Текст книги "Две жизни в одной. Книга 2"

Автор книги: Гайда Лагздынь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)

– Цапля! – на укол ногтем высказалась женщина.

– Старая жаба! – ответила девица, на что старушка мгновенно отреагировала:

– Старая, но без бородавок и когтей!

С экрана телевидения

– На вопросы телеканала «Пилот» первыми и правильно ответила семья Ивановых! – объявила ведущая, пышная блондинка с голосом, похожим на затвердевший мякиш. – Семья получила пылесос для машины!

За подарком приехала бабушка с внучкой. Ведущая спрашивает ребенка:

– Ты рада?

– Рада! – отвечает девочка.

– Ты переживала?

– Да. Переживала, – снова ответила малышка.

– Ты тоже с бабушкой болела?

– Болела, но без бабушки. Я снова в сад хожу.

День «циркового попугая»

Если бы меня спросили, какой день в этом году был у вас самым ярким и памятным, я бы, не задумываясь, ответила: «День «циркового попугая».

– Это что еще за день такой? – спросите вы. Да, он назывался по– другому, но в тот день я очень хорошо поняла того мальчика, что в рассказе Виктора Драгунского никак не мог сказать до конца фразу: «Папа у Васи силен в математике...»

А дело было так. Меня пригласили в жюри «посмотреть бальные танцы». Усомнившись в своих способностях судить бальные, все же согласилась: уж очень хотелось увидеть танцы с участием детских танцевальных пар. Приехав в Дом культуры, установила, что смотр будет проходить не здесь, а в цирке. Верная обещанию, опаздывая, примчалась. В цирке к началу торжества все было готово. За длинным столом сидело важное жюри, за отдельными столиками – судьи международного класса. Как оказалось, мне надо повыше, в отдельную ложу. Здесь уже сидела компания: одна женщина, чья-то мама, и пять накрахмаленных девочек. Нас представили публике. Меня отдельно как председателя.

– Председателя чего? – спросила я у мамы-соседки. Она пожала плечами: не то не поняла, не то не расслышала.

Начались выступления. И с удовольствием взирала с высоты на красивые, ярко одетые парочки, восхищалась отточенными движениями детей, занималась оценкой и была счастлива. Яркое цветное музыкальное зрелище полностью поглотило меня, усыпив бдительность.

И вдруг нам, то есть детскому жюри (оказывается мы – детское жюри?!) предложили высказаться. Ослепительные цирковые прожектора осветили маленькую ложу, в которой со счастливыми рожицами сидели мы. От такого света мои жюристки стали голубыми и засветились. Это меня так поразило, что я забыла встать. За барьером фотокорреспондент тихо сказал: «Надо!» И я поднялась. Но микрофон оказался на уровне половины моего тела, пришлось его выдергивать. А мы в это время все светились! Это выбило меня из колеи окончательно. А надо было говорить. «О чем?» – подумала я. За барьером снова возник корреспондент: «Говорите же!» И я заговорила.

– Танцевать – это прекрасно. Когда танцуют взрослые – это прекрасно. Когда танцуют дети – это вдвойне прекрасно!

– Ну! – подбадривал меня корреспондент. Я продолжала:

– Танцевать это прекрасно. Когда танцуют взрослые – это прекрасно. Когда танцуют дети – это вдвойне прекрасно.

– Дальше! – не унимался сиплым голосом корреспондент.

«Что дальше?» – подумала я опять. Цирковой прожектор продолжать ослепляюще сверлить нас своим лучом, изумительно высвечивая воротнички, банты и фартучки моих перепуганных жюристок.

– Вы не уберете эти голубые глаза? – спросила я тихо, но, как оказалось, на весь цирк. Глаза убрали.

– Ну?! – нетерпеливо терся фотокорреспондент своей кожаной курткой о нашу ложу. – Чего молчите?

– Отдыхаю, – зло прошептала я, отвернувшись от микрофона. – Чего отвлекаете?

Я села. Все громко зааплодировали, а фотокорреспондент прошипел: – А шары?

– Какие шары?

– Зеленые, что опустились из-под купола.

