Текст книги "Рожденная революцией"

Автор книги: Гелий Рябов

Соавторы: Алексей Нагорный
сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 36 страниц)

– Вы уверены, что платина – конечная цель? – Миронов внимательно посмотрел на Пашутина.

– Уверен, – вздохнул Пашутин. – Платина.

– А золото? – осторожно спросил Миронов. – Честно сказать, логики нет: возились с Володиным, готовились, а теперь в сторону. Пятьдесят килограммов золота – не шутка.

– Все просто, – Пашутин смотрел Миронову прямо в глаза. – У Бородаева ничего не вышло с Витькой в том смысле, что Витька с Зинкой окончательно расплевались, и, сколько Борода их ни мирил – голяк. Раньше ведь как рассчитывали? Витька Зинку обработает, она все и сделает. Не вышло.

– Значит, Володина побоку?

– Выходит, так.

…За зеркальными стеклами галереи переливались мириады вечерних огней. Вот они скрылись за кронами Нескучного, стало темнее.

– Спасибо, поезжайте домой, – отпустил Пашутина Миронов. – Если что – звоните.

– Есть.

Пашутин обладал определенным контрмилицейским опытом. Он понимал, что за ним могут следить. Знал, что любой его разговор могут прослушать и записать на пленку. Он был предельно осторожен. Но в том-то и дело, что никакой, даже самый изощренный преступник не в состоянии всего увидеть и обо всем узнать, даже если он осведомлен о возможности милиции, готов к встрече с ней.

Под грохот колес Пашутин задремал и не заметил, что еще с перрона его «ведут» сотрудники специальной службы уголовного розыска. Кстати, они вели его с того самого дня, как он предложил свою помощь Миронову. Вели не потому, что Николай Федорович и его сотрудники всем не верили. Просто слишком большая ставка была на кону, чтобы можно было вот так, запросто, довериться первому встречному. И Пашутина проверяли. Однако эта проверка ничего компрометирующего не дала…

Вот и на этот раз Николай Федорович выслушал доклад старшего бригады, положил трубку и сказал Миронову:

– Лег спать твой Пашутин. Агнец, да и только. – Николай Федорович в упор посмотрел на Миронова: – Ты ему веришь?

– Я верю фактам. Какие у нас основания ставить Пашутина под сомнение?

– Давайте подумаем все вместе. – Николай Федорович обвел глазами своих помощников. – Давайте взвесим все «за» и «против». Высказывайтесь, капитан. – Он взглянул на внука.

– Пашутин – инициативник, предложил свои услуги сам, – сказал Генка. – Считаю, что это в порядке вещей. Человеку обрыдло преступное прошлое, преступное настоящее, и он искренне хочет подвести черту. Объективная проверка его не скомпрометировала. Давайте будем верить фактам. Я считаю, что товарищ Миронов прав.

– И я считаю, что прав, – поддержал Смирнов. – Раз не доказано обратное.

– Допустим. – Николай Федорович прошелся по кабинету. – Значит, от золота они отказались? Будут брать только платину?

– Факт! – широко улыбнулся Генка.

– Почему факт? – остановился Николай Федорович.

– Вспомните, как они подставили нам Лабковского. – Генка начал горячиться. – Зачем? Чтобы мы слушали этого Лабковского и верили каждому его слову! Например, они продемонстрировали Лабковскому ссору Володина и Ананьевой! И мы должны в эту ссору верить! На самом-то деле весь их расчет строился именно на интимных отношениях Ананьевой и Володина, на их любви! А это все лопнуло!

– Допустим, – снова сказал Николай Федорович. – Значит, они хотели, чтобы мы верили Лабковскому. Хотели с помощью ничего не подозревающего Лабковского отвлечь нас от своей основной операции. А от какой? От золота или от платины?

– Трудный вопрос, – неуверенно произнес Генка. – Но мы договорились верить Пашутину. Выходит, от платины.

– Есть еще один вопрос. – Николай Федорович усмехнулся. – Что такое ссора Зины и Вити? Зачем нам об этой ссоре знать? И какую точную цель преследовали бандиты, извещая нас об этой ссоре?

