скотиною. С одной стороны, детишек Фросе доверяла, с другой, гнобила домработницу на чем свет стоит. То пыль за холодильником найдет и заставит вылизывать, то кусочек жира на посуде под лупой увидит – все перемывать приказывает, то молоко находит кислым – вынуждает бежать за свежим. Фельдфебель в юбке, и Земля же таких носит, которые любят вот так вот свысока и с оттягом использовать властные полномочия.

И вот однажды, когда Полковник собрал свинорылый истеблишмент у себя на даче в честь дня рожденья супружницы, Евфросиния, подавая к столу очередное блюдо, громко пернула. Столь яростно, и пронзительно, да еще и с амбрэ, что Полковничиха, скуксившись наподобие Гитлера над картой Матушки-России, застучала копытцами по полу и заорала истошно:

– Вон из моего дома, быдло треклятое, весь ты мне праздник нарошно испоганила!!!

Надо сказать, Евфросиния уже не та стала прислужница: старость свое берет. То пироги перепечет, то борщ (любимое полковничье блюдо) пересолит. Да и детишки, мальчик с девочкой, стали деревенского уйобища стесняться. Как говорится в народе, рейтинг пополз вниз, а отрицательный имидж – ввысь.

Полковник, может, и воспрепятствовал бы – осталось в мужике все же подобие человеческого-то – но Полковничиха его уже изрядно заподкаблучила. Да к тому ж именины у новорусской половины, любой, как говорится, каприз за вашу пырку. Короче, собрамши скарб за четверть часа, Евфросиния готова была навсегда покинуть своих хозяев не за што не про што. Это при Сталине целых двадцать четыре часа давали, с демократией все жестче стало.

Отвез Полковник бабу к Трем Вокзалам, боясь взглянуть Евфросинии в глаза, сунул конверт с деньжонками, перекрестил, трижды сплюнул – и умчался прочь. Женщина приняла удар судьбы безропотно: на самом деле она готова была провалиться под землю за свой нечаянный пук. Хотя, не такой уж он был и нечаянный: пока на кухне вертелась, напехтерилась исподтишка заморских яств, вот в нутре революция и приключилась.

Куды женщине деваться? Деревни родной по Гороховцем уже нет, да и не ждут нигде бедную стареющую дуреху. Замуж поздно – сдохнуть рано. Кстати, о бедности. Зашла Евфросиния за угол, конвертик открыла, расчет переслюнявила. Деньжонок на самом деле – прорва, Полковник их из своей заначки дал, тайком от супружницы-салтычихи.

Ну, что ж... надо начинать жить по-новому, с чистого, так сказать листа, хотя и со значительными помарками. Пошла Евфросиния в универмаг "Московский", просто на товары посмотреть. Ведь по большому счету волю бабе дали, раскрепостили, а это все же событие, к свободе еще попривыкнуть надо. Может, размышляла Фрося, удастся снять угол, на работу пристроиться каким-нибудь бебиситером. У кого руки есть ленью нескованные, он и в аду не пропадет.

Но тут, на лестничном переходе, Фросю зажали с трех сторон – и давай обшманывать! Обобрали бабу яко липку. Фю-ить!... И готовенько. Духа перевести не успела, на улицу выскочила, увидала кого-то похожего – за ним погналась. И все молча, втихую. Но куда там – растворился в толпе москвичей и гостей столицы, на то он и вор. Бог дал – Бог обобрал. Фрося не шибко в святое верит, но по ее сугубому убеждению все согласно вышнему провидению. Полковник вполне мог и не дать конверта, спасибо, что хоть в лесу не прибил. Видно, воры углядели как Хозяин конверт совал, вот и выследили жертвушку.

И пошла Евфросиния дворами-переулками куда зенки глядят, коря себя же за нерадивость. Сама же виноватая, что в столь почтенном возрасте ума и осторожности не набралась. Какие-то детишки изредка задирали: "Бам-жи-ха! Бам-жи-ха! Бам-жи..." А она глупо лыбилась в ответ, только шептала: "Отроки неразумные, храни вас всех ангел..." Евфросиния хотела своих детей, да вот не задалось. А к полковничьим отпрыскам женщина была привязана как к родным, вот только... что-то не услышала няня от них прощальных слов.

В одном из дворов, перекрытых шлагбаумом, путь женщине перегородил черный человек:

– Проваливай отсель, уродина!

Когда с грабителями возилась, видно, здорово Евфросиния обмазалась, взглянула в стекло зеркальное в будке охранной: и впрямь как на пугало. Но какое-то, что ли, человеческое достоинство в женщине взыграло:

– А пошто проваливать, любезный! Небось не царские чертоги.

