Текст книги "Две жизни в одной. Книга 2"

Автор книги: Гайда Лагздынь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

От судных взглядов сторонясь, таясь.

Любовь уходит в пустоту Вселенной,

Отдав тепло прочитанных молитв.

Душа любви – комок всех чувств нетленных!

Любовь земная – для Вселенной миг!

Под знаком солнца

На крыльях огненных несут

Меня по жизни чудо-кони!

Редеет вражеский редут,

Вразлет летят их крошки-пони!

А я скачу сквозь тьму и зло

Навстречу яркому светилу,

Ведь солнце силу мне дало —

Мое небесное горнило.

Оно лучом своим палит,

Дыханьем пылким обжигает!

Но жар меня не пепелит,

А только силой заряжает!

Безумство, страсть, огонь дарит!

В объятьях солнечного света

Моя душа поет, парит

В лучах сияющего лета!

Зачем стою на сцене?

Зачем, скажите, я стою на сцене?

Читаю строки в памятном бреду?

Кровь безрассудно закипает в вене.

Зачем я прошлое свое на суд веду?

Зачем делюсь со зрителем волненьем?

Сжимая сердце в трепетный кулак?

Зачем мне знать о боли ваше мненье?

Ведь я сама избрала свой Гулаг?!

Зачем делюсь душевным изувечьем?

А сердце наизнанку и на шест?!

Как беззащитен ты, поэт,

В признанье вечном,

Неся прилюдно

Чувственный свой крест...

4 февраля 2001 г.

***

Спустилась ночь с небесным мраком,

И мысль, бессонницу храня,

Терзает сердце тяжко, с гаком!

Сжимает грудь судьбы змея.

Порой до самого рассвета

Неведом сон – душе покой.

Нет в мыслях радужного света,

И мозг зажат дурной рукой.

Жизнь пролетела, как мгновенье,

Оставив шрамы там, внутри.

А детства, юности – виденья,

Как сон, витающий вдали.

Ты потянись – рукой достанешь

Недавних лет мечты свои.

Как ни старайся, не обманешь

Зимы дыханье от земли.

Бессонница

Бессонница в душе рождает

Томящий слабый сердца тик.

Лишь старики то чувство знают

И молча Бога призывают:

Без боли б умереть хотели,

И, дал бы Бог, в своей постели,

Уход из жизни – тихий миг.

Лунная грусть

Не бьют часы. Но знаю: полночь.

Я в этот миг затих в ночи

И как молитву: помнишь!

 Помнишь! Шепчу при отблесках свечи.

Захочешь ли делить со мною

Все муки прожитого дня?

Вдруг стану я бедою?

Обузой грешной для тебя?

Все радости и все невзгоды

Не бросишь, понесешь с собой

И сквозь непрожитые годы,

Делясь со мной своей судьбой?

С поклажей горькой, с думой тяжкой,

Я словно проклятый бреду!

Надежда? Есть. Но счастье – сказка.

Я лучше в прошлое уйду!

Я не пишу хвалебных гимнов

Я не пишу хвалебных гимнов,

О прошлом оды не слагаю,

И слов слащавых, сладко-липких

В своих речах не замечаю.

Иду к барьеру без оглядки,

За что себя благодарю.

Свинцом расплавленным в десятку

Попасть я Господа молю.

Совсем неведома мне низость

И попрошайство на издат,

По восходящей планке движусь

К погонам звездным, как солдат.

Я не пишу хвалебных гимнов,

Я по стерне всю жизнь иду,

А потому под серым ливнем

Не тлею я, а вновь горю.

Любви нелегкая дорога

Темнеют закаты жаркие,

Звездочки вспыхнули яркие,

Небо прогнулось под куполом,

Земля наполнилась звуками!

Месяц в блестящем инее,

Плывет по небесной линии.

В сердце бьется тревога:

Любви нелегкая дорога.

Море бушует слепо,

Волны плещутся в небо,

Волны швыряются камнями,

И бьются о скалы рваные!

А небо такое высокое!

Тайна Вселенной далекая!

А звезды такие яркие,

А губы, как угли, жаркие.

Звезды глядят ясноглазые,

А мы с тобой совсем разные.

Забилось сердце

Забилось сердце. Ритм ужасный.

Куда торопится, спешит?

Минута жизни – миг прекрасный.

Предсердье клапан тормошит.

Еще секунда. Полночь грянет,

И стрелка времени замрет.

Сердечный ритм все вянет, вянет...

До ноль часов не добредет.