Действительно огромные зеленые шары висели над самым ковром, почти касаясь голов танцоров. И тогда я сказала:

– Танцевать – это прекрасно. Когда танцуют взрослые – это прекрасно. Когда танцуют дети – это вдвойне прекрасно. Возьмите, дети, шары. Они – ваши.

P.S.

Много лет спустя мне не раз приходилось сидеть в жюри, давать оценки на разных конкурсах, но свое первое выступление в качестве неподготовленного «циркового попугая» я не забуду до конца своих дней.

Какое оно, счастье?

В детском саду на даче карантин. Родителям не разрешают брать детей за территорию. Да и на самой территории приказано находиться всего полчаса.

– Ну я пошла! – говорит мама. Мама у Алеши молодая. Все называют ее Любой. – Ты, Алеша, не скучай! – продолжает мама. – В следующий выходной опять приеду.

Алеша и не скучает. Ему хорошо на даче. Мама Люба это сразу поняла, поэтому расставание негрустное.

– До свидания! – кричит Алеша, прижимая к груди пакетик с гостинцами. – Приезжай скорее!

– До свидания! – машет рукой Алешина мама. – Я поехала!

Но ехать в душный город, когда впереди целое воскресенье, не хочется. «Побуду в лесу, успокоюсь», – думает Люба, сворачивая с проселочной дороги в лес. Ягод земляники не видно, черничник без черники, зато попадаются канавы, через которые приходится перепрыгивать. Наконец Люба оказывается в мягком моховом болоте с клюквенными кочками, с дурманным багульником, с высоким голубичником.

«Голубые крупные ягоды! Целые гроздья! Не случайно, – думает Люба, – называют нашу голубицу «северным виноградом»! Хорошо-то как! Тепло, солнечно! Золотая пора – июль на исходе».

Ягодка за ягодкой стеклянная литровая банка незаметно наполняется дарами природы. Вперемешку с голубыми черные черничины, красные душистые ягоды земляники – целое лесное ассорти. Люба садится на кочку, задумчиво ест из банки ягоды. Кому оставлять? Алеша – на даче. Ему привезла гостинцев. Василию? Неожиданно всплывает в памяти разговор в цехе. Женщины спорили о том, что такое счастье.

– Счастье, – говорила молодая работница, – это когда тебя любят.

– Этого мало. Счастье, если тебя понимают, – отозвалась Люба.

– Чего тут, Любочка, понимать? – вспылила тетя Маша. – Главное – семья, муж, ребенок. По-людски, не одинока, не брошена. Мальчишка же растет. Отец нужен. Чем твой Васька плох? Все свой характер показываешь?!

– Пьет! Подумаешь, пьет! Да кто из мужиков сейчас не пьет? Дай каждому, не откажется, если хвороба какая не завелась, – вставила словечко уборщица по цеху Пелагея Ивановна.

– У меня не пьет! – заявила Анастасия. Она стояла у окна, опершись руками в бока, выставив вперед грудь непошивочного размера.

– В Первомай, в Октябрьскую, на дне рождения – другое дело!

– И у меня по праздникам балуется, – вымолвила тихо молодая работница.

– По праздникам, – усмехнулась Люба. – Если бы только по праздникам. А если они, эти праздники, почти каждый день?

– А ты на зарплату лапу наложи! – посоветовала могучая Анастасия.

– Зачем накладывать? Зарплату он приносит полностью. Все бумажки покажет, на стол выложит.

– А на что пьет?

– Говорит, не спрашивай, не твое дело. Левые были. Да разве все только к зарплате сводится? Я хочу видеть дома трезвого мужа. Хочу делить с ним свои мысли, свои чувства. А с пьяным что? Придет весь растрепанный, какой-то растерзанный. Разит как из бачка с пищеотходами. Противно. А он с ласками. Не хочу!

Люба вновь принялась собирать ягоды. «Вот оно, счастье. Бродить одной в воскресенье среди болотных кочек?» Делается грустно. Не пора ли домой? Люба прислушивается. Совсем сбилась? Где-то гудит машина. «Дорога всегда куда-нибудь выведет», – думает Люба, шагая в сторону звука.

Вскоре показался раскатанный машинами лесной проспект. Но машины не встречаются, ягодники тоже. День на исходе. Дорога кончается песчаным карьером. Люба садится у обочины, делает на песке чертеж. «Вот дачи. Там было солнце. К вечеру оно здесь. Значит, чтобы выйти к дачам, надо шагать на солнце».

