Текст книги "Песнь для Арбонны"

Автор книги: Гай Гэвриел Кей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 37 страниц)

И теперь он здесь и даже не делает попыток обмануть или скрыться. Блэз встал и шагнул из оконной ниши на лестницу. Проверил перевязь своего меча и кинжал и стал ждать, широко расставив ноги для равновесия. Из-за поворота лестницы показался огонек, он постепенно становился все ярче, а потом Блэз увидел свечу. Вслед за ним, вступив в пределы света, появился Бертран де Талаир в темно-желтой с черным одежде и белой сорочке, открытой у ворота.

– Я пришел, – тихо проговорил герцог, улыбаясь из-за пламени свечи, – на эту интересную встречу.

– Не со мной, – мрачно отозвался Блэз.

– Ну, нет, не совсем с тобой. Полагаю, ни один из нас не страдает грехом аримондцев. Я подумал, что будет забавно узнать, не повезет ли мне в комнате наверху лестницы больше, чем этому бедняге Эврарду некоторое время назад.

Блэз покачал головой:

– Там, в горах, я говорил серьезно. Я не стану осуждать тебя и баронессу тоже. Я – наемник, здесь и в других местах мира. В данный момент эн Маллин де Бауд платит мне за то, чтобы я охранял эту лестницу. Прошу тебя повернуться и спуститься вниз, пока положение не стало неприятным.

– Спуститься? – переспросил Бертран, взмахнув свечой. – И потратить впустую целый час трудов над своей внешностью и несколько дней предвкушения того, что могло бы случиться сегодня ночью? Полагаю, ты слишком молод, чтобы это понять. Но смею сказать, что тебе придется выучить свой урок или запомнить его. Выслушай меня, северянин: мужчину можно остановить в подобных делах, даже меня можно остановить, какие бы слухи об обратном до тебя ни доходили, но женщина с характером сделает то, что хочет сделать, даже в Горауте, и особенно в Арбонне. – С этими словами он поднял свечу выше, осветив их обоих оранжевым светом.

Блэз осознал факт этого очень яркого освещения за секунду до того, как услышал шорох одежды у себя за спиной. Он с опозданием обернулся и открыл рот, чтобы закричать, но тут получил удар в висок, достаточно сильный, чтобы заставить его отшатнуться назад к подоконнику, на секунду потеряв ориентацию. И этой секунды, конечно, оказалось более чем достаточно для Бертрана де Талаира. Он прыгнул вверх на три ступеньки, разделяющие их, с кинжалом в одной руке, который он держал за лезвие, и со свечой в другой.

– Трудно, – шепнул герцог на ухо Блэзу, – крайне трудно защитить тех, кто не хочет, чтобы их защищали. Запомни этот урок, северянин.

Он надушился какими-то духами, а его дыхание пахло мятой. Затуманенным взором и сквозь волну головокружения Блэз успел увидеть за его спиной женщину на ступеньках лестницы. Ее длинные русые волосы были распущены и струились вниз по спине. Ее ночное одеяние было из шелка, и при свете свечи и луны в бойнице Блэз увидел, что оно белое, как одеяние невесты, воплощение невинности. Это все, что ему удалось увидеть: у него не было возможности узнать больше, шевельнуться или крикнуть, потому что рукоять кинжала Бертрана де Талаира опустилась на его затылок и нанесла точно рассчитанный, сильный удар, и Блэз перестал видеть лунный свет, белые одежды и ощущать боль.

Когда он очнулся, то лежал на каменном полу в нише окна, привалившись спиной к одной из скамеек. Он со стоном повернулся и выглянул в окно. Убывающий диск бледной Видонны стоял высоко в окне, заливая своим серебристым светом ночное небо. Облака уплыли, он видел вокруг луны бледные звезды.

Блэз поднял руку и осторожно потрогал голову. В течение ближайших нескольких дней у него будет собственное яйцо корфа на затылке и вдобавок огромный синяк за правым ухом выше линии волос. Он снова застонал и в ту же секунду понял, что он не один.

