Текст книги "Повесть об уголовном розыске [Рожденная революцией]"

Автор книги: Гелий Рябов

Соавторы: Алексей Нагорный
сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 36 страниц)

– Люди иногда болеют, – сказал Коломиец. – Тяжело, но другой раз болеют. Однако выздоравливают. И мы выздоровеем, Коля. Еще крепче станем. Ты, брат, держись. И работай. Как зверь работай, себя не жалей!

Начальником первой бригады была назначена Маруська. Это произошло несколько дней назад, совершенно неожиданно для нее, и поэтому, когда Коля поручил первой бригаде еще раз допросить жену покойного Слайковского, Маруська решила сделать это сама – не привыкла еще к своему «руководящему» креслу.

Слайковская жила в Чернышевском переулке, в старинном трехэтажном доме с затейливым чугунным навесом у подъезда. Маруська поднялась на первый этаж, позвонила. Дверь открыла маленькая миловидная женщина с опухшим от слез лицом. Узнав, зачем пришла Маруська, женщина заплакала.

– Простите меня, – говорила она сквозь слезы. – Все никак не могу поверить, что его больше нет. Совсем нет. Бегу к дверям на каждый звонок, на улице в лица прохожих всматриваюсь. Будто не я горсть земли на его гроб бросила.

Комната Слайковских была крохотная, скудно обставленная, но чистая и уютная. Чувствовалось, что хозяева любят свое жилище, в меру возможности стараются его украсить. Однако острый глаз Маруськи сразу же отметил пыль на абажуре настольной лампы, окурки в пепельнице, неубранные тарелки на столике.

– Э-э, милая, – укоризненно сказала Маруська. – Не дело ты затеяла. Тебе еще жить да жить. А ты уже, я смотрю, на всё плюнула?

– Простите меня, – пробормотала женщина. – Мне в самом деле ни до чего…

– И зря! Это в моем возрасте уже – привет! А в твоем – ты еще десять раз замуж выйдешь!

– Как вы можете, – грустно сказала Слайковская. – Я никогда… никогда… – Она снова заплакала.

– Ну и глупо! – заявила Маруська. – Был бы жив твой муж – он бы тебе первый сказал: люди умирают, а жизнь все равно не останавливается. Так уж заведено.

– Меня уже допрашивали, – сказала Слайковская, вытирая слезы.

– Знаю, – кивнула Маруська. – Только допросил тебя желторотый товарищ и главного вопроса он тебе не задал.

– А… какой это… главный вопрос? – с испугом спросила Слайковская.

– Нам бы очень помогло; если бы Слайковский оказался около ресторана не случайно. Вот я и хочу спросить: может быть, его кто-нибудь пригласил в тот вечер? Вы не вспомните? Это нам очень важно!

– Нет! – Слайковская отрицательно покачала головой. – Нет. Ресторан этот – по дороге домой. Муж уже пять лет из вечера в вечер ходил этой дорогой.

– Так, – Маруська вздохнула и встала. – Спасибо вам. И не умирайте раньше времени – это мой вам женский совет. У меня у самой, милая, сын в таких местах, что не дай бог! Каждый день «похоронки» жду. Однако держу себя в руках. И ты держи! Я тебя еще спрошу: а почему он в тот вечер так поздно возвращался домой?

– Задержался на работе. Деньги получал. Премию. Только во второй половике дня деньги привезли. Пока оформили, пока то да се.

– Понятно. А многие знали, что Слайковский получает в этот день премию?

– Все… – женщина пожала плечами. – Разве такое скроешь?

– Значит, конкретно вы никого не подозреваете?

– Нет. – Слайковская покачала головой. – Мне объяснили, что это случайное ограбление.

– Может быть. До свидания. Если будут новости, я сообщу.

…От Слайковской Маруська зашла в местное отделение милиции. В центре дежурной части стоял пьяный человек с гитарой в руках.

– Я по первому снегу бреду-у-у-у, – с чувством выводил он.

Дежурный и несколько милиционеров зачарованно слушали.

– Мне нужен квартальный уполномоченный товарищ Травкин, – сказала Маруська.

– Обождите, гражданка, – шикнул дежурный. – Не мешайте.

– В сердце ландыши вспыхнувших сил… – пел гитарист. – Вечер синею свечкой звезду над дорогой моей затепли-ил.

– Во, талант, – шепотом сказал один из милиционеров. – Все бабы его, уж точно!

– Так как же насчет Травкина? – Маруська начала закипать. – Или он тоже поет?

