Текст книги "Повесть об уголовном розыске [Рожденная революцией]"

Автор книги: Гелий Рябов

Соавторы: Алексей Нагорный
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 36 страниц)

– Извиняйте. Ненароком мы…

Мордастый ударил Колю под дых: раз, второй, третий…

Коля не ожидал этого и защититься не успел. Он опустился на асфальт и только хватал ртом воздух.

Толпа брызнула в стороны.

– Убивают! – завопила бабка с узлом.

Мордастый пнул Колю ногой и сказал:

– Я бы тебя, фраер, на месте пришил, да у меня вон к нему, – он кивнул на Арсения, – дело есть… – Он шагнул в сторону и исчез – растворился в толпе.

Арсений, икая от страха и растерянности, поклонился ему в спину, дернул Колю за рукав:

– Вставай, рвем когти!

– Чего? – не понял Коля, с трудом поднимаясь и отряхивая одежду.

– А то, что слинять нам надо! – нервно сказал Арсений.

Он задумчиво посмотрел на Колю, словно заново его оценивая:

– Если что – поможешь мне?

– Само собой… – сказал Коля и добавил зло: – Убью я этого змея. Вот только пусть мне попадется еще раз!

– Нельзя, – сказал Арсений. – Сеня Милый это…

– Да хоть кто! – Коля обозлился окончательно. – Убью, и весь сказ!

– Пахан он. За ним знаешь сколько людей? Они нас на краю земли найдут! Иди за мной и молчи!

Они направились к трамвайной остановке. Арсений шел и думал, что Колю теперь бросать нельзя – силен парень, в случае чего защитит, хотя бы на первый раз. Дело-то ведь не в том, что Коля Сеню Милого обидел. Дело и том, что был за Арсением должок, и давно хотел Сеня этот должок получить, а Арсений по жадности и глупости уклонялся от расчета, да, кажется, доуклонялся.

А Коля думал, что, конечно же, нельзя бросать благодетеля в беде, а страна его, уркагания, должно быть, дрянь, если живут в ней такие вот Сени Милые и всех преследуют и грабят, да еще и отомстить могут.

Коля шагал следом за Арсением и даже не догадывался, что потом, спустя много-много лет, вспомнит эту свою первую встречу с уголовным миром и свои мысли вспомнит, и поймет, что именно в этот день и час вступил он с этим миром в долгую, изнурительную, опаснейшую борьбу, борьбу не на жизнь, а на смерть.

Подошел трамвай – красный, звенящий, с искрами над дугой, но Коля не удивился и воспринял это чудо как вещь саму собой разумеющуюся. Люди, сбивая друг друга с ног, хлынули к дверям вагонов, но Коля всех растолкал и не только успел втащить Арсения на площадку, но и сам забрался, спихнув на мостовую какого-то мешочника. Тот перевернулся и, грозя вслед уходящему трамваю кулаком, что-то кричал, должно быть, ругался.

Арсений одобрительно посмотрел на Колю:

– Так и делай. Не ты людишек – так они тебя.

И вдруг схватил Колю за руку, просипел срывающимся голосом:

– Там… На задней… Ох, мать честная!

Коля оглянулся: на задней площадке стояли два громилы – в шоферских картузах, в тельняшках под рваными пальто.

– Нам кранты, – одними губами проговорил Арсений.

– Что делать? – спросил Коля.

– На, – Арсений сунул Коле финку. – Если полезут – бей. Не мы их – так они нас… закон известный.

– Чего им надо? – хрипло спросил Коля, вздрагивая ог прикосновения к металлу: финки он еще ни разу в жизни в руках не держал.

– Должок за мной есть, – дернул уголком рта Арсений.

– Отдайте, – посоветовал Коля.

– Нечем, – глухо отозвался Арсений. – Да и поздно. За расчетом пришли. Поставят на правило, а там, глядишь, и амба будет.

Бандиты начали проталкиваться к передней площадке.

Арсений схватил Колю за руку и поволок за собой. Пассажиры ругались.

Человек лет сорока в рабочей одежде – длинный, нескладный, с вислыми усами и большими, добрыми глазами встретил испуганный Колин взгляд и улыбнулся, словно хотел подбодрить. Коля улыбнулся в ответ, и вдруг по трамваю пронесся всеобщий вздох: богато одетая женщина, которая стояла в проходе, держа в руках туго набитую сумку, начала сползать на пол. По спине ее расплывалось багровое пятно. Пассажиры хлынули в стороны, женщина упала. Один из бандитов подхватил ее сумку и тронул за плечо вагоновожатого.