– А знаете что? – встрепенулся Смирнов. – По-моему, я цель понял. Они как хотели? Чтобы мы вначале поверили Лабковскому, начали активно разрабатывать версию «Ананьева – Володин», потом поняли, что это пустой номер, и нас просто-напросто хотят отвлечь от основной операции. Тогда, по их расчетам, мы плюнем на Володина и Ананьеву и начнем искать настоящую проблему. Тут-то и появится Пашутин со своей версией чистой платины. И мы на эту версию клюнем. А на самом деле…

– Они возьмут золото? – насмешливо перебил Миронов. – А как? Зина им ничего не даст. А и даст – его не вынести с завода. Охрана удвоена…

– Подождите, – остановил его Николай Федорович. – Смирнов дело говорит. Мы сможем поставить наших людей рядом с кладовой?

– Нет, – сказал Миронов. – В этом коридоре одна дверь – в кладовую. А в кладовой – только шесть метров площади, сейф в стене и столик Ананьевой. Никого не спрячешь.

– Понятно, – Николай Федорович задумался. – Тогда есть только один выход, чтобы не рисковать. Нужно уже сейчас, сегодня, обмануть преступников. Это я возьму на себя. До завтра.

Домой Николай Федорович пришел вместе с Генкой поздно. Нина накрыла стол.

– Ну, мужчины, отличились. В кои-то веки все за одним столом!

– Бати нет, – посетовал Генка.

– Здесь я, – Виктор вошел в столовую, вытирая шею мохнатым полотенцем. – Прошу извинить, нетерпением горю: как успехи?

– А никак, – беспечно пожал плечами Николай Федорович. – Скажи, Виктор, ты помнишь «Санько»?

– В лицо? – Виктор сел к столу. – Лоб высокий, широко поставленные глаза, уши слегка оттопырены, нос прямой, губы полные, уголки рта вверх. Типичный русак. Почему спрашиваешь, батя?

– Никто его не помнит, – сокрушенно сказал Николай Федорович. – А у меня такое ощущение, что он, мерзавец, на заводе ходит и вроде бы посмеивается. Есть у меня одна идея.

– Давай обсудим, – сказал Виктор.

– Допустим, я завтра обращусь к руководству завода и попрошу собрать всех рабочих и служащих разом. Проинформируем: так, мол, и так, на заводе кто-то готовит тяжкое преступление. Кто конкретно, не знаем. Просим всех проявлять бдительность и осторожность. Как?

– Ну, а если ничего не найдем? – сказал Генка. – Что о нас подумают? Что мы паникеры и, того хуже, провокаторы! Ловить жуликов – наше дело. А у рабочих свои заботы.

– Тогда как же ты понимаешь связь с народом? – спросил Николай Федорович. – Что значит помощь народа милиции? Графа в отчетах?

– Почему, – Генка смущенно посмотрел на деда. – Заявляют нам! Дружины опять же…

– Дружины есть дружины, – заметил Виктор. – Это представители народа, облеченные полномочиями по закону. А помощь народа – это несколько шире.

– Шире, – насмешливо повторил Генка. – Это не ответ!

– Я над этим думаю, можно сказать, с первого дня службы. Серьезный вопрос. Только если говорить честно, не оказывает нам пока народ той помощи, на которую мы рассчитываем. Ты, Гена, обронил слово, а не задумался над ним. Пишут заявления, верно. Есть такая форма помощи нашим органам. Форма – всего лишь один из видов. Мы с вами не первый год работаем, знаем, что такое заявления. Порой односторонняя штука, а порой и слепая. А почему? Кто виноват? – рассуждал Николай Федорович.

– Сами виноваты, – сказал Виктор. – Любим поговорить о народе, завели соответствующие графы в отчетах, а если честно, не очень доверяем этому народу.

– Так уж и не доверяем, – задиристо сказал Генка. – Кто это не доверяет? Ты, батя? Или ты, дед?