– Тише, гражданка, – дежурный вышел из-за барьера. – Что вам?

– Уже объяснила. Смотри, милый, если еще раз объяснять придется… – Маруська едва сдерживала вдруг подступившую ярость.

– Ска-ажи… – протянул дежурный, – страшно как. Да я тебя сейчас знаешь что? – Он шагнул к Маруське, она тоже сделала шаг ему навстречу, и в следующее мгновение дежурный уже сидел с вытаращенными глазами. Он явно не успел понять, каким образом эта нахальная гражданка сумела посадить его на стул.

– Я начальник первой бригады УГРО Кондакова, – тихо сказала Маруська и сняла трубку циркулярного телефона. – Вот мое удостоверение. Пятнадцать – десять, – крикнула она в трубку. – Начальника службы мне. Кондакова это. Петр Викторович? Да, Кондакова я. У тебя в тринадцатом кто нынче дежурит?

– Аношкин, – уныло сообщил дежурный. – Лейтенант.

– Аношкин, – повторила Маруська. – Так вот я прошу: ты его немедленно арестуй и пока посади на губу! Да, я не оговорилась! Таких чернорабочими держать нельзя, не то что дежурными! – Она положила трубку. – Можете продолжать свой концерт.

– Какое теперь настроение, – попытался пошутить один из милиционеров. – Давай, Галкин, – обратился он к гитаристу. – Клади инструмент и занимай свое место в КПЗ! Шагом марш!

– Налево Травкин, – еле слышно сообщил дежурный. – Третья дверь налево.

– Спасибо. – Маруська посмотрела на него: – Воображаю, как ты, сукин сын, с гражданами себя ведешь. Позор всей милиции!

Дежурный бешено посмотрел на милиционера:

– Из-за тебя все… Пошел бы ты со своим балалаечником к чертовой матери!

– У нее на лбу не написано – кто она и откуда, – вяло оправдывался милиционер.

– Мы обязаны знать свое начальство! – взвизгнул дежурный.

– А я так думаю: с гражданами надо по-человечески обращаться, – сказал второй милиционер. – Права эта… дама.

…Травкин – маленький, подвижный, улыбчивый, выслушал рассказ Маруськи об инциденте в дежурной части и долго хохотал.

– Ничего смешного, – хмуро сказала Маруська. – Безобразие, больше ничего!

– Это точно, – охотно согласился Травкин. – А ты, Мария Гавриловна, такое выражение слыхала: «Дай ангелу власть – у него рога вырастут»? Власть иметь да-алеко не каждый способен. Один, знаешь, себя не пожалеет, все людям отдаст. Ему власть – для людей, для их же пользы. А другой… По три часа каждый день у зеркала торчать станет – форму примерять да жесты разные придумывать. Ему власть вроде компота, для собственного удовольствия. Аношкин наш из молодых, но крепко вперед прет. Из таких быстро начальники вырастают. Как грибы. Только грибы те – поганки. Однако отвлек я тебя. Ты, я разумею, о Слайковском пришла говорить?

– Кого-нибудь держишь в поле зрения? – спросила Маруська.

– Нет. Сама посуди: серьезных у нас теперь нет, мы всех серьезных с год-два как определили. Осталась шушера разная. Из них на такое никто не пойдет, за это я тебе головой поручусь.

– А как, по-твоему, Родькин? Чем он дышит?

– Родькин? – Участковый почесал лысину. – Это не простой человек. Что у него на душе – понять сложно. Был вор, а там поди разберись.

– Почему… был? – уточнила Маруська.

– А после отсидки он себя скромно вел. Мы его ни в чем таком не замечали. Ты, Мария Гавриловна, не беспокойся. Травкин службу знает, если что – даст знать в ту же секунду! – Травкин замолчал, видно было, что он очень хочет сказать о чем-то, но не решается.

– Смелее, – подбодрила его Маруська. – Мы с тобой не для стенограммы говорим. Что надо – я запомню, что не надо – забуду.

– Ладно, – решился, наконец, Травкин. – Недели две назад шел я после ночного дежурства домой. Днем, часов в двенадцать. Петропавловка уже бабахнула. Иду мимо «Каира», будь он неладен! И вижу, во двор ресторана человек свернул! Ну, свернул и свернул – милиции до этого какое дело? А меня аж пот прошиб! Человек-то этот, можешь себе представить?

– Кто? Не томи! – приказала Маруська.