– Стой!

Трамвай замер, словно налетел на невидимую стенку. Наверное, вожатый уже привык к подобным происшествиям и хорошо знал, с кем имеет дело.

– Сволочь, – в спину бандиту сказал вислоусый.

Бандит обернулся, тронул финкой подбородок вислоусого:

– Гуляй, папаша, не нарывайся.

Оба бандита спрыгнули с подножки. Коля подумал, что опасность миновала, и страхи Арсения, по всей вероятности, были напрасны, но первый бандит поманил Арсения пальцем:

– Чинуша! Слезай, черт паршивый. И фраера захвати.

Арсений обреченно взглянул на Колю и послушно шагнул к выходу. Коля – следом. Пассажиры жалостливо смотрели им вслед.

– Не ходи, парень, – тихо сказал вислоусый. – Убьют.

Коля потерянно взглянул на него и спрыгнул с подножки вслед за Арсением.

– Пошел! – крикнул бандит вагоновожатому.

Тот медлил. Второй бандит обнажил финку и угрожающе двинулся к подножке трамвая.

– Да что это такое, граждане! – вдруг крикнул вислоусый. – Людей убивают, а мы смотрим! Вон женщину убили! Парнишку сейчас порешат! Что же мы, не люди совсем?

Он бросился к выходу. Пассажиры заволновались, послышались сочувственные выкрики. Несколько мужчин, а следом за ними и женщины выскочили из трамвая и молча налетели на бандитов. Вислоусый оттолкнул Колю и, отбив удар финки, свалил одного.

Выскочил вагоновожатый с тяжелым медным рычагом в руках, кинулся в свалку. Бандитов били жестоко, насмерть.

– Уходим, пока целы… – с лица Чинуши-Арсения градом катился пот.

Коля медлил. Подошел следующий трамвай. В свалку ринулись четверо в кожаных куртках, с винтовками. На рукавах у них алели матерчатые повязки с буквами «ГРО». Через минуту толпа раздалась, образовав круг. В центре его остались бандиты и вислоусый.

Из трамвая вынесли убитую женщину.

– Вот ее сумка, – сказал вислоусый и протянул сумку убитой гвардейцу революционной охраны. Тот внимательно осмотрел сумку, спросил:

– Кто видел?

– Я, – сказал вислоусый.

– И я, – неожиданно выпалил Коля.

Арсений дернул его за рукав, но было поздно.

Гвардеец заметил жест Арсения, спросил подозрительно:

– Вы что, товарищ? Зачем останавливаете свидетеля?

– Вы, Арсений Александрович, тоже видали, – с обидой сказал Коля. – Чего тут скрывать? Вы же этим людям деньги должны были, сами сказали.

– Титоренко, покарауль, – приказал старший.

Второй гвардеец схватил Арсения за рукав.

– Благодетеля предал! – заорал Арсений. – А что тебе поп… отец Серафим завещал – забыл, гад? А что я тебе говорил – забыл? Тебя всюду найдут! Конец тебе! Отжил ты!

– Чего это я предал? – смутился Коля. – Говорите и не думаете.

– Не тушуйся, парень, – подбодрил Колю вислоусый. – Бушмакин моя фамилия. Ты все правильно сделал. Честному человеку с ворьем не по пути, это запомни.

Между тем гвардейцы отвели обоих задержанных к стене. Скорее это была не стена, а каменный забор-перегородка, соединявшая два дома.

– Граждане! – спросил старший. – Бандиты уличены в убийстве и грабеже! Взяты с поличным! Кто хочет сказать слово в их защиту? Есть такие? Говорите, мы гарантируем безопасность!

Толпа молчала.

– Готовьсь! – протяжно крикнул старший.

Клацнули затворы.

Гвардейцы вскинули винтовки.

– Именем революции! Пли!

Сухо треснул залп. Бандиты вдавились в стену и рухнули.

– К ноге! – негромко скомандовал старший. – За мной – шагом марш.

Свернули на Морскую. Шли не торопясь – старший впереди, за ним конвойные вели Чинушу-Арсения, последними шагали Коля и Бушмакин.

Чинуша шел нервно – дергался, оглядывался, истерично улыбался. Коля вдруг поймал его отчаянный взгляд и даже зажмурился. Бушмакин заметил это, спросил:

– Он тебе кто?

– Не знаю, – нехотя отозвался Коля. – Так… А что ему теперь будет?