– А ты не указуй, – усмехнулся Николай Федорович. – Пальцем тыкать легче всего. Прав Витька. Я понимаю так: нам, милиции, не стыдно и не зазорно открыто обращаться к народу с любым нашим делом, с любой нуждой. Нет твоего и моего. Общее есть. Например, бежал преступник. Или он вообще неизвестен! Как нужно действовать? Да по возможности быстрее и шире оповестить всех! Оказать доверие людям! И я уверен – сразу же после передачи по телевидению или публикации в газете у известного или неизвестного преступника загорится под ногами земля!

– Согласен, батя, – встал Виктор. – Я тоже считаю: самая широкая гласность в нашей работе – залог успеха!

– Ну, проверим завтра, – весело сказал Генка. – Поглядим. А вообще-то вы, старички, ломитесь в открытую дверь! Около каждого отделения милиции стоит стенд уголовного розыска!

– Да ведь это – капля в море! – разгорячился Николай Федорович. – Словно стыдимся чего-то. Что такое преступность? Социальное зло. Значит, и бороться с ним нужно социально, а не келейно.

Николаю Федоровичу не спалось. Он лежал с открытыми глазами и вспоминал давно прошедшие дни. Со стены улыбалась Маша – молодая и красивая. Чуть пониже чему-то весело смеялся Генка. А вот Маруська – в кожанке, с кобурой на широком ремне. Грустная Маруська. Кажется, эта фотография сделана в тот день, когда убили Гришу. Эх, ребята, ребята. Рано ушли, на самой заре. Увидеть бы вам, какой яркий день разгорелся над страной, дожить бы. Вон сидит на стуле Бушмакин. Справа от него – Гриша, Никита, Вася. Слева – Колычев и он, Коля… Маруська с ними тогда не сфотографировалась. На задании была? Теперь не вспомнить. Год назад пришло грустное письмо из Ленинграда. Писал внук Сергеева. Деда хотели похоронить в Лавре, на участке старых большевиков, но Сергеев оставил записку, просил, чтобы похоронили рядом с Бушмакиным и остальными ребятами. Теперь там семь красных обелисков со звездочками. Эх, жизнь, жизнь. Пролетела, как один день. И оглянуться не успел.

Вошла Нина, спросила тревожно:

– Звали, Николай Федорович?

– Нет, – он с трудом оторвался от воспоминаний, спросил ласково: – Твои спят?

– Давно. – Нина улыбнулась, присела на край кровати. – А вам не спится?

– Не спится, – вздохнул Николай Федорович. – Старикам никогда не спится, Нина. Как дела у Генки? Чего я не вижу его красотки?

– А она про вас и про Генку то же самое говорит, что вы красавцы.

– Хорошая девчонка. Генка будет с нею счастлив. Само собой. Тебе об этом и волноваться нечего. Мы, Кондратьевы – Кондаковы, завсегда в этом деле счастливы. Такая порода. – Он улыбнулся. – Иди спать, невестка… Завтра будет трудный день.

Все эти дни и даже часы Витька Володин не находил себе места. Приближалась решительная минута, и он мучался, вскакивая по ночам, пугая мать, а потом брал из ее рук стакан с водой и жадно пил, отводя взгляд от ее страдающих, полных немого укора глаз.

По утрам мать собирала завтрак и молча усаживалась напротив сына. Витька давился, не мог есть, но всегда пресекал любую ее попытку затеять откровенный разговор.

В эту последнюю ночь он тоже не спал или почти не спал… Под утро задремал на несколько минут и сразу же проснулся – мучал один и тот же сон. Витька уже боялся засыпать из-за этого сна. Казалось ему, что садится он в маленький самолет, и, разбегаясь прямо посреди улицы, этот самолет взлетает. И все бы хорошо, только впереди – туго натянутые провода и они почему-то поперек улицы. И не хватает сил у мотора, чтобы взять резко вверх и перелететь эти провода, а обходить их низом уже поздно, и доли секунды отделяют Витьку от неминуемой катастрофы.

…Окончательно проснувшись, Витька нащупал в кармане пиджака сигареты, закурил, потом оделся и, стараясь не шуметь, аккуратно прикрыл входную дверь. Было четыре часа утра.