Затихло все. И боль пропала,

И нерв надломленный лежит.

Мгновенье, миг, и сердце встало.

Курантов бой не воскресит!

Увяли тонкие сосуды,

Но мозг еще живой в ночи...

Исчезнут в мире пересуды,

Как этот язычок свечи.

Окаменеет сердце скоро,

И улетит душа, любя,

Где звуки ангельского хора

Приемлют душу, не скорбя.

2000 г.

Душа младенца – Божий мотылек

Молитва

Младенец умирал...

Безвинное дитя...

Металась мать над колыбелью сына,

Молилась мать:

– Не отнимай, мой Бог,

Того, кого на свет земной явила.

Не отнимай же, Боже!

Душу не бери

Еще совсем невинного младенца!

Мою взамен отдам!

Ну, Бог, возьми!

Возьми не часть,

А полностью – все сердце!

Возьми же, Боже,

Душу не его!

Возьми мою! Я умоляю слезно!

Пускай живет мой сын в земном краю,

А я в безмолвном и далеком – звездном!

А коль берешь, возьми мою!

Неотделима я отныне. Знаю,

Что там в твоем божественном миру

Молиться буду, за грехи сгорая!

Не покидай, не оставляй, сынок!

Взгляни на солнце, на земные краски! —

Рыдая, нянчила безжизненный комок,

Еще чуть теплый от любви и ласки.

Свершила грех. Не бросила дитя.

Ну как оставить одного младенца?

И, помолившись, жизнь душой любя,

Остановила мать свое больное сердце.

Душа младенца – Божий мотылек.

Горят во храме поминальном свечи.

Прижав к себе угасший огонек,

Летит душа для Божьей судной встречи.

1998 г.

Тема не для темы

Я не люблю бывать на кладбище:

Наполнен воздух грустнотой,

Где в глубине – людское пастбище

Спит под ухоженной землей.

Что фотографии умерших?

Когда под крышкой гробной —

Тлен!

И оттого в душе замерзшей

Все чувства прочно взяты в плен.

Цветы, венки, кресты, оградки...

А жизнь уходит без оглядки...

Зачем суеты и дележки?

Остепенись! Подумай тут:

Ведь возле узенькой дорожки

Всего клочок земли дадут!

2006 г.

***

Умирают душевные чувства.

Оставляет меня искусство.

Уступая место боли.

И не радует солнце боле.

И веселые мысли увяли.

Потускнели заката блики.

Душу в плен силы черные взяли.

И мрачнеют людские лики.

Душу в плен силы черные взяли.

И не вырваться, не отбиться!

Их объятия всё теснее.

И всё дольше мрак жизненный

Длится!

Конец XX века

Златое племя – золотого века

Уносит время в небыль человека,

Уносит вдохновенье, думы, знанья,

Уносит взлет, паденья и признанья,

Уносит счастье, боль, воспоминанья.

Любовь уносит! И души страданья.

***

Отсверкала травинка малая.

Замолчала весенняя птаха.

Я от мыслей своих устала.

В узелке похоронном – рубаха,

В ней крестили меня весной.

Положите меня под сосной,

Чтоб не мокло в болоте тело.

Это все, что сказать я хотела.

1 августа 2010 г.

***

Какой туман окутал лес?

Похолодало, видно, ночью.

Роса, упавшая с небес,

Все окропила каплей сочной.

Сквозь пелену встает рассвет,

Румяным бликом озаряя,

На семь цветов распался свет,

Искрит, на капельках играя.

Прекрасен миг рожденья муз,

Душа в небесном трепетанье,

Упал с души телесный груз,

Оставив в глубине рыданья.

Покаяние

Я вдруг признался сам себе в ночи,

Прижав к груди огарочек свечи,

Что огонек души твоей – не удержал,

Он фитильком безжизненным лежал,

Слезой застывшей на остуженной свечи,

Погасшей тихо в сумрачной ночи.

Мне б подхватить огонь и фитильком

Зажечь свечу ослабшим огоньком,

Прогнать бы тьму пугающую прочь

И осветить огнем последней жизни ночь.

Я вдруг прозрел, признался в той ночи,

Держа в руке огарочек свечи,

Тяжелый крест в своей душе неся,

Прощенья покаянного прося.

Расплакался и тихо простонал:

– Прости, что от проблем тогда устал.

Вдруг осознал, что путь так недалек!

Что каждый перед бездной одинок.

Прости, что в горький жизни миг

Я не прижал к груди твой скорбный крик.

***

Я растворилась вся вдали.

