Текст книги "Войны Рима в Испании. 154—133 гг. до н. э."

Автор книги: Гельмут Симон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

§ 11. Поражение Сервия Сульпиция Гальбы в борьбе с лузитанами

Вместе с Лукуллом, расположившимся на зимние квартиры в Турдетании, мы вновь оказываемся в Дальней Испании. Прежде всего, надо рассказать о том, какие события произошли здесь в течение года. И в 151 г. в южную провинцию, как обычно, отправили претора. Все внимание в Риме в эту зиму было сосредоточено на обстановке в Кельтиберии. Новым претором был Сервий Сульпиций Гальба, человек выдающегося ораторского дарования (см.: Cic. Brut., 82)^{136}, впервые проявивший его после возвращения с Третьей Македонской войны (он участвовал в ней в качестве военного трибуна), когда подстрекал солдат против их командующего Луция Эмилия Павла, поскольку тот неудовлетворительно, с их точки зрения, разделил добычу (Liv., XLV, 35-39; Plut. Aem. Paul., 30-31). Вопрос о ней явно оказался в центре внимания в ходе войны.

В общем Гальба прибыл в Испанию вовремя, поскольку первые меры против вновь проявивших враждебность лузитан принял уже не его предшественник, Марк Атилий. Это было сделано новым претором. При этом он проявил такую удивительную энергию, что едва не добился успеха. По-видимому, подробные сообщения о подвергающихся вражеским атакам городах дошли до Гальбы в тот момент, когда он принял командование и уже проделал часть пути к театру военных действий. Как только Гальба узнал о том, где находятся враги в данный момент, он поднял войско и настиг противника после 24-часового марша, преодолев будто бы 500 стадиев (примерно 90 км). Естественно, этот марш сильно измотал армию, но, несмотря на это, военачальник построил солдат для сражения (Арр. Iber., 58, 244). Ему в самом деле удалось одолеть врага, но здесь сумасбродный Гальба перегнул палку, приказав преследовать разбитого противника[112]112
  Аппиан называет его «неопытным в военном деле». То, что от войск требовалось пройти столь значительное расстояние (90 километров за 24 часа, разумеется, преодолеть невозможно), свидетельствует о чрезмерных требованиям к ним. Вегеций считает нормой (iustun iterum) 30 километров в сутки при одном дне отдыха после трех дней марша. Шмиттелайн относительно армии Цезаря говорит о 12 км (La premiere campaigne de Cesar contre les Germains. 1954. P. 105 suiv.).


[Закрыть]. Эта попытка оказалась настолько неудачной, что победа римлян превратилась в сокрушительное поражение: лузитаны, располагая, несмотря на серьезные потери, большими резервами, смогли собрать свои силы в кулак и перебили 7000 человек из преследовавшего их, но сильно утомленного войска Гальбы, а остатки обратили в бегство (58, 245). Гальба со всадниками смог бежать в Кармону (она, очевидно, находилась недалеко от места сражения), там же собрались и остатки его рассеявшегося войска (нынешняя Кармона находится восточнее Севильи, к югу от Бетиса) (58, 246; у Орозия без упоминания города – IV, 21, 3). 7000 погибших должны были составлять примерно половину его армии^{137}. Вероятно, к этому времени он еще не успел получить подкрепление от туземных союзных общин. Во всяком случае поражение было столь тяжелым, что в этом году Гальба не рискнул более продолжать борьбу. Орозий (IV, 21, 3) применительно к этим событиям говорит о потере всего войска; в 48-й периохе Ливия сказано: «Претор Гальба неудачно сражался против лузитан» (Ser. Sulpicius Galba praetor male ad-versus Lusitanos pugnavit). Как место сражения, так и города, атакованные лузитанами, которые хотел защитить от них Гальба, находились к югу от Бетиса (возможно также и к югу от переправы через него). О судьбе этих городов мы ничего не знаем, поскольку в следующем году если не сам противник, то театр военных действий был другим. Возможно, они сумели отделаться от лузитан уплатой выкупа (Конисторгис, который, согласно Аппиану (Iber., 57, 239), лузитаны захватили в 153 г., в 151/150 г. уже находился в руках римлян: 58, 246). Во всяком случае, к началу зимы в землях турдетан врагов не было (такой вывод, как мне кажется, следует из Аппиана: 59, 247). Трудно себе представить, что Гальба, после того как он собрал 20 000 союзников (58, 246, скорее это общая численность его армии), ушел в другую часть провинции, оставив города беззащитными. Для зимовки он отправился со своим войском в город Конисторгис в землях кунеев (Loc. cit.). Это свидетельствовало о планах кампании на следующий год – Гальба явно намеревался нанести удар по родным краям лузитан, чтобы захватить их и тем самым защитить от вражеских набегов наиболее культурную часть провинции.