– Не знаю, – в тон Коле сказал Бушмакин и жестко добавил: – Что заслужил – то и будет.

Подошли к особняку с портиком и колоннами.

На тяжелых дверях с позеленевшими медными ручками торчал наспех прибитый кусок фанеры с надписью: «Комитет революционной охраны».

– Заходи, – старший распахнул дверь.

В огромном зале, уставленном старинной мебелью – белой, с золотом, в стиле Людовика XVI, за колченогим столом сидел человек в кожаной куртке, сплошь, до глаз заросший черной окладистой бородой.

– Товарищ, Сергеев, – доложил старший. – С поличным задержаны двое из шайки Сени Милого. Убили и ограбили женщину. Свидетели подтвердили. Бандиты расстреляны на месте. Этого, – он кивнул на Чинушу, – объявил нам вот этот парень, – старший подтолкнул к столу Колю.

– Документы имеются? – спросил Сергеев.

– Не-е… – Коля покачал головой. – Из деревни мы… Псковские. Грель – деревня наша.

– А у вас? – спросил Сергеев у Чинуши.

Тот вытащил трясущимися руками паспорт, протянул Сергееву.

– Так… – Сергеев прочитал первую страницу и недобро прищурился. – А у нас к вам счет, Арсений Александрович!

– Какой счет? – взвизгнул Чинуша. – Я давно чист! Полиция не имеет ко мне никаких претензий!

Сергеев тяжело на него посмотрел:

– То, что вам царская полиция могла предъявить, об этом говорить не будем. Это – прошлое. У вас была возможность подвести под ним черту, вы не захотели. Уже при Советской власти, тридцатого октября вы ограбили гражданина Аникушина. Второго ноября ограбили и убили гражданку Незнамову. Труп вы сбросили в канал… У нас есть доказательства.

– Плевать мне на ваши доказательства! – фальцетом выкрикнул Чинуша. – Немедленно выпустите меня отсюда!

– Увести! – приказал Сергеев.

Конвойный тронул Чинушу за рукав:

– Пойдем…

– Куда? Зачем? Нет!!! – Чинуша бросился к дверям, но его схватили под руки и повели.

– А-а-а-а!!! – закричал Чинуша. – Мразь! Свиньи! Быдло вонючее! Убивать! Убивать вас! Всех! До одного! На фонари взбесившихся Хамов! За ноги!

Громыхнула дверь.

– Что ему будет? – с трудом спросил Коля.

– Расстрел, – спокойно ответил Сергеев.

Потрясенный Коля молча смотрел на Сергеева.

– А ты как думал? – строго спросил Сергеев. – Ты думал – разговоры с ними разговаривать? А вы кто такой? – обратился он к Бушмакину.

– С патронного я, – Бушмакин протянул Сергееву паспорт. – Токарь.

– Партиец?

– Так точно, – улыбнулся Бушмакин. – С тысяча девятьсот двенадцатого.

– А я – с тысяча девятьсот второго, – в свою очередь улыбнулся Сергеев. – Спасибо, что помог.

– Чего там, – Бушмакин махнул рукой. – Дело общее.

Где-то внизу, в подвале, глухо ударил винтовочный залп – словно детская хлопушка выстрелила.

Все поняв, Коля испуганно прижался к Бушмакину.

– Ну, парень. Что будем с тобой делать? – спросил Сергеев. – Может быть, вернешься назад, в свою деревню?

– Не-е… – Коля замотал головой. – Дом наш сгорел. И отец с матерью – тоже. Куда же мне назад?

– Верно, – кивнул Сергеев. – Назад тебе нельзя… А здесь, в Питере, кто у тебя?

– Того уже нет, – Коля оглянулся на дверь, в которую увели Чинушу.

– Я считаю, пусть остается, – вдруг сказал Бушмакин. – Чего ему в деревне делать? А здесь – человеком станет! В Питере теперь куется мировая история! Считай, парень, что тебе сильно повезло!

– А жить где? – с сомнением спросил Сергеев.

– А у меня! – улыбнулся Бушмакин. – Определю его на завод, и точка! У рабочего класса будет пополнение.

– Ну и хорошо, – согласился Сергеев. – Если что понадобится, – заходите. Чем смогу – помогу.

Бушмакин жил на Сергиевской, в красивом бело-зеленом доме, построенном в стиле позднего барокко. Собственно, жил он не в парадном здании, которое выходило фасадом на улицу, а во флигеле. Комната у Бушмакина была большая, с двумя окнами и высоким потолком.