Душа парит над облаками.

Всю явь мою, и сны мои

Не ощутить теперь руками.

Я ухожу в разгаре дня,

Когда ликует и пылает

Мое светило, жар даря,

Меня безжалостно сжигает.

***

Когда росинка упадет

На листик малый, на травинку,

То знай: душа моя бредет

И гладит каждую былинку.

Когда подует ветерок

И колыхнет сухие травы,

Ты знай: душа моя идет

По струнам божьей переправы.

А коль снежинка прилетит,

Блестящей искоркой сверкая,

Ты знай: душа моя скорбит,

В холодном камне замерзая.

А если птица запоет

И затрезвонит хор капелей,

Так знай: душа моя зовет

Воспеть всю радость божьих трелей.

Память встречи

Огонь во мне почти погас

В тот теплый день,

В тот тихий час.

Не согревал меня камин.

Я в доме этом был один,

Один был в яблочной пурге,

Был околдованным в реке,

Среди студеных быстрых струй,

Где хладен каждый поцелуй.

Меня поток нес, леденя,

На дно холодное маня.

И я совсем окоченел,

Я посинел и почернел,

Почти затих, увял, погас,

В тот жаркий день,

В тот светлый час.

А ты, коснувшись чуть меня,

Не подарила мне огня.

Я в доме был один в тот миг,

Никто не слышал сердца крик.

1967 г.

Прошлое

Мгновенье. Тропинка. Простые слова.

О том и о сем.

Как живем? Как дела?

Пустой полусветский

Ведем разговор,

То в небо посмотрим,

То вдаль бросим взор.

Памятью память —

Ластик стирает,

Чтоб новое жило,

Все то – умирает!

Но вдруг среди стертых

Неясных штрихов,

Возникнут созвучья

Забытых стихов!

И запоют эти строки,

Как струны!

И снова мы любим,

И снова мы юны.

1968 г.

***

Искорка брызнула лучиком,

Солнце над полем взошло.

Тянут зеленые жгутики,

Зернышко, знать, проросло.

Солнышко, словно янтарное,

Гладит лучом колосок.

В полюшке самое главное,

Чтоб колосок был высок.

Полюшко! Хлебное полюшко!

Золото в каждом зерне.

Булочка! Мягкая булочка

Будет у нас на столе!

Раздел 8. ДРЕВНИЕ СТИХИ И НЕ ОЧЕНЬ ДРЕВНИЕ

В этот раздел вошли стихи, написанные очень давно, но некоторые и не так давно. Их следовало бы бросить в корзину, то есть сжечь в печке на даче или в бочке с мусором. Но, просматривая свои пожелтевшие от времени, лежащие в личном архиве листочки, не смогла этого сделать. Возможно, подумала: кто-то и прочтет.

Многие стихи из этой подборки были нужны для того времени, в котором они писались. В шестидесятые-семидесятые годы прошлого столетия я создавала тексты для песен. Песенные стихи в данной книге разбежались по разным главам. Их можно обнаружить среди лирических, среди стихов о войне. Чувства патриотизма, любви к Родине, В.И. Ленину, вера и преданность Коммунистической партии не были ложными. Это были искренние чувства. А потому я печатаю эти стихи как исторический факт.

Песня о Родине

Лесов говорливые трели,

Ключей леденящая дрожь,

Могучие сосны и ели,

Высокая спелая рожь.

Россия, Россия, Россия,

Все это – Россия моя,

Страны нет на свете красивей,

Чем наша земля.

Просторы твои необъятны,

Творенья твои велики.

Восславили в подвигах ратных

Россию свою земляки.

Россия, Россия, Россия,

Ласкает и учит любя,

Страны нет на свете красивей,

Чем наша земля.

Для Родины звонкие песни

Родятся в сердцах у людей.

Нет песен мудрей и чудесней,

Чем песни России моей.

Россия, Россия, Россия,

Из сердца взволнованный клич:

В России, в России, в России,

Родился Владимир Ильич,

Родился Владимир Ильич.

Пути отцов – дороги сыновей

Шагаем дорогой, шагаем тропинкой,

Шагаем совсем без дорог,

Нам снятся нередко лихие годины

Прожитых отцовских тревог.

ПРИПЕВ:

Идем через годы,

Нам солнце попутчик

И звонкие песни дождей.

Так помни, товарищ,

Отцовские тропы – дороги твоих сыновей.

Туда, где нужнее, на север и запад,

На юг и далекий восток.

Прими, наша Родина, партия, рапорт,

Что дело закончено в срок.

