Текст книги "Песнь для Арбонны"

Автор книги: Гай Гэвриел Кей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 37 страниц)

Его трясло, он был сбит с толку и встревожен собственной нерешительностью, мыслями, которые весь день приходили ему в голову, хотя до этого утра он никогда бы не допустил их. Привычка и страх, требования дисциплины, заставили его отправиться на север из Люссана в полдень, чтобы принести в Кортиль известия о том, что он видел на турнирном поле сегодня утром. Он остановился в придорожной таверне выпить пива, затем задержался там абсурдно надолго, снова и снова повторяя себе, что пора снова сесть в седло, что эти новости важны, опасны, что он даже рискует, его могут заподозрить, если он слишком промедлит.

Тем не менее день уже близился к концу, когда он покинул таверну и поскакал галопом, но не слишком напрягая коня. До Кортиля далеко, говорил он себе, ему надо быть осторожным и не загнать скакуна. В темноте под голубым светом Эскоран он приблизился к Аубри, готовясь объехать деревню по дороге к перевалу, когда услышал топот коней и крики людей, остановился у опушки леса и увидел, к своему изумлению, короля, которого ехал предупредить.

И он остался на месте, не шевелясь, и наблюдал, как они убили людей в деревне и в храме и ускакали. Он не особенно был шокирован тем, что кораны делали с жрицами, или даже тем, что сожгли их после этого, хотя ни один нормальный мужчина не мог получить удовольствие от подобных вещей. Не это заставило его стоять молча на кряже. Он видел сцены и похуже или по крайней мере такие же в те жестокие годы войны против Валенсы, особенно на фермах и в городках по обе стороны от границы. Чем дольше длится война, сказал ему однажды отец, тем более ужасные вещи видишь и делаешь. Ему показалось, что отец сказал ему правду; он так относился почти ко всему, что за многие годы рассказал ему отец.

Дело было даже не в том холодке, хотя и в нем тоже, который сегодня утром пробежал по его спине, к корням волос, когда Блэз де Гарсенк поднял знамя королей над своим шатром и ринулся в бой. Он всегда считал – и пару раз даже говорил вслух, только доверенным друзьям, – что младший из Гарсенков – самый лучший из всех троих.

Это не имело бы значения само по себе. Коран из Гораута рано научился держать свои мысли там, где им место: подальше от любых поступков, которые ему приказывали совершить. Он был вассалом Ранальда, герцога де Гарсенка, и если герцог получал большинство приказов от своего отца из Кортиля, то кораны Гарсенка не должны были иметь никаких мыслей по этому поводу.

Наверное, он спустился бы вниз со своими известиями, если бы не еще одно обстоятельство, медленно всплывшее из истории его собственной жизни в течение этого долгого дня, словно ведро из колодца.

Теперь смолкли все звуки, кроме потрескивания пламени и воя то ли ребенка, то ли животного, почему-то еще не погибшего. Через несколько секунд этот плач тоже прекратился, и слышался только рев поднимающегося ветра и огня, охватившего последний из деревянных домов.

Корана удержало на месте, на этом кряже, заставило смотреть на короля, господина и всех остальных, кого он знал уже много лет, воспоминание том, как его отец прожил последний год своей жизни.

Его дом стоял на крохотном участке плодородной земли, гордо записанной на их имя в бумагах барона, после того как последняя эпидемия чумы вызвала нехватку рабочих рук и слишком много полей осталось необработанными. Маленький клочок земли, но он теперь принадлежал отцу в итоге целой жизни тяжкого труда на кого-то другого. Она была расположена на хороших пахотных землях на севере Гораута, эта ферма. Или, правильнее сказать, на севере прежнего Гораута. Теперь это Валенса, так как договор отдал эти земли, прежде охраняемые собственным мечом Дуергара, коранами короля и мужеством фермеров и деревенских жителей, которые сражались за то, что им принадлежало.

Он сам сражался у Иерсенского моста. Сражался и победил среди льда и крови, в армии Гораута, хотя и горько оплакивал своего короля после того, как мечи вложили в ножны и отставили копья. Через один сезон, не более, в замке Гарсенк на юге, где он служил кораном у молодого герцога к огромной гордости семьи, он узнал о том, что его родителям вместе со всеми другими фермерами и обитателями целых деревень на севере приказано укладывать вещи и отправляться на юг, куда хотят, где смогут найти приют.

Это лишь временно, сообщили им гонцы молодого короля Адемара. Новый король в мудрости своей позаботился о них, говорили гонцы, – очень скоро у всех появятся более обширные, более богатые земли. Тем временем мечта всей жизни отца и предмет его молитв, собственная ферма, пропала, отдана валенсийцам, с которыми они сражались пятьдесят лет. Просто так.