– Сегвиньяк стоит на скамье прямо над тобой, – тихо произнес Бертран де Талаир. – Осторожно, я оставил флягу открытой.

Герцог сидел по другую сторону лестничной площадки, прислонясь спиной к внутренней стенке на том же уровне, что и Блэз. Лунный свет, льющийся в окно, падал на его измятую одежду и растрепанные волосы. Голубые глаза смотрели ясно, как всегда, но Бертран выглядел сейчас постаревшим. В уголках глаз появились морщинки, которых Блэз раньше не замечал, а под глазами легли темные круги.

Он не придумал, что сказать или сделать, поэтому протянул руку вверх – осторожно, следуя совету, – и нащупал флягу. Сегвиньяк скользнул в горло, словно чистый, живительный огонь. Блэзу показалось, что он чувствует, как он растекается по всем его конечностям, возрождая жизнь в руках и ногах, в каждом пальце. Но голова болела зверски. Осторожно распрямляясь – двигаться было больно, – он протянул руку через ступеньки и отдал флягу герцогу. Бертран взял ее молча и выпил.

Потом на лестнице воцарилось молчание. Блэз, борясь с болью в голове после двух ударов, пытался заставить себя ясно соображать. Он мог, конечно, сейчас закричать и поднять тревогу. Сам Маллин, вероятно, доберется до них первым, так как его комната находится дальше по коридору рядом с комнатой Соресины.

И каковы будут последствия?

Блэз вздохнул и снова взял флягу сегвиньяка, протянутую ему герцогом. Фляга слабо блеснула в лунном свете; на ней виднелся сложный узор, вероятнее всего работа мастеров из Гётцланда. Вероятно, она стоит больше месячного жалованья Блэза здесь, в Бауде.

Никакого смысла кричать уже нет, и он это знал. Соресина де Бауд предпочла сделать именно то, что хотела, как сказал Бертран. Теперь все уже кончено, и если он, Блэз, не поднимет тревогу и не разбудит замок, все закончится без каких-либо последствий для кого бы то ни было.

Его просто беспокоила бесчестность всего произошедшего, двуличность женщины и беззаботная, жадная погоня за удовольствием за счет другого человека. Он почему-то ждал от Бертрана де Талаира чего-то большего, чем этот образ увядшего соблазнителя, вкладывающего всю энергию в то, чтобы провести одну ночь со светловолосой женщиной, чужой женой.

Но он не стал поднимать шума. Бертран и Соресина рассчитывали на это, понимал он. Это его злило, эта их уверенность в том, что его поведение можно предсказать, но он не настолько сильно разозлился, чтобы передумать просто для того, чтобы им досадить. Люди гибнут, если человек уступает подобным чувствам.

Голова у него болела и сзади, и сбоку, два молота соревновались друг с другом: который доставит ему больше неприятностей. Но сегвиньяк помогал; сегвиньяк, мудро решил Блэз, вытирая рот, может помочь во многих случаях, от горя и утраты.

Он повернулся к герцогу, чтобы сказать ему об этом, но осекся, увидев лицо Бертрана и выражение на нем. Покрытое шрамами, насмешливое, аристократичное лицо трубадура, хозяина Талаира.

– Двадцать три года, – произнес Бертран де Талаир мгновение спустя, почти про себя, не отрывая глаз от луны за окном. – Я не думал, что проживу так долго. И бог знает, и милостивая Риан знает, что я пытался, но за двадцать три года ни разу не нашел женщины, которая могла бы сравниться с ней или затмить воспоминание, хотя бы на одну ночь.

Чувствуя себя безнадежно не в своей тарелке в такой ситуации, Блэз неожиданно на мгновение испытал жалость к Соресине де Бауд, с распущенными волосами и в белой шелковой ночной сорочке в комнате над ними. Не в состоянии найти никаких слов, подозревая, что любые придуманные им слова никак не будут ответом на то, что он только что услышал, он просто снова протянул руку с флягой через лестницу.