Люба продирается сквозь кусты, шагает густым осинником, потом грязным, с высокой осокой, болотом. За болотом – сосновый лес. Много черники.

«Почему так получается, – размышляет Люба, – когда пора из леса выходить, всегда ягоды попадаются?»

Навстречу Любе выскакивает настоящий серый зайчонок. Зайчишка смотрит на Любу и неторопливо прыгает к кустам, всем своим видом показывая, что не боится.

– Все меня не боятся, – вздыхает Люба. – Алешка не боится, Василий. И вот зайчишка тоже.»

Солнце почти село. Его яркие пунцово-красные лучи пробиваются между стволиков маленьких елочек и высоких елей.

– Надо спешить! Пока не закатилось солнце! – Люба прибавляет шагу, потом бежит, размахивая банкой.

Лес неожиданно кончился. Сквозь редкий кустарник виднеется что-то большое и золотистое. Впереди расстилалось широкое хлебное поле. А со всех сторон, словно высокий забор, темнел зубчатый лес. С противоположного края, наполовину спрятавшись за горизонт, спокойно румянилось солнце. Солнце высвечивало колосья и стебли, разливалось горячим жаром по хлебу, отчего поле, обрамленное зеленой изгородью, казалось золотым. Люба никогда не видела такого, хотя, как она считала, прожила на свете много, целых двадцать четыре года!

Природа замерла: ни птичьего голосочка, ни стрекота кузнечиков. Люба идет вдоль кромки золотого поля, касаясь ладонью налившихся тугих колосьев.

– До чего же хорошо! – думает Люба. – Надо обязательно показать это Алеше.

Солнце опустилось, ушло за горизонт. Закат огромным горячим куполом повис над землей. Узкие темные тучки, словно линеечки, мелкими штрихами легли на разрумянившееся небо. Штрихи расплываются, закрывают собой последнюю полоску света. А вот и полоска погасла. Сумрачное ночное небо расползлось над землей.

Люба шагает мимо дач. В темной росистой траве стрекочет на все голоса неведомо откуда взявшийся хор невидимых стрекачей.

– Где-то там спит мой Алешка? – думает Люба. – Как хорошо, что есть на свете Алешка. А может быть, все это и есть счастье, счастье жизни?

– Люба, это ты? – из темноты вырастает фигура тети Даши, ночной няни из Алешкиной группы. – Тут твой приезжал. С Алешкой повидался. Спрашивал, была ли... Долго у ворот сидел, потом в лес ушел.

– Пьяный?

– Вроде бы нет. Пьяный-то он нахрапистый. Скучный такой, тихий. Может быть, переночуешь, Любушка? Куда в такую-то темень ехать?

– Спасибо, тетя Даша. Мне в утреннюю смену, на последнем успею. Алеша спит?

– Спит, спит. Не беспокойся, хороший мальчик. Что ему делать? Ихнее дело такое – знай посапывай! А то останься, коечка в сарайчике свободная. Опять, небось, к маме?

– К маме.

– Оно, конечно, так, нечего им потакать. Но мамы ведь тоже кривые души. За свое дитя норовят встать. Слушай саму себя лучше.

Теплая ночная тишина успокаивала, обволакивала мысли. «Проще на жизнь смотри! Плюй на все, главное – здоровье. Живу без мужа. Куда хочу, туда лечу!» – выплывали из тумана слова подружки Надьки. «А как же Василий?»

Автобус плыл по асфальту. Навстречу выходили березы, заглядывали в окна, кивали ветвями и оставались там, у обочин дорог.

– Василий... Тоже в лесу был, рядом ходил. Аукнул бы? Как поступить? Кого слушать?

«Саму себя, – звучал тихий голос тети Даши, – только себя».

Автобус остановился. Из окна Люба увидела Василия, подтянутого, серьезного.

– Надолго ли?..

Сотрудница

Перед самым Новым годом одна из поздравительных открыток по ошибке попала в почтовый ящик соседей. Вечером соседка Мария Ивановна, вежливо постучавшись, извинилась за причиненное беспокойство, как-то странно взглянув на меня, подала красочное послание.