Травкин обиделся:

– Я же тебе говорил – власть не всем в пользу. Я тебе не докладываю, Мария Гавриловна. Я тебе, ну, считай, сон свой рассказываю, договорились? А то потом ненароком конфуз выйдет – кто будет виноват? Стрелочник. Седой это был.

– Кто? – одними губами спросила Маруська.

– Ну, я так и знал! – Травкин в сердцах хлопнул себя по бедрам. – Загорелась. Глаза так и полыхают, ровно две свечки! Сон это, ясно тебе? Слушай. Седой бежал из лагеря – сводку-ориентировку мы все, слава богу, читали. Розыск на него объявлен. Он жестокий бандит – факт. При побеге хлопнул конвоира – тоже факт. И – потерялся. Факт. Где он? Никто не знает. По старым связям не объявился. В подозрительных местах не появлялся. В городе каждый постовой имеет его фото – никто не докладывал, что видел. А я, выходит, глазастее всех? Сомневаюсь я.

– Ты следом за ним прошел?

– А то, – махнул рукой Травкин. – Сразу же! А его – сном-духом нет! Боюсь, после дежурства с устатку показалось мне. Просто похожий человек, и все. Ты пока товарищу Кондратьеву не докладывай, сделай милость, не срами, а то вдруг – конфуз? Я еще пошурую, пощупаю – тогда и скажем. Лады?

– Лады, – улыбнулась Маруська. На этого человека она вполне могла положиться. На таких, как Травкин, держалась по сути дела вся работа.

После обеда секретарь вручил Коле письмо. «Товарищу начальнику Кондратьеву лично», – стояло на конверте. Обратного адреса не было. Коля вскрыл письмо. Листок из ученической тетради был заполнен нервными, налезающими друг на друга строчками.

«Товарищ начальник, – писала неизвестная женщина, – моя жизнь под угрозой. Я жила с одним человеком, его осудили. А теперь он снова в городе, хотя срок ему еще не кончился. Давайте встретимся, только чтоб никто не видел, иначе мне – труба. И я вам тогда расскажу про все и про товарища Соловьева тоже. Фамилия моя Савельева, я работаю на заводе „Точмехприбор“. Если вам интересно, вы меня найдете».

Коля спрятал конверт с письмом в сейф и посмотрел на часы: до окончания заводской смены оставалось полтора часа. «С нею надо бы поговорить как можно скорее, – подумал Коля. – Странное какое-то письмо. Черт его разберет: вроде бы и придраться не к чему, а осадок остался. Фальшь в нем какая-то, что ли?»

Коля вызвал Маруську и дал ей прочитать послание Савельевой.

– Тут может быть прямая связь с рассказом Травкина. – Маруська все же не удержалась и передала Коле содержание травкинского «сна».

– Седой? – не удивился Коля. – Все может быть. Пока мы гадаем на кофейной гуще. Завод на участке Травкина, если я не ошибаюсь?

Маруська сняла трубку циркулярного телефона.

– Милиция, тринадцать, – сказала она. – Дежурный? Аношкин? Разве ты, мил друг, еще не на губе? Ах, мест нет. Ну, ладно, подождем, пока будут. А это говорит твоя крестная. Кондакова. Простить? Ничего, ты пострадай, а там видно будет. Травкина давай. – Маруська прикрыла ладонью мембрану: – Я тебе говорила про этого Аношкина? Наполеон Полубонапарт, а не дежурный. Алё, Травкин? Кондакова. Ты Савельеву с «Точмехприбора» знаешь? Знает, – повернулась она к Коле.

– Скажи ему, пусть ждет около отделения, мы за ним сейчас заедем, – попросил Коля.

«Форд» поставили неподалеку от проходной. Прогудел гудок, из ворот хлынуло множество людей. У трамвая началась толчея.

– Вот она, – сказал Травкин.

Трамвайные пути пересекала красивая высокая женщина лет тридцати. В руке она несла хозяйственную сумку.

– Давай за ней, только близко не подъезжай, пока не скажу, – приказал Коля шоферу. – Ты откуда ее знаешь? – спросил он у Травкина.

– А она приходила к нам в бригадмил поступать, – сообщил Травкин. – Ко мне лично просилась. Я не взял.

– Почему? – спросила Маруська. – Женщина в милиции, как известно, – большой плюс! Ты допустил ошибку, товарищ Травкин!

– Может быть, – вздохнул Травкин. – Только я подумал: она слишком видная, красивая, что ли. Отвлекать будет.

