Текст книги "Песнь для Арбонны"

Автор книги: Гай Гэвриел Кей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 37 страниц)

Глава 16

Священник Рош попал в опалу на острове Риан в море. Один человек, отправившийся в лес за дровами на зиму, учуял запах горящего костра у бухточки на южном берегу и пошел туда выяснить, в чем дело; риск лесного пожара, хоть и гораздо меньший зимой, всегда был реальным. Он обнаружил небольшую ямку в холодном песке, прикрытую сверху плоским камнем. Приподняв камень длинной веткой, он увидел полдюжины анчоусов, которые жарились на углях внутри.

Рош даже мог бы попытаться отрицать свою вину, если бы через несколько минут тот же любопытный лесник не нашел и его самого в маленькой хижине неподалеку, где он дремал в радостном предвкушении. Рядом лежала удочка, а его руки пахли рыбой.

Разбуженный этим любопытным нахалом, он, заикаясь, предложил ему разделить с ним утренний тайный улов под ласковым зимним солнцем, любуясь с берега спокойными морскими водами. Лесника не тронул ни идиллический пейзаж, ни даже обещанная сочная рыба. Он был одним из тех удручающе набожных парней, которые покидали свой дом после какого-нибудь ночного видения и приезжали на остров, чтобы служить богине, работая на жрецов и жриц. Такие люди часто более строго придерживались доктрин и кодексов поведения, чем сами священнослужители.

По закону, с удовольствием провозгласил лесник, грозя Рошу пальцем, вся рыба и дичь на берегах острова запретны для смертных мужчин и женщин, священны, добродетельно пропел он, посвящены Риан в ее ипостаси защитницы животных.

Рош попытался, без всякой надежды, объяснить, что это касается только рыбаков и охотников с большой земли. Как он и ожидал, лесник оказался хорошо подготовленным. О подобной нечестивости, заявил этот человек с негодованием, следует доложить самой верховной жрице. Он взвалил на плечо вязанку дров, ухватил за повод так же тяжело нагруженного осла и быстро двинулся назад, к поселку вокруг храма. Всегда все хотят обращаться прямо к верховной жрице, мрачно подумал Рош, глядя ему вслед. Будто ей больше делать нечего, как только выслушивать доклады о мелких прегрешениях ее жрецов и жриц.

Тем не менее это было его третье мелкое прегрешение – одно и то же – за год. Он безнадежно спрашивал себя, отошлют ли его с острова, назначат ли служить в каком-нибудь храме среди полей или в горах. Ему не хотелось покидать остров Риан. Не хотелось уезжать от моря. Он вырос у океана; это было то, что он знал и любил, как любил урожай, который Риан в своей милости позволяла собирать на волнах. Особенно анчоусы; больше всего анчоусы.

В мрачном настроении, проклиная собственную слабость и то, что у него хватило глупости уснуть так близко от ямы с костром, Рош обдумывал возможность перехватить лесника и попытаться остановить его или придумать какую-нибудь небылицу, подходящую к случаю, раньше, чем они доберутся до поселка. Нет смысла, мрачно решил он. Рош чувствовал себя таким несчастным, что почти потерял аппетит.

Рыба была готова, он определил это по доносящемуся аромату. С тяжким вздохом Рош вернулся к костру и печально посмотрел внутрь, на шесть драгоценных рыбешек, заманчиво шипящих под старательно собранными и выложенными сверху травами. Он слегка удивился при этом, учитывая крайнюю серьезность своего положения, обнаружив, что к нему все-таки вернулся аппетит.

Немного позже он добрел до поселка, задолго до того срока, когда ему надо было идти на службу в храм. Он хороший священник, сказал себе Рош, просто любит рыбу.

Как он и ожидал, ему приказали немедленно явиться к верховной жрице. Он увидел лесника с его ослом у двери в пекарню. У него был самодовольно благочестивый вид. Рош прошел, вытирая рот и пятна на одежде и изо всех сил стараясь его не замечать.