Через секунду рука эна Бертрана, унизанная кольцами, возникла перед ним в лунном свете. Де Талаир сделал длинный глоток, потом достал пробку из кармана одежды и закупорил флягу. Он медленно поднялся, почти крепко держась на ногах, и, не зажигая другой свечи, начал спускаться вниз по винтовой лестнице, не сказав больше ни слова и не оглядываясь. Он пропал из виду в темноте раньше, чем его скрыл первый поворот. Блэз слышал его тихие шаги вниз по лестнице, а потом и они тоже смолкли, и осталась только тишина, и луна, медленно плывущая мимо узкого окна.

Глава 3

Адемар, правитель Гораута, медленно отворачивается от увлекательного, хотя и крайне неаппетитного зрелища – драки перед троном между старательно изувеченным охотничьим псом и тремя кошками, которых на него натравили. Не обращая никакого внимания на полураздетую женщину, стоящую перед ним на коленях на каменном полу с его членом во рту, он, прищурив глаза, смотрит на мужчину, который только что заговорил, прервав его двойное удовольствие.

– Мы не уверены, что правильно тебя расслышали, – произносит король своим неожиданно высоким голосом. Однако этот тон его придворные хорошо научились узнавать за год с небольшим. Многие из примерно пятидесяти мужчин, собравшихся в палате для аудиенций королевского дворца в Кортиле, про себя возносят благодарность Коранносу, что не им адресован этот взгляд и этот тон. Возможно, у небольшой группы присутствующих женщин мысли другие, но женщины в Горауте ничего не значат.

С намеренной небрежностью, которая никого не обманывает, герцог Ранальд де Гарсенк, перед тем как ответить, тянется к своему кубку эля и делает большой глоток. К его чести, даже самые внимательные наблюдатели среди придворных отмечают, что рука де Гарсенка не дрожит, когда он ставит на стол тяжелый кубок. Глядя через деревянный стол на короля, он громко отвечает:

– Как я понял, вы говорили сегодня утром об Арбонне. Я только сказал, почему бы вам не жениться на этой сучке? Она вдова, у нее нет наследника, что может быть проще?

Необычайно большие, не украшенные кольцами руки короля рассеянно опускаются вниз, и сначала его пальцы зарываются в длинные черные волосы, а затем ненадолго охватывают беспрестанно работающее горло девушки, стоящей перед ним на коленях. Но он на нее не смотрит. Старый пес уже свалился; он лежит на боку, прерывисто дыша, кровь течет из его многочисленных ран. Кошки, которых пять дней морили голодом, начинают жадно поедать его. Глядя на это, Адемар слабо улыбается, но тут же с отвращением машет рукой, когда кишки пса вываливаются на пол. По его жесту подбегают слуги, хватают всех четырех животных и выносят их из комнаты. Кошки, обезумевшие от голода, пронзительно визжат, так что их слышно даже после того, как двери в дальнем конце закрылись. Остается запах крови и мокрой шерсти, смешанный с едким дымом от очагов и кислой вонью разлитого пива на столах, за которыми по древнему обычаю высшим вельможам Гораута дозволено сидеть и пить в присутствии их повелителя.

Их повелитель как раз в это мгновение закрывает глаза. Его крупное, хорошо сложенное тело замирает, и на светлокожем, украшенном пышной бородой лице мелькает выражение радостного удивления. В зале повисает неловкое молчание, и придворные принимаются разглядывать свои ногти или темные балки потолка. Адемар со вздохом откидывается на спинку трона. Он снова открывает глаза и бросает взгляд, как делает всегда, когда эта забава достигает своего пика, на женщин своего двора, сгрудившихся у окна слева от трона. Более скромные старательно смотрят вниз или в сторону. Одна-две явно испытывают неловкость. Одна-две других тоже покраснели, но, кажется, по другой причине, а есть такие, которые смело отвечают на взгляд Адемара. Заслоняя нижнюю часть туловища короля своим телом, женщина, стоящая на коленях, старательно поправляет его штаны и лосины, и только потом поднимает голову, испрашивая разрешения удалиться.