– Темнишь ты что-то, – улыбнулась Маруська. – А ну говори, как на духу!

– Все, как есть, сказал. Не приглянулась она мне.

Савельева свернула в переулок.

– Давай! – сказал Коля водителю. «Форд» поравнялся с женщиной. Коля распахнул дверцу. – Садитесь.

Савельева в испуге шарахнулась, но Коля выскочил из машины, удержал ее за руку:

– Я Кондратьев. Вы мне писали, так?

– Так, – она сразу успокоилась, кокетливо улыбнулась. – Мне на заднее? – Села, начала охорашиваться. – А кто эти граждане?

– Ну, уж меня-то вы знаете, – вспыхнул Травкин.

– Ах, это вы… Не взяли меня тогда. Я на вас в большой обиде.

– Забудьте обиду, – вмешался Коля. – Скажите, кого вы боитесь?

– Седого, – сказала Савельева тихо.

– Я так и чувствовала! – не выдержала Маруська. – Давай, касатка, не томи, говори! Где он сейчас?

– В Ленинграде.

– Вы не путаете? – спросил Коля.

– Я не путаю, – сказала она сухо. – Седой был моим… кавалером. Веселый, денег всегда много. Танцевал со мной. В «Асторию» водил, в «Европейскую». А я, дура, даже думать не думала, откуда у него деньги. Любила я его, – она заплакала. – Черные мысли все время гнала. Он мне твердил: «Сегодня жив, а завтра – жил». А я, идиотка, не понимала. – Она вытерла глаза и продолжала: – Когда он сел, меня свидетелем вызывали. Я все тогда про него узнала, все!

– Выходит, не сон мне приснился, – вдруг сказал Травкин.

– А я замуж вышла, любовь у меня, – зарыдала Савельева. – Он же меня и мужа моего не задумываясь прирежет! Спасите меня, товарищ Кондратьев. Только вы можете, я верю!

– Что вы знаете про Соловьева? – спросил Коля.

– Извините. – Она перестала плакать. – Я все о своем да о своем. А у вас тоже дело. Я ничего не знаю, ничего! Но только видала я! Дней несколько тому иду я по Кронверкскому, вижу, около «Великана» Соловьев стоит. Я обрадовалась. А к нему Седой подходит. Я, верите, словно лбом на столб налетела.

– Н-да, – вздохнул Травкин. – Воображаю себе.

– Я чуть не скончалась в одночасье! – Савельева прижала к груди сжатые кулачки и продолжала шепотом: – Я так бежала, так бежала, товарищ Кондратьев.

– Они разговаривали?

– Нет, – Савельева задумалась. – Вроде бы нет. Помнится мне, когда они друг против друга мимо проходили – приостановились на секундочку. А вот говорили или нет… Не до того мне было. – Она просительно посмотрела на Колю: – Вы мне поможете?

– Притормози. – Коля открыл дверцу. – Вон там ваш дом, вам пора выходить. Ни о чем не беспокойтесь, в ближайшие дни я с вами увижусь. До свидания.

– Таким же романтическим способом? – Она кокетливо улыбнулась.

– Таким же романтическим, – Коля налег на «т». – До встречи.

Савельева ушла. Все долго молчали.

– Я понимаю, Травкин, почему ты ее не взял в бригаду содействия, – сказала Маруська.

– Выстраивается такая цепочка, – Коля оглядел всех. – Родькин, Соловьев, Седой. И ведет эта цепочка к Слайковскому. Только, сдается мне, есть у нее лишние звенья.

– Фиг его знает, – сказал Травкин. – Обратите внимание: где постоянно ходил Слайковский? Возле «Каира». А где его убили? Тоже возле «Каира», будь он неладен! А я где Седого видал? То-то и оно.

– Да ни о чем это пока не говорит! – в сердцах сказала Маруська. – Догадки одни, фантазии. Эдак, черт его знает до чего договориться можно. Дофантазироваться.

– И сроки, сроки поджимают, – вздохнул Коля. – И начальство на голову село. Ты вот, Травкин, не любишь небось, когда начальство на голову садится?

– Люблю, – засмеялся Травкин. – Это знаете, как приятно?

– Да ну тебя, – махнул рукой Коля. – Я, наверное, в твоем возрасте уже потеряю чувство юмора.

Утром, едва успел Коля войти в свои кабинет, тренькнул внутренний телефон: вызывал Кузьмичев. «Дело возьмите с собой», – сказал он голосом, не предвещавшим ничего хорошего. Встретил он Колю традиционно:

– Садись, кури.