– Ну и ну, – только и смог сказать Коля, когда они пришли.

– Знай наших, – улыбнулся Бушмакин. – Мы кто? Рабочие. Мы, брат, все ценности мира создаем! И мы имеем право жить в таких квартирах. Лет двадцать назад я об этом в одной листовке прочитал, а было мне в ту пору сколько тебе сейчас, и я, понимаешь, только-только переступил порог завода…

– А вы из деревни? – спросил Коля.

– Спокон веку – питерский! – гордо сказал Бушмакин. – Прадед мой сюда вместе с Петром I пришел, и с тех пор мы оружейники. Я работаю на патронном, это здесь, в двух шагах. «Старый Арсенал» называется.

– А вот вы сказали тогда, там, – Коля замялся. – Ну, партиец вы… Это что? Чин такой?

– В корень глядишь. Вопрос не в бровь, а в глаз. Ну, пойми, если сможешь: людям в России жилось из рук вон… Большинству. А кучке людей – как в сказке. А товарищ Ленин сказал: это надо поломать!.. Чтобы поломать – нужна партия. Объединение единомышленников, борцов… Чтобы тех, кто живет в сказке, – к ногтю. А тех, кто страдает, – тем счастье дать. Все понял?

– Мне Арсений… В общем, этот, которого… – Коля замялся, но продолжал: – Он так мне сказал: кто, говорит, был ничем, тот, говорит, возможно, и станет всем, а как одни осетрину жрали, так и будут жрать. А другие – как селедку жрали – так и будут жрать. И ничего, говорит, тут не переделать! Тут, говорит, дело в душе человеческой. А она, говорит, как была навозная, так во веки вечные и останется.

Бушмакин задумчиво смотрел на Колю, слушал и думал про себя: неглуп был этот Чинуша, ох, неглуп. Тоже смотрел в корень. И сколько еще вреда принесут молодой Советской власти такие вот горлопаны-провокаторы. И какие же точные слова нужно найти, чтобы разом рассеять Колины сомнения… А как, если грамота – три класса реального, да два года рабочих марксистских кружков? Но отыскать эти слова надо, потому что парень сейчас как посредине доски-качалки: на какую сторону ступит, – туда и опустится. Что же сказать?

– Задал ты мне вопрос, – Бушмакин покрутил головой и усмехнулся. – Я вот что скажу: сейчас таких фактов нет. У Советской власти сейчас все – от товарища Ленина до последнего солдата – не то что селедке, корке черствой рады. Потому что разруха, голод. Если сейчас кто и жрет, как ты говоришь, осетрину, тот контра и с ним разговор один – к стенке.

Бушмакин перевел дух и продолжал:

– Я и прадеды мои, и деды, и родители в подвале жили. А мне на второй день революции дали вот эту комнату! Это тебе как?

– Я так этого… Арсения понял, что он больше про будущее намекал, – сказал Коля. – Говорит: все равно у них ничего не выйдет. Мое, говорит, – оно сильнее смерти. А уж это точно. У нас в деревне мое – выше бога…

– Царская власть – от века, – тихо сказал Бушмакин. – Она, брат, так души людей испоганила, что нам, тебе и детям твоим, мыть, мыть и дай бог отмыть! Одно утверждаю: никогда у Советской власти не будет так, чтобы одни осетрину ели, а другие – селедку ржавую. Потому что власть наша – не против народа, а для народа. И ты в это верь!

На следующее утро Коля проснулся от резкого звонка, вскочил с койки, встретил улыбчивый взгляд Бушмакина:

– Будильник это. Вставай, поедим и шагом марш на завод – смена через двадцать минут.

Коля потянулся, напялил рубашку, придвинул к столу грубо сколоченный табурет. На столе лежала ржавая селедка, кусок ржаного хлеба, попыхивал паром закопченный чайник.

– Ешь, – пригласил Бушмакин, с хрустом раздирая селедку.

– Чего я буду вас объедать. – Коля проглотил густо подступившую слюну и отвернулся.

– Совестливый? – улыбнулся Бушмакин. – Хвалю. А все же ты ешь, не стесняйся. Мы ведь с тобой теперь товарищи? А?

– Какой там… – вздохнул Коля. – Скажете тоже.

