Текст книги "Сказковорот (СИ)"

Автор книги: Геннадий Михеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

М-м-мда... если б все открутить назад – смог бы я так же повторить? В ней я увидел страдающую, искренне переживающую за потерю души девочку. У меня возникло страстное желание спасти ее, да и свою душу, конечно, тоже. И у меня тоже приближался коллапс личности, когда потеря смысла чревата драмою разложения. Наверное, это нас и объединило.

Здесь есть моя вина: кроме права быть Женщиной, я ничего ей не подарил. Надо было попытаться пробудить в ней какой-нибудь дар: поэзии, живописи, вышивки, лепки... все что надо – из-под земли достану! Если она вернется, клянусь Холмом, я восполню недостачу.

Хочу все же рассказать все с самого начала. Я ведь тоже когда-то покорил большой столичный город. Родиться и вырасти мне довелось на Урале, верхнего у течения реки Колвы. Не считаю, что в этой жизни мне совсем уж повезло, но далеко и не лузер. Семья моя..."

...– Вот урод! Житие мое!.. – Воскликнул Слава. И теперь уже про себя: оправдывается тут как будто в суде, а сам красуется яко павлин: я, я, я... головка от... небось натыркались до взаимоотвращения, накувыркались – и завяли помидоры. Дружок, на том свете твое последнее слово на хрен никому не нужно, гламурно-фотошопное у...ще. Там и так все твои ходы записаны. Семья, нехватка витаминов, трудное детство... все это отмазки не в твою пользу. Известный странник Алеша Пешков тоже несладко жил, даже стрелялся от депрессухи, а потом ничего – в люди выбился. Обобрали этого своего папика и решили до времени сховаться. А твоя эта фикса не вынесла твоего занудства и с ценными бумагами слиняла. – Давай уж по существу, гавнюк.

Слава стал бегло перелистывать рукопись, ища то место, где автор от творческой автобиографии и саморефлексии перейдет к практическим вещам. Так... "искали приют спокойствия, трудов и вдохновенья"... "фотокамеру решительно выбросил...", "ловко ушли от погони..." – экшен, задери тебя леший – "совесть моя чиста..." – еще бы: ты ее давно уже прое... "Фун..." Что?!

"Функель". Слава вспотел. Нервически вчитался: "...шестерка Функель небось теперь губешки кусает. Сначала втерся в доверие, думал, собачатина, всегда будет четко следить. Теперь глодай кости, куцерявый. Я так его и не понял: вроде бы раньше Функель отшельником странствовал по Росс..."

Слава аж вытер рукавом со лба капли. Перелистнул одну бумагу назад, внизу нашел: "Над нами сызначалу был поставлен его шелудивый пес-секретарь. Этот мерзопакостный... – и начало следующей странички: – ...шестерка Фун..." Так, понятно... "Функель якобы нищебродом странствовал по России, так сказать, вольный путешественник. Любил он блеять о всяких ситуациях и конфузах, зубы заговаривал, короче. Пожалуй, что и заливал. Якобы накушался пространства и благопристоился. Обворожил своего олигарха, вылизал ему все места, за что дорос до позиции старшей шавки при дворе Его Козлиного Величества... Она не говорила, спала ли с этим белобрысым псиной до меня..."

У Славы в голове зачались вычисления: что он знал про своего отца? Был инженером, потом, когда НИИ накрылось, охранял стоянку. Там и помер, распив с приятелем какую-то отраву. Кажется, батя не путешествовал как его путевый сынишка. Наверное, речь все же идет о каком-то однофамильце. Забавно, что Слава – тоже блондин. Да мало ли в жизни засадных совпадений... хотя Функелей как раз в этой стране не так и много. Да, собственно тот неведомый Функель рукописи больше и не упоминался. Автор обливает грязью еще несколько человек из окружения олигарха: как будто пишет Богу донос.

