Текст книги "Войны Рима в Испании. 154—133 гг. до н. э."

Автор книги: Гельмут Симон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

§ 8. Переговоры в Риме по поводу Помпеева «мирного договора»

Часть описанных событий в Дальней Испании и связанных с ними событий в Риме произошла еще до весны 139 г. и тем самым до переговоров, которые начались в Риме по поводу мирного договора Помпея с нумантинцами. Это, с одной стороны, трудности, связанные с отъездом Квинта Цепиона в его провинцию (Ер. Oxyrh. 54, Z. 182—184) и предположительно принятие закона, запрещавшего два воинских набора в течение одного года (Ер. Oxyrh. 54, Z. 177—178), заключение Фабием Сервилианом мира с Вириатом и его утверждение народным собранием (Арр. Iber., 69, 293—295; Liv., per. 54; Ер. Oxyrh. 54, Z. 185-186; DiocL, XXXIII, 1, 4; Charax, fr. 27). С другой стороны – решение возобновить войну с лузитанами, принятое по настоянию Цепиона (Арр. Iber., 70, 296—298). Все это образует фон для переговоров, во время которых последние решения, направленные против Вириата, продемонстрировали ужесточение политики римлян. Большинство сената открыто отвергло умеренную политику по отношению к врагам в Испании[255]255
  Возможно, отражением этой позиции, прослеживавшейся, естественно, и в историографии, является высказывание Цицерона: «Войну с кельтиберами мы вели как войну с неприятелями, за выживание, а не ради господства» (Cic. De off., I, 38).


[Закрыть]. С этой позицией сената и, естественно, с жестокой враждой различных влиятельных лиц, о которых мы уже говорили, должен был считаться Помпеи, и это во многом определило его поведение.

После прибытия Помпея и нумантинцев в Рим был созван сенат, перед которым обе стороны изложили свои позиции. Это заседание сената вел, по-видимому, Гней Кальпурний Пизон, к ведению которого, вероятно, относились дела в Италии. Нумантинцы снова объяснили, что заключили договор с Помпеем, а тот категорически отрицал это, причем он утверждал, что речь шла о deditio, которую теперь нумантинцы не хотят признавать[256]256
  App. Iber., 79, 344: нумантинцы и Помпеи противоречили друг другу; то, что он отрицал факт заключения договора, засвидетельствовано Цицероном (De fin., II, 54) и косвенно Веллеем Патеркулом (II, 1, 5).


[Закрыть]. Сомнительно, смог ли Помпеи убедить кого-либо из сенаторов в том, что он говорит правду[257]257
  В пользу этого единодушно свидетельствует римская традиция о постыдности договора, чего не могло говориться о deditio: infame foedus (Oros., V, 4, 21); pax ignobilis (Eutrop., IV, 17, 1), turpissima foedera (Veil. Pat., II, 1, 4).


[Закрыть]. Скорее стоял вопрос о том, найдет ли Помпеи достаточное число сторонников, которые согласятся с его аргументацией (вопрос о его популярности см. выше, гл. III, § 2). Возможность принятия договора (не важно, с какими последствиями для Помпея), насколько мы видим, даже не ставилась на обсуждение. Многочисленные противники homo novus'a в самых резких выражениях высказывались о «в высшей степени» позорном, по их мнению, договоре[258]258
  Различные выражения возмущения, вероятно, восходят к тому времени.


[Закрыть], который был заключен без согласия сената. Поэтому они предлагали расторгнуть договор и выдать Помпея нумантинцам (Cic. De off., III, 109). Весь этот спор, равно как и позднейшие дебаты по поводу Манцинова договора, демонстрируют единство мнений по двум пунктам, хотя противоположная точка зрения, основывавшаяся на соображениях совести, все же давала себя знать[259]259
  Следы подобных сомнений мы видим у Ливия (IX, 11, 13) в связи с Кавдинским договором: «И они (те, кто был выдан самнитам. – Г. С.) возвратились невредимы из-под Кавдия в римский лагерь, наверняка освободив себя, а может быть, и государство от клятвенных обещаний (et illi quidem, forsitan et publica, sua certe liberata fide ab Caudio in castra Romana inviolati redierunt)» (пер. H. В. Брагинской). В том же смысле надо понимать и аргумент Манцина: «Поскольку, сказал Манцин, и эта война, которую римляне решили вести вопреки договору, заключенному Помпеем, идет столь неудачно» (Арр. Iber., 83, 359).


[Закрыть]. Во-первых, договоры, заключенные полководцами, нуждались в признании сената, чтобы обрести правовую силу^{278}, – для партнеров Рима по соглашению обстоятельство крайне невыгодное. Во-вторых, по отношению к ним непризнание заключенного договора означало его нарушение, которое, однако, могло быть искуплено выдачей римской стороной врагам лица, заключившего договор (это имеет решающее значение)^{279}. Помпеи ожесточенно защищался от упреков и требований своих врагов (Cic. De off., III, 28), поскольку речь шла о его политическом существовании, даже о жизни и смерти. Уже защитительная речь Помпея содержала упреки в адрес его предшественника Метелла^{280}.[260]260
  Ср.: «Когда, однако, неудачу стали извинять тем, что его предшественник Метелл из личной ненависти передал ему войско в дурном состоянии, ликвидировал запасы продовольствия и уничтожил военные материалы, то… Аппиан (Iber., 76, 325) заклеймил это как бесстыжие выдумки» (Miltner F. Pompeius. Sp. 2056). Как мне кажется, эти известия имеют источником защитительную речь Помпея, который пытался объяснить свои неудачи ссылкой на дурное состояние войска. Это тем более вероятно, что Манцин со своей стороны бросал упреки в адрес Помпея (Арр. Iber., 83, 359). Какую функцию имело это сообщение в источнике Валерия Максима, мы, к сожалению, не знаем. Тем не менее Ливии, по-видимому, считает причиной неудачного хода кампании слабость армии Помпея, ср. Liv., per. 54: «Кв. Помпеи заключил мир из-за своей слабости (Q. Pompeius… pacem ab infirmitate fecit)» (рукопись NP; в издании Россбаха: pacem a populo R. Infirmatam fecit. [Это чтение принято и в русском переводе периох Ливия М. Л. Гаспаровым: «Кв. Помпеи… заключил мир, поколебленный было римским народом». – Примеч. перев.] Толкование важнейших рукописей должно быть, на мой взгляд, безусловно сохранено).


[Закрыть] На последнем этапе своей кампании Помпеи фактически располагал лишь войском из новобранцев (Арр. Iber., 78, 334). Причины этого, я полагаю, мы можем узнать. Оказавшись в столь опасном положении, Помпеи не побоялся представить замену войск как происки врагов.