§ 12. Успехи Лукулла в борьбе с лузитанами

На оставленную Гальбой и его армией территорию прибыли войска Луция Лициния Лукулла (Арр. Iber., 55, 232; 59, 247: в земли турдетан; у Флора (I, 33, 11 = II, 17, 11); в связи со всем этим и борьбой с лузитанами говорится лишь о победе над тур дулами, которые к тому же упоминаются у него перед ваккеями). На сей раз активность лузитанских отрядов не ослабела даже зимой. Узнав об их нападении на область турдетан, Лукулл сразу отправил туда с войсками «своих лучших командиров», вероятно, и Сципиона Эмилиана. Операция прошла успешно, враги потеряли 4000 человек убитыми (Арр. Iber., 59, 247). Другие отряды лузитан пересекли Гибралтарский пролив неподалеку от Гадеса (ср. 57, 240). Лукулл настиг их, видимо, еще на испанском побережье. В бою римляне убили 1500 лузитан, остатки же – очевидно, весьма значительное число – бежали на какой-то холм и там сдались, после того как Лукулл окружил это место рвом. При этом он взял в плен «бесчисленное множество людей», которых, очевидно, продал в рабство (59, 248). После этого он двинулся на север, в Лузитанию, и подверг ее грабежу – вероятно, земли к северу от Тахо (Loc. cit.; согласно 59, 249, Гальба воевал «в другой части» Лузитании, как следует из Орозия (IV, 21, 3), «по эту сторону Тага» (citra Tagum), т. е. к югу от реки.

При этом, судя по более поздним упоминаниям, римляне поступили вопреки данным ими обещаниям[113]113
  У Аппиана (Iber., 61, 256 и 259), где говорится о нарушении римлянами договоров по отношению к лузитанам, наряду с Гальбой дважды упоминается Лукулл. То, что речь идет о нарушении нескольких договоров, вытекает из слов «как часто» (61, 259).


[Закрыть]. По-видимому, они дали окруженным лузитанам определенные гарантии – даже если состоялась формальная deditio, о смысле которой лузитаны не имели точного представления, иначе вряд ли можно понять, как такое большое число воинов так быстро капитулировало. Однако Лукулл не был столь мелочен, как Гальба (Арр. Iber., 60, 255), и поделился добычей со штабом и войском обычным способом, т. е., прежде всего, выручкой от продажи пленных в рабство. Возможно, это явилось одной из причин того, что позднее он в отличие от Гальбы не был привлечен к ответственности. О продлении полномочий им обоим мы ничего не знаем. Оба происшествия вполне укладываются в отрезок времени до прибытия преемника, поскольку климат в Дальней Испании позволяет вести боевые действия дольше, чем в Кельтиберии (Лукулл начал операции уже во время зимовки: Арр. Iber., 59, 247). Если иметь в виду, какое смятение в Риме вызывали мероприятия Лукулла и что Гальба после возвращения в Италию оказался под судом (о чем еще пойдет речь), едва ли можно предполагать, что действия Лукулла и поражение Гальбы в 151 г. остались неизвестными в Риме или побудили к продлению их полномочий^{138}.[114]114
  К тому же вопрос Цицерона к Аттику (XII, 5, 3): «И посмотри, прошу, о Луции Либоне – о том, который [участвовал в процессе] Сервия Гальбы, был плебейским трибуном при консулах Цензорине и Манилии (т. е. 149 г.) или Тите Квинкции и Мании Ацилии?» (т. е. 150 г.) (пер. В. О. Горенштейна), явно предполагает, что Гальба, по мнению Цицерона, находился в Риме в 150 г. По мнению Ф. Мюнцера, причиной сомнений Цицерона стало то, что в рамках 149 г. уместилось столько событий – не только состоялся процесс Гальбы, но Катон также успел его подвергнуть литературной обработке и включить в свои «Начала» в том самом году, когда он умер (Munzer F. Scribonius // RE. 2. Reihe. Hbbd. 4.1923. Sp. 881). Пророгация означала бы отсутствие Гальбы в Риме вплоть до 149 г.