В дальнем конце храма под куполом находились спальни и приемные верховной жрицы и жриц Внутреннего Круга. Роша впустила женщина из Кауваса с непроницаемым выражением лица. Ему никогда не нравились жители Кауваса – как и люди из других районов внутри страны, внезапно подумал он. Только люди, выросшие у моря, в состоянии понять ритмы жизни на воде. Интересно, можно ли ему сказать об этом верховной жрице. Она ведь сама из Барбентайна.

Рош ждал в мрачном молчании, стоя один в приемной, и время от времени безуспешно пытался украдкой вытереть выдающие его пятна на одежде. Он вдруг понюхал свои ладони и поморщился. Ему следовало помыться, осознал он. Он принес доказательство своего греха прямо в храм Риан. И это уже в третий раз за этот год. Его сошлют на север, решил Рош с искренним отчаянием. Он заслуживает, чтобы его сослали в горы, подальше от волн его любимого океана и их искушающих даров. У него совсем нет силы воли, упрекнул он себя, нет должного уважения к традициям святой Риан, которые он поклялся соблюдать всю жизнь, нет истинного чувства собственной ответственности, чтобы служить примером…

Дверь открылась. Еще одна служанка с мрачным лицом холодно кивнула ему. Прислужникам всегда нравилось, когда у священника или у жрицы бывали неприятности. Рош в последний раз вытер ладони об одежду и вошел, пытаясь держаться с таким достоинством, какое только возможно, если пахнешь анчоусом и костром, и приготовился выслушать приговор судьбы от верховной жрицы Риан в Арбонне.

Очень скоро он вышел из комнаты всерьез обеспокоенный. Верховная жрица едва обратила внимание на его прегрешение. Она кратко попеняла ему, даже не повернув головы и не отрывая незрячих глаз от огня в камине. Она почти рассеянно отпустила ему грех, произнесла ритуальное повеление помолиться в храме и попросить дать ему силы сопротивляться своим слабостям. И это все. За третье прегрешенье за этот год. Его отпустили. Даже ее белой сове, казалось, не до него, она даже не соблаговолила взглянуть на вошедшего.

Рош не мог этого понять. Он совершил довольно серьезный проступок, подал ужасный пример простым работникам. Как могла верховная жрица равнодушно отнестись к подобному, удивлялся он. Как можно должным образом сохранить обычаи богини, если высшее руководство храма обращает на них так мало внимания? Он заслужил по крайней мере временную ссылку! И хотя подобное наказание сделало бы его несчастным, он, несомненно, его заслужил. А это что – рассеянный выговор и быстрое освобождение?

Случилось нечто очень серьезное, решил Рош. Он всего лишь незначительный священник, но невольно задаешь себе вопрос, должным ли образом служат Риан ее высшие клирики в последнее время. Он покачал головой. Куда катится мир?

Однако по дороге к выходу он не мог удержаться и широко улыбнулся женщине с кислым лицом у двери, а когда шел мимо пекарни под ярким послеполуденным солнечным светом, то весело помахал рукой леснику. Не самый разумный поступок, возможно, но Рош уже понял, что перед некоторыми искушениями он устоять не в силах.

Покончив со своими обязанностями в святилище в тот вечер, он тщательно помылся, вымыл руки, лицо и тело на прохладном вечернем воздухе после захода солнца и надел чистые одежды перед тем, как вернуться в храм, где ему предстояло молиться в тот вечер две полных смены. Как ему и было велено, Рош смиренно просил богиню даровать ему силы сопротивляться своим недостойным желаниям, а затем, подумав, помолился Риан, чтобы она даровала свою святую мудрость и вечное присутствие верховной жрице, которая в последнее время казалась обремененной заботами выше его скромного понимания.

Когда он в конце концов поднялся, хотя его колени и спина застыли от холода, он почувствовал себя лучше. Он покинул храм и вернулся в спальню, на свою кровать под зимними звездами и обеими лунами.