Обмякший на троне Адемар Гораутский в первый раз опускает на нее взгляд. Лениво проводит пальцем по ее губам, очерчивая их контур. Улыбается той же слабой улыбкой, что и раньше.

– Займись герцогом Гарсенкским, – говорит он. – Бывший первый рыцарь моего отца, кажется, остро нуждается в услугах умелой женщины.

Девушка с невозмутимым лицом поднимается и грациозно идет через зал к человеку, который прервал развлечение короля несколько минут назад. По комнате проносится волна грубого смеха; Адемар ухмыляется, услышав его. Одна из женщин внезапно отворачивается и смотрит в окно, на пейзаж, окутанный серым туманом. Адемар Гораутский это замечает. Он многое замечает, как уже успели понять придворные за время его короткого правления.

– Госпожа Розала, – говорит король, – не отворачивайтесь от нас. Мы жаждем видеть солнечное сияние вашего личика в столь пасмурный день, как сегодня. И, возможно, вашему мужу понравится, если вы научитесь чему-то новому, пока будете смотреть.

Женщина по имени Розала, высокая, светловолосая и с заметно округлившимся животом, медлит мгновение, прежде чем подчиниться приказу повернуться снова лицом к залу. Она чопорно кивает головой в ответ на слова короля, но молчит. Девушка уже успела скользнуть под длинный стол и устраивается перед герцогом Ранальдом де Гарсенком. Герцог внезапно заливается краской. Он избегает смотреть в ту сторону зала, где среди других женщин стоит его жена. Несколько менее знатных придворных, с глазами, горящими насмешкой и злорадством, подошли и встали у него за плечами, глядя вниз и изо всех сил демонстрируя свой интерес к тому, что происходит под столом. Подобные забавы король устраивал и прежде, но никогда еще с сеньором столь высокого ранга. То, что он может поступить так с человеком, который когда-то был первым рыцарем короля Гораута, пусть даже много лет назад, является доказательством могущества Адемара, или страха, который он внушает.

– Жениться на сучке, – повторяет медленно король, словно пробует эти слова на вкус. – Жениться на правительнице Арбонны. Сколько лет сейчас Синь де Барбентайн, шестьдесят пять, семьдесят? Ошеломляющее предложение… Кто-нибудь знает, у нее большой рот?

Несколько мужчин и одна из женщин у окна снова хихикают. Никого из иностранных посланников в зале в данный момент нет; учитывая происходящее, это очень хорошо. Розала де Гарсенк бледна, но ее красивые, правильные черты лица ничего не выражают.

В противоположном конце зала ее супруг внезапно снова тянется к своему кубку. На этот раз он проливает немного эля, поднося его к губам. Вытирает усы рукавом и произносит:

– Разве это имеет значение? Может ли кто-нибудь вообразить, что я говорю о чем-то другом, кроме брака ради выгоды? – Он замолкает и почти невольно бросает взгляд вниз, а затем продолжает: – Вы женитесь на старухе, отошлете ее в замок на севере и унаследуете Арбонну, когда она умрет от простуды или от лихорадки, или от другой болезни, которую выберет для нее бог. Потом женитесь на дочери Дауфриди Валенсийского. К тому времени она уже, может быть, повзрослеет настолько, что можно будет с ней спать.

Адемар поворачивается на троне и смотрит прямо на Ранальда. Выражение его светлых глаз над русой бородой невозможно разобрать. Он ничего не отвечает, задумчиво жует кончик своих длинных усов. В дальнем конце зала возникает какой-то шум, который кажется громким из-за тишины вокруг трона. Большие двери распахиваются, и стражники впускают какого-то человека. Входит очень крупный мужчина в темно-синем одеянии и решительными шагами устремляется вперед. При виде него лицо Адемара оживляется. Он улыбается, словно нашкодивший мальчишка, и бросает быстрый взгляд назад, на Ранальда де Гарсенка, который также заметил вошедшего, но на его лице появилось совсем другое выражение.