Некоторое время Слава попроветривался, стараясь не глядеть в ту сторону дыры. Ничего необычного, все так же моросит небесная хлябь да шелестят травы. По крайней мере странник уже чуточку видел себя хозяином места. Да, оно сыграло со Славой недобрую шутку, ну, а сейчас оставило в покое – получается, резон к тому у оного есть. Вернувшись к чтению, снова пропустил очередные стенания на тему "вообще", наконец найдя хотя бы какое-то подобие конкретики, которая, кстати, звучала в унисон с ходом мыслей Функеля:

"...Здесь все устроено запросто. Главное только искренне захотеть чего-то – оно и приходит. Холм играет с нами в эти хотелки-вертелки, и, полагаю, это оттого что ему скучно без человеческих существ. Когда мы впервые здесь очутились, оба испытали какое-то, что ли, облегчение. Он, мне думается – тоже. Сие выражается даже в трепетании трав. Если ты, будущий открыватель моих писаний, еще не испытал такого, все у тебя еще впереди, верь. Хотя, согласись, что уже что-то было. И ты не бойся, положись на волю разума другого рода, который не хуже и не лучше человеческого – просто, другой.

Но вот... как быть с тем, что пропала она? Мы уже и свыклись с особенностями здешнего обитания, стали даже думать, что мы под опекой Холма. А, пожалуй, дисгармония между мной и ею действительно подспудно намечалась. Пока еще она проявлялась в малозаметных деталях – движениях рук, губ – но именно что проявлялась. Это уже и в воздухе витало, моральную усталость, которая накапливалась по законам сопромата, своими земными нервами почуял и Холм. Все от грехов наших, а святым я не был еще ни разу.

И каждому дается по истовости. Мы же не знали про Холм, так сложились очевидные обстоятельства. Внезапно пришлось сойти на полустанке и прибираться сквозь тайгу в отчаянии... Как говорят в народе, кривая вывела. Или Он притянул? Его детское коварство ты уже познал – я уверен. Можно предположить, что он жесток как гитлерюнгендовец, взрастивший и приручивший существо, а потом, чтобы доказать свою брутальную сущность, изощренно погубил..."

...Инструкции, где инструкции, корил автора рукописи Функель. Где кнопки, рычаги, магические заклинания, жесты, управляющие дырой и всей остальной лукоморской чертовщиной? А вот ты, Славик, и поймал себя на моменте истины! Слава созерцал картину Страшного Суда. Вот, был монастырь, святое место, вкруг которого бесы толпились. Нечисть поработила гору, монахов (или монашек) извела – и устроила здесь царство абсурда. Гора-то и впрямь лысая! Напиши, напиши по делу, фотограф, умолял Слава автора, давай, дружок, не подведи...

"...место – сказочное. Мы привыкли, если попадаешь в некое подобие мечты, говорить: как в сказке! Забывая при этом, что там змеи, колдуньи, закомплексованные бездари, да и вообще всякая витиеватая виевщина. Но сказки – хотим, вот, ведь какое дело. Холм – горнее место, где, прости за пошлость, чудеса и леший бродит. Мы еще когда вдвоем были (а по сути-то – втроем!), сошлись во мнении, что наши человеческие сказки возникли не от болта, и из таких вот сказочных мест. Считается, жизнь богаче любой фантазии. Так же и с Холмом: Он круче любого фантазийного буйства – потому что настоящий. Мы с ней раньше в шутку предполагали, что и сами являемся фантазиями Холма. А теперь сия идея вовсе и не кажется юмором.

О, Господи... я представил себе: а вдруг она стала русалкой и сейчас на ветвях вон в том лесу сидит! Завтра надо почаще глядеть наверх. К тебе еще не приходили видения? Ты не испытывал катарсис? – (В этом месте Славу чуток затрясло) – О-о-о, тебя еще ждет все это, и я тебе по-хорошему завидую. Надеюсь, она ушла всего лишь потому, что не вынесла эмоционального напряжения счастья. Найду, мы вернемся – и отдохнем, отдохнем. Даже если она уже – русалка (тогда я стану каким-нибудь водяным). Итак: еще день ее ищу – а потом..."

Суп с ученым котом. Вот тебе и дело, леший тебя задери. У чувака так называемое экстатическое состояние, или, как говорят в народе, крышу снесло. Сие от того, рассуждал Слава, что у тебя дружок, просто мало опыта жизни наедине с самим собой, ты все привык среди людей рисоваться. Известно ведь, что самое страшное наказание для осужденных – камера-одиночка. Короче, симпатии к автору Слава уж точно не испытывал. Он себе вообразил измученную фитнесом и солярием дуру, которой холеный самец-производитель втирает про миры и поёбзию. И как эту пару лабутенов могло в такую жопобразию занесло?!