Что же касается нумантинцев, то сенат постановил продолжить войну. Если при этом сенат хотел сохранить хоть какую-то видимость права, которая была так важна для римлян[261]261
  Ср.: «Но для общины, каковой была римская, где формально господство правового порядка целиком и полностью основывалось на тезисе о том, что община может поступать несправедливо, но никогда не делает этого, сакросанктный закон, по сути, неотменим» (Mommsen Th. Römisches Staatsrecht. Bd. III. S. 362).


[Закрыть], то он мог добиться этого лишь одновременной выдачей Помпея. В этом решении, бесспорно, отразилось, с одной стороны высокомерное стремление римлян уничтожить врага, а с другой – намерение свалить ненавистного выскочку, проникшего в ряды нобилитета. Тем не менее нумантинцы не слишком пострадали от римского крючкотворства, хотя и заплатили значительную контрибуцию (Diod., XXXIII, 16, 1; Арр. Iber., 79, 341-342), о возвращении которой не шло и речи. Что же до военной ситуации, то она вряд ли изменилась в худшую для них сторону.

Очевидно, законопроект (rogatio), согласно которому Помпея надлежало выдать нумантинцам, был предложен народу по инициативе большинства сената[262]262
  Cic. De off., III, 109; В. Друман и Ф. Мильтнер предполагают – на мой взгляд, необоснованно, – что предложение о выдаче Помпея не было удовлетворено уже сенатом (Drumann W., Croebe P. Geschichte Roms… Bd. IV. S. 315; MiltnerF. Pompeius. Sp. 2057).


[Закрыть]. Но вновь дала знать о себе популярность Помпея (Veil. Pat., II, 1, 5). Отчасти он мог вызвать у народа доверие к своей версии событий, отчасти же сработали личные моменты, обеспечившие ему благосклонность народа, когда он обращался к нему с просьбами (Cic. De off., III, 109). Поэтому при голосовании Помпеи, «хитрый злодей» (callidus improbus) (Cic. De fin., II, 54), одержал победу. Законопроект был отклонен (Cic. De off., III, 109). Для нумантинцев же (Claud. Quadrig., fr. 73 HRR; Dio Cass., XXIII, 79, 3), да и для нас тоже, моральная вина осталась на римлянах, и речь о ней еще пойдет в эти годы (Арр. Iber., 83, 359). Она равным образом ложится и на сенат, поскольку мы не можем одобрить римский принцип расторжения договора при одновременной выдаче лица, его заключившего, и на суверенный народ, который вдобавок одобрил решение «предварительной инстанции» – видимо, в основном по личным причинам[263]263
  Т. Моммзен, который определенно одобряет расторжение Кавдинского договора в том виде, в каком это описано у Ливия, в случае с Помпеем обвиняет сенат в несправедливости: «Таким образом, вероломство Помпея получило государственную санкцию» (Моммзен Т. История Рима. Т. И. СПб., 1994. С. 15).


[Закрыть].

Враги Помпея, однако, не успокоились. В 138 г. до н. э. против него был начат процесс о вымогательстве[264]264
  Подлинные причины неизвестны, ср.: Miltner F. Pompeius. Sp. 2057.


[Закрыть], на котором свидетелями обвинения выступили две пары сиятельных братьев – Квинт и Луций Метеллы и Гней и Квинт Цепионы. Но и из этой схватки Помпеи вышел победителем (Cic. Pro Font., 23; Val. Max., VIII, 5, 1). В 137 г. вновь встал вопрос о его поведении в Испании в связи с Манциновым договором. Вновь Помпеи ощутил на себе вражду широких сенатских кругов. Однако сенат решил более не возвращаться к его делу как к уже решенному в свое время (Арр. Iber., 83, 360, см. также ниже гл. IV, § 3). В 136 г. Луций Фурий Фил и Квинт Цецилий Метелл вновь открыто назвали его своим врагом (Val. Max., HI, 7, 5; Dio Cass., XXIII, 83). Однако в это время должен был произойти перелом, ибо уже в 133 г. Кв. Помпеи оказался в числе злейших врагов Тиберия Гракха^{281}.

Глава IV.
138-133 гг.: УСПЕХИ В ЛУЗИТАНИИ.
ПОСЛЕ ПОРАЖЕНИЙ – ПОБЕДА СЦИПИОНА НАД НУМАНЦИЕЙ

§ 1. Неудача Попилия Лената в борьбе с нумантинцами

По-видимому, уже осенью 139 г. Попилий Ленат и нумантинцы в Испании узнали о решении сената возобновить войну. Вероятно, зиму 139—138 гг. после операций против Вириата Попилий провел со своим войском в Новом Карфагене, где на городских воротах, Porta Popillia, сохранилось его имя^{282}.[265]265
  А. Шультен, исходя из этого факта, предполагает, что лагерь Попилия находился в самом городе. Правда, его пребывание там он относит к 138/137 г. (Schulten A. Numantia. Bd. I. München, 1914. S. 361. Anm. 5).


[Закрыть] Победителями на консульских выборах на 138 г. оказались Публий Корнелий Сципион Назика Серапион^{283} и Децим Юний Брут^{284}. Последний, как уже упоминалось, получил в качестве провинции Дальнюю Испанию. Вне сомнения, известие о смерти Вириата не достигло Рима к моменту консульских выборов и распределения провинций, и вторичное вручение консулу командования в дальней провинции, по всей вероятности, основывалось на уверенности в том, что там необходимо продолжать войну против Вириата. Однако ко времени рекрутского набора 138 г. о смерти Вириата, бесспорно, стало известно[266]266
  Первое известие об этом Оксиринхская эпитома Ливия (55, Z. 201—202) относит уже ко времени отклонения ходатайства убийц Вириата.


[Закрыть].

Война против лузитан, соответственно, приобрела совершенно иной характер, и отчасти именно этим объясняется та ожесточенная борьба, которой сопровождался набор этого года (Ер. Oxyrh. 55, Z. 202-205; Cic. De leg., Ill, 20). При этом консулы встретили поддержку у народных трибунов, когда начали процесс против дезертира, бежавшего из войска в Испании. В назидание прочим дезертиры были проданы в рабство[267]267
  Ливии называет дезертира Гаем Матиеном (per. 55; см. также: Ер. Oxyrh. 55, Z. 207-209; Frontin., IV, 1, 20).


[Закрыть]. До отбытия Брута во всех случаях исполнения должностных обязанностей консулов в Риме, о которых мы знаем[268]268
  Воинский набор, столкновение с народными трибунами, наказание дезертиров, расследование дела об убийстве в Сильском лесу: Cic. Brut., 85-88.