– Мой дорогой верховный старейшина, – говорит король с веселым злорадством в голосе, – ты пришел почти вовремя и сможешь посмотреть, как мы ценим нашего кузена, твоего сына, и его мудрые советы. Наша возлюбленная госпожа Белот сейчас как раз утоляет его нужду с полного одобрения его супруги. Может быть, ты присоединишься к семье?

Гальберт де Гарсенк, верховный старейшина Коранноса в Горауте, первый советник короля, не удостаивает сына даже взглядом и делает вид, что не замечает веселья в зале, вызванного желанием придворных подыграть шутливому тону короля. Он останавливается неподалеку от трона – мощная, властная фигура, – наклоняет свое большое гладко выбритое лицо в сторону Адемара и лишь задает вопрос:

– Какие советы, мой повелитель? – Голос у него низкий и звучный; хотя он говорит тихо, этот голос заполняет большой зал.

– Какие советы, в самом деле! Герцог Ранальд только что посоветовал нам жениться на графине Арбоннской, отослать ее на север и унаследовать ее залитую солнцем страну, когда она умрет, истощенная какой-нибудь прискорбной хворью. Вы не вместе с сыном это придумали?

Гальберт поворачивается и в первый раз смотрит на сына, пока король говорит. Ранальд де Гарсенк, хотя и очень бледен, не дрогнув, встречает взгляд отца. Презрительно скривив губы, Гальберт снова поворачивается к королю.

– Нет, – резко отвечает он. – Конечно, нет, мой повелитель. Я ничего не придумываю вместе с такими, как он. Мой сын годится только на то, чтобы обливать себя элем и давать работу шлюхам из таверны.

Король Гораута смеется странно радостным, пронзительным смехом, разнесшимся в полумраке зала с темными балками под потолком.

– Шлюхам из таверны? Во имя нашего благословенного бога! Как можно так называть благородную даму, его супругу, господин Гальберт! Эта женщина носит твоего внука! Ведь ты же не думаешь…

Король замолкает, на его лице ясно написан восторг. Кубок с пивом летит через зал и попадает прямо в широкую грудь верховного старейшины Коранноса. Гальберт тяжело отшатывается назад и чуть не падает. Ранальд поднимается из-за длинного стола, поспешно заталкивая в одежду свою возбужденную плоть. Два стражника с опозданием делают шаг вперед, но замирают, повинуясь жесту короля. Тяжело дыша, Ранальд де Гарсенк целится дрожащим пальцем в отца.

– В следующий раз я, возможно, убью тебя, – говорит он. Голос его дрожит. – В следующий раз это может быть кинжал. Запомни на всю жизнь. Если ты еще раз так обо мне отзовешься и я тебя услышу, то это будет означать твою смерть, и пускай Кораннос судит мой поступок, как пожелает, когда я покину этот мир.

Повисает испуганное молчание. Даже при дворе, привыкшем к подобным сценам, особенно с участием клана де Гарсенков, эти слова звучат отрезвляюще. Богатые синие одежды Гальберта покрыты темными пятнами эля. Он награждает сына взглядом, полным ледяного презрения, не уступающим по выразительности яростному взгляду Ранальда, а потом поворачивается к королю:

– И вы простите подобное нападение на своего верховного старейшину, мой повелитель? Нападение на мою персону – это оскорбление бога, стоящего над всеми нами. И вы будете сидеть и оставите безнаказанным подобное святотатство? – Его низкий, звучный голос полон сдержанной печали.

Адемар не отвечает сразу. Он снова откинулся на тяжелую, деревянную спинку трона и поглаживает рукой бороду. Отец и сын остаются стоять, напряженные и застывшие. Между ними в зале висит ненависть, тяжелая и осязаемая, более осязаемая, чем дым из очага.

– Почему, – спрашивает король Гораута Адемар наконец, и голос его кажется еще более высоким и сварливым после низкого голоса верховного старейшины, – это такая уж глупая идея, чтобы я женился на Синь де Борбентайн?