ПАСТЫРЬ

Дождь поутих уже к разгару следующего дня. Лес кругом запарил, что предвещало значительное улучшение погоды. За время своего гостевания на нехорошей (чего уж юлить: действительно дурной!) территории Слава попривык к лазейке и даже подспудно вынашивал план, например, затолкать в нее, гадину, деревяшек от иконостаса, чтоб она, сволочь поперхнулась.

Каким-то мемом в Функелевой головушке крутилась старинная мелодия, которую путешественник сдабривал словами: "На-а-а горе-е-е.... да-а-а в дыре-е-е, да то-о-о й на горе-е-е..." По крайней мере, Слава уже перенес свое приключение в область самоиронии – человеческая природа имеет прекрасную защиту, кстати, духовного толка. Вспоминался анекдот про жопу и глистов: "Это наша Родина, сынок..."

Чтение чередовалось с прогулками по останкам сооружений, по результатам которых странник делал поправки в начертанный на стене храма план подземелья. Вход так и не был найден, зато Слава обнаружил два вентиляционных отверстия, откуда тянуло запахом горелых свечей. На стене одного из полуразрушенных строений, функциональное назначение не угадывалось, обнаружилась полуистертая надпись, синей краской: "ПРОВЕРЕНО. БОГА НЕТ. УЧЕНЫЕ". Юмористы-охальники, думают, все им дозволено. Возвратившись под сень церкви, Функель на пожарный случай перекрестился.

По рукописи не угадать, в какую эпоху она создана. Да и кто подтвердит, что это не литературный опыт, а документальная запись, своеобразный чувственный мемуар? Безвестный автор самокрасуется, рисует свой положительный образ. А может все совсем иначе: грохнул девку, закопал и давай себе и будущим открывателям внушать, что де сам – белый и меховой.

А, кстати... Слава так и не смог вспомнить: вот те кирпичи, которые он выломал – там, под землей – это свежая кладка, или... Да просто лихорадочно простукивал стены, когда почуял полость – стал крушить. Ну и, борясь с паникой, забыл зафиксировать в памяти детали. Вот интересно: монастырь был мужской или женский? В народе всегда считалось, что два монастыря как инь и ян всегда соседствуют, а, случается, что и переплетаются; а из одного в другой якобы ведет традиционный подземный ход, который с женской стороны значительно длиннее. И кто измерял? Чушь фольклорная. Хотя, здоровое зерно здесь есть: не исключено, что где-то торчит альтернативная гора. Или наоборот – впадина.

Когда наконец сквозь облака стало угадываться Солнце, окончательно выяснилось: врет компас, а вовсе не строители храма. А это значит, почва под ногами утвердилась, можно включать разум. Аккурат почти закончилось и питание. Причем, исчезли несколько пачек лапши быстрого приготовления. Может быть, фастфуд сперли барабашки, пока Функель пропадал в подвале?

Каждый лишний грамм в поклаже странника, путешествующего на своих двоих – непозволительное излишество, ноги-то не казенные. Тем не менее, Слава упаковал рукопись в свою суму. Портфель он швырнул в дыру (снова не услышав звука падения). Спускаясь с горы, поскользнулся, покатился кубарем. Благо, внизу полого, ничего не повредил, а намокнуть все равно пришлось бы.

– Вот спасибочки! – Воскликнул Слава патетически. Теперь он уже был уверен, что это такой прощальный как бы божественный пинок. – Бывайте здоровы не кашляйте тут.

Странник двинул в своем Юго-Восточном направлении, гордо, не оглядываясь. На первом передыхе проверил компас: прибор вернулся к норме. Сознание – тоже; магическое притяжение жуткого места отпускало. Так вот, что такое пресловутая христианская прелесть, рассуждал Функель, это же как магнетизм, от которого сбиваются даже приборы.