Выходя из храма, он увидел группу своих товарищей, жрецов и жриц, стоящих на портике вокруг маленького костра. Было уже очень поздно; в этом было нечто необычное. Он подошел к ним, и когда они расступились, чтобы впустить его, он увидел среди них Маритту, которая скоро должна была родить ребенка, зачатого с ним прошлой весной. Именно она рассказала Рошу о только что полученном известии: армия Гораута была замечена два дня назад на Верхнем перевале в горах, она двигалась на юг.

Всегда существовала такая вероятность, даже более чем вероятность.

С того момента когда был подписан Иерсенский договор, Беатриса была уверена, что Гораут придет к ним. «Пока солнце не упадет и луны не умрут, Гораугу и Арбонне не соседствовать мирно». Так гласила древняя поговорка в обеих странах. Солнце не упало, и обе луны сегодня светят на ночном небе, она это знает, ощущает их присутствие, хоть и не видит их света.

Погрузившись в свое мягкое кресло, она также ощущает огонь в камине, разумеется, как тепло, приятное тепло, но еще и как нечто иное, не звук или жар и, уж конечно, не свет, а как источник опасности и знаний одновременно. Тот мир, в который она вошла в ту ночь, когда отдала свои глаза в обмен на иное зрение Риан, был таким сложным. Она теперь видит совсем по-другому, лучше в темноте, лучше всего на острове, и совсем не видит, когда Бриссель не сидит у нее на плече. Она подняла руку и погладила сову; она чувствовала ее тревогу, или скорее чувствовала, как сова реагирует на ее собственную тревогу. Она попыталась успокоить ее мысленно, нежно поглаживая рукой, но это было трудно. Сегодня трудно.

Аубри – это удар по ее сердцу, тяжкий, как удар молота, а ведь это был всего лишь первый шаг, прошлой осенью всего лишь горстка коранов Гораута прислала свое первое послание, написанное огнем. Теперь это армия, и, кажется, давняя мечта Гальберта де Гарсенка сжечь Арбонну может осуществиться.

А она почти ничего не может поделать. Беатриса уже сделала все, что могла. Она покидала остров на гораздо более долгий срок, чем следовало, пренебрегала существенными только для этого места, но жизненно важными нуждами жрецов и жриц, чтобы встретиться с матерью, Робаном и самыми значительными из сеньоров – Бертраном, Тьерри и Арианой, Уртэ. Именно Беатриса, чувствуя в себе биение пульса богини, что случалось редко, посоветовала осторожно сделать предложение Блэзу де Гарсенку, который, как известно, покинул Гораут в гневе. Она вспомнила их первую реакцию на ее совет: он был сыном верховного старейшины, их злейшего врага. Невежественный, неприятный солдафон-наемник, как презрительно назвал его канцлер Робан.

В нем есть нечто гораздо большее, сказала им Беатриса, доверившись своей интуиции и молчанию совы. Бертран с ней согласился, пусть даже его это позабавило. Но у него была еще одна причина – как они потом поняли, – ее предложение помогало ему осуществить план и соблазнить некую даму. Иногда с Бертраном такое случалось. Его надо принимать таким, какой он есть, а это не так мало, и стараться не выдавать свое внутреннее сожаление о том, насколько больше он мог бы сделать.

Она поняла, что права насчет Блэза де Гарсенка, когда Риан своим божественным вмешательством привела этого человека на остров еще до того, как Бертран приехал в замок Бауд. Беатриса и здесь сделала все, что могла, попыталась напугать его и вывести из состояния мрачного спокойствия, проникнуть за выстроенные им барьеры и прикоснуться к тому сокровенному, что она в нем почувствовала. Бриссель дала ей знать, что и она тоже что-то здесь почувствовала, а Беатриса давным-давно научилась прислушиваться, когда сова говорила ей нечто подобное.

Она помнила, как Бриссель слетела с ее плеча в ночь летнего солнцестояния в Тавернеле, когда Блэз впервые заговорил о короне Гораута. Это стало для нее неожиданностью, и слова Блэза, и внезапный полет к нему совы. Она совсем ничего не видела, когда с ней не было Бриссель, но мать взяла ее за руку и тихо сказала, куда перелетела птица, и в тот момент Беатриса ощутила присутствие Риан.