Прошло несколько дней Нового года. Встречая соседей, я, как всегда, приветливо улыбалась и желала здоровья. Но что-то изменилось в наших отношениях. Одни, до сих пор общительные и словоохотливые, стали сдержанны, немногословны. Другие, напротив, начинали рассказывать разные невероятные истории. Сначала я не обращала особого внимания – мало ли что бывает с людьми. Но дни проходили, а новые отношения с соседями закреплялись.

– Что-то тут не так, – решила я, – надо выяснить.

В разговоре у подъезда одна простодушная старушка объяснила:

– Боятся вас.

– Меня?

– Да, вас! Мало ли что вам покажется. Возьмете на заметочку, и небо станет в клеточку. Лучше уж подальше. А другие помочь хотят!

– Мне?

– Да, вам! Как никак сотрудник ОБХСС!

– Какой еще сотрудник?! – удивилась в свою очередь я.

– Как какой?! – возмутилась старушка. – Весь дом об этом говорит. Такая миловидная, тихая, и вдруг – сотрудница?!

– А почему так решили?

– А как же? Все бегаете, бегаете. И люди к вам разные заходят. И с толстыми папками, и с портфелями, даже с дипломатами. Молодые, старые. А то и с музыкальными инструментами. Подозрительно.

– Ну и что? Приходят.

– Вот то-то и оно, что приходят. ОБХСС! – непонятно закончила разговор словоохотливая старая соседка. – Мне-то что! С пенсии не снимут!

В полном смятении и недоумении я поднялась по лестнице, открыла дверь своей квартиры. В прихожей на тумбочке лежали еще не убранные новогодние поздравления. Я стала машинально их перебирать На красочном бланке, на том самом, что вручила мне соседка Мария Ивановна, было написано:

«Дорогая наша Гайда Рейнгольдовна! От всей души поздравляем Вас с наступающим Новым годом! Желаем здоровья, новых творческих успехов, огромного счастья и продолжения сотрудничества с нами. Любящий Вас коллектив ОБХС».

Я вслух повторила последнюю фразу: «Любящий Вас коллектив ОБХС». Почему ОБХС? Опять шутники вместо «Д» поставили «Б»! А это значит: Областной Дом Художественной Самодеятельности.

1968 г.

Барбоска

У доставщицы телеграмм Глафиры Петровны есть приятельница – Барбоска, лохматая собака, помесь болонки с дворнягой. Собака пристала к Глафире Петровне много лет назад на улице. С тех пор и определилась в помощницы. Собирается Глафира Петровна на работу, и Барбоска собирается. Глафира Петровна идет на почтамт, и Барбоска следом. Телеграммы разносят вместе. Доставщица заходит в дом или поднимается на этажи, Барбоска ждет ее возле крыльца либо у подъезда. В любую погоду вместе, как говорят, водой не разольешь. Если телеграммы нет и разносить нечего, Барбоска околачивается возле почтамта или разгуливает по помещению. Все к Барбоске привыкли, даже не замечают.

Но однажды случилась скандальная история. Пришла новая начальница– женщина средних лет, крутая и несговорчивая. На собрание, как всегда, Глафира Петровна пришла в сопровождении своей непременной спутницы. Хозяйка села на стул, Барбоска молча уселась рядом.

– Посторонних прошу выйти! – сказала начальница. – У нас собрание! Все переглянулись. Никого из посторонних в помещении не было.

– Я еще раз повторяю, – сердито продолжала начальница, – у нас собрание! Посторонние пусть выйдут! Все недоуменно переглянулись. Глафира Петровна пожала плечами, посмотрела на Барбоску. Барбоска с независимым видом смотрела на начальницу.

– Это я вам говорю! Я не начну собрания, пока собака будет сидеть в зале!

– Так она у нас работает! – сказала Глафира Петровна, – телеграммы разносит.

– Да, работает. И давно! – заступились за Барбоску сослуживцы.

– А я говорю, пусть выйдет! – голос начальницы стал еще более твердым. – Я собрания не начну. Я или собака!

– Тогда я выйду вместе с Барбоской! – Глафира Петровна поднялась со стула.

– Да какая она посторонняя, – затараторила уборщица тетя Паша. – Мы эту Барбоску знаем. Она действительно работает на доставке, почитай, десятый год! Нет, она не посторонняя!