Он вышел на улицу и остановился. По скверу ветер гнал клочья тумана, было промозгло и зябко, и Витька поежился, поднял воротник пиджака, спрятал руки в рукава. Он шел, ни о чем не думая, шел просто так, без всякой, как ему казалось, цели и очень удивился, даже испугался, когда вдруг понял, что стоит напротив дома Зины. Где-то глубоко-глубоко в душе, под спудом сомнений шевелилась у Витьки мысль: сбросить с плеч тяжесть ошибок, порвать с Бородаевым, честно во всем признаться. Признаться… Бородаев сказал тогда: «Эсадзе без пяти минут покойник. За такое могут и расшлепать. Так что, если ты захочешь в сознанку поиграть – вспомни, что тебя ждет». А плевать, что ждет. Если бы только Зина поняла, простила.

Витька с тоской посмотрел на ее окна. Они были темны и молчаливы. Витька горько подумал, что, конечно же, все это глупые мечты, чепуха. Зина спит крепким сном, она навсегда вычеркнула из списка своих друзей имя приблатненного дурачка Витьки, она теперь думает только об одном: скорее бы выздоровел ее дорогой Эсадзе. Дрянь. Такая же, как все. Прав Бородаев: рассчитаться с ними разом! Так рассчитаться, чтобы всю жизнь помнили Витю Володина. Будут потом говорить: «Как же мы проглядели парня? Как же допустили, чтобы в нашем здоровом коллективе вырос такой сорняк?» Ничего. Поговорите… Разговоры – ваша суть. Ля-ля-ля да ля-ля-ля… Общественность…

Витька повернулся и зашагал прочь. Если бы он только знал, что в эту минуту Зина стоит у окна, смотрит ему вслед, думает о нем и торопливо решает – идти за ним или нет. Он ускорил шаг, потом пошел еще быстрее, почти побежал, и Зина поняла, что теперь его не догнать. «Поговорю с ним утром на работе», – решила она.

Витька шатался по улицам до шести утра. А ровно в шесть, как было условлено накануне, он позвонил в двери Пашутина.

– Входи, – Пашутин внимательно посмотрел на него. – Не спал?

– Не спал. Зачем звал?

– Совесть мучает? – недобро сказал Пашутин. – Не отвечай, я и так вижу. Скажу тебе вот что: сомнения отбрось, потому как назад хода нет. Садись… – Пашутин разложил на круглом обеденном столе схематический план, снял с полки коробку с домино, опрокинул ее, фишки с грохотом посыпались на пол, и Витька дернулся от неожиданности.

– Нервный? – усмехнулся Пашутин. – Я тоже от любого шороха вздрагиваю. Смотри сюда. Это план второго этажа, где касса. Запоминай: ровно в два часа дня ты со спецмешком подойдешь к кладовой и попросишь, чтобы Зина тебя впустила. Нормально? – Пашутин поставил фишки на план. – Это – ты, а это – она.

– Нормально… – с трудом выдавил Витька. – Почти каждый день что-нибудь привожу. Она привыкла. Впустит…

– Вот пакет.

Витька взял и едва не уронил пакет – он был очень тяжелый. На этикетке было написано: «Платина листовая, 100 листов, 2 кг».

– Настоящая? – спросил Витька.

– Чугун. Заполни бланк сопровождения. Заранее. Войдешь – передашь ей. Может быть так, чтобы она открыла сейф и спрятала пачку только после твоего ухода?

– Не думаю, – Витька пожал плечами. – Обычно она открывает сейф при мне.

– Значит, так, – Пашутин передвинул костяшку. – Ты вошел, передал ей пачку, она открыла сейф… Дверь у него какая? Легкая?

– Полметра толщины. Килограммов сто.

– Значит, сразу не захлопнет?

– Нет…

– Ну и ладно. Значит, она открыла сейф.

– Да хватит повторять одно и то же! – заорал Витька. – Я не долдон, понял уже…

– Она открыла сейф, – невозмутимо повторил Пашутин. – А ты – входную решетку. Ясно тебе?

– Ясно мне. – Витька напрягся. – А потом?