Герцог Ранальд вдруг резко садится, на его губах играет мстительная улыбка. Он нетерпеливо дергает коленом, пресекая попытку покорной женщины под столом возобновить ласки. В дальнем конце зала, замечает он, его жена снова смотрит в окно, повернувшись спиной к королю и придворным. Начался дождь. Он несколько секунд глядит на профиль Розалы, и странное выражение мелькает на его лице. Потом он берет бутылку и снова пьет.

«Единственное, чего я действительно не понимаю, – думает в это мгновение Розала де Гарсенк, глядя на холодный, упорный, косой дождь и окутанные туманом восточные болота, – это то, кого из них я презираю больше».

Мысль не новая. Она провела довольно много времени, пытаясь решить, кого она больше ненавидит: вечно колеблющегося, постоянно пьяного мужчину, за которого ее заставил выйти замуж покойный король Дуергар, или опасного, коварного, одержимого Коранносом верховного старейшину, отца ее мужа. Если она сделает, как сегодня, один маленький, но такой естественный шажок дальше, то легко включить сына Дуергара, ныне короля Гораута Адемара в эту отвратительную компанию. Отчасти из-за того, что она постоянно, с тревогой сознавала, что, когда родится ребенок, которого она носит, ей придется сражаться с королем по особой причине. Она не знает, почему он выделил ее, почему ее поведение его привлекло – а скорее всего, раздразнило, как иногда думает она, – но невозможно не понять откровенного взгляда светлых глаз Адемара и того, как он надолго останавливается на ней. Особенно в опасное здесь, в Кортиле, ночное время, после того как выпито слишком много эля за пиршественными столами, но до того, как женщинам дозволяется уйти.

Одна из причин ее презрения к мужу, возможно, несправедливого, – это то, что он замечает взгляды короля, брошенные на нее, и равнодушно отворачивается к своим костям или кубку. Герцог де Гарсенк, несомненно, должен, думала Розала в первые месяцы их супружества, иметь больше гордости. Однако оказалось, что единственными людьми, способными разбудить в Ранальде нечто вроде страсти или присутствия духа, были его отец и брат, и здесь, разумеется, скрывалась своя старая, мрачная история. Иногда Розале кажется, что она всегда участвовала в их истории. Трудно ясно припомнить то время, когда сеньоры Гарсенка не опутывали ее сетями своих семейных распрей. Дома, в Саварике, все было иначе, но Саварик давно остался в прошлом. Поднимается ветер, прилетает на восток и приносит капельки, а потом и плотные струи дождя, которые влетают в окно и падают ей на лицо и корсаж платья. Она не возражает против холода, даже рада ему, но теперь приходится думать о ребенке. Она неохотно снова поворачивается к полному дыма, душному, переполненному залу и слышит, как отец ее мужа начинает рассуждать о насильственных браках и завоевании теплого, солнечного юга.

– Мой повелитель, причины вам известны так же хорошо, как и мне и всем присутствующим в этом зале, кроме, возможно, одного человека. – Взгляд, искоса брошенный на Ранальда, такой мимолетный, что сам по себе говорит о глубочайшем презрении. – Даже эти женщины умеют понять безрассудство моего сына, когда слышат его речи. Даже женщины. – Стоящая рядом с Розалой Адель де Сауван, продажная и развратная, недавно овдовевшая, улыбается. Розала видит это и отводит глаза.

– Чтобы жениться на графине Арбоннской, – продолжает Гальберт, и его звучный голос заполняет зал, – нам потребуется ее согласие. Она его не даст. Никогда. Если бы она это сделала, по каким бы то ни было причинам, обезумев от женской похоти, например, то ее бы сместили и убили объединившиеся сеньоры Арбонны еще до свадьбы. Вы думаете, что владыки Карензу, или Мальмонта, или Мираваля стали бы сидеть и смотреть, как мы с такой легкостью прибираем к рукам их землю? Даже женщины должны понимать все безумие такой идеи. Мой повелитель, как вы считаете, что сделает сеньор-трубадур из Арбонны в это время? Вы думаете, что Бертран де Талаир будет стоять и смотреть, как играют подобную свадьбу?