[Закрыть], они действовали совместно. Таким образом, их взаимоотношения, по-видимому, были дружественными, равно как и отношения Децима Брута со Сципионом Эмилианом[269]269
  Ф. Мюнцер предполагает, что упомянутая у Феста речь Сципиона «Об империи Децима Брута» (De imperio D. Bruti) (ORF², fr. 27) являла собой рекомендацию необычного дополнительного продления его командования (Münzer F. Iunius. Sp. 1022).


[Закрыть]. В этих условиях Брут был обязан получением командования доброму согласию со своим коллегой. Одновременно сенат решил продлить полномочия Попилию Ленату, при этом, видимо, сыграло свою роль то обстоятельство, что в год его консульства дебаты по поводу Помпеева договора обрекли Попилия Лената на бездействие. Вероятно, этому способствовало постепенное усиление позиций Фульвиев, с которыми Попилии за десять лет до того вступили в союз (см. выше, с. 179). На втором году командования Попилий не смог добиться успеха. Он расположился перед Нуманцией и долгое время стоял перед ней. Нумантинцы столь долго не вступали в бой, что Попилий, наконец, решился на штурм города. Он слишком поздно понял, в чем состоял замысел противника. Римляне были атакованы нумантинцами во время вылазки. Он потерпел тяжелое поражение и вынужден был со своим войском отойти[270]270
  Детальный рассказ см. у Фронтина III, 17, 9: «Осажденные нумантинцы не выстраивались в боевой порядок даже перед валом и так упорно отсиживались, что Попилий Ленат решился начать штурм го-рода при помощи лестниц. Затем он заподозрил засаду, ибо даже и тут не было оказано сопротивления, и отозвал своих; нумантинцы совершили вылазку и напали на врагов, когда они были обращены к ним спиной и спускались». – Пер. А. Б. Рановича; в целом о поражении см.: Liv., per. 55; Ер. Oxyrh. 55, Z. 212 (со значительными дополнениями). К этим же событиям относится, по-видимому, фрагмент Луцилия (621М): «славь победу Сципиона, осуди Попилия! (percrepa pugnam Popili, facta Corneli cane)». Таково правильное, на мой взгляд, мнение А. Шультена (Schulten A. Numantia. Bd. I. S. 361. Anm. 4) вопреки точке зрения К. Цикориуса (Cichorius К. Unter– suchungen zu Lucilius. Berlin, 1908. S. 31).


[Закрыть]. В это же время состоялась экспедиция против лузонов, племени, обитавшего в Ближней Кельтиберии^{285}, которая также не имела успеха^{286}.[271]271
  Напрашивающееся предположение о том, что Аппиан здесь путает лузитан и лузонов, а потому ведет речь о событиях, относящихся к переговорам с Вириатом в 139 г. (так у А. Шультена в работе: Schulten A. Polybius und Posidonius uber Iberien und iberischen Kriege // Hermes. Bd. 46. 1911. S. 602, иначе см.: Schulten A. Numantia. Bd. I. S. 362), нужно, по-видимому, все же отклонить (см. выше, с. 182). Не говоря уже о том, что Аппиан пишет о лузонах как о соседях нумантинцев, налицо хронологическое несовпадение: переговоры с Вириатом проходили самое позднее в 139 г., тогда как экспедиция против лузонов состоялась лишь в 138 г., как то, кажется, вытекает из рассказа Аппиана (Iber., 79, 345). К тому же сходство этих этнонимов у Аппиана не так уж велико: Λούσονες и Λυασιτανοί.


[Закрыть] О том, где армия Попилия провела зиму, неизвестно. Весной 137 г., когда последний, видимо, вновь вел войско на Нуманцию, он передал армию своему преемнику Гаю Гостилию Манцину (Oros., V, 4, 20).

§ 2. Катастрофа Гая Гостилия Манцина под Нуманцией

На консульских выборах на 137 г. победу одержали Марк Эмилий Лепид Порцина<sup>{287},[272]272
  В борьбе вокруг закона о тайном голосовании (lex tabellaria) Лепид и Сципион Эмилиан занимали враждебные друг другу позиции; ср.: Cic. Brut., 97.


[Закрыть]</sup> и Гай Гостилий Манцин^{288}, из которых первый был сыном великого понтифика и принцепса сената Марка Эмилия Лепида, цензора 179 г., второй – Авла Гостилия Манцина, консула 170 г. К этому десятилетию восходит вновь засвидетельствованный фастами союз двух родов. Кроме того, к этому же кругу принадлежали Клавдии Пульхры и Фульвии, а также находившийся в Испании консул предыдущего года Децим Юний Брут, который к тому же был родственником Эмилия Лепида^{289}. В результате распределения провинций Манцин стал преемником Марка Попилия Лената в Ближней Испании, где тот находился уже два года (Арр. Iber., 79, 345), тогда как Эмилий остался в Италии. Брут сохранил за собою командование в Дальней Испании, откуда уже достигли Рима первые известия о его победах (об операциях последнего речь пойдет ниже). Эмилий Лепид позднее продемонстрировал, какое значение он придавал получению военного командования (Арр. Iber., 80, 349). Поэтому можно предполагать, что Манцин получил соответствующие полномочия по жребию. Тиберий Гракх – также по жребию – был назначен его квестором^{290}.

Манцин немедленно направился к театру боевых действий, явно не проведя нового воинского набора. В связи с его отбытием источники сообщают о зловещих предзнаменованиях (Liv., per. 55; Obseq., 24; Oros., V, 4, 19; Auct. de vir. ill., 59, 1; Val. Max., I, 6, 7; Min. Fel., 26, 3), которые, однако, никак не повлияли на поведение консула. Само собой разумеется, для предотвращения угрозы были совершены соответствующие обряды (Oros., V, 4, 19; Min. Fel., 26, 3). Во время ауспиций разлетелись птицы, по поведению которых угадывалась воля богов, и их не удалось вернуть обратно^{291}.[273]273
  Обсеквент сообщает и о других предзнаменованиях, имевших место в этом году.


[Закрыть] Предзнаменования продолжались и во время путешествия Манцина. Консул проделал первую часть пути до portus Herculi по суше (Obseq., 24), как и его квестор, ехавший через Этрурию (Plut. Tib. Gr., 8, 4 = С. Sempr. Gr., fr. 2 HRR), и хотел там сесть на корабль, направляющийся в Испанию. Голос: «Останься, Манцин (mane, Mancine)» (Liv., per. 55; Obseq., 24; Val. Max., I, 6, 7) побудил его вернуться в Геную и только там взойти на борт корабля (Obseq., 24; Val. Max., I, 6, 7). В том же месте произошел инцидент, о котором вспомнили позднее: на корабле была обнаружена змея, поймать которую не удалось (Obseq., 24; Val. Max., I, 6, 7).