– Спасибо, не курю, – как всегда, ответил Коля, и Кузьмичев тоже, как всегда, сказал:

– Извини, все время забываю. – И, взглянув на Колю холодными глазами, спросил: – Ну-тес… Чего же мы ждем?

– Прошу уточнить вопрос, – так же холодно отозвался Коля. Он понимал, что прет на рожон, но совладать с собой уже не мог.

Кузьмнчев почувствовал это:

– Мы должны иметь крепкие нервы, Кондратьев, – поучающе сказал он. – Разве с Родькиным что-нибудь неясно? Я звонил прокурору, он уже назначил следователя, который будет вести это дело. Товарищ опытный, авторитетный.

– Кто именно, если не секрет?

– Таланкин. Экстра-класс!

Следователь прокуратуры Таланкин два года назад уволился из ОБХСС по состоянию здоровья и теперь работал в прокуратуре. В свое время он был правой рукой Фомичева и помогал тому во всех авантюрах, связанных с «молниеносными» раскрытиями преступлений. Это был ловкий и умелый показушник, и то, что дело собирались поручить именно ему, говорило о многом.

– По делу Родькина почти нет объективных доказательств, – спокойно сказал Коля. – Таланкин… не талант, сами знаете. Вляпается и нас с вами вляпает. С кого потом спросят, на кого свалят? – Коля решил схитрить.

– Ну, ты мне мозги не вкручивай, – добродушно сказал Кузьмичев. Как все малоинтеллигентные, в чем-то ущербные люди, он раз и навсегда усвоил и неукоснительно применял «руководящий» жаргон. – Родькин признался, и это все. Все, Кондратьев!

– Сейчас – все. А на суде он откажется от своих показаний, и дело полетит.

– Это пусть прокуратуру заботит, – заметил Кузьмнчев. – Таланкин, конечно, против тебя кукушка, но не совсем же он болван? Наковыряет чего-нибудь. И вообще, из-за чего сыр-бор? Объективно – виноват Родькин или нет? Ты мне прямо скажи!

– Формально, да!

– Вот ты какой. Скользкий, – разозлился Кузьмичев. – Не ухватишь! А я тебе говорю, что твои эмоции – это не юридический факт. Теорию Вышинского вам на занятиях объясняли? Признание обвиняемого есть царица доказательств, усвой это! Ты обязан верить прокурору СССР, если уж мне не веришь! Твое дело какое? Выследил – схватил! А юридические крючки вешать – не твоя забота. На то прокуратура и суд поставлены, запомни!

– Ожидаю ваших приказаний, – равнодушно сказал Коля. Он вдруг почувствовал, что устал. Смертельно устал. И ему все, абсолютно все надоело.

Кузьмичев вышел из-за стола и сел в кресло напротив Коли.

– Слушай, Кондратьев, – сказал он с улыбкой. – Я тебя ценю и уважаю, можешь не сомневаться. Ну, что ты бодаешься? Не понимаешь, что в данном случае речь идет о нашей чести? Ленинградская милиция – это же шутка сказать! Убит уважаемый человек, нас теребят с утра до вечера. А ты хочешь, чтобы мы доложили руководству города, что раскрыть это дело не в состоянии?

Коля молчал.

– Хорошо, – Кузьмичев встал. – А если у тебя будут доказательства – ясные, четкие. И ты убедишься, что Родькин убил Слайковского! Родькин и никто другой!

– Пока у меня таких доказательств нет, – сказал Коля. Он уже догадался, куда клонит Кузьмичев, и в нем сразу же вспыхнуло острое чувство протеста. «Нет, – думал Коля. – Я не имею права сдаваться. Не должен пасовать. Иначе Кузьмичевы заполнят все вокруг и вместо работы начнется сплошное словоблудие. К чему же оно приведет?»

– Доказательства будут, – Кузьмичев снял трубку телефона. – Акимова ко мне, ждет в приемной. – Кузьмичев положил трубку и, заметно нервничая, закурил.

«Ах, аферист, – думал Коля. – Неужели решился выставить фиктивного свидетеля? Нет. Этого не может быть. На такое даже Кузьмичев не пойдет».

– Ты не возражаешь, если я поприсутствую при допросе? – мягко спросил Кузьмичев.

– Это ваше право, – сухо ответил Колп. – Кто он, этрт Акимов?

Открылась дверь, милиционер ввел в кабинет тщедушного человечка в дворницком фартуке.