Современный рациональный представитель цивилизации потребления задаст резонный вопрос: а вот этот Функель – он кто: дауншифтер, офисный планктон, ищущий в отпуске приключений, преданный партнером любовник, сбежавший с химии жулик, утомленный цивилизацией интеллектуал, просто псих... а, может, все сразу в одной фляге. Если такой вопрос возник, это значит, мы боимся сути. Просто странник – и все тут, плясать надо именно от этого. А весь бекграунд – лишь антураж. Раньше, ну, в глубокую старину, это хорошо понимали и путников жутко боялись, точнее, опасались таковых обидеть – ведь они могут и навредить. Теперь странников хотят построить и образумить, потому что вознила гипотеза об отсутствии Бога и бесов в природе. Сие означает: одни темные силы схлестнулись с другими, а поле битвы – наши хотелки. Все дело в том, что нас стригут под одну гребенку, яростно отметая всех, кто выделяется из общего мейнстримовского тренда. Для того и придуманы социальные сети и прочие собрания общественности. Все, кто не такой – пей цикуту и отправляйся в свою Вечность. Именно по этой причине в русской цивилизации вырастали побеги наподобие казаков, старообрядцев и поморов – пассионариев, благодаря которым Россия столь и разрослась территориально. Четвертое же явление нашего этноса: странники. Они и ныне несут особую миссию коммуникации промеж социальных групп. В русской литературе даже образовался такой жанр: дорожные байки. Случайный попутчик несет тебе всякую ахинэю, а ты ушки развесил и слезами от вымысла обливаешься. Разве что в мегаполисах нищебродов выделили в особую неприкасаемую касту, и уже никто не помнит, что таких сам Иисус в уста целовал. Впрочем... а не есть ли Евангелие навеянный нам некой группой странников золотой сон?..

В деревнях по счастью покамест попроще. Там тоже смотрят телепередачи, а тако же (покамест робко) зависают в Паутине, но к странникам относятся все еще осторожно и с уважением. Короче: когда местный пастух по имени Оскар увидел путника, вышедшего из леса, ни на йоту не удивился. Абориген гнал колхозное стадо, пятьдесят одну корову костромской породы, на скотобазу, и на самом деле наш путник сильно обрадовался, впервые за несколько дней увидемши живое человеческое существо. Последнее особых эмоций не выразило.

Столкнулись две параллельные цивилизации. Функель идет по персональному взбредоголовию, Оскар сознательно движется по кругу. Каждый Божий день пастырь гоняет отряд животных, считающихся на Юго-Востоке (по отношению к Руси) священными, и те охотно подчиняются. Две модели жизни, мы и не замечаем, что каждый из нас придерживается одной из них. Отсюда и наши характеры Сытые буржуа, отправляющие сорить денежными знаками в туристические мекки – тоже ведь странники. Иные наоборот обломствуют, предпочитая овощное существованье. Но есть и вид странничества как проклятие: я имею в виду притчу про Вечного Жида. И каждый выбирает по себе средства утоления физиологической, духовной, экзистенциальной жажды. А после – расплачивается, ведь в нашем мире платить приходится по всем счетам.

У Функеля есть универсальное средство налаживания отношений с аборигенами: хорошие сигареты. Табак произвел действие: Оскар согласился впустить к себе Функеля переночевать, тем паче живет пастырь... то есть, пастух, конечно, в одиночку. Слава солгал, назвав вымышленную фамилию: Смирнов... в глубинке до сих пор сильна шпионофобия, Функели вызывают подозрение, кстати, обоснованное. А в остальном Слава не обманул: честно признался, что бредет по Руси в целях преодоления расстояний.

Въедливость нескольких пар напряженных глаз, когда шли по поселку после того как пастух сдал стадо дояркам, Функель на себе испытал по полной программе, но ответный дипломатический прием – идиотская улыбка – подействовал умиротворяюще. Функель приметил, что женщины с сожалением пялятся все-таки на Оскара. Поселок убогий, с убитыми колеями улицами, зато все палисадники в цветах, хотя и домики покорежены. Как раз у Оскара с цветами явные нелады: весь палисадник в луке, чесноке да укропе. Аскетические условия жизни и явная антисанитария Функеля не отворотили, он и сам вроде бы как не ангел. Энная сумма денег сразу ушла по назначению: Оскар моментально сгонял за пойлом, наверное, к соседям. Пить было противно, ибо спиртное оказалось отвратительной шнягой. Из закусок – картошка в мундире и зеленый лук прямо с огорода. Слава не сразу зашел на нужную тему, все больше выслушивал Оскаровы периферийные стенания за жизнь. На самом деле, промеж двумя мужчинами некоторое родство, ведь оба – холостяцкое отродье.