– Ну знаете! – вскипела пуще прежнего начальница. – При чем тут телеграммы и собака?! Повторяю: посторонних прошу удалиться!

– А мы не выйдем! – Глафира Петровна стала основательнее усаживаться на стуле.

– Не согласные! – заявил вахтер Федор Иванович. – Барбоска честно и летом, и зимой трудится вместе с Глафирой Петровной. Самолично ее на почтамт пропускаю как сотрудника.

– Мы все за Барбоску! – подняла обе руки молоденькая доставщица.

– Будет сегодня собрание или нет? – буркнул шофер. – Есть охота.

– Начинайте! – загалдели все хором. – Начинайте! Какие тут посторонние?!

– Да хотя бы и были! – снова возник вахтер. – Время гласное, чего посторонних опасаться?!

Барбоска удовлетворительно тявкнула. Она сидела возле Глафиры Петровны и понимающими сочувственными глазами смотрела на начальницу.

1968 г.

Фрагменты повести из серии «Тайна великих снов»

ВРЕМЯ

Сердце с утра бьется сильно и со значением. Где-то внутри что-то непонятное и необъяснимое. Волнение охватывает всю плоть – трепещущее, неясное по сути причины возникновения. Но я знаю. Это есть то непреодолимое желание, исходящее оттуда. Меня как бы настраивают, создавая вокруг и надо мной огромный купол, в котором я сейчас окажусь.

Но сегодня кто-то руководит мной на уровне быта, заставляет метаться по квартире, искать место. Я его нахожу в своей маленькой комнате. Здесь пол устлан мягким ковром. Стоит развернутый, не убранный после сна диван. Я проспала почти двенадцать часов подряд. Вдоль стены – огромный письменный стол, заваленный рукописями, отпечатками и перепечатками, настольная цифровая электронная лампа, телефонный аппарат, мелкие игрушки-безделушки. На столе расположился и музыкальный центр «Панасоник» с двумя колонками, на одной из которых симпатичная улыбающаяся Баба-яга на мотоцикле с прицепом. В коляске сидит смеющийся кот с огромным глиняным кувшином. Созерцание этого глиняного сооружения – дело рук, видимо, улыбчивого доброго мастера – приносит мне всегда огромное удовольствие. На письменном столе – пишущая машинка «Унис» с заправленной бумагой и с копировальной лентой, готовые к работе. Но меня мой шикарный полированный красивейший румынский письменный стол не приглашает сесть. Даже мягкие любимые игрушки: заяц в половину моего роста, обезьяна Фани и зубастик-ушастик ушли с поля моего зрения. Один только огромный раскидистый зеленый куст, похожий, при моем участии, на круглый шар, остается со мной, протягивает в мою сторону растущие молодые побеги.

Непонятное желание толкает меня взять из кухни столик, принести в комнату, поставить у окна. По белоснежной поверхности кухонного стола запрыгали лучи утреннего солнца. Через широкий квадрат распахнутого окна доносится шум проезжающих машин, чириканье птиц, людской говор. И вдруг я поняла, что место расположения столика в комнате по отношению к солнцу, моему светлому покровителю, именно такое, какое было, когда я жила там, в другом месте, где рождалось большое количество стихов, сказок, повестей и рассказов.

Купол надо мной расширяется. И вот уже нет ни звуков, ни шорохов, идущих от мира. Я в вакууме. Голова моя совершает странные движения. Словно я хочу встряхнуть массу своего мозга. Со стороны может показаться, что у меня мелкая нервная трясучка. Вот голова стала совершать некие вращательные движения. Внутри мозга, в верхней части, устанавливается как бы пустота. Я еще чуть встряхиваю головой, будто вскрываю ее для выхода мыслей. А может быть, входа?

Такое состояние мне известно. Я знаю, сейчас авторучка будет с большой скоростью скользить по бумаге, записывать, почти без правок потом, мои мысли, ощущения, фантазии. Говорят, что это «чакры» открылись в Космос. Я не знаю, чакры это или нет. Я только знаю, что с этой минуты меня уже нет на земле.