[Закрыть]

§ 13. Вероломство Гальбы по отношению к лузитанам

В 150 г. Гальба начал свой поход[115]115
  Сообщение Аппиана (Iber., 59, 249—60, 255) довольно подробно. В связи с тем что сомнительность поведения Гальбы и методы его защиты сильно волновали римскую общественность, несмотря на предстоящую войну с Карфагеном, дошедшая до нас на сей счет через Аппиана традиция необычайно содержательна. Хотя Аппиан весьма подробно описывает сам поход и лишь кратко сообщает о процессе, с ним связаны очень многие упоминания. Умалчивают о процессе из основных источников только Орозий (IV, 21, 10) и Валерий Максим (IX, 6, 2). Богата интереснейшими подробностями периоха Ливия, где процесс Гальбы является главной темой повествования. Ливии должен был чрезвычайно основательно, со всеми «за» и «против» изложить этот сюжет. Сведения, встречающиеся у Цицерона (De orat., I, 227—228; Brut., 89—90) и в другом фрагменте Валерия Максима (VIII, 1, abs. 2), не так много говорят о событиях в Испании, поскольку основное внимание там сосредоточено на miseratio.


[Закрыть] маршем из Конисторгиса на север в область лузитан к югу от Тага, которую он опустошил (Арр. Iber., 59, 249; Oros., IV, 21, 10; vastare: Ep. Oxyrh. 48, Z. 83; diripere: Nep. Cato, 3,4; Ps.-Ascon., p. 203 St.). Там жили те же лузитаны, с кем два года назад вел войну Атилий и с кем он заключил договор (Арр. Iber., 59, 249). Им надоела бесконечная война, и они попытались мирным путем избавиться от своей главной беды – перенаселения (59, 249—250). Они направили послов к Гальбе, которые должны были добиться соглашения с римлянами. При этом они, по-видимому, сами заговорили о нарушении ими договора, соблюдения которого хотели теперь достичь. Гальба притворился, будто на него произвели впечатление извинения лузитан, совершавших разбойничьи набеги исключительно из-за бедности, и предложил им плодородные земли для поселения, чтобы предотвратить подобные случаи в дальнейшем (Loc. cit.; у Орозия (IV, 21, 10) и Валерия Максима (IX, 6, 2) в сходных выражениях говорится, что он уверял, будто хочет сделать так для их же пользы). На этих условиях, причем собиравшиеся переселяться лузитанские племена должны были разделиться на три части, был заключен договор (Арр. Iber., 59, 249—250; у Валерия Максима (IX, 6, 2) говорится о трех лузитанских племенах; согласно свидетельству Цицерона (Brut., 89), Гальба отрицал, что имел место договор, как, очевидно, предполагали современники). Лузитаны оставили места, где они жили прежде, и отправились туда, куда велел Гальба. Там он разделил их и указал места, где они должны были ждать, пока он не явится, чтобы расселить их (Арр. Iber., 60, 251). Гальба, с самого начала явно стремившийся обмануть лузитан, подвел войско к одной из трех групп. Лузитаны, очевидно, полностью доверяли римскому военачальнику, коль скоро ему удалось уговорить их сложить оружие. Как только они сделали это, Гальба приказал своим солдатам окружить их и взять в плен (Oros., IV, 21, 10; по Аппиану (Iber., 60, 252), он окружил их рвом, что выглядит малоправдоподобно, и является, по-видимому, лишь неудачным повторением сказанного в 59, 248 о Лукулле). Солдаты Гальбы напали на изумленных лузитан, возносивших жалобы богам, и убили многих из них^{139}.[116]116
  «Все» – характерное преувеличение, которое позволяет себе писатель, обходящий молчанием дальнейшую судьбу подвергшихся нападению лузитан. Правда, упомянув о Вириате и его отрядах, Аппиан тем самым скорректировал это сообщение (60, 255; 61, 259). Благодаря оставшимся в живых стал возможен позднее процесс Гальбы (Liv., per. 49). В целом об этом см.: Liv., per. 49; Cic. Brut., 89; Val. Max., VIII, 1, abs. 2.