Итак, спирт быстро развязал языки. Слава, прогнав ряд тем о международной обстановке и внутренних врагах доброго царя (продукция зомбирования через телеэфир) примитивными отговорками, задал таки основной вопрос:

– А что это у вас за гора такая в лесу?

– Горушка-то? – Оскар вопреки ожиданиям Функеля не встрепенулся. – Да просто проклятое место. А что... заходил?

Почему-то пастух посмотрел Славе прямо в глаза очень-очень пристально. До того по своей сельской застенчивости он на такое не решался.

– Было дело.

– О, б..я. И вярнулси?!

– Как видишь.

– Удивительно. Наши туда вообще не ходют.

– Боятся?

– А то.

– Чего же?

– Что-то ты недоговариваешь, вот чего. Я ж вижу.

– Да нет. – Слава решил солгать. – Забрался, посмотрел – дальше пошел. А что... нельзя было?

– Врешь.

Слава понял: алкоголь пронял аборигена, короче, торкнуло. В этом "врешь" читался элемент агрессии.

– Да. Вру. – Снова сказал неправду Функель. – Не поднимался я на гору.

– И правильно.

– Ну, а если бы залез...

– Нормальным бы уже не вернулся. Плесни. – Слава налил. У странника опыт: есть такие индивидуумы, которым пить противопоказано – у них черлак напрочь сносит – и, видно, пастух из таковых. Оскар, заголосил тоном пономаря, сдабривая речь выразительными русскими ругательствами: – Наши .... туда не .... ходють. А чужаки .... навроде тебя ..... суются – и...

Пауза. Оскар пьет – кадык играет. Слава гадает, как повернуть разговор в иное русло. За годы странствий Функель выработал три простых правила, благодаря которым можно избежать звездюлей. Первое: не пить нахаляву. Второе: не заглядываться на чужих телок. Третье: не вступать в религиозные дискуссии. Похоже, Горушка – вопрос местных верований. Они наложили на сей объект табу и методом отрицания ему поклоняются. Любопытно, конечно, разузнать подробности, но не из пьяных же уст.

По счастью в горницу ввалился человек. У нас же Бог троицу любит (в прописном и строчном смыслах). Лысый старик, напоминающий сатира, укорительно произнес:

– Тебя, Ося, у водокачки слышно. Чё орешь?

– Слава, Смирнов. – Привстав, представился Функель.

– Вижу. – Отрезал сатир.

– Дримидонтыч, садись. – Умиротворился Оскар. И хозяйским голосом, как будто Функель – жена, приказал: – Славик, плесни всем.

Странник уже понял, что спокою не будет. Мог бы переночевать и в палатке, но захотелось после случившегося живого человеческого разговора, а пастуху явно хочется побравировать, типа: вот, глянь, старикан: вы меня за дерьмо держите, а у меня чужак в шестерках.

Кратко произнеся невнятное "Нуштопфсем" дед хватанул, закашлялся и прослезился. Слава приметил, что у него руки все в тюремных наколках.

– Значит, о Горушке речь завели. – Занюхав рукавом заявил старик.

– Ну-у-у... не... – Функель хотел уйти от темы.

– А я вот, что скажу. Ты, Ося, своим сном разума родишь чудовищ. Обо всем надо понимать объ-ек-тив-но. – Дед говорил с видимой надменностью. – Так ты там был, что ль?

Это уже обращение к Славе. А путник от моральной и физической усталости не рад уже ничему.

– Ну-у-у... мимо проходил.

– И правильно. Хотя...