Как-то ночью меня посетило это самое состояние. Только происходило все на противоположной стороне квартиры, с окном на северо-восток, а не на юго-запад, как сейчас. Тогда, не отрываясь, я написала фантастический рассказ «Планета созвездия сверкающих звезд». Очнулась, не поняла, где нахожусь. Кто-то потом пояснил: это душа возвращалась в астральное тело. Наверное, возвращалась.

Итак, я готова к общению, – мысленно фиксирую свою готовность.

Дом в деревне Мария купила по случаю. Одна знакомая присоветовала, говорит:

– Что сидишь в городе, в своей крошечной комнатушечке, на общей кухне с соседями? Тебе как писательнице простор нужен, пустота, независимость от внешней среды. Вот и изолируйся. Деревня глухая, других поселений вокруг мало, лес да болота в округе, санный путь зимой, летом – лесные тропы в цивилизацию. В деревушке той всего две старухи живут да дед замшелый. А дом ладный, почти задарма.

– А ты откуда про все это знаешь? – спросила свою знакомую Мария.

– Да так... – уклончиво молвила рекомендательница. – Я бы и сама купила, но я – не ты. Разные мы. Тебе, я знаю, это подойдет, а мне... – знакомая замялась. – И недорого... – и неожиданно добавила: – Да кто туда поедет, в эту тьмутаракань. Там время остановилось...

– Как остановилось?

– А так! Поживешь, поймешь, советую. Тем паче что ты в литературе бултыхаешься.

– Да у меня на дом денег нет, тем более, как ты говоришь, на хороший.

– Хороший, ладно срублен. Чуть староват, стоит-то, считай, второй, если не третий, век. Продадут недорого. Давно пустует. Не приживаются в нем. Но, я думаю, что он не для обычных людей, ты в самый раз, – продолжала знакомая.

Этот разговор запал в душу, и Мария, уже не совсем молодая женщина, решила купить этот дом. Но, как оказалось, хозяев у него не нашлось. Старушки глухой деревеньки толком не могли сказать, куда они подевались. Одна из них, та, которую называли Черной, только криво усмехнулась, при этом злорадно сверкнув одним уцелевшим зубом, покрытым какой-то сверкающей мишурой.

Переезд был недолгим. Очистить дом от лишнего не составило никакой трудности, так как кроме двух деревянных скамеек да срубленного из дерева стола в горнице, не говоря о полатях за печкой, и кровати, покрытой досками, в доме ничего не было. Но, что удивило Марию, окна были целы и даже со стеклами, русская печь в исправном состоянии, с широким, хотя и изрядно прокопченным шестком. Не один, видно, горшок уходил в печь и возвращался из нее. В подтверждение всему возле печи, сиротливо прижавшись в угол, стоял металлический ухват, прикрепленный к деревянной добротной палке.

– Вот и все, – сказала себе Мария, тщательно рассматривая крепкие некрашеные половицы, крышку стола, которую, видно, добросовестно скоблили-мыли руки живших здесь хозяек дома.

– Да, жили! – услышала она чей-то глуховатый голос. – Жили и живут. – Мария оглянулась, но никого не было, лишь шелест листьев за окном да хриплый голос петуха с другого конца деревушки, где живет старушка по прозвищу Белая.

– Почудилось, – подумала Мария. – Мысли вслух и слова вслух.

Давно уехали товарищи по перу, помогавшие при переезде, растворился в лесной чаще запах перегоревшего бензина и машинного масла. Тишина поглотила засыпающее солнце. Сначала редкий, потом густой туман плотно запеленал затерявшуюся в лесах маленькую деревеньку. Ни дымка, ни огонька. И ни словечка от жительниц деревни: ни хорошего, ни плохого. Будто она, Мария, здесь и не появилась. Будто ее и нет.

Устав с дороги, Мария уснула так крепко, что не слышала ни ночи, ни рассвета. Утренняя заря, как обычно, смотрела в окно старого дома, не проявляя никакого интереса к новому жильцу. Солнце так же безучастно прошло по кромке леса, неторопливо поднимаясь ввысь уже раскаленное, жаркое.

Но жизнь все же разбудила Марию. Она встала, прошлась по скрипучим, с вечера вымытым, половицам, распахнула окно. Душистый запах вместе с ветерком волной вливался в избу, наполняя ее чудными ароматами полей и лесов.