– Жива будет, – успокоил Пашутин. – Твое дело – сторона. Откроешь решетку – и вали с богом. Кто войдет, что сделает – не твоя печаль. Жива будет, и все. Сразу поедешь к теще Бородаева, она знает, куда тебя определить. Уляжется все – встретимся, получишь расчет, – Пашутин помолчал выжидающе, потом спросил с ехидцей: – Что же не поинтересуешься, сколько?

– Сколько? – машинально спросил Витька.

– Десять тысяч! – благоговейно произнес Пашутин. – Тебе такие деньги и во сне не приснятся. То-то жизнь настанет! Любые джинсы – твои!

– Дурак ты, – безразлично сказал Витька. – Я пошел.

– И последнее, – Пашутин придержал его за руку. – Ты нас знаешь, мы – тебя. Все понял?

Витька вырвал руку и ушел, хлопнув дверью. Пашутин задумчиво посмотрел на план, снял костяшку, которая обозначала Витьку, и швырнул в мусорную корзину.

Из соседней комнаты вышел Иванов.

– Все слышал? – спросил Пашутин.

– Все, – Иванов успокоительно похлопал сообщника по плечу. – Деваться ему некуда, он это понимает. Значит, ровно в два он войдет и отопрет решетку…

– Сейф будет открыт.

– А если – нет?

– Рискуем. Только Витька точно говорит: когда он сдает материал, она всегда держит сейф открытым. Не было случая, чтобы иначе…

– Ладно, – кивнул Иванов. – Ты подкатываешь тележку с контейнером к дверям кладовой. Входишь, нейтрализуешь Ананьеву, забираешь пакеты с фольгой, грузишь их в контейнер и едешь себе потихоньку через весь завод. Все знают этот контейнер, привыкли к нему, никто и внимания не обратит. А я за это время прикрою двери кладовой и буду ждать тебя во дворе, в машине. Ты вывезешь контейнер во двор, рабочие его погрузят, и мы спокойно выедем за пределы завода. Вот накладная, держи, – Иванов протянул Пашутину сложенную вчетверо бумажку.

– А Борода?

Иванов развел руками, печально улыбнулся:

– Каждому – свое. Есть такая благородная традиция: спасая товарищей, принимать удар на себя. Бородаев повезет платину на соседний завод. Он знает, что должен не на завод ее привезти, а по тому адресу, который я ему дал. Его, беднягу, догонит милиция…

– Кто поверит, – засомневался Пашутин. – Это же порошок, кому он нужен?

– Правильно, – сказал Иванов. – Прямо сейчас, отсюда, позвонишь своему Миронову и скажешь так: «Только что я выяснил совершенно точно: Бородаев и его сообщники, к сожалению, я их не установил, повезут платину на Комсомольский, восемьдесят два, квартира тридцать пять, Зенину Алексею Егоровичу». Они этого Зенина тут же проверят по ЦАБу и узнают, что он инженер, мастер цеха на заводе тугоплавких металлов и уж он-то имеет самую реальную возможность превратить этот полуфабрикат в ювелирные слитки. Все понял? Ну, само собой, когда сыскари кинутся домой к Бородаеву, там они найдут Володина. И круг замкнется. – Иванов потер руки, толкнул Пашутина. – Как наш «Санько»? Молоток?

Пашутин снял трубку телефона и набрал номер Миронова…

Зрительный зал заводского клуба был полон. Люди стояли в проходах, в дверях. Николай Федорович вышел на авансцену, к микрофону, и зал разом стих. Кондратьев смотрел на собравшихся и молчал. Вспомнился 22-й год, точно такой же зал на Петроградской стороне, где проходил вечер смычки милиции и трудящихся. Много воды утекло с тех пор.

– Товарищи, – негромко сказал Николай Федорович. – На заводе действует тщательно законспирированная группа преступников.

По залу пронесся гул голосов.

– Прошу понять правильно: мы обращаемся к вам, рабочим и служащим завода, потому, что верим в вашу честность, верим в то, что любой из вас, заметив самое незначительное, но подозрительное обстоятельство, не пройдет равнодушно мимо, а примет все необходимые меры. Речь идет о готовящейся краже драгметалла, товарищи. Будьте внимательны и осторожны!