– Это имя здесь произносить запрещено! – быстро восклицает Адемар Гораутский, внезапно подавшись вперед. Пятна неестественного румянца выступают на обеих щеках над бородой.

– Так и должно быть, – не смущаясь, отвечает Гальберт, словно он ожидал именно такой реакции. – У меня не меньше причин, чем у вас, мой повелитель, ненавидеть этого интригана и его богопротивные поступки.

Розала улыбается про себя при этих словах, старательно сохраняя невозмутимое выражение лица. Немногим более месяца назад последняя песня де Талаира добралась до двора в Горауте. Она помнит ту ночь: тоже дул ветер и лил дождь, и дрожащий, бледный от страха бард, подчиняясь приказу Адемара, спел стихи герцога де Талаира голосом, похожим на скрипящее железо:

Позор Горауту, который был весной

И королем младым и свитой предан.

И дальше, дальше слова были еще хуже, их пел скрипучим, едва слышным голосом перепуганный певец, а ветер завывал на болотах за стенами замка:

Валенсы и Гораута мужи куда ушли, когда утихла битва,

И куплен мир был слабым королем и сыном,

Который род свой древний опозорил?

У Розалы теплеет на сердце при воспоминании о залитых светом факелов лицах, окружавших ее в ту ночь. Выражение лица короля, Гальберта, брошенные украдкой взгляды, которыми обменивались только что ставшие безземельными сеньоры или кораны, когда мощная музыка придавала особую силу словам даже в исполнении робкого голоса певца. Бард, юный трубадур из Гётцланда, почти наверняка был обязан жизнью присутствию в большом зале посланника своей страны и насущной необходимости сохранить мир с королем Гётцланда Йоргом, учитывая обстановку в мире. Розала не сомневалась в том, как хотелось бы поступить Адемару, когда смолкла музыка.

Теперь он снова нетерпеливо наклоняется вперед, почти привстает на троне, с горящими на щеках красными пятнами, и говорит:

– Ни у одного человека нет для этого таких веских причин, как у нас, Гальберт. Не ставь себя выше всех.

Верховный старейшина качает головой. Снова его звучный голос заполняет комнату, такой теплый, такой заботливый, он так легко умеет обманывать тех, кто видит этого человека совсем не таким, какой он есть на самом деле. Розале это хорошо известно; ей почти все это уже хорошо известно теперь.

– Я не за себя испытываю обиду, мой повелитель, – говорит Гальберт. – Сам по себе я ничего, совсем ничего не значу. Но я стою перед вами и перед всеми жителями шести стран и говорю голосом бога в Горауте. А Гораут – это сердце земли, то место, где был рожден Кораннос Древних еще в те времена, когда не шагал по земле мужчина, а женщина не нашла свою погибель. Нанесенное мне оскорбление – это выпад против всевышнего, и его невозможно оставить безнаказанным. И он не останется безнаказанным, ибо всему миру известен ваш боевой пыл и ваши взгляды, мой повелитель.

«Поразительно, – думает Розала, – как плавно, без каких-либо усилий, Гальберт сменил тему». Адемар медленно кивает головой; его жест повторяют многие мужчины в этом зале. Ее муж пьет, но этого следовало ожидать. Розале на мгновение становится жаль его.

– Нам казалось, – медленно произносит король, – что Дауфриди Валенсийский должен разделять наше отношение к этой провокации. Возможно, когда мы будем в следующий раз принимать его посланника, нам следует обсудить вопрос о Бертране де Талаире.

«Дауфриди теперь получил всю нашу землю к северу от Иерсена, – с горечью думает Розала, и она знает, что у других возникла та же мысль. – Он может позволить себе терпеть оскорбления Арбонны». Древние поместья ее семьи вдоль реки Иерсен находятся прямо на новой границе Гораута; никогда прежде Саварик не был таким незащищенным. А в этой комнате есть люди, земли и замки которых сейчас стали частью Валенсы по договору. То, что удалось спасти во время войны, отдано в мирное время. Король Адемар окружен страждущими, честолюбивыми, разгневанными сеньорами, и их необходимо успокоить, и быстро, как бы они ни боялись его в данный момент.