– Как здорово! – сказала вслух Мария. – Жаль, что нет электричества. А батареек в приемнике надолго ли хватит?

Она уже хотела включить его, но на пороге появилась Белая старушка, держа в руке кринку с козьим молоком.

– Вот молочко, откушайте. Рады бы еще чем попотчевать, да не знаю... – Старушка поставила кринку на стол. – Уже прибрались, полы и окна помыли? Это хорошо. Это надо. Я бы посоветовала и печь побелить. Святой водицей углы освятить. А то мало ли что?! – старушка замолчала. Мария хотела спросить, что значит «мало ли что», но не решилась. Вместо этого она протянула руку и сказала:

– Мария. Марией звать. А вас?

– Пелагея, – тихо молвила старушка, собираясь уходить. – Заглядывайте, если чего. Я в конце деревни живу, если это можно назвать деревней. И Прокопыч там. – Пелагея кивнула головой в сторону леса: – В черном доме Ефросинья живет, самая старая по возрасту.

– А сколько ей лет?! – хотела спросить Мария, но не успела. Старушка посмотрела на нее так, что пробежало что-то по коже, словно ее облили шипучей жидкостью. «Что такое?» – подумала Мария.

– Это – время, – вздохнула Пелагея, но вдруг замолчала, а потом добавила: – Ну, бывайте. – И старушка исчезла так же быстро, как и появилась.

– Что за черт?! – спросила себя Мария. – Все непонятно, необъяснимо. А вот молочко – кстати. Что варить и на чем, пока не знаю.

Усевшись на лавку, Мария с аппетитом стала уминать бородинский хлеб, припивая парным козьим молоком.

Около обеда у околицы появился Прокопыч. Крепыш, про которого можно было бы сказать «старичок-лесовичок», но увеличенного размера. Эдакий легендарный старик с широкой окладистой бородой, почти без седины, с кудрями молодца, только вот нос, разросшийся с годами и бугристый, выдавал немалый срок пребывания Прокопыча на земле. Но сколько ни приглашала Мария старика войти в дом, Прокопыч оставался за воротцами. Старик оказался намного словоохотливее Пелагеи, рассказав, что и как здесь, что растет, чем богат лес, умолчав, однако, о жителях деревушки. И так и сяк Мария хотела его разговорить, но ничего не получалось. Прокопыч был таким вертким и не по возрасту дипломатичным, что Мария оставила эту затею, решив, что сегодня – только первый день ее жизни на этой маленькой родине трех пожилых людей.

Или воздух, или козье молоко оказали на Марию такое воздействие, что после ухода Прокопыча она блаженно растянулась на кровати и неожиданно уснула. Когда же проснулась, была глубокая ночь. Разбудили Марию непонятные звуки. В доме поскрипывали рамы, тяжелая дубовая дверь, половицы некрашеного пола. Какие-то странные звуки издавала старинная русская печь. И чем больше вслушивалась Мария в эти звуки, тем отчетливее они становились, как бы вбирали в себя всю ее сущность. Мария, доведенная до крайнего удивления, решила что-то изменить. Достав из рюкзака свечи, она зажгла три и поставила каждую против окна. Скрип рам прекратился. Четвертую свечу поместила на шестке, а последнюю – напротив дверей. В доме воцарилась тишина.

Мария почувствовала вдруг свое телесное освобождение. Но этого ей показалось мало. Не думая больше о батарейках, Мария включила приемник и услышала знакомый голос дикторши радио «Маяк», рассказывавшей о событиях в столице, на Востоке и в Чечне. На музыкальные радиоволны дом неожиданно ответил сначала скрежетом, затем грохотом в чердачном помещении. Что-то с шумом упало, потом все стихло. Кстати, замолчал и приемник.

За окном занимался рассвет. Первые светлые блики коснулись покосившихся воротец, лизнули перила крыльца. Где-то заверещала просыпающаяся птаха. Занимался новый день...

Про удавов

– Господа удавы! В нашем удавстве появился маленький крепенький удавчик. Так вот, этот удавчик похваляется, что сможет съесть мышь.