[Закрыть]

Таким же образом Гальба напал на вторую и третью группы (60, 253). Эти события, надо полагать, произошли одно за другим достаточно быстро, и остальные группы лузитан уже кое-что услышали о судьбе плененных, тем более что некоторым из них удалось ускользнуть (60, 254; 61, 256 и 259). О числе подвергшихся нападению точно неизвестно. Видимо, в целом оно составляло 30 000 человек, из которых 8000 погибли[117]117
  Val. Max., IX, 6, 2: 8000 в целом; Suet. Galba, 3, 2: 30 000 убитых, что Ф. Мюнцер справедливо считает преувеличением (Мüпzer F. Sulpicius (58). Sp. 762). Возможно, обе цифры следует понимать в указанном смысле.


[Закрыть]. Остальных Гальба продал в рабство (Val. Max., IX, 6, 2), по меньшей мере часть из них – в Галлию (Liv., per. 49). Как командующему ему надлежало принять решение о разделе добычи^{140}. Несмотря на то что он и без того был богатейшим человеком в Риме (Арр. Iber., 60, 255), Гальба присвоил большую часть добычи, а офицерам и солдатам отдал лишь меньшую, что, несомненно, было очень неразумно^{141}.[118]118
  Чего требовал добрый обычай, показывает поведение Муммия в 153 г., см. выше, § 3. Впрочем, основную часть добычи должна была составить выручка от продажи пленных в рабство. В связи с разделом добычи ср. жалобы трибунов в адрес консулов 219 г., прежде всего, Марка Ливия Салинатора: Frontin., IV, 1, 45; Liv., XXII, 35, 3.


[Закрыть]

§ 14. «Процесс» Гальбы

Мы не знаем точно, но вполне можем предположить, что именно скупость Гальбы стала одной из причин разбирательства в 149 г., начавшегося по его возвращении в Рим, которое состоялось, по-видимому, в 150 г.^{142},[119]119
  Гальба, разумеется, должен был очень хорошо знать, как сильно раздражало подобное поведение: Liv., XLV, 35—39. Однако его жадность (см.: Арр. Iber., 60, 255; Val. Max., VI, 4, 2) взяла на верх над доводами разума, несмотря на весь его интеллект (Cic. De orat., I, 239—240; Brut., 82, 86—88).


[Закрыть] Положение Гальбы в Риме давно уже было достаточно шатким. Как выдающийся оратор, отличавшийся неукротимой энергией, он привлекал к себе внимание, которое мало отличалось от страха[120]120
  Cic. Brut., 86—88; Консул 202 г. Марк Сервилий Гемин в своей речи против Гальбы в 167 г. очень метко выразился на его счет: «Он только и умеет, что говорить, да и то все желчь и яд (ille nihil praeterquam loqui, et id ipse maledice ac maligne, didicit)» (Liv., XLV, 39, 16. – Пер. О. Л. Левинской).


[Закрыть]. Его ненавидели за невероятную жадность (Арр. Iber., 60, 255). Возможно, ему завидовали за его блестящие ораторские дарования; он пережил в своей жизни как успехи, так и тяжелые неудачи[121]121
  Оценка, данная ему Цицероном (Brut., 82), демонстрирует его возможности, дававшие ему преимущество над другими (ср.: De orat., I, 239-240).