К заоблачным далям стартуют ракеты,

К земле тяготенье храня,

Вернемся обратно, нас жди непременно,

Родная планета Земля.

Саяны (Ленин в Шушенском)

За окнами, распахнутыми настежь,

Неугомонный шепот кедрача.

Здесь помнят сосны, пихты вековые,

Зеленый свет от лампы Ильича.

ПРИПЕВ:

Саяны, Саяны, Саянские сопки,

Восходы под цвет кумача.

Стоят часовыми Саянские сопки,

Любуясь мечтой Ильича!

Здесь Ленин жил, здесь думал о России

В глуши забытой, дальней стороны.

Все уголки жемчужницы-Сибири,

Его мечтой теперь озарены.

Гудят столбы, бегут пути-дороги,

В мороз и в зной работа горяча,

Живет Сибирь, как вся моя Россия,

По планам дорогого Ильича.

Над речкой Шушь столетние березы,

Таежный край невиданных чудес,

Среди тайги любовью всенародной,

Зажглась Саяно-Шушенская ГЭС.

1960 г.

Партия нас вдохновляет

Мы – Ленина дети и внуки,

Всех благ на Земле кузнецы.

Рабочие сильные руки,

Вы счастья людского творцы.

ПРИПЕВ:

Партия в поиск зовет!

Партия нас вдохновляет!

К новым свершеньям, вперед

Рабочая гордость шагает.

И с партией ленинской вместе

Пятнадцать республик в строю,

Трудом удостоены чести

Быть снова в рабочем бою.

Великая наша держава,

Все силы тебе отдадим,

Чтоб Родины, партии слава

Достигла желанных вершин.

Песня о дружине

В тяжелых кольчугах дружины

Легендой прошли сквозь века,

На русских просторах былинных

Встречали по-русски врага.

ПРИПЕВ:

Дружина – старинное слово,

Знакомо России давно.

Но снова, и снова, и снова

То слово для дела дано.

Дружины Волхонки и Пресни

Октябрьские звезды зажгли,

Нет звезд горячей и чудесней,

Чем звезды российской земли.

К мечте своей поступью твердой

Идет за отрядом отряд.

И красные галстуки гордо

Горят на груди у ребят.

Дружины, равняясь на знамя,

Идут в пионерском строю,

В маршрутах за труд и за знанья,

Дружины, как прежде, в бою.

Дружина – старинное слово,

Но нет, не стареет оно.

И снова, и снова, и снова

То слово для дела дано.

1970 г.

Марш суворовцев

Идут суворовцев стройные ряды,

Идут суворовцы, мужества полны.

Вслед смотрят строго гордые отцы,

Идут на параде суворовцы.

ПРИПЕВ:

На плечах суворовцев алая заря,

Над колонной реет знамя Октября,

Юный офицерский корпус боевой,

Русской легендарной армии родной.

В большом и малом выучка нужна,

В бою, в учении выучка важна,

За дело партии Родины бойцы

Идут на параде суворовцы.

Пройдут ученья, пролетят года,

С тобой, училище, сердцем навсегда.

Мы разлетимся в разные концы,

Идут на параде суворовцы.

Волга для сердца родней

Тайга заглянула в оконце,

Вздохнула река Уссури.

Огромное яркое солнце

Встает из туманной дали.

На травах росистых играя,

С Востока идет не спеша.

Ты, Родина наша большая!

И всюду собой хороша.

А где-то над Волгой далекой

Грустят обо мне тополя,

С волжанкой моей синеокой

Тоскуют льняные поля.

Стал дорог мне край уссурийский,

Кусочек России моей,

Теперь не далекой, а близкой,

Но Волга для сердца родней.

1971 г.

Пришло время ребятам служить

На перроне вокзальном

Смех и музыка слышны,

Молодые ребята отправляются в путь,

И солдатам родным

Шепчут мамины губы:

– Мальчик милый, родной,

Счастлив в армии будь.

И девчонки-подружки

В путь ребят провожают.

И ребята девчонок

Просят верными быть.

Ой, как грустно девчонкам,

Хоть заплачь откровенно.

Пришло время ребятам служить.

Пролетят быстро годы,

Годы службы военной,

Возмужают ребята,

В дом вернутся родной,

И костюм доармейский

Не вмещает солдата,

Что прошел путь учебный,

Длинный путь боевой.

На перроне вокзальном

Смех и музыка слышны,

Молодые солдаты отправляются в путь,

До свиданья, ребята, дорогие мальчишки,

Честным, сильным и смелым

Ты для Родины будь.