Если бы только она могла чаще ощущать ее присутствие. Если бы только она обладала десятой долей тех магических и умственных способностей, которые приписывают ей суеверные люди. Но магия в Арбонне – явление неуловимое, почти не существующее, в отличие от тех не нанесенных на карту стран, лежащих за пустынями на юге, о которых ей рассказывали моряки, занесенные туда штормами. Здесь магия ограничена мелочами, касающимися домашнего очага и сердечных дел. Умение управлять зачатием, узнать заранее пол младенца – и последнее не всегда точно. Знание людских горестей, слабая возможность облегчить их. Умение разбираться в дарах природы – травах, цветах, фруктах, деревьях. Сама Беатриса немного умела проникнуть – но только здесь, на острове, или на островке озера Дьерн, и только после того, как ослепла, – во внутреннюю жизнь, в дела любви и ненависти. Обладала небольшим даром исцеления, хотя здесь ей больше всего помогало знание трав и других средств, передаваемое из поколения в поколение, как и другие знания.

В этом вся их магия; в этом их грозная сила. Было полезно заставить остальных думать, что они обладают большим; страх перед священниками Риан и их ночными сборищами мог послужить им защитой.

Пока этот страх не перерос в такой глубокий и холодный ужас, что сам стал причиной их гибели. Кажется, Гальберт де Гарсенк в прошлом однажды пересек эту черту, днем или ночью. Его страх перед женщинами Арбонны, его ненависть к Риан и всему, что олицетворяла богиня, стал причиной появления армии в горах среди зимы, которую верховный старейшина Коранноса заразил жаждой убийства. Они уже должны были спуститься с гор, поправила себя Беатриса, с болью в сердце, и холодный, медленный ужас растекся по ее жилам, словно яд в крови.

Она не знала, что делать. Это было самое худшее. Она могла молиться, собрать всех на острове под куполом храма и петь гимны и молитвы весь день и всю ночь, призывая богиню услышать их и защитить. Но Риан невозможно заставить это сделать. Это самый древний, самый основной закон; богиня капризна и неприкосновенна, смерть – часть ее владений: фактически она – одно из ее воплощений. Она мать, она невеста, но она также собирательница мертвых.

Возможно даже, что сама Риан наслала это бедствие как наказание, чтобы очистить от зла их время. Беатриса не знала, какие большие грехи они могли совершить, но она всего лишь служанка богини, а не поверенная божественного провидения. Она считала – и сказала бы, – что в Арбонне нет ничего столь темного или порочного, что заслуживало бы случившегося с коранами из сторожевой башни у Верхнего перевала прошлой осенью или со жрицами храма в Аубри в ту же ночь.

Она сказала бы об этом самой Риан, если бы это что-то изменило. Сова взъерошила перья и вернула верховную жрицу к действительности. Беатриса обдумывала варианты, способы ответных действий. Она помнила, как это делал ее отец, как быстро перебирал вслух возможности перед тем, как решительно выбрать путь. Ей иногда бывало все еще трудно примириться с его смертью, с тем, что теперь это бремя лежит на матери и на ней самой, при слабой помощи со стороны разобщенных сеньоров Арбонны.

Нет наследника. Это всегда представляло собой проблему, и Гибор Четвертый, правитель Барбентайна, не смог назначить наследника из боязни раздробить страну. Он даже пытался заставить Беатрису покинуть остров богини в тот год, когда Аэлис умерла вместе с младенцем в Миравале. Гибор предвидел эту проблему после смерти своей младшей дочери. Он всегда многое предвидел; его недостатком было то, что он старался одновременно добиться слишком многого. Так получилось с браком Аэлис и Уртэ де Мираваля: могущественный герцог, один из самых могущественных в стране, этот выбор невозможно было поставить под сомнение. К тому же Уртэ очень хотел иметь детей, сына или даже дочь, чтобы править Арбонной после смерти Гибора.