Повисла мучительная пауза. Похоже, перед тем как впереться к Оскару, сатир некоторое время подслушивал. Слава хотел уж было сказать: "Вы тут посидите, а я уж полежу...", но не тут-то было:

– Там монах один был. Давно. Он с чертом сдружился. И... ну, все тяжкие, прОчее. В итоге братию проклял, а с нею и место. Вот.

– Дримидонтыч, не неси. – Оскар держал свою сторону: – Какой на хрен монах. После всего этого благолепия там же еще люди жили. Атеисты – и вообще. Разные.

– Да как будто я не знаю. А монашье проклятье – это ..... (сатир грязно выругался). Ты, Ося, еще в горшок срал, когда я на Горушке-то гостевал. И с теми людьми, как ты говоришь, теистами, между прочим, общался.

– Дримидонтыч, факты. Факты – хде? Славик. Плесни всем.

Функель обрадовался, что вылил в стаканы последнее.

– Ну, – произнес сатир, – за души праведников.

Едва осушили, на столе возникла новая бутыль, полная. Славе даже стало дурно.

– Какие еще праведники? – Испросил Функель, совладав с приступом тошноты.

– Которые грехи того монаха отмаливали. Хотя и сами о том не догадывались. С некоторыми я говорил. Вот. Если б ты на Горушку-то поднялся, тоже... того. И про факты, Ося. Я те лучше аргумент изложу в студию. Среди них был один такой, кто есть твой, между прочим, родной кровный отец... проезжий молодец.

– Ты звезди-звезди, Дримидонтыч, да не зазвизживайся.

– Мать-покойница от тебя скрывала. А я теперь не скрою.

– А я не верю. Не ве-рю.

– Р-р-ргебята, даайте фвыть дгуф-но. – Слава и сам почувствовал, насколько безобразно у него заплетается язык. – Ве-гю, не ве-гю. Станиф-лаф-ски-е-е-е...

– А я так соображаю, – Оскар вновь заголосил во всю глотку, – что там Пуп Земли. Потому там народ и пропадает...

Функель пытался въехать в смысл беседы на повышенных тонах двух аборигенов. Но уже уплывал в отруб...

НЕ ОТПУСКАЕТ

Дотошный читатель спросит: «Слушай, пис-сатель: а как это твой Функель вообще без женщины обходится. Вроде молодой парень, не урод...» Вопрос поставлен неверно. Надо спросить: а как женщины обходятся без Функеля? Я вот покамест не женщина, а посему ответа у меня нет.

Проснувшись, Слава еще некоторое время соображал, где он. Увидев на под столом две пустые бутылки, что-то припомнил – в частности, о том, от чего погибла его яблоня. В горнице было светло и пусто, видимо, пастырь пошел гонять свое стадо. Раскалывалась башка, а похмелиться нечем. Спохватившись, Функель обыскал свои вещи: документы, деньги – все в сохранности. Наскоро собравшись, рванул из дома, даже не закрыв дверь. Отыскав сельпо, купил провизии, поллитру водяры и две крепкого пива. Узнал расписание автобуса до станции. Нехорошо, конечно, не попрощавшись с гостеприимцем, но транспорт ходит только утром и вечером.

Пока в стороночке лечился пивом, подгреб вчерашний сатир. Как его, то бишь... Спиридоныч, Змейгорыныч, Гандоныч... Слава и не запомнил. Вторую пива пришлось отдать старцу.

– Что? – Ехидно спросил старик, смачно отхлебнув. – Значит, побывал.

– Да как не побывать. – Чисто механически парировал Функель. Слава ж не помнит, о чем он вчера наплел.

– И правильно. И хорошо.

– Чего хорошего-то?

– Много знаешь.

– Вы, мне кажется, больше...

– Давно это было, врать не буду. – Сатир скорчил морду и стал похож на старичка-боровичка.

– А вчера – врали? – Слава в умишке собирал отрывки произнесенного дедом накануне.

– Это смотря про что.

– Например, монашеское проклятие.

– Да тут каждый дурак знает. Была святость – стала ....ятость. – Дед применил отвратительное ругательство.– Попал ты, с-ынок. Теперь не отвертисси.

– Ну, и как все это понять. – Слава даже сам удивился своему менторскому тону.

– Да как... – Старик жадно высосал из бутыли остаток пива, емкость чинно поставил на завалинку. – Он тебя пожалел. Вот.