ПРИПЕВ:

До свиданья, мальчишки, до свиданья, родные.

Пришло время солдатами быть.

***

Стонала тьма, разорванная в клочья,

Цеплялась, злилась, билась под крестом.

Зарозовел Восток – положено, урочно.

Не хочет тьмы кто с верой, кто с Христом.

Природа плакала в «День города» о судьбах,

А дождь всё лил, всё лил, как из ведра.

Земля Тверская закрывала грудью

Родную Тверь, как в древние года.

А в небе туча грозно грохотала,

Вонзая стрелы в каменную грудь!

Сверкая яростно, она, конечно, знала,

Что повторяет вновь извечный путь,

В соборе люд тверской с утра молился,

За участь близких, за других скорбя.

А черный ворон в небе всё кружился,

Всё выбирал он жертву для себя.

Пройдет гроза и свежий чистый ветер

Разгонит мрак и просветлеет даль.

Переживём и мы дождливый хмурый вечер,

Ты только, бог, терпенья людям дай.

2008 г.

Глава 9. ПРОЗА ДЛЯ ВЗРОСЛЫХ И ДЕТЕЙ

Стиляга

Солнце нещадно палило и заливало асфальт таким жаром, что он так и проминался под каблуками. Шумная компания молодых людей, размахивая портфелями и папками, шагала навстречу горячему солнцу. Все бурно обсуждали очередную проблему бытия. Среди парней стилем одежды отличался узкоплечий худощавый парнишка с черными крупными глазами, опущенными густыми ресницами, по кличке Крот. Вьющиеся волосы кольцами спадали на высокий лоб, касались плеч. Молодой человек был в сильно загорелым и поэтому смахивал на южанина, но все знали, что он – чистокровный русский.

Сейчас мы привыкли к джинсам, обтягивающим ноги и прочие места тела, привыкли к рубашкам – узким батникам, к дипломатам. Нам даже нравится такая одежда. Но тогда? Таких одиночек-супермодников просто называли стилягами. И действительно, Крот среди своих одногодков был как белая ворона. Я часто встречала его в обществе ребят и девушек. Он, видимо, был очень веселым и общительным. Но на ухмылки прохожих, а нередко и на резкие высказывания не отвечал, лишь отводил в сторону глаза.

Любимым местом для прогулок в те годы у нас была центральная улица – Советская. Вечерами она заполнялась людьми разных возрастов. Предпочтение отдавали той стороне улицы, которая была ближе к Волге. На Советской встречались, разговаривали, знакомились, расходились и снова встречались, идя обратным курсом – «курсировали». «Пошли прошвырнемся» – банальная фраза нашего времени.

Крот часто появлялся в кругу приятелей, чаще по вечерам. Его белозубая улыбка очень подходила к многочисленным сверкающим на куртке и на узких обтягивающих ноги брюках молниям. Я, будучи уже не студенткой, прятала улыбку при виде Крота и, как все люди моего возраста, не одобряла стилягу. Но больше всего меня раздражало то, что молодой человек бездельничал. Его можно было встретить на Советской в любое время. Мое отношение к Кроту еще больше ухудшилось после того, как я увидела его со спутницей. Изможденное лицо рано постаревшей женщины подсказало – мать. Она шла рядом, сгорбленная и поникшая. Ну будь он сыном генерала или другого обеспеченного родителя, можно было как-то оправдать его пристрастие к изысканным дорогим заграничным вещам. Но у такой скромно одетой женщины такой сын?! Все во мне восставало против Крота. Крот шел рядом с матерью. Глаза его метались по сторонам, не замечая прохожих. Люди молча провожали мать сочувственными взглядами, в которых был и осуждающий приговор ее сыну. Она это чувствовала и старалась идти быстрее, но не получалось. Крот останавливался, молча клал коричневую, с черными пятнами, руку на плечо матери.

Иногда я встречала его в обществе гитаристов, которые бренчали на гитарах и пели. Однажды со стилягой шла девушка и что-то ему шептала. Южные черные глаза Крота лихорадочно блестели, весь он напружинился, будто готовился бежать стометровку.

Как-то раз я зашла в больницу к своей приятельнице и встретила мать стиляги. Она выходила из лаборатории.

– Рита, ты знаешь эту женщину? – спросила я у однокашницы, по воле судьбы работающей на анализах крови.