Все это до ужаса понятно, думает Розала, но лицо ее выглядит маской, равнодушной, не выдающей никаких чувств.

– В любом случае, – соглашается верховный старейшина Гальберт, – обсудите это дело с посланником Валенсы. Я думаю, мы и сами в состоянии справиться с этим жалким рифмоплетом, но неплохо уладить и другие дела, необходимо дать понять кое-что до того, как наступит и минует еще один год.

– Какие дела? – громко спрашивает герцог Ранальд в тишине. – Что необходимо дать понять? – Иногда Розале с трудом удается вспомнить о том, что ее муж когда-то был самым прославленным воином в Горауте, первым рыцарем отца Адемара. Давным-давно это было, и годы нелегким грузом легли на плечи Ранальда де Гарсенка.

Адемар ничего не отвечает, жует свой ус. Отвечает отец Ранальда, с легким оттенком торжества в великолепном голосе.

– Разве ты не знаешь? – спрашивает он, картинно приподняв брови. – Несомненно, человек, так легко раздающий бесполезные советы, сумеет разгадать эту загадку.

Ранальд мрачно хмурится, но не повторяет своего вопроса. Розала знает, что он ничего не понял. Ее снова охватывает жалость к нему во время этой последней стычки в его продолжающейся всю жизнь битве с отцом. Она не сомневается, что Ранальд не единственный здесь человек, который озадачен разыгравшейся между верховным старейшиной и королем загадочной сценой. Но случилось так, что ее собственный отец в свое время был мастером по решению дипломатических проблем на высших советах короля Дуергара. Одна лишь Розала и ее брат пережили детство и смогли стать взрослыми. Она многое узнала, гораздо больше, чем женщины, воспитанные в Горауте. И она понимает, что это ее личная беда теперь, когда она попала в силки де Гарсенков и их взаимной ненависти.

Но она действительно понимает происходящее, она его видит слишком ясно. Если Ранальд в достаточной степени протрезвеет, он, возможно, захочет узнать ее мнение, когда они останутся наедине. Он будет говорить тяжелым, оскорбительным тоном, с презрением тут же отвергнет ее ответы, если она согласится отвечать; и еще она знает, что потом он уйдет от нее и будет размышлять о том, что она ему сказала. Это своего рода власть, она это сознает; такой властью многие женщины пользовались, чтобы оставить свою печать, подобно печати на письме, на событиях их времени.

Но такие женщины обладают двумя вещами, которых нет у Розалы. Желанием, даже страстью, действовать в гуще придворных событий и более сильным, более достойным объектом, которому можно передать свою мудрость и мужество, чем Ранальд де Гарсенк, который никогда не станет таковым.

Розала не знает, что скажет мужу, если он спросит ее мнение в эту ночь. Она подозревает, что спросит. И она почти уверена, что понимает, каковы планы его отца, и даже больше, что король с ними согласится. Адемаром управляют, как управляет опытный укротитель капризным жеребцом, и ведут к цели, к которой, вероятно, Гальберт стремился уже много лет. Король Дуергар Гораутский был человеком, который не поддавался ничьим попыткам убедить себя ни одному человеку при дворе, в том числе духовенству – возможно, особенно духовенству. Поэтому доступ к реальной власти верховный старейшина получил только в тот самый момент, когда валенсийская стрела, пролетев сквозь зимнюю мглу, вонзилась в глаз Дуергара во время той жестокой, холодной схватки у Иерсенского моста полтора года назад.

А теперь Дуергар мертв и сожжен на погребальном костре, а его красивый сын правит в Кортиле, и подписан мир с севером, который обездолил четверть жителей Гораута, как богатых, так и бедных. А это означает, что дальше может случиться лишь одно, и любой это понимает, если только даст себе труд подумать. Инстинктивно, словно стремясь уйти или повинуясь рефлексу, который заставляет лесное животное отступать перед языком пламени, Розала снова отворачивается к окну. В Горауте весна, но серые дожди и не думают прекращаться, и влажный холод пробирает до костей.