В Испании неподалеку от Нуманции Попилий передал войско своему преемнику[274]274
  Auct. de vir. ill., 59, 1: «Сначала он решил поднять дисциплину в войске, принятом им от Помпея (exercitum Pompei acceptum prius corrigere decrevit)» (пер. В. С. Соколова) – ср.: Schulten A. Numantia. Bd. I. S. 361. Anm. 7. Кроме того, имя Помпея упоминается в связи с низкой дисциплиной армии в высказывании Манцина, когда он возлагал всю вину на Помпея (Арр. Iber., 83, 359). Однако то, что Манцин поначалу действительно намеревался улучшить дисциплину, судя по прочей традиции, неправдоподобно и вымышленно с целью увязать с фактами последующий анекдот (Auct. de vir. ill., 59, 1—4: Манцин с войском отправился для поднятия дисциплины «…в пустынное место. Но случайно в тот день нумантинцы, согласно своему обычаю, торжественно праздновали браки своих дочерей. И так как у одной особенно красивой девушки было два жениха, отец ее поставил условие, что она выйдет замуж за того, кто принесет правую руку, отрубленную у врага. Юноши, выступившие с этою целью, узнают об уходе римлян – столь поспешном, что он напоминал бегство. Они сообщают об этом своим. Те сейчас же с четырьмя тысячами воинов истребили двадцать тысяч римлян». – Пер. В. С. Соколова).


[Закрыть]. Манцин, видимо, без промедления возобновил войну с нумантинцами, которая в последние годы приносила римлянам одни лишь неудачи, несмотря на то, что войско находилось явно не в лучшем состоянии^{292}. И нумантинцы, располагавшие на тот момент лишь 4000 боеспособных мужчин, что было во много раз меньше численности римской армии^{293}, вновь показали себя. Положение римского войска было опасным, оно понесло тяжелые потери^{294}, когда распространился ложный слух о том, что нумантинцы получили подкрепления от кантабров и ваккеев (Арр. Iber., 80, 346). Поэтому Манцин решил отделаться от врага. Ночью, находясь в лагере, он не зажигал огней (видимо, чтобы обмануть нумантинцев) и затем еще в темноте покинул его^{295}.[275]275
  Гасить огонь в лагере, несмотря на присутствие в нем войск или, наоборот, оставлять его зажженным даже после ухода солдат – часто использовавшийся прием обмана противника.


[Закрыть] Когда враги обнаружили уход римлян, они тотчас заняли покинутый лагерь (ср.: Liv., per. 55), а часть их сразу начала преследование. Уже вечером нумантинцы настигли римлян, и римский арьергард в новом бою понес серьезные потери. Манцин искал спасения в старом лагере, оставшемся от Нобилиора со 153 г., удаленном всего на 8 км от Нуманции. У него не было времени, чтобы позаботиться о нуждах войска или привести в должное состояние обветшавшие укрепления[276]276
  Согласно Аппиану (Iber., 80, 346—347) и Плутарху (Tib. Gr., 5, 3), с учетом Клавдия Квадригария (fr. 75 HRR): «…отступая, вчера вечером он наткнулся на нумантинцев (heri recedens vesperi Numantinis incidit)». Толкование фрагмента, конечно, остается спорным.


[Закрыть]. На следующий день нумантинцы окружили римское войско и угрожали немедленно нанести удар, что в условиях неблагоприятного расположения римлян и деморализации их армии означало бы полное уничтожение (Flor., I, 34, 6 = II, 18, 4; Арр. Iber., 80, 347). Они поставили консула перед выбором: или продолжать борьбу, или капитулировать. Последний, равно как и его войско, считал положение настолько тяжелым, что решился на капитуляцию[277]277
  О совершенно безвыходном положении сообщают: Liv., per. 55; Oros., V, 4, 20; Flor., I, 34, 5-6; Plut. Tib. Gr., 5, 3. Топографические комментарии см. у А. Шультена: Schulten A. Numantia. Bd. I. S. 362—363. На мой взгляд, исследователь недостаточно учитывает ясное указание Аппиана на то, что Манцин был окружен в лагере Нобилиора, т. е. на холме Гран Аталайя к востоку от Реньебласа, а не в дефиле, как то имело место при Кавдине.


[Закрыть].

Поэтому Манцин отправил к нумантинцам глашатая, чтобы сообщить о своей готовности пойти на заключение мира. Нумантинцы отвечали на это, что он должен прислать к ним квестора Тиберия Гракха, поскольку они доверяют только ему. Глубокое уважение, которым пользовался Гракх, основывалось на двух причинах: во-первых, он уже успел прославиться во время этой кампании, во-вторых, имя квестора благодаря деяниям его отца в Испании пользовалось хорошей репутацией. Как и в 152 г., кельтиберы вспомнили о справедливом договоре, который заключил с ними Гракх-старший в 178 г. после своей победы и о соблюдении которого он заботился (Plut. Tib. Gr., 5, 3—5; о деятельности Гракха-отца в Испании см. также: Арр. Iber., 43, 175-179; Liv., XL, 47-50; Liv., per. 41; Oros., IV, 20, 32—33). Нумантинцы по опыту контактов с Помпеем, естественно, имели все причины для недоверия. Видимо, в Нуманции даже состоялись переговоры, во время которых враги упрекали римлян в нарушении Помпеева договора[278]278
  Клавдий Квадригарий (fr. 73); ср.: Schulten A. Numantia. Bd. I. S. 363. Anm. 3; видимо, к этим же событиям относится фрагмент Валерия Антиата: «Поскольку они совсем недавно заключили с нами договор (quod novissime nobiscum foedus fecissent)» (fr. 58). Реплика вполне могла принадлежать нумантинцам.