– Я те щас покажу, чертовка!

И охранник так вдарил Фросе в глаз, что у ней аж салют в мозгах. Встамши, женщина поперла на черного человека. Надо сказать, что хотя бы ростом и комплекцией Господь ее не обидел, а вот привратник таки раззадорил. Евфросиния (уж не знаю, откуда в ней такая школа, верно, по телевизорам нахваталась), сделав отвлекающий удар левой, правой отправила черного человека в нокаут. Оно конечно, может быть, и добро должно быть с кулаками, но охранник все же исполнял должностную инструкцию: не допускать внутрь периметра элитного жилого комплекса лиц, не соответствующих дресс-коду. Фрося же дала волю кулакам без обязанностей.

И впрямь: Москва верит не слезам, а тумакам. Черный человек расплылся по асфальту, а Евфросиния гордо удалилась восвояси. Впервые в жизни она применила грубую физическую силу вопреки заветам святых людей: не подставила вторую щеку, а осуществила канонический апперкот. Меж тем левый глаз Евфросинии принялся заплывать – охранник тоже умел бить. Глянув на свое отражение в зеркальном витринном стекле, баба затужила.

Пройдя еще сколько-то, Евфросиния уперлась в храм Божий. Помылиться бы, подумала она, да верно не пустят. Так она и стояла, поднямши чело вверх и любуясь игрою света в куполах, пока не подошел полицейский сержант и заявил:

– Гражданка, не положено. Идите уж.

Околоточный совсем молоденький, Евфросинии в сыновья годится. Вид у парня виноватый, заметно, что службой тяготится.

– Это что же не положено? – Разумно спросила изгнанница. – красотою любоваться...

– Тоже верно. – Вдруг ответил страж порядка. – А когда-то Елоховский собор был первым храмом России...

Юношу зовут Дима. Они из одного рабочего поселка, в Первопрестольную же лихо завело. Из армии вернулся, работы нет, вот и нанялся в столичные органы пэпээс ОВД Басманное. Евфросиния взяла – да жизнь свою непутевую как на ладони показала. И полегчало сразу, будто попу исповедалась. Полицейский слушал неожиданно внимательно. Он и сам не понял, с чего это он вдруг проникся к этой страшной как сама правда бабе. А после спросил:

– Есть-то хочешь?

Евфросиния постеснялась признаться, что да:

– Перебьюсь. Ну, бывай, служивый. – И пошла себе. А про себя представляла, что и этого вояку она бы в нокаут отправила, он похилее черного человека будет. Неимоверную в себе баба силищу открыла – я имею в виду моральную. Хотя и не только.

– Постой! – Окликнул Дима. – Я через час сменяюсь, и есть у меня идейка...

С парнем еще не успела случиться профдеформация. До армии Дима был обычной шпаной, одной ногой уж в криминальном мире стоял. Имелись делишки-шалишки, по счастью, не попался, да и то слава Богу. В армии окстился, застепенился, чуток обматерел. Дома мать, ровесница этой грязной женщины с оплывшим глазом, младшие брат с сестрой. Каким-то затаенным в недрах души нутром парень почувствовал: и впрямь в беде человек.

Меж тем Полковника совесть поедом ест. Ну, надо же: честь офицерскую на бзики своей тыловой половины променял! Выписано было царице морской по самое небалуйся, но сколь Полковник к Трем Вокзалам не ездил – не сыщет он Евфросинию. Куда уж там в этом огромном странноприимном доме... Да и детишки без пригляду в разнос пошли. Пробовали взять другую домработницу, из узбечек, так что-то напряжно стало: уж не шахидка ли. В общем, зря родная почти Фрося так легко барыневому капризу подалась. Упала бы на колени, взмолилась – Полковничиха и помиловала. Так нет: гордая.

И вот однажды Полковник повез своего полковниченка в элитную спортшколу; постреленыш там каратэ-до занимается. Помахал мальчик папе ручкой, пошел к проходной – тут дядька выскакивает, хватает чадушку – и давай ноги делать. Никакое тебе каратэ-до не сподмога. В тот момент Полковник уж в свой джип уселся. Пока пузень свой вытолкнул – киднепера и след простыл...

Случайно мимо проходила Фрося. Погналась она за злодеем, и шустро-то как! Проходит сколько-то минут – возвращается баба торжествующе, отпрыска полковничьего под руку ведет. Мальчик отцу доложил: сражалась няня с разбойником храбро, даже в глаз дала. Не преминул добавить, что и сам ногой супостата пнул. И даже неважно для Полковника: подстроен был инцидент или все взаправду выдумано. Главное: Евфросиния вернулась, так что камень с души спал.