– Очень хорошая и очень несчастная, – ответила Рита. – У нее два сына, и оба безнадежно больны. Год назад похоронила мужа, замечательного человека. У него было какое-то страшное заболевание. Есть предположение, что где-то в предыдущем поколении был сифилис. Недавно погиб старший сын. Несчастный случай на дороге. Умер мгновенно. Ему повезло: без мучений. Все равно оставалось жить несколько месяцев. И вот теперь младший Володя обречен. Плохие анализы крови. Нет меди в крови.

– Крот? – вырвалось у меня.

– Да, Крот. У него такая кличка. Спросишь, почему? Да потому, что выходит на улицу по ночам.

– А мне кажется, что он целый день ходит! Зачем же он еще и загорает?

– Он не загорает. Это у него печень поражена, как говорят в народе, «сухотка спинного мозга». Страшные головные боли не дают спать. И мы не можем помочь: отягощенная наследственность, как у отца.

– А он знает о своей болезни? Сколько ему осталось? Сколько обещано?

– Знает. У него и пенсия есть. Врачи говорят, что если год – это чудо.

Мне стало не по себе. Я вдруг поняла, почему он такой. Володя спешил жить, он хотел взять, что мог, от жизни, опережая время, самоутверждаясь.

Володю я не видела месяца два. Когда я снова столкнулась с ним на Советской, то была поражена. Он еще больше похудел, глаза ввалились и горели лихорадочным огнем. На нем была новая заграничная куртка и необыкновенные туфли – блестящие, на каблуках, отделанные металлом. Узкие брюки внизу завязаны декоративными тесемками. Из рукавов куртки, как плети, болтались руки. Он шел, сильно сгорбившись. Рядом шагал парнишка. Прохожие презрительно кривили губы, оглядывались на модных парней, отпускали злые шутки. Поравнявшись со мной, Володя вдруг покачнулся и схватился за плечо спутника.

– Видишь, опять. Я же говорил: не пойдем, – тихо сказал приятель. Володя улыбнулся. Жалкая улыбка мелкими складочками побежала от рта по щекам. Сильно загорелая кожа с коричневыми пятнами налилась багровым румянцем.

Весна в разгаре. Уже отцвела черемуха, заблагоухала сирень, появились ландыши. После занятий, изменив свой обычный маршрут, я неторопливо шла по набережной, с удовольствием вдыхая свежий речной воздух. Вдруг из переулка показался человек. Немного раскачиваясь, человек стремительно влетел на Волжский мост и замер около перил. По тонким ногам, обтянутым брюкам можно было без ошибки узнать хозяина костюма. Только он один носил такие узкие брюки. Мимо шли люди, мчались машины, звенели трамваи. Володя стоял у перил моста, глядя на темную бегущую воду. Потом резко повернулся и, спрятав руки в карманы, медленной старческой походкой ушел назад в переулок.

Электричка отошла от станции и набирала скорость. Вот она пошла быстрее. Люди ели, дремали, собирались выходить. Машинист электровоза что-то весело насвистывал, поглядывая то на дорогу, то на проплывающие мимо строения, то на небо. Ярко-голубой купол июльского неба с белыми пушистыми облаками уходил за зеленый горизонт.

– Лето! – сказал машинист своему помощнику и вдруг увидел парня. Парень выскочил из-за насыпи и лег на рельсы. Потом он приподнялся, оглядел высокое небо и... Навстречу шел пассажирский скорый Москва-Ленинград. Машинист электровоза затормозил. Пассажиры повскакали со своих мест, чтобы узнать, что случилось. Ничего не увидев, стали снова рассаживаться, ворча за задержку, высказывая всякие предположения. Но вот состав медленно тронулся и снова стал набирать скорость. Возле полотна железной дороги лежало что-то, похожее на человека.

– Смотрите! Человека задавили! И как его угораздило?

– Верно, молодой да пьяный!

– Почему вы так думаете?

– А ботинки блестящие и на каблуках?! Только стиляги молодые такие носят. Факт – пьяный.

Я подскочила к окну, но вагоны уже уплывали от места печали.

– И брюки узкие. Стиляга, – продолжал все тот же скрипучий голос. – Небось в тюрьму теперь машиниста-то?

– Ничего не будет! – высказался мужчина в железнодорожной фуражке. – На скорости не остановишь. Пешеход сам виноват.

– Жалко, – вздохнула немолодая женщина. – Каково матери! Ему– то теперь что, царство небесное, господи.

От Риты я узнала, что именно так погиб Володя. Он ушел от мук и сочувствия.