Но Аэлис умерла первой, а вместе с ней почти наверняка и ее сын. Никто не мог быть полностью в этом уверен, хотя все знали, что она сказала своему мужу на смертном одре насчет отцовства ребенка и – тем самым положила начало ужасной, пагубной вражде, с тех пор определявшей жизнь в Арбонне. С Уртэ невозможно было даже заговорить об этом. Однажды Беатриса попыталась, в конце того года после смерти Аэлис, и получила самый яростный отпор в своей жизни. Им пришлось бы подвергнуть герцога Миравальского пыткам, чтобы попробовать заставить его заговорить. И он бы не заговорил, они все это понимали: он даже под пытками не сказал бы, что случилось с ребенком.

Даже правитель Гибор не сумел погасить то, чему положила начало Аэлис в ту давнюю ночь в отношениях между Талаиром и Миравалем. Поэтому в поисках выхода он попытался заставить Беатрису перестать быть жрицей, вернуться в Барбентайн, готовиться к замужеству и к тому, чтобы самой родить ребенка.

Именно тогда она дала себя ослепить в том маленьком храме в горах Гётцланда, решилась на шаг, которого не делала многие годы ни одна из жриц, навсегда связав себя с Риан. Она стала верховной жрицей два года спустя и переехала на остров.

Ее отец так до конца ее и не простил. Это всегда причиняло ей боль, потому что она его любила. Не так, как его любила мать, со всей неумирающей страстью души, и даже не так, как ее сестра Аэлис, любовь которой была сложной и требовательной. Беатриса слишком хорошо знала слабости отца и его недостатки, она слишком хорошо его понимала, чтобы так любить: она понимала его гордость и то, как он хотел управлять слишком многим и самыми разными способами, держать в своих руках поводья всего и всех. Конечно, она это понимала: ей тоже мешал этот порок. Она была дочерью Гибора. Но ее призвание служить Риан было искренним, призванием всей жизни, она поняла это еще в юности.

К ее изумлению, мать ее поняла тогда. Синь, прекрасная и блестящая, как драгоценная жемчужина, при свете факелов Барбентайна, понимала очень многое всегда. Душа Беатрисы сегодня ночью болела за нее, когда она представляла себе мать в зимнем замке, когда она только что получила жестокие известия и к ней пришло ужасное, сокрушительное понимание, что она, возможно, станет правительницей Арбонны во времена окончательной гибели страны.

Сова снова заволновалась, это было предостережением. Беатриса обдумывала варианты своих действий. Она могла сама отправиться на север, покинуть остров – то место, где ей могут быть дарованы власть и предвидение, чтобы отдать свои силы смертной женщины, всю доступную ей мудрость матери тем, кто сейчас остался с графиней.

Она им не нужна, поняла Беатриса, остро ощущая свою беспомощность. Она может давать советы во время мира, может собирать сведения у своей сети осведомителей, но что она знает о войне?

Пришло время мужчин, с горечью сказала себе Беатриса. Блестящая ирония. Арбонну хотят уничтожить из-за женщин, потому что богиня пользуется их любовью и преданностью вместе с Коранносом на небесах, потому что ею сейчас правит женщина, из-за символов и музыки Двора Любви, из-за изящества женщин, таких, как Синь и Ариана. И все же теперь, когда все это пришли уничтожить мечом, топором и огнем, когда угроза насилия и сожжения стоит перед взором каждой женщины в Арбонне, стоит ей только закрыть глаза – именно мужчины должны их спасти.

И, несмотря на более чем двадцатилетние усилия ее отца при его жизни, а после усилия ее матери, несмотря на терпение, уловки и даже попытки Гибора наложить строгий запрет, два самых могущественных человека Арбонны по-прежнему ненавидели друг друга с неистовством и самозабвением, которые никогда их не покидали и никогда не покинут и никогда не позволят им действовать сообща даже для того, чтобы спасти себя и свою страну.