[Закрыть]. Вероятно, Гракху удалось добиться некоторого смягчения суровых условий, выдвинутых нумантинцами (Plut. Tib. Gr., 5, 6). Таким образом, договор был заключен на равных правах (Арр. Iber., 80, 347; ср.: 97, 419). Римское войско получало свободный проход вместе с сопровождавшими его обозными служителями (Plut. Tib. Gr., 5,6), в то время как все имущество и оружие достались нумантинцам (Flor., I, 34, 6 = II, 18, 6; Plut. Tib. Gr., 6, 1). Этот договор спас жизнь 20 000 римских граждан, всего же – 30 000 человек[279]279
  20 000: Plut. Tib. Gr., 5, 6; Auct. de vir. ill., 59, 3; 30 000: Liv., per. 55; эта цифра, как считал А. Шультен (Schulten A. Numantia. Bd. III. S. 39), отражает состояние войска на 140 г. после получения им подкреплений, но до начала новых операций; 40 000 – у Флора (I, 34, 2 = II, 18, 2) и Орозия (V, 7, 3), но у них при этом речь идет не о катастрофе, постигшей Манцина, а о численности римской армии под Нуманцией вообще. Изучение вопроса о том, какие силы использовали римляне в войне против Нуманции, показывает, что цифра в 40 000 преувеличена (Schulten A. Numantia. Bd. III. S. 38—41). To, что речь идет о 4000 врагов, конечно, не случайно (Flor., II, 18, 2; Auct. de vir. ill., 59, 3; Oros., V, 7, 3). Куда ведут подобные акцентировки, показывает Орозий, у которого война длится целые 14 лет – явно ошибочно (Флор правильно пишет об 11 годах), очевидно, по аналогии с 14 годами войны с Вириатом (Oros., V, 4, 14).


[Закрыть]. Политические условия мира (о них источники умалчивают), должно быть, повторяли положения Марцеллова договора, т. е. признание независимости нумантинцев от римлян. Учитывая опыт прошлого, нумантинцы добились скрепления договора клятвой не только со стороны консула, но и его квестора и военных трибунов^{296}. Уход римского войска прошел, очевидно, без эксцессов (проведение его под ярмом является, видимо, позднейшим домыслом: Min. Fel., 26, 3; Eutr., IV, 17, 1 – речь также идет о Помпее; Veget., I, 15).

Сам Тиберий еще раз возвратился в Нуманцию (дальнейшее изложение по: Plut. Tib. Gr., 6). Среди доставшейся нумантинцам добычи оказались отчетные документы о его деятельности в качестве квестора. От получения обратно этих документов зависело, сможет ли он дать безупречный отчет по возвращении в Рим. Несмотря на то что Гракх был всего лишь квестором, он уже принимал участие вместе со своей фамилией в борьбе партий. Он женился на дочери консула 143 г. Аппия Клавдия Пульхра (как раз в 136 г. он был избран цензором), чьей руки добивались многие (Plut. Tib. Gr., 4, 2)^{297}. Сам Тиберий благодаря своему выдающемуся ораторскому таланту привлекал немалое внимание сограждан (ср.: Cic. Brut., 103; Flor., Ill, 14, 2; App. ВС, I, 35; Diod., XXXIV/XXXV, 5). Можно было предвидеть, что он сыграет заметную роль в римской политике. Это же определяло уже и весьма широкий круг друзей и врагов (Cic. De rep., I, 31). Чтобы не дать последним повода для нападок, Тиберий позаботился о возвращении отчетных документов. И нумантинцы любезно удовлетворили его просьбу. Кроме того, они пригласили квестора и сопровождавших его лиц в город, чем поставили Тиберия в затруднительное положение. Чтобы не обидеть нумантинцев, он принял их приглашение, забрал отчетные документы, а в ответ на просьбы взять себе из добычи что захочет, выбрал лишь ладан для общественных жертвоприношений. Кельтиберы отпустили его с добрыми напутствиями.

§ 3. Разрыв Манцинова договора

Сообщение о катастрофе, постигшей римское войско, и заключенном Манцином договоре, произвело неслыханную сенсацию. Ужас и облегчение одновременно охватили всех тех, у кого в Испании находились родственники или друзья. Возмущение царило в сенате, который уже столько лет занимался войной против Нуманции, – положение, как казалось, разрешилось не в пользу Рима^{298}.[280]280
  «Ненависть из-за Нумантинского договора (invidia Numantini foederis)» была направлена против Манцина (Cic. De orat., I, 181) и Тиберия Гракха (Cic. De har. resp., 43; Brut., 103).


[Закрыть] Первой реакцией на происшедшее было отстранение от командования консула, а заодно его квестора и офицеров, которые вместе с ним участвовали в заключении договора. Они были вызваны в Рим для отчета. Командование в Ближней Испании было поручено другому консулу этого года, Эмилию Лепиду (Арр. Iber., 80, 348). Очевидно, уже настала осень, когда он прибыл в Испанию. Вместе же с Манцином в Рим отправилось нумантинское посольство, поскольку договор еще оставался под вопросом (Арр. Iber., 80, 349; Dio Cass., XXIII, 79; Oros., V, 5, 3).

В Риме в связи с испанскими событиями вспыхнули жаркие споры. Их предметом был заключенный без разрешения сената (Cic. De off., III, 109; Арр. Iber., 83, 360) договор и, следовательно, деятельность заключивших его, в случае же расторжения договора вставал вопрос о том, как поступить с последними. Формальные категории при рассмотрении этого вопроса достаточно прояснились в ходе дискуссии по поводу Помпеева договора. На сей раз, однако, ситуация была вполне однозначной, случай – даже более тяжелым. Как собирался Рим разобраться с последствиями катастрофы, в результате которой потерял войско во главе с одним из консулов и спас его только благодаря заключению однозначно невыгодного для римлян договора?

Насколько позволяет судить хронология переговоров в Риме, решающие постановления сената и народного собрания были приняты уже в 136 г., после вступления в должность новых консулов (Cic. De off., III, 109; De rep., III, 28)^{299}. На консульских выборах, которые проводил еще Эмилий Лепид^{300}, высшая государственная должность досталась Луцию Фурию Филу^{301} и Сексту Атилию Серрану^{302}. Из них первый был одним из самых известных сторонников Сципиона Эмилиана[281]281
  Один из главных участников диалога Цицерона «О государстве», например, I, 17.


[Закрыть], другой, насколько можно судить, занимал те же позиции, что и его коллега (Cic. De off., III, 109)[282]282
  По мнению Т. Р. С. Броутона, Атилий командовал флотом при Сципионе во время осады Карфагена, ср.: Арр. Lib., 543 (см.: Broughton Т. R. S. The Magistrates of the Roman Republic. Vol. I. P. 465).