– Рабочий крестьянину – первый товарищ и друг, – строго сказал Бушмакин. – Ешь больше, разговаривай меньше, опаздываем…

Он с сомнением оглядел стираную-перестираную, всю в заплатах Колину рубаху, потрогал Колин зипун, который висел на гвозде. Потом решительно подошел к платяному шкафу, открыл его и положил на Колину шконку костюм в полоску, рубашку и фуражку. Снял с гвоздя зипун, швырнул его в угол и аккуратно повесил на его место черное пальто.

Коля следил за Бушмакиным, открыв рот.

– Одевайся.

– Не-е… Коля даже зажмурился. – Нельзя. Не наше.

– Наше, – тихо сказал Бушмакин. – И впредь запомни: если я тебе что советую – ты меня слушай, понял? Бери, не сомневайся.

Коля схватил одежду, неумело надел пиджак, потом брюки, посмотрел на Бушмакина и, радостно улыбнувшись, напялил пальто.

– Фуражку забыл, – Бушмакин, придирчиво осматривал Колю. – Ничего. Годится. Пошли.

– Откуда это у вас? – спросил Коля, спускаясь вслед за Бушмакиным по лестнице.

Бушмакин промолчал, а когда вышли на Сергиевскую и зашагали в сторону Артиллерийского собора, вдруг остановился:

– Церковь видишь? Наискосок от нее… шел мой Витька… Налетела казачья сотня… Все.

– Что все? – не понял Коля.

– Лозунг Витька нес… – с трудом сказал Бушмакин. – «Долой самодержавие!». Казак его шашкой и потянул…

– Так это, значит… – Коля тронул рукав своего пальто и окончательно все понял.

Напротив «Старого Арсенала» чернели обгорелые стены Санкт-Петербургского окружного суда. Зацепившись за карниз, покачивался золоченый двуглавый орел – головами вниз. Бушмакин перехватил изумленный Колин взгляд:

– Отсюда нашего брата-рабочего, ну и вообще – всех, кто за революцию, на каторгу гнали. Суд это. Накипело у людей, вот и сожгли.

– И власть дозволила? – искренне удивился Коля? – Допустила?

– Революция, брат, позволения не спрашивает. Хлестнет у народа через край – он любую власть наизнанку вывернет. Особливо, если во главе народа умные люди. Такие, как товарищ Ленин. У него в этом суде, между прочим, старшего брата к смерти приговорили.

– А потом? – спросил Коля.

– Повесили потом, – коротко бросил Бушмакин. – Вот проходная, не зевай.

У дверей стояли рабочие. Один из них, парень лет восемнадцати, худой, чернявый, остроносый, махнул рукой, приветствуя Бушмакина, хмуро сказал:

– Стоим, брат. Угля нет, электричество отключили… А это кто с тобой?

– Пополнение.

Вошли в цех. Сквозь грязные, тусклые, во многих местах забитые фанерой оконца слабо проникал дневной свет. От махового колеса через все помещение тянулся набор шкивов, соединенных приводными ремнями со станками.

– Старое все, – сказал Бушмакин. – Однако дай срок. Переделаем. Любой цех чище больницы станет. А пока – гляди: это вот мой станок. Чем он знаменит? А на нем сам Михаил Иванович Калинин работал. Кто он такой? Он теперь член ЦК нашей партии и комиссар городского хозяйства Петрограда. Руки! – вдруг крикнул Бушмакин.

Коля, млея от любопытства и восторга, гладил зубчатую передачу.

– Оторвет – мигнуть не успеешь.

У конторки мастера толпились рабочие. Сам мастер, сдвинув очки на лоб, старательно читал газету.

– А товарищ Ленин царя приказал убить? – вдруг спросил Коля.

– Ты… с чего взял? – Бушмакин даже поперхнулся от удивления.

– А как же? – солидно возразил Коля. – Царь его старшего брата повесил, а в писании сказано: око за око, зуб за зуб.

– Царь не только старшего Ульянова повесил. Девятого января пятого года сколько народа расстрелял! А в Москве, во время коронации, еще больше людей погибло. Только смысл нашей работы не в том, чтобы мстить, а в том, чтобы мир переделать до основания, понял?

– Не понял, – упрямо сказал Коля. – Я бы за своего брательника кого хошь повесил.

– Ну и дурак! – в сердцах отрезал Бушмакин. – Иди лучше послушай, что умные люди говорят.

Коля подошел вплотную к конторке. Мастер перевернул страницу и прочитал:

– «Переговоры о перемирии на всех фронтах. Представители немецкого командования согласились встретиться с представителями русского командования».

– Согласились? – восторженно выкрикнул кто-то рядом с Колей. Коля повернулся и узнал чернявого парня.