Беатриса это знала. И почувствовала отчаяние, чуть не захлестнувшее ее. Вот что всегда было слабостью в самом сердце современной Арбонны, вот почему им грозило уничтожение. Не потому, что ими правила женщина. Не из-за предполагаемой слабости их коранов – это была ложь, явная ложь. Не из-за развращающего влияния трубадуров и их музыки: в их процветающем искусстве не было никакого разврата. Их угрозой, их уродливой раной были Талаир и Мираваль.

Ее сестра Аэлис, подумала Беатриса с застарелой, непримиримой обидой должна ответить за многое.

Наверное, так думать несправедливо; Ее мать твердила ей об этом снова и снова уже много лет. Несправедливо или нет, она так думала, и будет так думать до самой смерти, и умрет, вспоминая Аэлис, смуглую и стройную, чересчур гордую, с ее железной волей и склонностью ничего не прощать.

Бертран тоже этим отличается, подумала Беатриса. Как и Уртэ. А затем ей в голову пришла новая мысль, когда она снова протянула руку, чтобы погладить встревоженную сову: «Как я».

– Ох, Аэлис, – вслух пробормотала она. – Ох, сестра, не начали ли мы все умирать в ту ночь, когда умерла ты, с новорожденным или без него?

Она подумала, что это возможно. От событий расходятся круги, и иногда очень далеко, по темным озерам времени и мира.

Бриссель снова встрепенулась на ее плече, потом вдруг сжала острые когти знакомым ей образом. Это всегда происходило так: без всякого предупреждения она могла ощутить присутствие богини. Затаив дыхание, ощущая знакомое ускоренное биение сердца, Беатриса ждала и получила ответ, который ее успокоил, при помощи картинок в темноте. Они вихрем кружились, обретали форму, словно явились из какого-то первобытного тумана времени еще до сотворения мира.

Она увидела два замка и сразу же их узнала. Мираваль и Талаир – она всю жизнь знала эти две гордые твердыни. Быстро промелькнули другие образы: арка, невероятно древняя, массивная, внушающая смирение, барельефы воинов и завоевателей вырезаны на ней, словно предостережения из далекого прошлого. А затем, когда верховная жрица Риан перевела дыхание судорожным вздохом любви и боли, который не смогла сдержать, она мысленно увидела озеро, маленький, изящный островок посреди него, три столба дыма, поднимающиеся, подобно мечам, прямо в безветренное зимнее небо. Последним она увидела дерево. Затем картинки исчезли, и снова осталась лишь темнота и Бриссель у нее на плече.

Это всегда приходило вот так и уходило, никогда по принуждению, никогда в ответ на мольбы. Богиня иногда помнила о своих детях, а иногда забывала о них по прихоти своей природы. Она могла осыпать дарами, подобно благословенному дождю весной, или повернуться спиной и позволить льду или огню делать свое дело. У нее было лицо смеха и лицо страсти, выражение истинного сочувствия и устрашающее лицо судьи. По учению Арбонны из них двоих именно бог Кораннос был добрее. Риан их терпела и любила, но могла быть жестокой, как жестока природа. Именно бог всегда помнил о своих смертных детях и всегда видел их страдания на земле. Так проповедовали в Арбонне многие поколения.

В других местах верования были другими. И совсем другими в Горауте.

Ей придется остаться здесь, поняла Беатриса. Только на острове она могла получить доступ к подобным предвидениям, таким, как это. Сегодня ночью нужно отправить послание в Барбентайн. Она попросит отнести его двух молодых трубадуров, которые зимуют с ними на острове. Они не откажут ей; они не такие люди, чтобы прятаться в море, когда смерть и разрушение надвигаются с севера. Беатриса пошлет их к графине, предупредит ее, сообщит им всем, где произойдут решающие события.

Как ей сказано, они произойдут на месте из ее видения: все закончится у маленького острова на озере Дьерн, вблизи от арки, недалеко от двух замков.