[Закрыть]. Однако поздняя дата принятия решения не доказывает того, что официальные переговоры в сенате могли начаться намного раньше. Прежде всего, речь идет о выяснении обстоятельств. Нумантинские послы, которые прибыли в Рим одновременно с Манцином, были оставлены за пределами померия в храме Беллоны^{303}, чтобы показать им, что вопрос об их статусе (враги или друзья), еще не решен. Однако обычные подарки, полагавшиеся гостям, были им вручены (Dio Cass., XXIII, 79; см. выше, с. 62—64). Манцин и его друзья (кто именно, мы не знаем, но которых если не по личным, то по объективным причинам нужно искать в кругу друзей Тиберия Гракха) прежде уже изложили свою точку зрения. Манцин совершенно не отрицал, что заключил договор (Veil. Pat., II, 1, 5), и требовал от сената его признания. Он не оправдывался, но указывал на два обстоятельства: во-первых, если бы римское войско не капитулировало, оно было бы непременно уничтожено, но благодаря заключению договора спаслось; теперь надо руководствоваться в своих суждениях не нынешним безопасным положением, а помнить об опасности, в которой находились тогда солдаты. Решающее значение имеет не то, что должно было сделать, а то, что возможно (Dio Cass., XXIII, 79, 2; Quintil., VII, 4, 12). Во-вторых, сенат должен учесть, что по условиям договора римляне не потеряли ничего из того, чем владели в Испании до сих пор (Dio Cass., XXIII, 79, 2). Дополнительным аргументом было, видимо, и то, что и предшествующие походы против нумантинцев стоили больших потерь и что добыча в случае победы, которая казалась упущенной, была бы сравнительно небольшой[283]283
  По-видимому, 74-й фрагмент Клавдия Квадригария хорошо вписывается в этот контекст: «Они (друзья Манцина. – Г. С.) вспоминали прежде войну, в которой сами участвовали (qui prior bellum, quod cum his gestum erat, meminissent)».


[Закрыть].

Нумантинцы не раз получали слово в сенате. Во время первого своего выступления они ссылались на договор, который они заключили с Манцином и который наряду с консулом скрепили клятвами его квестор и военные трибуны (Арр. Iber., 83, 359). Послы исходили из общего хода развития отношений между Римом и Нуманцией (Dio Cass., XXIII, 79, 3) и ссылались на то, что отношения эти до 153 г. и затем вновь в период между 151 и 143 гг. были хорошими. Кроме того, они возлагали на римлян ответственность за войну, причиной которой стала несправедливость римлян. На что они намекали, нам неясно, поскольку прежняя традиция ничего подобного не знает. Само собою разумеется, нумантинцы упомянули нарушение Помпеева договора. В заключение они потребовали ратификации Манцинова договора, поскольку свои обязательства, связанные с ним, выполнили, т. е. дали свободный проход римскому войску.

Для тех кругов сената, которые еще раньше требовали лишить Манцина командования и добились этого, было очевидно, что честь Рима не допускает признания договора[284]284
  Этот договор они определяли как «позорнейший» (foedus turpissimus: Oros., V, 4, 20; аналогично у Веллея Патеркула: Veil. Pat., II, 1, 4; II, 90, 3; Val. Max., I, 6, 7); «постыдный» (flagitiosum: Auct. de vir. ill., 64,1; dedecus flagitii: Flor., I, 34, 7 = II, 18, 7); «бесславный мир» (pax ignominiosa: Liv., per. 55; infamis: Eutrop., IV, 17, 1); «позорнейший мир» (αίσχισται σπονδαί: Арр., Iber., 80, 348); «позорный договор» (αισχραι συνθεκαι: 83, 360); «все содеянное было признано страшным позором для римлян» (ή όλη πράξη ώς δεινή καί καταισχύνουσα τήν 'Pώμεν: Plut. Tib. Gr., 7, 1).


[Закрыть] и что его виновника, консула, как и тех, кто участвовал в его заключении, следует выдать врагу. Второе было необходимо, поскольку благодаря этому боги отведут вину за нарушение договора от Рима, возложив ее на непосредственных виновников^{304}. В качестве решающего примера приводилось поведение сената после катастрофы, постигшей римскую армию в Кавдинском ущелье в 321 г.^{305} Тогда враги, в чьих руках оказалось римское войско, также воспользовались моментом к своей выгоде, вынудив римлян пойти на мирный договор. Сенат тогда расторг договор и всех должностных лиц, участвовавших в его заключении, выдал самнитам, которые их, естественно, не приняли. В целом можно наблюдать, что в 137 г. события в Риме протекали примерно так же, как это описано у Ливия^{306}. Очевидно, данная версия представляет собой легенду, которая оформилась почти за 200 лет, прошедших с тех времен, чтобы уменьшить позор для Рима. На деле же римляне при заключении договора должны были выдать самнитам молодых аристократов в качестве заложников (Liv., IX, 5, 5: 600 всадников) и не могли думать о немедленном возобновлении войны. Война разгорелась, по сути, лишь несколько лет спустя, хотя и в иных условиях. Однако для противников Манцинова договора сия легенда была примером достойного поведения предков в аналогичной ситуации. Зимой 137—136 гг. они энергично требовали от сената последовать этому примеру (Plut. Tib. Gr., 7, 2). Выразители взглядов этих graves et seven patres, «строгих и суровых сенаторов», по выражению Цицерона (De har. resp., 43), нигде не названы, но к числу таковых, судя по их поведению в остальном, можно с уверенностью отнести Публия Корнелия Сципиона Назику и Публия Корнелия Сципиона Эмилиана^{307}, причем последнего – несмотря на его родство с Тиберием Гракхом^{308}. Авторитет этих людей и возмущение поражением римской армии склонили большинство сената на их сторону^{309}. К этому времени речь для тех, кого это затрагивало в первую очередь, могла идти лишь о том, чтобы спасти то, что можно было спасти[285]285
  Ibid. S. 51: на втором заседании сената.


[Закрыть]. Манцину пришлось прежде всего доказывать свою безупречность. Что касается его вины за понесенное поражение, то в качестве главной причины такового он не без оснований указывал на плохое состояние войска, которое ему передал Помпеи (Арр. Iber., 83, 359; ср.: Val. Max., II, 7, 1; Auct. de vir. ill., 59, 1). Вообще, как уже упоминалось, имя Помпея вновь всплыло во время дискуссии. Смысл этого легко понять: либо случай с Помпеем рассматривался в качестве прецедента и тем самым Манцин избавлялся от выдачи врагу, либо необходимо было вторично добиваться наказания Помпея и, связав судьбу этих двух людей, привести в движение сторонников Помпея, чтобы они, спасая последнего, заступились и за Манцина. Однако Помпею вновь удалось избежать кары (Арр. Iber., 83, 360), тогда как Манцин не сумел воспользоваться тем, что его случай был отчасти схож с помпеевым (Oros., V, 4, 21). Им не удалось согласовать свои интересы, в том числе, по-видимому, и из-за разницы в характерах (Cic. De rep., III, 28; De fin., II, 54; Veil. Pat., II, 1, 5). Манцин упрекал римлян, говоря, что поражение, постигшее их в год его консульства, является искуплением нарушения договора, заключенного Помпеем (Арр. Iber., 83, 359). К сожалению, остается неясным, что, по его мнению, навлекло кару богов – нарушение договора или то, что виновник этого не был выдан врагу. Однако Манцин, ведя себя таким образом, готов был рискнуть всем (Cic. De off., III, 109; De rep., III, 28).