[Закрыть]. Как и всякий римский политик, Гальба был втянут в отношения amicitiae (дружбы) и inimicitiae (вражды). Его другом называют Квинта Фульвия Нобилиора (Liv., per. 49), как его злейших врагов мы знаем Катона Старшего^{143} и менее известного Луция Корнелия Цетега (Liv., per. 49)^{144}. И вот теперь своим поведением Гальба дал недругам отличную возможность сокрушить его. Возможно, что инициатива исходила от членов его штаба (в таком случае получается полная аналогия с поведением Гальбы в отношении Эмилия Павла: Liv., XLV, 35—39). О какой-либо активности со стороны испанцев говорить, видимо, не приходится^{145}. Толчок делу дал либо сенат как таковой^{146}, либо группа сенаторов. Народный трибун Луций Скрибоний Либон^{147},[122]122
  Год теперь точно установлен благодаря оксиринхской эпитоме (49, Z. 98-100).


[Закрыть] выступил с ходатайством в народном собрании, на основании которого должно было начаться расследование (quaestio) поведения Гальбы, а проданным в рабство лузитанам возвращена свобода (Liv., per. 49; Cic. De orat., I, 227). Хотя принятие этой рогации формально еще не означало осуждения Гальбы, но оно, конечно, представляло собой серьезную преюдицию^{148}. Поэтому Гальба решительно воспротивился принятию законопроекта. В итоге возникло впечатление, что речь идет о процессе против него, который может закончиться осуждением или оправданием (так у поздних авторов: Auct. de vir. ill., 47, 4; Gell., I, 12, 17; Ep. Oxyrh. 49, Z. 98-100; Ps.-Ascon., p. 203 St.; Plut. Cato Maior, 15, 5; Tac. Ann., Ill, 66, 1).

Промульгация, очевидно, последовала вскоре на многочисленных сходках (contiones)[123]123
  Ход дебатов во многом поддается реконструкции. Ко времени Ливия еще сохранилось три речи Гальбы по данному поводу (Liv., per. 49), о еще существующих речах Гальбы говорит Цицерон (Brut., 82; 295). Мы располагаем фрагментами одной речи Катона – ORF², 196-199 из Авла Геллия (XIII, 25, 15; I, 12, 17), Цицерона (Brut., 89-90; De orat., I, 228), Фронтона (Ер. ad M. Caes., Ill, 20, p. 57 N.). Катон включил речи в свои «Начала» (Origines) (Cic. Brut., 89; Liv., per. 49). Тексты речей Либона существовали еще во времена Цицерона (Cic. Brut., 90). Отрывки спора (altercatio) между ним и Гальбой сохранил для нас Цицерон (De orat., II, 263).


[Закрыть], на которых она обосновывалась всеми возможными способами – как аргументами по существу, так и личными выпадами. Прежде всего, это было противостояние Гальбы и Либона, каждый из которых, по-видимому, неоднократно брал слово (Liv., per. 49: две речи Гальбы против Либона). Имели место и речи, и публичные препирательства, причем Гальба обвинял Либона в нарушении супружеской верности (Cic. De orat., II, 263). Тогда на сцене появились новые люди. Луций Корнелий Цетег рассказал о событиях в Испании (Liv., per. 49). В ответ Гальба выдвинул собственную версию произошедшего там. В этой речи Гальба признал, что приказал своим воинам перебить лузитан, находившихся поблизости. Однако это произошло потому, что лузитаны притворяясь будто желают мира, на деле собирались совершить нападение на его войско. Он догадался об их агрессивных намерениях, видя, что враги, согласно принятому у них обычаю, принесли в жертву лошадь и человека (Liv., per. 49; Gell., I, 12, 17, речь Катона; с ней перекликаются слова Аппиана: «Вероломство покарав вероломством»)[124]124
  Подобные жертвоприношения действительно были в обычае у лузитан: Strabo, III, 3, 6, p. 154; ср.: Cichorius К. Römische Studien. S. 9—10. Несмотря на это, Гальба, бесспорно, лгал, как считает и Г. Де Санктис (De Sanctis С. Storia dei Romani. Vol. IV. Pt. 1. P. 481– 482); к тому же позднее он не захотел полностью признаться.