– Давайте, братцы, немчуре в ноги за это упадем! Он испокон веку русскому человеку учитель, благодетель и образец для подражания! А когда ест, тут же шептунов пускает, – сам слыхал! Я с немцами раз обедал.

– Нюхал, а не слыхал, – бросил Бушмакин. – Остер ты, Василий, на язык, гляди, укоротят.

– А по мне – хоть сейчас! – весело улыбнулся чернявый. – Я, товарищ Бушмакин, сам страдаю! Я вынужден язык пополам складывать, когда рот закрываю. Как собака!

Все засмеялись, а мастер продолжал:

– Самое интересное, товарищи, слушайте! Начиная с четверга, на каждый талон будут нам отпускать по полфунта мяса. Это вам не рубец или там кишки бараньи. Верно я говорю?

– Верно! – снова выкрикнул Вася. – Мясо, конечно, завезут, в магазины… – он сделал ударение на втором слоге. – А вот дадут ли нам, – это еще вопрос!

– А куда же оно, по-твоему, денется? – улыбнулся Бушмакин.

– А его приказчики по карманам рассуют! – зло сказал Вася. – В первый раз, что ли?

– Не в первый! – загудели рабочие. – Воруют в магазинах! Известное дело!

– Нужен рабочий контроль! – крикнул Бушмакин.

– Спекулянтов нужно ловить и к стенке ставить! – поддержал его Вася. – Предлагаю резолюцию нашего цеха! Которые уличены в воровстве или спекуляции, тех безоговорочно в расход!

– Согласны! – дружно ухнул цех.

– Бушмакин, давай лист, подписи собирать начну! – потребовал Вася.

– Вот тебе ключ, – сказал Бушмакин Коле. – Вали домой, отдыхай. Все равно сегодня работы не будет. А я через час-другой приду. И еще вот что. Соседка есть у меня, Маруськой звать, девка бойкая, но ты и думать не смей о ней, понял? Она сегодня из деревни приехать должна.

Коля вышел на Литейный. Короткий северный день угасал, заходящее солнце выкрасило стены сгоревшего суда в грязный серо-бурый цвет. Коля поежился от пронизывающего ветра с Невы и, подняв воротник пальто, зашагал по Шпалерной. Прохожих почти не было, только один раз навстречу попался патруль: солдаты подозрительно оглядели Колю, но не остановили. На углу Гагаринской, на другой стороне улицы, Коля увидел пожилую пару: чиновника в форменной фуражке с кокардой и седую даму в шляпке с вуалеткой и длиннополом салопе. В руках дама несла замысловатую сумочку. Коля засмотрелся и вдруг его обогнали двое: мордастый тип в котелке, с кокетливо переброшенным через правое плечо шарфом и низкорослый, похожий на обезьяну человек неопределенного возраста в солдатской шинели без хлястика.

– Ну и ну! – услышал Коля голос мордастого. – Какая встреча! Судя по вашей одежде, мил-сдарь, вы изволите служить в сыскной полиции?

– Нет больше сыскной полиции, – отозвался мужчина в форменной фуражке. – С кем имею честь?

– С объектом бывшей деятельности, – витиевато объяснил мордастый. – Клоп, возьми у дамы сумочку, ей тяжело ее держать.

– Что вы, – удивилась женщина. – Совсем напротив.

– Лиза, отдай сумку, – приказал мужчина. – Они все равно отберут. Это же бандиты… – он поперхнулся от неожиданного удара в лицо.

Коля подошел ближе. Он еще не решил, как поступить, что-то мешало. «Где я видел этого мордастого, где?» – думал Коля. – «Тряпки этой у него на шее быть не должно, а шапка…» – и сразу вспомнил: Сеня Милый!

– Не смейте оскорблять интеллигентного человека… – назидательно говорил между тем мордастый. – А еще дворянин, чиновник. Пфуй.

Коля подошел вплотную к бандитам.

– Все, Лиза, – спокойно сказал чиновник. – Теперь их трое. Хорошо, если просто разденут.

– Здравствуйте вам, – поздоровался Коля. – Давно не видались.

– Ты кто такой? – мордастый всмотрелся в лицо Коли. – Откуда меня знаешь? А-а-а… Переоделся! – Он даже заулыбался. – Клоп, шлепни мальчика.