– Здравствуйте, товарищ начальник, – едва заметно налегая на «о», сказал человечек. – Акимов моя фамилия. Я дворник в двадцать четвертом квартале.

– Здравствуйте, – поздоровался Коля. – Что вам известно по делу об убийстве инженера Слайковского?

– Про инженера ничего не знаем.

– Речь идет о человеке, которого убили около ресторана «Каир», – уточнил Кузьмичев.

– А-а, – обрадовался дворник. – Того Родькин убил! Точно.

– Откуда вам это известно? – спросил Коля.

– Видел, – равнодушно сказал дворник. – Родькин, ворюга, в тот вечер человека встретил, ножом по голове ударил и с портфелем убежал. Видел…

– Спасибо, вы свободны.

Акимов ушел.

– Ну и какое же мы вынесем решение? – улыбаясь, спросил Кузьмичев.

– Мы забыли записать его показания, – налегая на «мы», сказал Коля.

– Вот протокол допроса. – Кузьмичев выдвинул ящик письменного стола и протянул Коле сложенный вдвое лист бумаги. – Здесь слово в слово то, что он нам рассказал. – Кузьмичев тоже подчеркнул «нам».

Коля свернул протокол допроса в трубочку и встал:

– Разрешите идти?

– Идите, – кивнул Кузьмичев. – Уверен, что завтра дело будет у прокурора.

Коля открыл дверь, но Кузьмичев остановил его:

– Совсем запамятовал, ты уж извини. Мы тут решили представить тебя к знаку «Почетный чекист». Так вот, поздравляю. Народный комиссар уже подписал приказ.

– Служу трудовому народу, – сказал Коля.

– Я рад за тебя, – Кузьмичев долго тряс Коле руку, а Коля все пытался вспомнить и никак не мог – кто еще в управлении вот так же долго пожимает и потряхивает руку? И вдруг вспомнил: да начальник же! Это ему подражает Кузьмичев.

– Вы точь-в-точь, как товарищ Прохоров, – не удержался Коля. – Быть вам начальником!

Кузьмичев понял. Он исподлобья взглянул на Колю:

– Критикан ты, Кондратьев. Неуживчивый человек. Иди…

В кабинете ждала Маруська.

– Умотал он тебя?

Коля вяло махнул рукой:

– Дело Родькина нужно подготовить к передаче в прокуратуру. Параллельное дело тоже приведи в порядок – на случай проверки. Справки о мероприятиях, донесения – чтоб комар носу не подточил. Что нового насчет Соловьева и Седого?

– Ничего, – покачала головой Маруська.

– Я пойду, допрошу еще раз Родькина, – сказал Коля.

…В ДПЗ он долго сидел напротив арестованного и молчал. Родькин даже начал нервничать – он поеживался, ерзал, наконец, не выдержал:

– У меня на лбу чего, кино показывают? Чего смотрите?

– Понять хочу.

– Чего еще понять? – усмехнулся Родькин.

– Почему ты так стремишься к стенке.

– Вас не понял, – насмешливо отозвался Родькин.

– Ты убил Слайковского?

– Я.

– Так… – Коля прошелся по камере. – Тогда ответь: кто такой Седой?

– Не знаю. – Родькин посмотрел на Колю с искренним недоумением. – А кто он?

– Значит, ты убил? – Коля посмотрел Родькину прямо и глаза.

– Значит, я. – Родькин не отвел взгляда.

– У меня был случай, – медленно начал Коля. – Один человек, назовем его так, нашел раненого. Нож у того раненого торчал… в груди. Чтобы облегчить страдания умирающего, этот человек выдернул нож…

Родькин напрягся и не сводил с Коли широко открытых, тоскливых, как у умирающей собаки, глаз.

– Тут его и застукал милиционер, – продолжал Коля. – Отпечатки пальцев на ручке ножа, конечно же, совпали.

– Ну и что ему было? – не выдержал Родькин.

– Не знаю, – Коля нарочито зевнул. – Дело это еще не окончено. Кто такой Соловьев?

– Вася, что ли? – спросил Родькин. – И его нашли? Ай да вы!

– Он сам пришел. И все рассказал. И я тебе советую, Родькин.

Коля не договорил. Родькин грохнулся на пол и начал биться лбом о стенку. По камере разнеслись глухие удары.

– Чего же вы мне душу мотаете, гады! – выл Родькин. – Ну, я это! Я! Хотел деньги его взять! И взял! И убил для этого! Все я сделал! Я! Я! Я! Я!