Ровно без пяти два Бородаев получил на складе пачки с платиной и погрузил их в свой фургон. У ворот он предъявил вахтеру пропуск и накладную и выехал с территории завода. Он не заметил, что следом за его «Москвичом» двинулась светло-зеленая «Волга».

Спустя десять минут Николай Федорович получил следующий доклад по радиотелефону:

– Бородаев миновал завод. Увеличил скорость. Явно пытается скрыться.

Николай Федорович переглянулся со своими помощниками:

– В принципе, куда он денется? На Комсомольский?

– Похоже… – отозвался старший.

– Задержать, только с поличным.

– Вот вам и Пашутин, – удовлетворенно сказал Миронов.

– Поглядим. Пока полной ясности нет.

* * *

Ровно без одной минуты два Витька подошел к дверям кладовой.

– Зина, – позвал он.

Девушка повернулась к решетке:

– Что тебе?

– Вот, платина, – Витька кивнул на свою сумку. – Возьми накладную.

Она внимательно прочитала.

– Входи, – щелкнула замком решетки.

Витька понял, что сейф открыт, и Зина хочет спрятать новое поступление. Он понял также, что сейчас у него появились единственная и последняя возможность предотвратить преступление и самому остаться в стороне, все свалить на случай.

– Постой, – он протянул ей пачку платины. – Ты убери, а я потом зайду, распишусь. Некогда мне.

– Новые джинсы уплывут? – спросила она насмешливо. – Ничего, перебьешься. Входи, расписывайся и будь здоров. – Она направилась к сейфу. Он действительно был открыт.

«Что же делать?» – подумал Витька, но так и не успел решить этого вопроса. Пашутин оттолкнул его и прошел за решетку.

Витька тихо вскрикнул от неожиданности и, понимая, что теперь все кончено и пути к отступлению отрезаны раз навсегда, сжал голову обеими руками и отвернулся. «Что он сделает с Зиной, что?..» Эта мысль ввинчивалась в мозг, словно тупой, ржавый штопор. Оглянуться Витька боялся. «А вдруг он ее не тронет? – успокаивал он себя. – А вдруг обойдется?»

Пашутин вернулся, тщательно прикрыл решетку, сложил в контейнер пачки с золотой фольгой. Недобро усмехнулся:

– Нарушаешь уговор, Витя… Туфтишь… Уходи быстрее, легаши вот-вот пожалуют… – Пашутин покатил контейнер по коридору.

Витька догнал его:

– Что с ней?

– Пойди, погляди. Она, наверное, уже очнулась. Я ведь ее легонько, любя… Чтоб без лишних трупов, – и добавил зло: – Уходи, если сидеть не хочешь!

Витька побежал. В голове у него стучало, он мчался, не разбирая дороги, и только одна-единственная мысль сверлила его мозг: «Пропала жизнь. Ни за понюх табака пропала, Теперь если не расстрел, то десять лет наверняка». Он не раскаивался в случившемся, не жалел ни о чем, он только боялся. Он все же был очень слабым человеком, Витька Володин…

У выхода на площадку с мусоропроводом путь Пашутину преградил Иванов.

– Давай, – Иванов протянул руку.

– Договорились вывезти в контейнере? – растерялся Пашутин.

– Давай, – в голосе Иванова послышались металлические нотки. – Некогда объяснять…

Пашутин сжал зубы, отскочил.

– Понял я, – он двинулся на Иванова. – Сам хочешь все заграбастать? От Бороды избавился? От Витьки? А теперь…

Иванов не дал ему договорить: шагнул вперед и совсем неэффектно, почти незаметно ударил. Пашутин рухнул сразу – без крика. Иванов сложил пакеты с фольгой в целлофановый мешок, завернул в газеты и обвязал бумажным шпагатом. Вся операция заняла у него не более полминуты – чувствовалось, что он изрядно набил себе руку. Теперь сверток выглядел обычным мусором. Иванов подошел к ящику мусоропровода, сбросил сверток в шахту, прислушался и удовлетворенно хмыкнул.