[Закрыть]. Можно не сомневаться, что в этой связи Гальба припомнил нарушение лузитанами договора с Атилием, чтобы обосновать свой тезис. Поэтому у своих слушателей в Риме он поначалу явно снискал доверие. Впечатление, которое оставила эта речь Гальбы, а также, видимо, и другого оратора, который, кажется, выступил в тот момент в его поддержку (Катон у Авла Геллия (I, 12, 17), говорит о враждебной группировке – dicunt; Нобилиор, однако, произносил речь позднее – Liv., per. 49), – очевидно сделало необходимым выступление 85-летнего Катона (Cic. Brut., 80). Ему пришлось использовать всю свою gravitas, коль скоро он начал речь словами: «Многое мешало мне прийти сюда – мои возраст, голос, силы, старость, но поистине, когда я думал, что должно обсуждаться такое важное дело…» etc. (Gell., XIII, 12, 15 = ORF², 196. – Пер. Н. Н. Трухиной). Критиковал ли Катон утверждение Гальбы о планах лузитан – вопрос спорный, во всяком случае, он обсуждал вопрос о том, оправданно ли было принятие таких мер (Gell., I, 12, 17 = ORF², 197). В качестве примера он объяснил разницу между желанием и действием и таким образом расставил те же акценты, что и в речи в защиту родосцев в 167 г. (ORF², особ. 166, 168; собрано также у М. Гельцера^{149}). Свои аргументы в пользу войны против Карфагена, излагавшиеся в это же самое время, он строил на примате интересов государства. Доводы же государственно-политического порядка, приводившиеся Гальбой, он, вероятно, разоблачал как предлог для оправдания собственной страсти к наживе. Эта страсть и без того являлась главным пунктом в обвинительной аргументации Катона.

На речь Катона Гальба отвечал дополнительно. Потом говорил, очевидно, Квинт Фульвий Нобилиор. В своем ответе он, по-видимому, сосредоточился, прежде всего, на личных моментах. Нобилиор стремился представить дело так, будто главной причиной усилий обвинителей является старая вражда (inimicitia) (в качестве примера напрашивается следующий пассаж Ливия: «Кв. Фульвий, которого Катон не раз задевал в сенате, выступил в защиту Гальбы» (Q. Fulvius ei, saepe ab eo in senatu laceratus, respondit pro Galba; ср.: Cic. Div. in Q. Caec, 66). Однако выступление Катона резко изменило настроение народа не в пользу Гальбы. Последний понимал, что обычными ораторскими приемами он теперь уже не сможет добиться успеха, что римляне убеждены в его виновности (Liv., per. 49: «когда увидел, что ему грозит осуждение» – cum se damnari videret; Val. Max., VIII, 1 abs. 2: «поскольку он не мог быть оправдан» – quoniam innocentiae tribui nequierat absolutio). Тогда он первым из римлян прибег к средству, которое, хотя и навлекло на него упреки таких людей, как Катон (Fronto. Ер. ad M. Caes., III, 230, p. 57 N.) и Рутилий Руф (Cic. De orat., I, 227—228), но зато значительно облегчило его положение: он впервые в Риме воззвал к состраданию (miseratio) (образцом этого, кончено, была афинская судебная практика, см.: Aristoph. Vesp., 568—573; Plut., 382—385). Сцену, которую он устроил в день голосования, он начал с признания вины (Val. Max., VIII, 1 abs. 2: «обвиняемый уже не оправдывался (reus pro se iam nihil recusans)», у Цицерона (Brut., 90) справедливо добавлено nihil; это признание вины нельзя смешивать с описываемым у Ливия (per. 49) первоначальным признанием). После этого он вывел обоих своих несовершеннолетних сыновей (Cic. Brut., 90; De orat., I, 228; Liv., per. 49; Ep. Oxyrh. 49, Z. 100; Quintil. Inst, orat., II, 15, 8; Val. Max., VIII, 1, abs. 2) и находившегося еще в нежном возрасте Квинта, сына его недавно скончавшегося родственника Гая Сульпиция Гала, опекуном которого он был (Cic. Brut., 90; De orat., I, 228). На случай своего осуждения Гальба поручал детей заботе и опеке римского народа. Он делал вид, будто должен тут же составить завещание, поскольку в случае его гибели разрушится счастье не только его детей, но и сына Гая Сульпиция Гала. Гальба растрогал народ до слез и добился отклонения рогации Либона (некоторые из наших источников воспринимают это как оправдание: Val. Max., VIII, 1, abs. 2; Fronto. Ep. ad M. Caes., III, 230, p. 57 N). Однако исход голосования показал, что игра Гальбы на жалости сограждан не на всех произвела впечатление. Валерий Максим писал, что «почти никто не подал голоса против него (раепе nullum triste suffragium habuit)» (Val. Max., VIII, 1, abs. 2). В связи с этим над ним тяготело тяжкое обвинение в том, что он так легко отделался благодаря своему богатству (Арр. Iber., 60, 255). Таким образом, подкуп не оказался в центре внимания. Как богатейший человек в Риме, Гальба мог использовать для достижения своей цели самые различные средства, и это его современникам было нелегко понять. Во всяком случае, Катон считал miseratio главной причиной «оправдания»^{150}.[125]125
  У более поздних авторов, и прежде всего Цицерона, которого интересовали риторические моменты, все остальные точки зрения отступали в тень по сравнению с miseratio (Cic. Brut., 90; Quintil. Inst, orat., II, 15, 8; Val. Max., VIII, 1, abs. 2).