Я, как и прежде, возвращаясь с работы, пешком иду по Советской. Навстречу шумные ватаги молодых парней с дипломатами в руках, в узких джинсах, в ботинках на каблуках. Они бурно обсуждают очередные проблемы бытия. Это рабочие и студенты. Их никто не называет теперь стилягами. Просто мода пришла и утвердилась.

1980 г.

Королева боя

Худенькую легкую Нинку-медичку в полку знали многие. На фронт Нинка попала прямо с курсов медицинских сестер, когда ей едва минуло восемнадцать. Проворная и озорная медсестра полюбилась всем. Молодость, детская непосредственность заставляли порой улыбаться даже самых хмурых солдат.

Санитарная машина неожиданно застряла в небольшой, но глубокой луже. Нинка, словно птаха, выпорхнула с заднего сиденья и отбежала к лесочку. Было солнечно, тепло, густо пахло хвоей. В траве громко трещал кузнечик. Что-то вдруг подхватило Нинку, и она, не думая, вскочила на квадратный железный ящик, лежавший в траве под крошечной елочкой. Широкие каблуки солдатских сапог дробно прошлись по зеленой крышке, выбивая чечетку, а затем веселая частушка слетела с Нинкиных губ и закружилась над лесом. К лесочку стали подходить солдаты. Вдруг резко и коротко прозвучала команда: «Сестра, прекратить танцы! К машине!» Частушка оборвалась на каком-то полузвуке и стихла. Нинка еще стояла на зеленом ящике, неловко перебирая солдатскими сапогами, когда к ней подскочил молодой старшина и с силой рванул на себя. От такого обхождения Нинка невольно выдохнула:

– Дурак!

– Сама дура! – сердито выкрикнул старшина. – Расплясалась на противотанковой мине!

Сколько ни учила война Нинку уму-разуму, буйная молодость то и дело давала осечку. Дело было в Германии. Рота, заняв позицию, оказалась на коротком отдыхе в богатом поместье. Хозяева из поместья сбежали. Визжали голодные свиньи, блеяли овцы, а в курятнике стоял такой разноголосый хор, будто там по крайней мере тысяча кур, гусей, уток, индеек. А над всем этим – трубный призывный рев давно недоенных коров. Дрогнуло солдатское сердце: пошли доить, кормить скотину.

В главном доме поместья красивые комнаты, устланные коврами, украшенные фарфором и хрусталем. Нинка как вошла в одну из больших комнат, так и замерла. Около высокого, увенчанного золотой резьбой зеркала, – стенной шкаф. Толкнула Нинка дверцу, а она и поехала. Шкаф от стены до стены! Открылось бабье богатство: на вешалках висят платья разных фасонов и цветов. Под платьями стоят туфли под стать платьям. Ахнула Нинка, а тут один из молодых солдат и предложил:

– Надень. А то все гимнастерка да юбка солдатская. Охота на тебя, на штатскую, поглядеть.

Нинке и самой не терпится.

– Ладно! Давай примеряй! – махнул рукой ротный.

Стала Нинка выбирать платья. Это – узкое. Это – длинное. Это – уж слишком, вся через ворот вылезешь. Наконец разбежавшиеся Нинкины глаза остановились на белом, с длинным шлейфом. Натягивает Нинка платье, а оно не идет. Догадалась: застежка сзади от шеи до самого подола. Пуговки и петельки малюсенькие-премалюсенькие не даются. Пришлось дядю Ваню попросить. Долго пыхтел старый солдат, пальцы корявые, пуговки-клюквинки так и норовят выскользнуть. Но ничего, справился.

И вот Нинка предстала перед своей ротой. Глянула рота и рты забыла закрыть. Стоит Нинка-медичка как королева – толстые крученые кружева плотно обтягивают красивую девичью фигуру. Счастливая Нинка на высоких каблучках прохаживается около зеркал, кружится, крутится на одной ножке. Притихли солдаты: кто жену, кто невесту вспомнил. Затуманились глаза у старшины: сестренка вот так же вертелась перед зеркалом в белом платье накануне выпускного школьного вечера. Нет семьи у старшины! От голода в блокадном Ленинграде умерли все. Примолкла и Нинка, а платья не снимает: хоть полчасика еще пофорсить. И вдруг фрицы. Неожиданно прорвалась большая окруженная группировка.