– Холм?

– Всяк по-разному называет. У нас – Горушка.

– Тогда почему мужского рода.

– Ты о чем.

– Только что вы сказали, что якобы он меня пожалел. Он – это кто?

– Кой-кто в пальто.

– Погодите-ка. – Слава наконец понял, что сатир просто играет словесами, куражится. – Оскар говорил, что я, там побывав, якобы стал ненормальным. А вы, кажется, за объективность. Кому верить?

– Только себе.

– Ну, а что касается Оскарова отца.

– А-а-а... ну, ну, я позлить парнишку хотел. Кто его папа, и впрямь неизвестно, а мать уже не скажет.

– Так что же там за подвал, отец...

– С дверью-то такой, железом обитой?

– Знаете.

– Нет. Не в курсе. Бывай... сту-дент Славакапээсэс Смирнов.

Старик, сделав отмашку в стиле Ленина, пошел своим путем, надо сказать, синусоидой. А Функель сидел и злился. Мимо, поджав куцый хвост, светя безумными глазенками пробежал худой пес. Ладан от чёрта тикает, пронеслось в голове у странника. Хотя и внушал себе, что он навроде Юпитера неправ. Приглядевшись к интерфейсу поселка, Слава заключил: это он правильно делает, что валит отсюда на хрен. Здесь и цветы в палисадниках какие-то несуразные.

Народу в автобус типа ПАЗ набилось довольно. Все ехали молча и Славе казалось: внимание именно на него. Может, перегар? Километров через пять техника зачавкала и заглохла.

– Все. – Заявил усатый, напоминающий Сталина водила (скорее всего косит под Отца Всех Народов, и на лобовом стекле иконка Иосифа Виссарионыча заместо оберега). – Приехали с орехами. Вываливайся...

Народ повыплюнулся, покорно и молчаливо побрел по бетонке назад. Слава замялся: согласно карте, до станции километров сорок. К вечеру добредет точно. Накатило такое чувство, то щас бы хватануть водки – и на крыльях алкоголя хотя бы на какое-то время отправиться в беспечный край. Вдруг Славу встрепенуло. Он порылся в своей суме – и не обнаружил... рукописи. А может хрен с ней, шептало альтер-эго, и все же странник решительно побрел назад, обгоняя возвращающихся в поселок аборигенов. Резко обернувшись, встретил пристальный взгляд шофера. На его вырубленном суровым резцом скульптора лице застыла гримаса скорби.

Ворвавшись в Оскаров дом, Фенкель застал там пастуха, который был увлечен ею – рукописью. Грубо вырвав бумаги из рук хозяина, Слава прорычал:

– Не твое.

– Но и не твое тоже. – Заметил пастырь, впрочем, он не сопротивлялся.

Слава деловито упаковал бумаги. Молча пошел к выходу.

– Если туда, – окликнул Оскар, – То скажи.

– Куда – туда? – Полуобернулся Славик.

– На кудыкину гору. Мы должны знать.

– Мы – государь всея Руси? – Слава понял, что Оскара, когда еще только пастух представился на выгоне, он в глубине души представлял золотой статуэткой... телец хренов.

– Обчественность.

– Даже не надейся. Я домой. Кстати: спасибо за приют.

Слава было замялся, размышляя: оставить хозяину пачку хороших сигарет или чёрт с ним. Решил – пусть лучше чёрт. Оскар лязгнул остатками зубов, а потом сквозь них процедил:

– А докУмент, к слову у тебя есть? А то ходють...

– Вот тебе докУмент! – И Функель горделиво изобразил всем известную комбинацию из пальцев.

Слава чапал в сторону станции километров десять. Пройдя то место, где сломалось павловское чудо, отсутствию транспортного средства не удивился: Россия – она такая... баба по сути своей, хотя и с членом. А потом резко свернул налево, в лес. Причем, воровски огляделся, чтоб убедиться, что в зоне видимости никого нет. Главное, думал Слава, чтоб эта сраная "обчественность" ни о чем не догадалась, что-то они все подозрительно дотошные как вши портошные, докУментообормоты.