Иначе строил свою защиту Тиберий Гракх. По-видимому, он с самого начала отрицал – вероятно, как и консул, – что выдачей заключивших договор народ совершит акт искупления^{310}.[286]286
  По X. Ниссену (Nissen H. Die Caudinische Friede. S. 55) Тиберий Гракх позаимствовал этот тезис из речей народных трибунов 321 г.


[Закрыть] Само собою разумеется, что он до последней возможности пытался добиться признания договора (Plut. Tib. Gr., 7, 5). Однако для него речь шла здесь о собственной чести, поскольку он был тем, кому нумантинцы – отчасти благодаря и его отцу – оказали доверие. В глазах же противников договора именно потому, что последний был заключен через посредничество Тиберия, он был особенно виновен (Oros., V, 8, 3; Plut. Tib. Gr., 7, 1-4; Quintil., VII, 4, 13; Dio Cass., XXIV, 83, 2; Flor., II, 2, 2 = III, 14, 2; Veil. Pat., II, 2, 2). Для Гракха эти нападки едва ли были неожиданностью. Если бы его противники взяли верх, это могло бы означать для него преждевременный конец многообещающей карьеры^{311}. Тогда, чтобы защититься от обвинений, он свалил ответственность на Манцина – как то уже сделало общественное мнение (Plut. Tib. Gr., 7, 1) – и объяснил, что действовал по поручению консула, что, естественно, было правдой^{312}.[287]287
  Плутарх обходит молчанием вопрос о том, как далеко зашел в своих оправданиях Гракх и какие аргументы он использовал в свою защиту. Вопрос этот был весьма щекотливым, если иметь в виду как Манцина, так и нумантинцев.


[Закрыть] За предшествующее же поражение квестор ответственности не нес.

Нумантинцы также получили еще одну возможность высказаться – до или после решающего голосования, неясно. Они объяснили, что образ действий римлян, по их мнению, недопустим с точки зрения ни богов, ни людей. Кровью одного человека не может быть искуплено клятвопреступление (Veil. Pat., И, 1, 5). Римляне должны либо признать договор, либо вернуть всех тех, кого нумантинцы отпустили под залог мира[288]288
  Oros., V, 5, 3. Ср.: Liv., IX, 8, 14, где участвовавшие в заключении Кавдинского мира народные трибуны приводили тот же самый аргумент, который, однако, затем был дискредитирован тем, что трибуны сами хотели выпутаться из затруднения. То, что Ливии, несмотря на общее апологетическое содержание рассказа, разделял эту мысль, вытекает, как мне кажется, из цитированного выше на с. 200 заключительного пассажа (IX, 11, 13).


[Закрыть]. Во всяком случае, нумантинцы заявили, что они не примут Манцина или тех, кого им выдадут.

Между тем начался 136 г., и срок полномочии магистратов предыдущего года истек. Заседанием сената, на котором было, наконец, принято решение, руководил Луций Фурий Фил (Cic. De rep., II, 28). Сенат рекомендовал народу расторгнуть договор и выдать врагу тех, кто его заключил^{313}, причем всех. Оба консула, Луций Фурий Фил и Секст Атилий Серран, предлагали народному собранию соответствующие законопроекты – очевидно, отдельно о Манцине и об остальных[289]289
  Во всяком случае, это не мог быть один законопроект, поскольку народ мог его либо принять, не подвергая изменениям, либо отклонить (об ограниченной компетенции народного собрания см.: Meyer Ernst. Römischer Staat uns Staatsgedanke. Zürich, 1948. 5. 187—189). Цицерон (De rep., III, 28) упоминает в связи с внесением законопроекта только Фурия Фила – из соображений композиции, ибо это исходит из уст самого Фурия.


[Закрыть].

В соответствии с занятой им ранее позицией Манцин сам одобрил предложение о своей выдаче нумантинцам (Cic. De off., III, 109; De rep., III, 28). Гракх, напротив, указывал народу на две излагавшихся выше причины, по которым выдача его и его товарищей выглядела необоснованной. Народ в соответствии с постановлением сената принял решение о расторжении договора и выдаче Манцина[290]290
  Манцин недвусмысленно назван у Цицерона (De off., III, 109), Флора (I, 34, 7 = II, 18, 7), Евтропия (IV, 17, 1), Плутарха (Plut. Tib Gr., 7, 3 sqq.; о поддержке Тиберия Гракха Сципионом Эмилиа– ном также см.: Bilz К. Die Politik des P. Cornelius Scipio Aemilianus. Diss. Wurzburg, 1935. S. 54), менее ясно – у Диона Кассия (XXIII, 79, 3), Аппиана (Iber., 83, 360) и Марциана Капеллы (V, 456).


[Закрыть], тогда как о Гракхе и прочих упомянутых в законопроекте речь не шла[291]291
  Auct. de vir. ill., 64, 2: благодаря красноречию Гракха; Plut. Tib. Gr., 7, 3—4: благосклонность и рвение народа по отношению к Тиберию.


[Закрыть].

С началом благоприятного сезона Фурий Фил отправился в Испанию в сопровождении Манцина и, несомненно, нумантинских послов. После того как Фурий принял войско от Эмилия Лепида, он оставил Манцина перед Нуманцией для выдачи^{314}. Фециалы^{315} – их представитель pater patratus, «священный посол» (Cic. De orat., I, 181; II, 137; Pro Caec, 98) – вывели бывшего консула нагим, с руками, связанными за спиною пеньковой веревкой (Oros., V, 4, 21; Veil. Pat., II, 1, 5; Plut. Tib. Gr., 7,4; App. Iber., 83,361; Lucil., 1324-1325M^{316}), перед воротами Нуманции и произнесли положенные слова (ср.: Liv., IX, 10, 9). Нумантинцы, видимо, повторили им свой отказ принять выданного и наверняка объяснили, почему так поступают. Тем не менее Манцину пришлось целый день простоять у стен города, являя собою печальное зрелище и для врагов, и для римского войска (Oros., V, 4, 21; ср.: Val. Max., I, 6, 7; II, 7, 1). Неприятность положения усиливало то, что Квинт Помпеи, состоявший легатом при войске Фурия, отговорился болезнью, «чтобы своим присутствием при выдаче (deditio) не раздражать нумантинцев»[292]292
  Liv., fr. 16 из 56-й книги, в периохе которой сообщается о выдаче Манцина. А. Шультен необоснованно относит это к заключению договора Помпеем (Schulten A. Numantia. Bd. I. S. 359. Anm. 6). Вопрос у Ливия не вполне ясен, в связи с чем вводится слово ferunt – как, например, в рассказе о смерти Сципиона Африканского (Liv., XXXVIII, 53).