Спустя полчаса Николай Федорович подвел итоги операции. Бородаев и Володин были задержаны. Зина очнулась и теперь чувствовала себя хорошо. Пашутин был убит – нож развалил ему все внутренности.

– Основная цель достигнута, – сказал Николай Федорович. – Золото и платиновый полуфабрикат мы сохранили. Если преступники подсунули нам чугунные пластинки вместо платины, – он улыбнулся, – то мы в свою очередь наградили их обычной алюминиевой фольгой. Минусы: убит один из членов банды, пострадала Зина Ананьева. Не обнаружен главарь – «Санько». Это серьезные просчеты, товарищи. Согласитесь: все это произошло потому, что мы некритически отнеслись к сотрудничеству Пашутина. Сообщения от рабочих поступают?

– Очень много, – Смирнов открыл папку, показал пачку писем.

– Давайте подумаем… – Николай Федорович прошелся по кабинету. – Механизм преступления предельно ясен: Володин подготовил вход в кладовую Пашутину. Тот взял фольгу, погрузил в контейнер. Они правильно рассчитали, что в это время на контейнер никто не обратит внимания – привычно. Далее – контейнер и труп мы обнаруживаем у входа на лестницу, преступник и фольга исчезли… Какие будут соображения?

– Рядом лестница, она ведет во двор, – сказал Миронов. – Опрошены десятки людей. Никто не видел, чтобы кто-то вышел с этой лестницы по двор.

– А вам не приходило в голову, – вдруг сказал Николай Федорович, – что «Санько», да-да, уверен, именно «Санько», чувствуется опыт и хватка, взял фольгу, упаковал, как обычный мусорный пакет, и швырнул в шахту? А потом поедет на свалку и подберет пакет?

– Интересная мысль, – Смирнов открыл свою папку. – Здесь одна работница картонажного цеха – она коробки упаковочные делает для готовых приборов – сообщает, что дважды – в марте и в мае – видела инспектора отдела кадров Иванова около мусоропровода. Иванов бросал туда какие-то пакеты. На ее шутливый вопрос ответил, что любит поесть на ходу, а это, мол, остатки завтрака.

– Проверял, можно ли отыскать пакет на свалке? – спросил Миронов. – Готовился?

– Возможно. Займитесь им вплотную…

Иванова арестовали через сутки. Арестовали в тот момент, когда он приехал в собственном «Москвиче» на утильбазу и получил от заведующего свой пакет. Этот пакет вскрыли в его присутствии. Иванов увидел нарезанную алюминиевую фольгу и заплакал – злыми и бессильными слезами. Потом приехали Николай Федорович и Виктор Кондаков и долго всматривались в лицо задержанного.

– Вы не были на собрании в клубе, – сказал Кондаков. – Иначе я бы вас запомнил… Может быть, сразу не узнал, а запомнил бы. Постарели, «Санько»…

Бандит равнодушно взглянул на Виктора.

– В клуб умышленно не пошел – догадывался, зачем собрание. А вы тоже не помолодели. Полковник, кажется?

– Генерал, – поправил его Виктор. – А все же, сколько веревочка не вьется…

– Ничего, – оживился «Санько». – Есть что вспомнить…

– Есть, – тихо сказал Николай Федорович. – Убитых, ограбленных. Ни за что ни про что погубленных людей. Теперь у тебя будет время. Пусть недолгое, но будет. Я тебе желаю до последней секунды, до выстрела помнить об этих людях. Смерть от пули легка. Но я думаю, что ты от мыслей своих умрешь. Тяжело умрешь. Справедливо.

Бандита увели. Николай Федорович подошел к окну. На другой стороне улицы, в «Эрмитаже», играл оркестр, танцевали парни и девушки.

– Хорошо быть молодым, – Николай Федорович повернулся к Виктору. – Наверное, у меня это было последнее дело, как считаешь, генерал?

– А хоть и последнее, – нарочито бодро отозвался Виктор. – Разве в этом дело? – И добавил: – После нас останется добрый след на земле. Ради этого мы жили. Ради этого умирали… Смысл бытия мы открыли! Разве этого мало?