Вбежал конвоир.

– Дайте ему воды. – Коля вышел из камеры.

Нужно было принимать самые неотложные меры, Коля хорошо это понимал. Но какие? И к кому обратиться?

На асфальте девочки играли в «классы». Шли по своим делам ленинградцы. Коля увидел скамейку и сел. «Что же делать, что? – лихорадочно соображал он. – В запасе только один день, один день – всего ничего. И пойдет дурачок Родькин под расстрел, как пить дать пойдет. И никто уже не сможет этому помешать». Рядом сел человек в мятой шляпе, взмахнул газетой.

– Наши-то! – сказал он с восторгом. – Папанин и остальные! Эпохально!

– Эпохально! – согласился Коля.

– Одно скажу – мороз! – продолжал собеседник. – Это вам не Невский. Это – полюс!

– Полюс! – снова повторил Коля. – Извините, я должен идти.

– Идите-идите, – неприязненно сказал незнакомец. – Вижу, не радуют вас успехи наших соколов, вас в ГПУ надо сдать… Вы явно подозрительны!

– Нету ГПУ, – сказал Коля. – НКВД теперь. Литейный, четыре, если не знали. – И ушел, оставив собеседника в состоянии явного шока.

Никто, кроме Сергеева, на этот раз помочь не мог. Нужно было идти в обком, но Коля колебался. Сергеев был теперь одним из секретарей обкома. Он ежечасно, ежеминутно решал задачи огромной государственной важности и сложности. Коля это хорошо знал. Знал он и то, что прорваться к Сергееву практически невозможно: если Сергеев в обкоме – он наверняка на бюро или проводит какое-нибудь совещание. Если вне обкома – он на одном из ленинградских предприятий, и тогда его вообще не найти… И все же Коля решил позвонить Сергееву – так, на всякий случай, для очистки совести.

Он вошел в будку телефона-автомата, набрал номер.

– Сергеев, – услышал Коля и растерялся от неожиданности.

– Слушаю вас! – раздраженно крикнул Сергеев, и тогда Коля сказал:

– Степан Петрович, это Кондратьев. Я прошу вас – примите меня!

– Коля! – обрадовался Сергеев. – Как ты? Что? Увидеться бы надо, но извини, голуба, у меня ни секунды! Через двадцать минут уезжаю в Москву, в ЦК!

– Я напротив вас, – соврал Коля. – Я буду через минуту! Степан Петрович, я никогда и ни о чем не просил, но речь идет о жизни человека!

– Какого человека? – удивился Сергеев.

– Вора Родькина.

– Ты, однако, мастер задавать загадки, – пробурчал Сергеев. – Давай – пулей!

– Есть! – Коля швырнул трубку на рычаг.

Он находился на набережной Невы. До Смольного было минут тридцать самого быстрого ходу. Не успеть. Автобус? Его нужно было ждать. Да и прямо до Смольного отсюда не шел ни один автобус.

Коля выскочил на проезжую часть и поднял руку. Резко взвизгнули тормоза, рядом остановился «газик».

– Слушай, друг, мне срочно нужно в Смольный! – просительно сказал Коля.

– Ишь ты, – добродушно улыбнулся шофер. – На обкомовского работника ты не похож. Зачем тебе?

– К Сергееву мне. Человека надо спасти, гони, друг!

– Человека, – протянул шофер. – Другое дело. Садись!

Ом лихо развернулся и помчал в сторону Смольного.

– Чья машина? – спросил Коля.

Шофер внимательно посмотрел на Колю:

– Я скажу, а ты со страху выпрыгнешь.

– Говори, я не трусливый.

– Управления НКВД машина, – сказал шофер. – Банников моя фамилия.

– Кондратьев, – Коля пожал протянутую руку. – А ты, я смотрю, совестливый. Другой бы не остановился.

– Насчет другого – не знаю, а если человек просит – как не помочь? – улыбнулся Банников. – А ты – замнач УГРО, если не ошибаюсь?

– Откуда знаешь? – удивился Коля.

– В такой организации работаю, должен все знать, – снова улыбнулся Банников. – Вот он, Смольный, приехали.

– Спасибо, друг, – поблагодарил Коля. – Если когда-нибудь буду нужен – звони. Всегда помогу.

– Не за что. – Банников переключил скорость. – А за предложение – спасибо. Я запомню.

«Газик» уехал. Через минуту Коля уже входил в кабинет Сергеева.