Шел и думал об авторе рукописи. Сведения Слава почерпнул отрывочные, но из них уже может сложиться пазл: чемодан с полусгнившим бельем, пропавшая "она", этот странный Оскар... почему я не спросил у него про мать? Может, она и впрямь, сбежав от фотографа, зависла в поселке, родила. А тот хрен с горы сгинул, замуровав портфель. Примерно такую картину рисует бритва Оккама. Тогда откуда в рукописи современные реалии: олигарх, гламур, фотосессия... Чушь: сознание хочет структурировать информацию, построить осмысленную гипотезу. Можно, конечно, вообразить, что пресловутый Холм может ворочать временем-пространством (магнетизм же ему подвластен). Или совсем уж детская гипотеза: Холм как сказочный дракон требует жертвоприношений, за что дарует этому краю относительное благополучие, урожайность и все такое, аборигенам же своих отправлять в пасть зверю из бездны как-то жалко. Вот и приманивают пришлых чужаков наподобие Славы, расставляя хитроумные сети и подсылая Гандонычей. Другая версия, карлгуставюнговская: весь коллективный негатив селения скапливается в одном месте, тем самым образовался своеобразный злоотвод. Больной разум и не такого навыдумывает, но что главное: для них Горушка – реальность, с которой они вынуждены жить.

Функель, решительно преодолевая чащобы и болотины, прошагал в Северо-Западном направлении часа три, после чего его стал заедать один навязчивый образ. Странник представлял, что вот сейчас он наткнется на истлевшее тело сбежавшей с Холма-Горушки (ага, вот оно, русское янь и инь, гора в себе соединила все начала!) безымянной красавицы. Ну, глупо же в конце концов полагать, что Оскарова мать – она и есть. Уже и в каждом валежнике угадывались антропоморфные очертания, а это – знак нервного напряжения.

Успокоило следующее: еще не факт, что он выйдет к объекту, на карте не обозначенному. Да еще и день перевалил за половину, стоило сделать самое лучшее, что можно сотворить в такого рода ситуациях: паузу. Палатку Слава разбил в березняке, там, где продувает и поменьше комарья.

Вспомнил, что не купил батареек, за что себя обругал. Все делалось с бодуна, торопливо, а так, как говаривает абстрактный Капитан Очевидность, нельзя. Пока еще окончательно не стемнело, немного почитал рукопись, ловя себя на мысли, что не хотелось бы снова встретить слово "Функель". На сей раз уперся в политическую часть:

"...вы еще верите в эту вашу провонявшую спермой Немцова дерьмократию. Иные молятся на батюшку национального лидера, им было сначала так удобно, потом привычно, следом – страшно перейти на иную модель управления этими ужасающими пространствами с кочующими по ним народами...

...Все это – прямые продукты общества потребления. Вот взять творческих людей. Как теперь у них: заказ поступил – включил музу – ипанеслась. Ключевое слово здесь: заказ. Мальчиш-плохиш стал Хероем нашего времечка, Мальчиш-кибальчиш же – дебил и лошара..."

...Почерк тот же, удобочитаемый, как у первоклассника, без каллиграфических изысков. Понесся поток бессознания, приступ графомании. Взялся кому-то доказать истину в своем ее понимании. Ах, нет: буквы теперь гуляют, строчки хромают – похоже, автор лихорадочно торопится:

«...вы так и не поняли самого главного. Жизнь слишком коротка, чтобы проматывать ее в поисках социального устройства. Социум и сам разберется, как ему устраиваться и какой стиль управления стадом навязывать пастырю. Вот взять Оскара...»

...Опять двадцать пять! Да может пастух просто вложил несколько листочков ради прикола, пока Функель в сталиновозе пытался избавиться от кошмара. Слава проверил нумерацию: да нет – красные циферки на месте, порядок не нарушен. Ну, что там еще...

"...Оскар пастырь мудрый. Он изучил стадо и знает циклы. В стаде нет вожака, та или иная корова бредет впереди не потому что так хочет – а просто вытолкали. А глупые подхватывают: «Это наш лидер, боже, царицу храни!». Все и так знают, куда переть, ведь зимовать все одно придется в стойле. Но никто не хочет взгружать ответственность на себя.