[Закрыть]. С наступлением ночи после совершения ауспиций Манцин был возращен в лагерь (Auct. de vir. ill., 59, 4). Вопрос об искуплении вины римского народа за нарушение договора остался нерешенным (ср.: Liv., IX, 11, 13). Манцин вернулся в Рим. Когда он хотел занять свое место в сенате, народный трибун Публий Рутилий заявил протест (Cic. De orat., I, 181)^{317}. Среди знатоков права разгорелся спор, лишился ли Манцин гражданских прав после выдачи, пусть даже и не принятый врагом^{318}.[293]293
  Этот юридический казус еще не раз упоминался Цицероном: De orat., I, 188; II, 137; Pro Caec, 98; Top., 137. Кроме того: Dig., XLIX, 15, 4; L, 7, 17.


[Закрыть] Закон в конце концов, решил вопрос – не по политическим ли мотивам? – в его пользу в том смысле, что гражданские права он за собою сохранил, но свое место в сенате, по-видимому, потерял^{319}.[294]294
  Позднее Манцин вновь вошел в состав сената, после того как еще раз занимал должность претора (Auct. de vir. ill., 59, 4; Dig., L, 7, 17). Для сравнения с более поздним периодом см.: Plut. Cic, 17, 1; Dio Cass., XXXVII, 30, 4; Veil. Pat., II, 34, 4.


[Закрыть]

Сам Манцин, по-видимому, считал свою судьбу несчастливой, но не видел в ней ничего постыдного (так у Плутарха: Tib. Gr., 5, 1—2). Во всяком случае, его честь, как он сам полагал, осталась незапятнанной. Позднее Манцин поставил статую, которая изображала его выдачу нумантинцам (Plin. NH, XXXIV, 18). Последующие поколения римлян также с уважением относились к поведению Манцина (Veil. Pat., II, 1, 5: verecundia; Cic. De off., III, 109: более честный, чем Помпеи; De orat., I, 181: «муж достойнейший и знатнейший (nobilis-simus atque optimus vir)»). Цицерон восхвалял его чувство чести (pudor), порядочность (probitas), верность слову (fides)^{320}.[295]295
  Анализ пассажа из цицеронова «Государства» (III, 28) для оценки как римлян в связи с расторжением Манцинова договора, так и самого Манцина затрудняется тем обстоятельством, что держащий речь Луций Фурий Фил взял на себя «защиту бесчестности (patrocinium improbitatis)» (III, 8), и его мнение («невозможно, не совершая несправедливости, руководить государством (sine iniustitia geri non posse rem publicam)»: Augustin. De civ. Dei, II, 21) позднее опровергается Лелием и Сципионом, хотя опровержение – как, например, в нашем случае – до нас не дошло. Кроме того, практический вывод, который делает Фурий на основании данного примера, не сохранился, и, чтобы сделать путаницу полной, эпитеты, которые он прилагает к Манцину, примерно те же, что и у самого Цицерона при характеристике последнего (De rep., III, 28: pudor, probitas, fides; vir optimus; De orat., I, 181: optimus vir). Непосредственно перед упоминанием Манцина (III, 27) Фурий сопоставил непризнанного и подвергающегося издевательствам справедливого человека и всеми уважаемого негодяя, утверждая при этом, что было бы безрассудством (dementia) желать, чтобы кто-то предпочел справедливость несправедливости. Затем он переходит от отдельных людей к народам и заявляет: «Не найдется государства столь неразумного, чтобы оно не предпочло несправедливо повелевать, а не быть в рабстве по справедливости (nulla est tarn stulta civitas, quae non iniuste imperare malit quam servire iuste)» (III, 28). Очевидно, чтобы проиллюстрировать этот тезис, Фурий заводит речь о договоре с нумантинцами (foedus Numantinum), но затем уклоняется в сторону, начав в дошедшем до нас фрагменте сравнивать поведение Квинта Помпея и Манцина. Манцин ведет себя в соответствии с данными ему выше оценками, Помпеи же являет собою контраст по отношению к vir bonus, но при этом обнаруживает разумность (ratio), обдуманность (consilium), дальновидность (prudentia).
  Однако мы знаем из Лактанция (Cic. De rep., III, 31), что Фурий (опираясь на Карнеада) в дальнейшем изложении разделяет справедливость на гражданскую (iustitia civilis), которая хотя и есть благоразумие (sapientia), но в действительности не является справедливостью (iustitia), и естественную (iustitia naturalis), которая, будучи справедливостью, не является благоразумием. Это разделение должно представить нам соответствующие категории в приведенном примере. Совершенно очевидно, что Фурий обнаруживает в Помпее «гражданскую справедливость (iustitia civilis) (ratio, consilium, prudentia)», sapientia без iustitia, тогда как Манцин являет собою пример естественной справедливости (iustitia naturalis), iustitia без sapientia. Что касается поведения римлян в связи foedus Numantinum, то оно должно было явить собою пример iustitia civilis народа, поскольку желания быть в рабстве (servire) – совершенно все равно, справедливо или нет – мы здесь никоим образом не обнаруживаем. Тем самым мы находим в речи Фурия образец одной из дававшихся в древности оценок событиям вокруг foedus Numantinum, Манцину приходилось сносить снисходительное сочувствие, тогда как за Помпеем и римлянами признавали мудрость, но при этом отказывали в iustitia.
  Благодаря Лактанцию (III, 31) мы также знаем, что рассуждения Фурия были настолько хороши, что Цицерон, мысли которого выражает Лелий, считает их неопровержимыми и рассуждает только о iustitia naturalis, в отношении которой он доказывает, что в ней все-таки присутствует iustitia. Для нас остается неясным, специально ли Лактанций остановился на нашем exemplum. Если он хотел оправдать Помпея, ему пришлось бы весьма трудно, однако в другом месте Цицерон называет его «хитрым негодяем (callidus improbus)» (De fin., II, 54; такие же эпитеты для оценки Помпея выбирает и Фурий). Упреки же Фурия в адрес populus Romanus Лелий наверняка не оставляет без ответа, но, к сожалению для нас, его опровержение не сохранилось. Оно, несомненно, было весьма непростым делом.


[Закрыть]

Однако для дальнейшего хода римской истории дискуссия вокруг Манцинова договора имела далеко идущие последствия. Неясной оставалась пока позиция Сципиона Эмилиана. О его первоначальном отношении к Манцину мы ничего не знаем, но кое-что известно о его отношении к Тиберию Гракху.