Конечно, подумала она, ощущая внутри себя тишину после присутствия Риан. Конечно, это произойдет там. Ее охватила старая печаль. «Мне следовало знать. Ведь там все началось».

Она была мудрой и уже немолодой, Беатриса де Барбентайн, хорошо разбиралась в делах сильных мира сего и давно привыкла к темноте и доступу к знаниям, который эта темнота ей иногда давала. По правде говоря, пути Риан были ей лучше знакомы, чем она позволяла себе признать, но ей всегда хотелось большего. Это в характере ее семьи, наследие ее крови. И все же богиня никогда совсем ее не покидала, какими бы длинными ни оказывались промежутки. Она многое знала, так как в подобные мгновения ей открывались ясные, резкие видения через пропасть времени, не доступные для остальных живущих детей Коранноса и Риан.

С другой стороны, кое о чем не знала и никогда не узнала даже верховная жрица на своем острове в будущем, в настоящем или в расходящихся кругах формирующегося прошлого. И ей не положено было этого знать. Клятвы, данные умирающим, священны в Арбонне.

После того как армия завоевателей из Гораута наконец спускается из снегов на перевале в Арбонну, их духовный лидер останавливает воинов, и на высоком плато они все как один опускаются на колени, чтобы выслушать благодарственную молитву верховного старейшины.

Они прошли через горы с легкостью, внушающей смирение и изумление, потеряв всего несколько сотен людей и коней, погибших от холода в горах, на обледеневших, опасных тропах и под одной – поразительно, всего одной! – лавиной, которая пронеслась в стороне от основной части армии на расстоянии всего лишь полета стрелы, и только арьергард смела белая смерть, оставив людей без должного погребения.

Могло быть – должно было быть – намного хуже, во время этой безумной попытки провести армию через горы зимой, чтобы получить преимущество неожиданности. Даже сам верховный старейшина едва не распрощался с жизнью. Стоя рядом с их высоким королем, он обращается к армии, держа на весу в одной руке стрелу, с алой повязкой на предплечье, сверкающей на фоне синей одежды и белого снега за его спиной. Он догнал их, несмотря на рану, уже на перевале, в одиночку, а это безрассудный риск, как всем известно. Но безрассудный риск для того, кто не верит безоглядно Коранносу и не пользуется, как явно пользуется Гальберт де Гарсенк, верховный старейшина Коранноса, покровительством и благосклонностью бога. А это означает, что они тоже, заодно с ним, получили благословение Коранноса, были им избраны.

Именно об этом, собственно говоря, он сообщает им, когда молитва закончена и они встают. Он высоко, чтобы все видели, поднимает арбоннскую стрелу, выпущенную трусом и не во время войны, которая чуть не убила его в собственном замке. Бог с нами, говорит он им всем, мы его дети и его орудия.

Трудно не согласиться, и воины армии Гораута в присутствии своего короля не склонны к цинизму или сомнениям в подобное время. Они чудом прошли через горы зимой, и теперь перед ними яркая и прекрасная, как мечта, под голубыми небесами лежит земля, которая им обещана.

Обещана, то есть после того, как свершится кара. Они – молот господа, провозглашает верховный старейшина. Храмы и деревни Арбонны и распутные, нечистые женщины, которые живут в них, – это наковальня, на которую должен обрушиться их искупительный удар. Сначала храмы, позже дойдет и до замков, говорит он им. Все перейдет к ним, если они только последуют за своим великим королем. Мужчины Арбонны – трусы, ими руководят женщины, им наставляют рога собственные музыканты и скотники. Что, вопрошает Гальберт де Гарсенк, что сделают такие слабые мужчины, когда встретятся лицом к лицу с собранной в кулак мощью Гораута, которая обрушит на них с гор всю силу бога?