Коля повернулся к Сене боком и с разворота, как бывало в стенке, сомкнутыми в замок руками ударил его под ребра. Сеня екнул селезенкой, как конь на рыси, и, перевернувшись через голову, распластался на тротуаре. Клоп бросился на Колю с ножом, и Коля, совсем потеряв голову от злости и ненависти, жестоко ударил его кулаком в лицо. Что-то хрустнуло. Клоп захрипел и, повернувшись к чиновнику окровавленным лицом, медленно сполз на асфальт…

Колю трясло. Он без конца вытирал правую руку о полу пальто, а левой пытался остановить прыгающие губы.

– Так вы не с ними? – запоздало спросила женщина.

– Прекрасный вопрос, Лиза, – констатировал мужчина. – Позвольте представиться: надворный советник Колычев, Нил Алексеевич. Моя жена – Елизавета Меркурьевна. Не трогайте рот, молодой человек. Это сейчас пройдет.

Коля увидел, как Сеня поднялся и, пошатываясь, начал уходить. Потом побежал.

– Уйдет…

– Ну и черт с ним, – сказал Колычев. – Где вы живете?

– Рядом. А что… с этим? – Коля посмотрел на Клопа.

– С этим? – Колычев поправил пенсне. – Сейчас посмотрим.

Из-за угла вывернулся патруль – трое матросов. Они увидели лежащего человека, подбежали, на ходу выдергивая маузеры.

– Стоять на месте, руки вверх! – крикнул старший. Перевернул Клопа, сказал: – Этот готов. Кто его?

– Я, – отозвался Коля.

– Пойдемте с нами, – кивнул старший и повернулся к Колычеву и его супруге: – Подтверждаете?

– Молодой человек защитил нас от бандитов, – сказал Колычев. – Этот, – он кивнул в сторону Клопа, – бросился на молодого человека с ножом. В порядке необходимой обороны молодой человек его ударил. Это мы можем подтвердить.

– Это еще проверить надо, – хмуро сказал старший.

– Не надо, – подошел второй патрульный. – Я этого парня знаю. Он нам в трамвае Чинушу сдал, свой парень.

– Ну, раз такое дело, – старший улыбнулся.

Патрульные вызвали дворника, записали адрес Колычевых и всех отпустили. Около Клопа, до приезда труповозки, остался дежурить дворник.

Квартира, в которой жил Бушмакин, состояла из четырех комнат, длинного коридора с уборной в конце и прихожей, из которой вела дверь в ванную комнату.

Все это Коля определил методом личного наблюдения и исследования, впрочем, подобная терминология в этот момент ему в голову, конечно, не приходила, и он пока даже думать не мог, что спустя самое непродолжительное время слова «наблюдение», «расследование», «метод» надолго, если не на всю жизнь, станут самыми употребительными в его лексиконе.

Коля отвернул кран в ванной и пустил воду. Долго думал – зачем второй кран, если идет точно такая же вода? Потом догадался: печка. Если ее протопить, из левого крана с красной шишечкой потечет горячая…

Уборная с белым унитазом привела его в восторг. Коля пять раз подряд спустил воду, каждый раз замирая от восхищения. За этим увлекательным занятием его и застала соседка Маруська.

Была она лет девятнадцати, румяная, с льняными волосами, высокой грудью – типичная петроградская деваха. На ней были туфли с пряжками-бантами. В левой руке она держала корзинку с яблоками, а в правой – мужской зонтик с загнутой ручкой.

– Ну и как? – подбоченясь, осведомилась Маруська. – Льется?

– Льется… – послушно сказал Коля и зачем-то спрятал руки за спину.

– Ну и кто же ты такой? – продолжала она допрашивать.

– Грельские мы, – объяснил Коля. – Из-под Пскова мы…

– Ага… А сюда ты как попал?

– А меня Бушмакин подобрал.

– Тоже мне, пятиалтынный, – сказала Маруська презрительно. – Он валяется, а его подобрали. Чудной твой Бушмакин, вот что я тебе скажу! Я ему говорю: выходи за меня замуж!

– А он? – заинтересовался Коля.

– А он говорит: соплива ты больно, – Маруська даже фыркнула от обиды.

– А ты чего?

– А я – через плечо! – обозлилась она. – Ты женат?

– Нет…

– Ну, женихом будешь. Неси зонтик в мою комнату, яблоко получишь.

Коля послушно поплелся за ней, по дороге разглядывая зонтик и пытаясь понять, для чего он, собственно, предназначен.

В комнате, обставленной еще беднее бушмакинской, Маруська спросила:

– Ты хоть с бабами дело когда имел?