В одну секунду опустела большая зеркальная комната. Мечется Нинка в белом платье, а снять не может: пуговки не дают! И разорвать не может, уж больно крепки кружева крученые, обхватили Нинку, держат как пленницу. Собрала сестра свои солдатские вещи и бегом к машине, плюхнулась рядом со старшиной. Только вскочила, только отъехали, как навстречу генеральская. Остановилась генеральская машина, из нее вышел грузный генерал. Нинка, забыв про свои наряд, по привычке вытянулась в струнку рядом со старшиной.

– Это еще что, старшина?! – взревел генерал. – Развлекаетесь?! С немочкой катаетесь?!

– Старшина не виноват! Не немка я! – вопит Нинка. – Медсестра я, Нина Вязовская.

– Потом разберемся! – загремел генерал. – Артиллерия, к бою!

Нинка рванула подол о какой-то железный обломок, скинула туфли. Стало легче, оглянулась: впереди три орудия, пулемет да горстка солдат.

Немец наседает. Остервенели фашисты в своем логове. Нинка перевязывает раненых, оттаскивает от орудий убитых. Тяжелый бой. Неравный бой. Замолкло орудие слева. Замолкло орудие справа. У последнего – наводчика ранило в лицо.

– Как заряжать?! Я не умею! – в отчаянии кричит Нинка. Истекающий кровью старшина слабеющим голосом направляет Нинкины руки.

– Молодец, сестра. Так! Так держать...

Нинка, как заговоренная от осколков и пуль, в окровавленном белом платье с развевающимся шлейфом, под командованием старшины, выхватывает из ящиков снаряды, заряжает оружие, в каком-то беспамятстве ведет бой. Снаряды летят и летят в сторону фашистов. И вдруг, словно из земных недр, возник желанный родной русский боевой клич:

– Ура... Ура!

Медсестра в изнеможении опускается на землю и шлейфом перевязывает старшине ногу выше рваной раны. Будто сквозь пелену видит остановившуюся генеральскую машину, слышит могучий бас:

– Кто вел бой? Я спрашиваю, кто?!

– Она, – скорее выдохнул, чем сказал, старшина. – Она – Нинка-медичка.

– К ордену! К ордену королеву боя!

Грузный генерал неожиданно по-отцовски улыбнулся и добавил:

– Славная парочка.

Пришли санитары, отвязали старшину от Нинки, унесли в санбат.

А платье пришлось все-таки разорвать. Расстегнуть его никто так и не смог, а вернее, и не старался. Чего фашистское барахло жалеть, когда русская девчонка пропадает!

Рассказ посвящен Нине Григорьевне Вязовской-Блинковой, участнице Великой Отечественной войны, кавалеру двух орденов – Отечественной войны и Красной Звезды, двадцати двух медалей, жившей в городе Твери.

Звуки земли

Поэтическая зарисовка

Вам никогда не приходилось слышать голос земли? Днем, среди суеты, многочисленных звуков, исходящих от шелеста листьев, шороха ветра, от поскрипывания чьей-то плохо прилаженной калитки, от криков детворы, разговоров соседей, от несмолкаемого говора птиц то с нежным щебетаньем, то с горластым покрикиванием вечно дерущихся на крыше дома ворон, от далекого перекукукивания лесных птиц-кукушек, щебета синиц и прочих прелестей летнего дня, – земли не слышно. Она как бы притихла, уступила первенство населяющим ее.

Но вот последние закатные блики обозначили уход солнца. Неторопливо катятся на землю густеющие сумерки, поглощая яркие краски дня. Постепенно исчезают звонкие дневные звуки, уступая место вечерним, тихим и уютным. Говор людей, как и прочие голоса дня, как бы размыты, притушены. Гаснет свет в окнах. Деревня погружается во тьму. Но темнота еще не сплошная, не августовская, природа различима, хоть и окрашена в темные тона. Ночь наслаждается наступившим в мире покоем, обволакивая умиротворяющей тишиной.

Кажется, что все в мире спит. Но это только кажется. Вот где-то прошла кошка, ступая мягкими лапками на зеленую траву. Вот содрогнулось: где-то что-то упало, вот задвигалась, задрожала от пробежавшей вдалеке стайки подростков. И опять покой. Земля только чутко вздрагивает, как новорожденное дитя.

Приложив ухо к подушке, можно, не выходя из дома, услышать ее. Земля дышит, вздыхает, в глубине ее недр неспокойно. Приняв на себя все волнения дня, она как бы пытается умиротворить, привести в равновесие текущие в себе процессы. Не спит земля, приняв на себя наши деяния.

Мгновения

В маршрутное такси вошла девица. Доставая из сумочки кошелек, длинным отполированным концом пальца зацепила сидящую пожилую женщину.