– Да ну! – удивились взрослые удавы и еще туже стянули кольца своего тела. Медянка, взглянув одним побелевшим глазом на удавов, косонув еще раз, продолжала: – Так вот, господа удавы! Этот удавчик похвалялся еще и тем, что доставит нам массу неприятностей, если мы по-прежнему будем есть целиком телят и баранов.

Медянка вытянула шею еще длинней, отчего ее маленькая продолговатая головка стала выглядеть еще более крошечной.

– Так вот, мы, удавы, – заявила хищная ядовитая змейка, – решили, что этого удавчика, пока он маленький, надо удавить!

– Удав, конечно, будет прав, если съест кого удав! У змеи такой уж нрав, потом что он – Удав! – высказался самый мудрый из удавов. – Но этого удавчика надо все-таки послушать. Он, хоть и маленький, но, надеюсь, в компьютерные игры играет? Подсунем ему нашу программу, поглядим. Возможно, что-то и получится наше, но новенькое.

– Получится, получится! – поддержал Мудрого самый Длинный из удавов. – Он, я думаю, не коррумпированный! Вполне возможно, что не успел завести свою компанию. Будет глотать, как миленький, и телят, и баранов. Только пусть чуть подрастет. Аппетит появится.

Но тут неожиданно на пороге появился тот самый маленький удавчик, о котором шла речь. Скромно сев рядом с Мудрым, ласково сказал:

– Слушаю вас! Я – молодой, но за мной будущее. В чем проблема?

– Вроде пока и проблемы нет! – заявил самый Длинный из удавов. – Мы тут говорили о телятах и баранах. Как вы считаете, удобны они для проглатывания целиком?

– Нет. Совершенно неудобны! Надо их сначала разделить на части, а уж потом...

– Совершенно верно! – оживился самый Мудрый. – Как мы, удавы, об этом не догадались?! А то ведь давимся, а глотаем!

– Ну я пошел! – сказал, удаляясь, маленький удавчик.

– Какой перспективный малыш! Какие удобства предложил, – высказалась медянка. – Мы «едино» сидим, а не сообразили.

– С чего начнем? С какого хозяйства? Правда, многие опустели. Но еще кое-что в запасе осталось.

– Простите за вторжение! – объявил, появившись, тоненький молодой удав. – Мы – внеплановая комиссия! Прибыли считать телят и баранов.

– Я же говорила, – зло прошипела медянка, – этого удавчика следовало еще вчера удавить.

2009 г.

Чудо!

Документальный рассказ

Событие за две недели до Нового года так потрясло меня своей необычностью, что воспоминание о нем, я думаю, сохраню в записи. Единицы слагаемого этой истории возникли задолго до этого случая.

Несколько лет назад я была приглашена в Дом дружбы с народами зарубежных стран. Уютное парадное помещение, служащие – красивые люди, гостями были деятели искусства: музыканты, художники. Все это оставило глубокую бороздку в памяти: сохранила кроме красочных буклетов подаренный предмет – сшитая из белоснежной ткани в виде прямоугольника с обычными тканевыми ручками сумка. На ней крупными буквами было написано «ТВЕРЬ», внизу адрес: «Советская, 48-50». Между надписями располагалась фотография нашего города. Подарок лежал в шкафу несколько лет. Применять как сумку? Не то. Переносить купленные продукты – жалко: вдруг испачкается! Такие на ней красивые цветные тверские фотографии! Потребность в подаренном предмете возникла лишь тогда, когда я стала издавать книги большими тиражами. Перешагнув через 90-е годы, издатели нередко предлагали книги брать в счет гонорара. В наш регион моих книг поступало мало. Их раскупали, как говорится, на корню. Я оказалась редким писателем для маленьких читателей. Цены на книги в издательствах «Детская литература» и «Малыш» были небольшие. Часто поступавшие в наш город цветные недорогие издания через торговую базу я забирала полностью всю партию, не зная, что этим не создаю себе рекламы. Книги мне хотелось просто дарить.

Но когда я издала трехтомник, вес книг которых в сумме оставлял три килограмма, а два комплекта – шесть, это уже был груз. Бумага – вещь тяжелая. Картонные углы книг рвали любые пакеты. Раздавать я их не могла, ибо в них было вложено все мое состояние. Вот тут-то и пригодилась прочная и очень легкая подаренная сумочка.