Он не видел Сергеева года три с лишним и поразился резкой перемене во внешнем облике Степана Петровича. Сергеев стал совсем седым. Коротко подстриженная борода тоже стала совсем белой. На лбу и у носа пролегли резкие складки. Глаза смотрели устало и словно немного выцвели.

– Вы же не курили? – удивился Коля.

Сергеев погасил спичку:

– А теперь курю. Рассказывай.

Он слушал, не перебивая. Когда Коля закончил, долго молчал.

– Значит, Родькин врет. Клепает на себя. И Акимов врет. Клепает на Родькина. Зачем?

– Если бы у меня был ответ, – вздохнул Коля.

– Давай подумаем, – сказал Сергеев. – О том, что Слайковский получил деньги, знал весь завод. Слайковский всю жизнь ходил с завода одним путем – мимо «Каира». Мог кто-нибудь, зная это и имея сведения о деньгах, подстеречь и ограбить Слайковского?

– Я рассуждал так же.

– Тогда чем ты объясняешь присутствие на месте преступления Родькина? – спросил Сергеев: – Случайностью?

– Либо это случайность, которой воспользовались преступники, либо это подстроено.

– Подстроено? – протянул Сергеев. – Без имен и фактов нам никто не поверит, Коля.

– Я еще вот о чем думаю, – сказал Коля. – Соловьев встречался с Седым. Помните Седого?

Сергеев кивнул.

– Это раз, – продолжал Коля. – Седой был замечен около «Каира». Это два. А в «Каире» работает швейцар, к которому прибежал Родькин с ножом в руке.

– А Родькин Седого знает? – спросил Сергеев.

– Говорит, что нет, но объективных данных мы не имеем.

– Ясно, что ничего не ясно, – вздохнул Сергеев. – То, что Кузьмичев настаивает на передаче дела в прокуратуру, мне понятно. Раз передано – значит, раскрыто и можно рассчитывать на награду. Ты получил «Почетного чекиста»?

– Еще нет, но приказ подписан.

– Ну вот, – обрадовался Сергеев. – А Кузьмичев тоже хочет!

– Я же вижу – он не верит в то, что Родькин убийца! – сказал Коля. – Степан Петрович, поймите вы: Родькин – бывший вор, правильно! Но он, кроме этого, еще и гражданин СССР, елки-палки! Мы обязаны его защитить, как всякого другого!

– Что ты горячишься, – улыбнулся Сергеев. – Я разве спорю? Была бы моя воля – я такого, как Кузьмичев, на пушечный выстрел к органам не подпустил. Но в данном случае к моему мнению не прислушались. Нужны доказательства, Коля. Эмоции ничего не доказывают, даже если мы и правы.

– Я найду эти доказательства!

– Найди, – Сергеев поколебался мгновение и продолжал: – Тебе, моему товарищу и другу, я могу сказать: Кузьмичев – хуже врага! Врага можно рано или поздно изобличить и обезвредить! А Кузьмичев – наш случайный попутчик, Коля. К сожалению, сейчас становится ясно, что их у нас не так уж и мало, как можно было думать. Трудное сейчас время.

– Ничего. – Коля сжал губы. – Придет и другое время, я знаю.

– Придет, – сказал Сергеев. – Мы должны в это верить и должны работать для этого. Задержи дело еще на сутки, я позвоню начальнику управления.

Коля вышел из Смольного и вдруг почувствовал себя смертельно уставшим. Не хотелось ни стоять, ни идти, ни думать. «Лечь бы сейчас посреди улицы, – вяло подумал он. – И пусть подобрала бы „скорая“, в больницу отвезла. А там тишина, покой. Ни тебе Кузьмичева, ни тебе проблем. Отдыхай и пей компот».

Нужно было возвращаться на работу, но Коля вышел из автобуса и свернул на Моховую, а потом на Пестеля – решил забежать домой. Маша и Генка неожиданно оказались дома. Генка радостно повис на шее отца, сказал, с гордостью показывая огромный синяк под глазом:

– Отметь в приказе, батя. Была схватка с «урками».

– Ты думаешь, о чем говоришь? – рассердился Коля. – Эх, Гена, Гена. Сколько раз я тебе говорил – не всякие фантазии хороши. Ты опять взбудоражил весь класс? Когда завуч придет?

– Уже приходил, – на ходу бросила Маша. – Его исключают.

– Ну и пусть исключают! – крикнул Генка. – Я страдаю за справедливость!