Вернулась Фрося под ярмо добровольного рабства. По-прежнему все стало, разве только Полковничиха на нашу героиню уже не львицей, а змеею подколодной глядит, хотя и помалкивает. Задницей чувствует: случись чего – Евфросиния может и промеж глаз вдарить.

А с Димой беда приключилась. Поддался таки сержант искушению ментовскому, обложил данью ларьки близ Елоховского собора. В юности лет парнишка в своем поселке тоже рэкитирствовал, так что в этом деле он не целка был. Здесь надо сказать: если б в систему не влился – за просто так бы сожрали. Нашелся подлец в органах, который стукнул на Дмитрия куда надо. Просто, наверное, невзлюбил. Взяли Диму при исполнении, засудили, да на зону кинули.

Но Дмитрий там не горевал: занимался художественной самодеятельностью, ходил в передовиках производства, даже в бригадиры выбился. И вышел по УДО с чистой совестью. А куда деваться урке с волчьим билетом? На поселке такого не ждут ни мать, ни брат с сестрой. Короче, ломоть оторванный. Осталось разве опуститься и сбомжеваться.

Евфросиния изредка находила досуг, чтоб к Елоховскому собору съездить. Нет – не куполами золотыми насладиться; все надеялась благодетеля своего отыскать. После случая с киднепингом не видала она Димы и про парня ничего не знала.

Наверное в последний раз Евфросиния в святое место пришла. Глядит: изможденный бомж, вроде бы на Диму похожий, хотя на человека – не очень. Нет, точно: он!

– Вот ведь какой... бумеранг. – Раздумчиво произнесла Фрося.

– Да ладно. – Бравирует Дима. – Все бывает.

– Ну, ничего... солдатик. Сёдни опять у моей именины. Поехали со мной. Отъешься...

...На кухню пробрались незаметно. Евфросинья своего спасителя яствами потчует да отборными винами поит. В употребление идет всё: и шампанское, и коньяк, и текила и все прочее. В то время в зале пируют хозяева и прочая охуэлита. Всем хорошо, веселье в разгаре. Дима меж тем терпит пораженье пред змием зеленым; раздухарился парень, рассупонился:

– Щас им скажу. Щас все им скажу. Буржуины-эксплататоры грёбаные.

– Да што ж ты им скажешь, голубчик... – Старается успокоить пыл своего гостя дорогого Евфросиния. – Они и без тебя все знают.

– А то, что простой народ их обихаживает, а они тут барствуют, генералы.

– Спасти-то ты меня спас, теперь погубить хочешь.

– Из рабства вызволить. И мы с тобою, Евфросиньюшка, в деревню поедем, хозяйство заведем.

– В какую такую... где нас ждут?

– У тебя руки есть, у меня и поболе того. Уже не про...

В этот момент в кухню ввалился хозяин. Полковник сразу узнал похитителя своего каратиста, хоть того жизнь и пообтерла:

– Ух ты гой еси злой молодец!

– А ты, буржуй недобитый, толоконный твой лоб!

Сцепились они в смертной схватке. Тужатся, пыхтят, мутузят, а не одолеет никто, оба шибко поддатые. А Фрося рядом мечется, ручищу отвела, хочет физический спор самцов апперкотом разрешить. Наконец изловчилась... Бац! В нокдауне лежит ее Димитрий. Аккурат промеж глаз своему спасителю и въехала – случайно, конечно.

Оно конечно, уж и гости в кухне столпились, наблюдают драму. Полковничиха орет:

– Ага, знала я знала, что она скотина двуличная. В тюрьму, в суд, на урановые рудники обоих! И кому мы детей до...

– Цыц! – Отрезал наконец отдышавшийся Полковник. Приказного тона ему не занимать. – Что-то здесь не так. А нут-ка, Фрося, рассказывай...

Евфросиния все и выложила. Сановные гости слушали с придыханием. Закончив, домработница пронзительно пукнула. Очнулся Дима, голову приподнял, простонал:

– Русским духом пахнет...

– А ведь она не врет. – Сказал один из гостей, между прочим, отставной генерал госбезопасности...

Другие новые русские принялись галдеть, обсуждать ситуацию. Одни верили, иные сомневались, ибо наслушались в своей жизни всяких сказок да легенд из уст прохиндеев. В итоге, по советской общинной привычке решили голосовать. Победила правда.