Они умрут, говорит он им, отвечая на свой собственный вопрос, а среди воинов проносится шум, рожденный жаждой и возбуждением. Они умрут, потому что они трусливые отступники, а когда все будет сделано, когда святому Коранносу снова будут поклоняться на этой земле должным образом, тогда мужчины Гораута докажут, что они достойны великой милости бога, которая всегда с ними. Тогда весь мир узнает им цену. Тогда этот солнечный свет, эти зеленые горные долины, виноградники, замки и поля, богатые города и гавани и широкое море за ними – все будет отдано Горауту по высшей милости Коранноса.

Разве не так все произойдет? – кричит он им, и великолепный инструмент его голоса доносит этот вопрос с помощью ветра до всех собравшихся ниже по склону.

Они отвечают ему страстно, возбужденно, как один.

Король затем съезжает вниз с холма, и верховный старейшина рядом с ним, все еще держа в руке стрелу. Они вместе занимают свои места, красивые мужчины, суровые и величественные, во главе армии. Недалеко от них, но на подобающем расстоянии едет господин Борсиард д'Андория во главе отряда своих людей. Присутствие в их рядах портезийцев, сказали воинам, служит знаком того, что не только бог, но и все страны мира объединились с ними в этом карательном походе против темного безбожия.

Король Адемар Гораутский поднимает руку, и трубы Гораута звенят в чистом, прохладном воздухе под небом, где кружат и пикируют птицы в лучах солнца. Перед глазами людей спускаются к югу склоны гор, покрытые зеленой травой. Посередине сверкает река голубыми искрами, белеет пеной на перекатах, потом снова голубеет, устремляясь к далекому морю. Этой реки большинство из них никогда не видели прежде. Гавани на море скоро будут принадлежать гораутцам; им это обещано. Бог – с ними.

Они выступают на юг, воины-захватчики из Гораута, целое море сверкающих копий и доспехов. Позже в этот же день авангард проезжает мимо разрушенной, пустой деревни Аубри и подходит к следующему за ней селению. И там после работы благословенных мечей, булав и огня, среди воплей развратных женщин, их безбожных, лишенных душ детей и отчаянных криков трусливых мужчин – фермеров, работников, ремесленников, всех трусов без исключения – начинается разграбление Арбонны.

Бог сопровождает свою армию. После серого холодного утра и чудесного перехода через горы они ощущают его присутствие в милостивом сиянии божественного солнца над их головой. Все, мимо чего они проезжают, яркое, приветливое, все чудесно сверкает в его лучах.

Они – молот Коранноса, кара еретиков, эту войну благословили небеса; каждый из них теперь это знает, и поэтому, убивая, они поют.

Пускай Арбонна услышит боевые песни Гораута. Пусть слышит, как их поют храбрые мужи, истинные воины севера, под несмолкаемый треск пламени костров.

– Они не слишком спешат, – мрачно произнесла графиня в своем зале совета. – Они ждут, когда мы выйдем им навстречу. – Прошло четыре дня после первого пожара войны. Армия Гораута, как докладывали, движется медленно, методично на юг, уничтожая все на своем пути. – Они захватывают каждую деревню, сжигают каждый храм, – продолжала она.

Розала, сидящая на одной из скамеек, сжав руки на коленях, удивлялась ее ровному голосу; она уже достаточно хорошо знала Синь, чтобы понять, с каким трудом ей дается этот бесстрастный тон. В зале находилось около двадцати мужчин и женщин, собравшихся в Барбентайне по приказу правительницы. Синь продолжала:

– Они не собираются осаждать нас в замках и городах. Только не зимой, когда еда будет для них проблемой.

– Это в основном правильно, но не совсем, ваша милость. Боюсь, что еда будет проблемой не для них, – тяжело сказал Уртэ де Мираваль. Он прислонился к полке большого камина, массивный и внушительный, одетый в темно-зеленый отороченный мехом костюм. – Я недавно получил сведения по этому вопросу. Они использовали свои деньги из Валенсы, ту огромную сумму, которую получили за отданные северные земли, чтобы обеспечить поступление припасов, которые им привезут из Гораута. Так как наши крестьяне ищут убежища в городах и замках, мы рискуем испытать голод раньше их. Возможно, нам придется продумать нападение на их снабженцев.