– Не-е, – Коля покраснел. – Стыдно это…

– Сты-ыдно?! – изумилась она. – Ну и дурак! – Она смотрела на него смеющимися глазами, явно забавляясь его смущением.

Щелкнула входная дверь. Бушмакин крикнул с порога:

– Коля! Ты дома?

– Дома я, дома!! – отчаянно заорал Коля. – Здесь я!

– Так я и знал, – сказал Бушмакпн, входя в Маруськину комнату. – Совращаешь, бесстыжая?

– Вас не удалось, а уж этот – мои будет! – нахально сказала Маруська. – Угощайтесь яблочком!

– Благодарствуйте, – Бушмакин взял Колю за руку, спросил у Маруськи: – На завод чего не идешь?

– С завтрашнего, – устало сказала Маруська, развязывая платок. – А моих в деревне никого нет… Маманя, оказывается, полгода назад померла… Мне соседка сказала. А яблоки – из нашего сада. Вы берите всю корзину, я их все равно есть не могу… – Она зарыдала.

Хмурый Бушмакин вывел Колю в коридор:

– Отца ее во время штурма Зимнего убили. Он у нас на заводе работал. Мать с ними не жила, в деревню уехала еще года три назад. А Маруська отцу помогала, незаметно на токаря выучилась… Ты ее не обижай, понял?

– То не думай, то не обижай, – Коля пожал плечами.

– Как тебе объяснить, – задумчиво сказал Бушмакин. – Один от наглости людям морды бьет, другой от беззащитности в бесстыдство ударяется. Вот это у нее и есть. Скромная она в жизни и, как бы это сказать, – ранимая очень, понял?

На следующее утро Коля проснулся затемно. За дверью, в коридоре, орала Маруська:

– Бушмакин, эй, Бушмакин!

– Ну чего тебе, язва? – проснулся Бушмакин. Посмотрел на Колю, развел руками: вот, мол, наказание.

– Я стирать иду! – снова крикнула Маруська. – Давайте белье!

– Да ладно, – лениво сказал Бушмакин. – Мы уж сами. Вот ванную топить будем, тогда и постираем…

– А чем топить-то, дяденька? – насмешливо спросила Маруська. – Не хотите – как хотите, я пошла.

– Погоди… – Бушмакин, заскрипев дверцей платяного шкафа, бросил на пол узел с бельем. – Коля тебе поможет, донесет. – Бушмакин потянулся. – Я пока встану, поесть приготовлю, ладно?

Прачечная помещалась во дворе, в одноэтажном флигеле и когда-то обслуживала проживавших в бело-зеленом доме иностранцев. Теперь женщины со всего квартала ходили в эту прачечную стирать.

По дороге Маруська рассказала Коле, что рядом с нею всегда становится княжна Щербатова, а чуть позади – горничная бывшего председателя совета министров Горемыкина. Щербатова учится стирать – не старый режим, теперь никого не поэксплуатируешь, а горничная – та больше рассказывает истории из жизни высшего общества.

Вошли в прачечную. Она была неожиданно пуста, и Маруська в растерянности остановилась на пороге.

– Эй, есть кто-нибудь? – крикнула она.

Из-за деревянной перегородки, где складывали стиральные доски, вышла красноносая старушка в бойкой не по возрасту шляпке, помахала рукой:

– Бонжур, Мария. А что за галант с тобой?

– Горничная горемыкинская, – шепнула Маруська Коле. – Да вот, исподнее принесла, бабушка Виолетта.

– Неси назад, – хихикнула Виолетта. – Воды горячей нет, и теперь не будет долго.

– А как же стирать?

– А вот свергнем большевиков, – сказала Виолетта, – и все возвернется в лучшем виде: консомэ, бордо, бордели и старые шептуны в правительство – вроде моего хозяина. Слышь, девка… Чернь по всему городу водку жрет. Склады разбивают и жрут до чертиков. Ты сидела бы лучше дома, а то, не ровен час… Хотя защитник у тебя что надо.

– А вы? – Маруська с сомнением посмотрела на Виолетту.

– А на меня теперь и черт не польстится, – засмеялась та. – Слышь, девка, а Щербатову-то, княжну, убили вчера.

– Как убили? – Маруська даже присела от неожиданности.

– Да так и убили – ломом по голове. Пьяные. Да еще надругались. Так-то вот, – вздохнула Виолетта.

Вернулись домой. Бушмакин выслушал сбивчивый рассказ Коли и Маруськи и начал торопливо натягивать пальто.