Евфросиния с Димой уехали. Полковник дал денег на покупку дома в деревне. Завели скотину, стали поля возделывать. Дима женился на сиротке, пошли у них дети, а Фрося для них как родная бабушка. В принципе, та же работа, что и Полковника, только без понтов и подальше от Москвы. Вырученные от продажи продуктов крестьянского труда деньжонки Дима отсылает на образование своих брата с сестрою, он думает, выучатся – людьми станут.

Одно время у Фроси мужик завелся, бородатый такой, из местных – по прозвищу Цыган. Но он выпить любил, и по этому делу башкой дурной делался. Дала промеж глаз и выгнала. А потом Цыган попался на воровстве чужой собственности и в тюрьму сел. Мало пока еще совершенства в этом мире. Хотя и встречается.

РЕПА

Николай Васильевич и Лидия Петровна Потасуевы воспитывали внучку Аннушку сами, но, похоже, недовоспитались, хотя и пыжились. Тому способствовал ряд обстоятельств, которые у нас останутся скелетами в шифонере. Внучка, будучи дерзкой и упоротой, выросла и стала взрослой. Ну-у-у... почти – если зрелостью можно считать половую готовность. Всякое бывало в процессе выпестования, но красавица получилась ничего так, хотя не особо выдающаяся. Так – обычный бухгалтер в государственной конторе с каким-то нехорошим огоньком в томном взоре. Что бывает, когда чадо балуют: чаще всего, оно начинает заблуждаться в вопросе своей исключительности. В случае девиц, в таковых взрастает ожидание исключительной судьбы, которая тебя одарит всеми благами без твоих трудовых усилий – просто за то, что ты уродился. Так и вырождаются.

Однажды Аннушка привела в дом крепенького такого, стриженного в манере бокс парня, Даню Чудина, более известного под погонялом Репа. Этот самый, прости Господи, молодой человек слыл в округе законченной скотиной, некоторые даже желали юноше сдохнуть. Бандюган – чего с него взять. Но Аня натура романтичная, ей нравятся сильные мужские личности, а Репа все же на такового несколько смахивает. Воспитанный на противостоянии с отчимом, Даня имел четкие понятия о бытии, умея постоять за таковые. Оттого, наверное и влился в мир то ли криминала, то ли околобизнесполуспортивной сферы. Отчим, кстати, околел при странных обстоятельствах. А чего вы хотите от поселка без будущего? Его обитатели стесняются прошлого, панически боятся грядущего, а посему умеют жить сегодняшним днем, а это тоже в некотором роде искусство.

Вначале сожитель вел себя пардонно, наверное, еще только приглядывался, но очень скоро начал чудить – конечно, прежде всего на почве злоупотребления зельем и всего такого психоактивного. Старики терпели, надеялись повлиять на внучкиного гражданского, с позволения сказать, мужа, но куда там. Так бывает: надеющийся обелить черное чаще всего очерняет свое белое. Хотя еще не до конца ясно, чем, собственно чернота в этом мире отличается от белизны.

Люди бывают разные, красавицы же все одинаковые: красивые. Или по крайне мере последние стараются все подогнаться по некий шаблон, не понимая, что родиться надо все же счастливой, а шарм не в табле. Аня с младых ногтей мечтала вырваться из затхлого мирка, расцвесть на благодатной почве, вернуться однажды в поселок кралей – в мехах и брульянтах – и плевать на всех с высокой колокольни. Задатки для того были, но надобно еще и все остальное. Вы же и сами замечали, как дурнеют в таких вот поселениях обаятельные создания и сколь великолепны вырвавшиеся из черных дыр солнышки.

Оно конечно, свои пропасти поджидают и в мегаполисах – потому как открывший, что и большой русский город – тоже жопа, выбирает тренд перманентного обретения свободы с попиранием предыдущего уровня. А это уже свобода абсолютная, которая суть есть полное беспросветное рабство. Быть в плену у своих же амбиций – участь наипечальнейшая. Ну, да: кому сейчас нужна духовная воля – это же вам не роман Ивана Тургенева.

Даже попытка обрести благодать любви в поселках заканчивается унылыми буднями. Короче, молодой бугай стал Аннушку побивать. В глубинке еще сильно верование в то, что бьет – значит любит, но есть же в конце концов совесть и УК РФ. Дошло до плохого: Николай Васильевич, увидев вновь обезображено гематомами внучкино личико, вызвал полицию. Лидия Петровна отговаривала старика, потому как то ли внучатого то ли зятя, то ли не пойми кого шибко жутко боялась, но ветеран железнодорожной отрасли был непреклонен. Приехавшие на вызов менты встретили со стороны Дани и его дуры сопротивление, в результате чего дебоширу здорово начистили репу, а девку заткнули и простили.