[Закрыть] Гальба избежал политической смерти, однако позднее ему, по-видимому, пришлось испытать трудности в карьере (перерыв между претурой и консулатом составил шесть лет; будучи консулом в 144 г., из-за вмешательства Сципиона Эмилиана он не получил, как того хотел, в качестве провинции Дальнюю Испанию: Val. Max., VI, 4, 2)^{151}. Однако то, что он не был скомпрометирован в глазах римского общества, показывает его выступление в защиту публиканов в 138 г., во время которого он заменил Гая Лелия (Cic. Brut., 85—89). Возможно также, что последствием связанного с Гальбой скандала стало учреждение постоянных комиссий (quaestio perpetua) по делам о вымогательствах по предложению народного трибуна Луция Кальпурния Пизона^{152}. Современники явно еще не осознавали того, что Гальба фактически был виновником возобновления лузитанской войны (иначе было бы невозможно его домогательство командования в войне против Вириата: Val. Max., VI, 4, 2). Эту причинную связь древние историки осознали лишь по прошествии времени^{153}. Цицерон как оратор, пожалуй, согласился бы оправдать Гальбу (намек на это см. в «Бруте» (§ 89): «вероломно, как считалось (contra interpositam, ut existimabatur, fidem)»; тем не менее в Div. in Q. Caec, 66: iniuria (несправедливость), что, согласно Псевдо-Асконию (p. 203 St.), относилось к Гальбе). У позднейших авторов даются сплошь и рядом исключительно жесткие оценки: malus (Auct. de vir. ill., 47, 7), perfidia (Suet. Galba, 3, 2; Oros., IV, 21, 10), summa perfidia, crimen (Val. Max., IX, 6, 2), scelus (Oros., IV, 21, 10), короче говоря, народ отказался признать его невиновность, innocentia (Val. Max., VIII, 1, abs. 2).

Известное исключение представляет собой Аппиан. Хотя он дает Гальбе в заключение столь неприязненную характеристику (Iber., 60, 255), что ответственность за сказанное возлагает на свои источники («как говорят»), он не выносит ему за действия по отношению к лузитанам однозначно обвинительного приговора, но усваивает аргумент Гальбы, что тот лишь покарал вероломство вероломством в такой мере, что считает его в общем смысле полководцем. «Подражая, таким образом, варварам, но поступая недостойно римлянина» (Iber., 60, 253). В этом обнаруживается особый римский этос того времени: очевидно, поскольку римляне – господа мира, моральные требования, которые они предъявляют себе, особенно строги. Ясно, что дифференцированный подход придумал не Аппиан. Такой самоанализ восходит, несомненно, к первоисточникам, и здесь, мне думается, не будет ошибкой сказать, что мы видим следы полибиевых воззрений, в том числе и следы суждений, которые высказывали Сципион и его окружение в связи с поведением Гальбы[126]126
  В конечном счете все-таки здесь ощущаются взгляды именно Полибия, поскольку в политическом отношении автор, как бы глядя со стороны, отождествляет себя с римлянами, что к Полибию, несомненно, подходит больше всего.


[Закрыть].