Короче, состоялся суд и Репе вкатили в пятак – скорее не за Аннушку, просто не надо было возбухать супротив блюстителей, для которых поселок – исчадие быдла, которое надо гасить, мочить, а желательно из пулемета расстреливать. Судилище получилось скорым, никто и очнуться не успел. Девушка на суде пыталась спасти хахаля, на ее стороне была и бабуля, которая искренне боялась, что Репа выйдет и пришьет деда. А Николай Васильевич стоял на своем: дом такого упыря – небо в клеточку. Короче, посадил дед Репу. Мир преисполнен акциденций, вот.

Мы, русские делимся на тех, кто уже свалил из "Рашки", или по ряду причин пока этого не сделал, причем свалить можно как в горизонтальную, так и вертикальную сторону. Я ж говорю: обрести свободу в пятом, духовном измерении способны разве те, кто хотя бы книжки читает. Я имею в виду, умные. Но народонаселение предпочитает глупые книги, что и хорошо, и скверно. Раскольников-то глупых не читал. А Репа вообще читать не приучен, он и сам – литературный персонаж, к чему такому глазенки-то портить. Кстати, нелюбителям литературы и изящных искусств хорошо в любом казенном доме, ибо они не знают, что такое нравственные страдания над вымышленными мирами. А это тоже вариант духовной свободы, ибо нищий духом не стремится ни к какой иммиграции в принципе.

Зона – квинтэссенция Рашки во всех ее ярких проявлениях. Именно тюрьма – обитель подлинного русского духа, который рождал такие проявления нашей культуры как Аввакум Петров, Федор Достоевский, Варлам Шаламов и Сергей Довлатов. И о философии нар. Ежели ты попадаешь в казенный дом, это означает, высшая сила тебя испытывает, иначе говоря, любит. Ты же получаешь дополнительную преференцию: с точностью узнаешь, любишь ты Рашку либо что-то иное. Репа попал на красную зону, где начальники, уча Родину любить, на самом деле прививали ненависть к отеческим гробам. Короче, Даниле небо в клеточку медом не казалось. По все вероятности пенис... тьфу – то есть, пенитенциарная система наладилась выпендрежника обломать, иначе говоря, вставить ему кой-куда путевой знак исправления.

Что касаемо Аннушки. Прошел месяц, другой, третий, а ощущение пустоты не покидает, тем более что прынца что-то не возникает, кругом одна кляцающая гнилыми зубами серость. Замуж не сказать чтобы невтерпеж, но как-то все не так, что ли. Да, по большому счету Репа – быдляк, но с ним жизнь драйвом была наполнена.

Николай Васильевич был близок к благодати, ибо жил по совести и говорил искренне, с плеча – отчего, наверное, на железной дороге не продвинулся. От его характера Лидия Петровна в первые годы брака имела намерение разбежаться, но потом привыкла. Вот ведь какая наша обыденность... Сначала человек рождается, потом учится говорить. Очень скоро приходится учиться говорить далеко не все, что думаешь. Даже шуты, которые по должности за базар не отвечают, вынуждены правду-матку наизнанку выворачивать, в противном случае у них отрезают орган мышления, зачастую – вместе с головой.

В первую руку Аня подбила своих стариков, чтоб они двинули к классной руководительнице Репы Марье Ивановне Жучкиной. Даниил Чудин не всегда был таким. Он одно время даже хорошо учился и не получал по поведению "неуд". Что-то сломалось в подростке, наверное, среда сожрала. Хотя... кто-то из одноклассников поступил в институт, в военное училище, в полицию. Некоторые девочки воздали крепкие семьи. Но значительная доля детей выросла – и из волчат, поросят, цыплят, козлят, ягнят и обезьянок – выросли волки, свиньи, петухи, козлы, бараны и гамадрилы.

Марьванна, оказалось, относится к Репе даже с какой-то теплотой. Да, хулиган (по ее мнению, дело в родительском упущении), но ни единого плохого поступка по отношению к себе со стороны Чудина женщина не помнит. Тем более по ее предмету географии Данила учился со вкусом, даже доклады писал о путешествиях – причем, не по казенным домам.

И почему училки не было на том злополучном суде? Мариванины трогательные обращения в органы, в которых служат и Жучкины ученики, особого действия не возымели. Она и на поруки обещала взять, и народным образованием клялась, и к великодушию взывала. Начальник судейский на личном рандеву так и заявил: "При все уваженьи, уважаемая Мариванна, ваш этот гражданин Чудин столь начудил, что даже теперь Господь-Бог ему не товарищ". Не получилось, короче, при посредстве педагога Жучкиной вытянуть Репу из тюряги.