Его родителям еще повезло в каком-то смысле, для них нашлось место у мужа сестры матери к востоку от Кортиля; они снова работали на хозяина, но, по крайней мере, у них была крыша над головой. Он дважды навещал там отца, но хотя старик и в лучшие времена говорил мало, как настоящий северянин, по его глазам сын не заметил, чтобы он благоденствовал.

Все знали, где находятся эти обещанные новые земли. Об этом говорили и в тавернах, и в замках. Его отец сказал только одно по этому поводу под конец его второго визита и последнего в лачугу на ферме, которая теперь служила домом родителям.

Они вышли вместе прогуляться, он и его отец, в сумерках и смотрели на серые болота за пеленой мелкого дождя.

– Что я понимаю в оливах? – спросил отец, отвернулся и сплюнул в грязь.

Сын не ответил. Он смотрел на мелкий дождь. Сказать было нечего. Нечего, что не было бы предательством или ложью.

Сегодня утром, однако, на турнирном поле в Арбонне под ясным небом он услышал, как младший сын Гарсенка назвал Адемара предателем и заявил права на трон Гораута перед знатными людьми шести стран. И простая истина заключалась в том, как он наконец понял, сидя на коне на этом кряже над горящей деревней, что он согласен с Блэзом де Гарсенком.

Его отец думал бы так же, он был в этом уверен, хотя никогда не выразил бы такую мысль словами. Они были жителями Гораута, их жизнь и земля находились под защитой короля – а он предал их безопасность, историю, доверие, подписав клочок бумаги. Говорили, что за всем этим стоит Гальберт, верховный жрец. Что он хочет уничтожить Арбонну из-за их богини.

Он мало знал об этом, и его это не слишком волновало, но он видел, как его отца убила жизнь на чужой ферме, вдали от северных земель, которые отец любил всю свою жизнь. Его отец умер в конце этого лета, однажды утром лег в постель, как говорилось в письме писаря, и отошел к богу через четыре дня, не произнеся ни одного слова. Непохоже было, что он очень страдал, писал писарь. Мать в конце поставила свою метку, после пожеланий ему всяческих благ. Он все время носил с собой это письмо.

Он в последний раз посмотрел вниз, на горящую деревню. Глубоко вздохнул. Наконец-то мысли его прояснились, но от этого не стало менее страшно. Когда он снова двинулся в путь, то поехал на юг, туда, откуда прискакал, с другим известием, мрачным, полным огня и смерти и обещающим еще больше огня и смертей в дальнейшем, это было так же верно, как и то, что смертный человек рожден для смерти.

Он, собственно говоря, сделал свой выбор, понял он, в тот вечер, когда в последний раз гулял с отцом под дождем. Но никак не мог превратить свое решение в действие. Теперь он это сделал.

Он пришпорил коня, оставив позади огонь Аубри. Его глаза были прикованы к пустой дороге впереди, она стала блестящей и странной в смешанном свете двух лун.

Блэзу это совсем не нравилось, но жрицы и лекарь, посоветовавшись друг с другом, настояли, чтобы он выпил травяную настойку, от которой проспал большую часть дня.

Когда он проснулся в комнате Барбентайна, небо на западе за окном раскрасили нежные оттенки заката, темно-розовые и пурпурные, а скоро наступят сине-черные сумерки. С кровати Блэзу не видно было реку, но в открытое окно он слышал, как она бежит мимо; посередине между рекой и замком начинали загораться огни в домах Люссана. Он некоторое время смотрел, чувствуя себя до странности спокойно, но тем не менее чувствуя боль в ногах и ощущая повязку на левом ухе. Он поднял руку и пощупал ее.

Осторожно повернул голову в другую сторону и в первый раз осознал, что он не один.

– Могло быть и хуже, – тихо сказала Ариана. Она сидела в кресле на полпути к двери. – Ты потерял часть мочки уха, но говорят, что этим все и закончится. Почти как у Бертрана.

– Как долго ты здесь сидишь?

– Не долго. Они сказали, что ты проспишь до заката. Я спросила, можно ли поговорить с тобой наедине, когда ты проснешься.

Она сменила яркий утренний королевский наряд на более темную одежду, теперь ее платье было темно-синего цвета, а обычный для нее красный цвет стался только в отделке рукавов. Она казалась ему очень красивой. И улыбалась.

– Бертран весь день ходил по замку, заявляя, что теперь ясно: вы двое – давно разлученные братья. Последняя версия гласит, что тебя похитили разбойники из колыбели в замке Тавернель и обменяли на трех коз в деревне Гораута.

– На трех коз? Я возмущен, – со вздохом ответил Блэз. – По крайней мере, на пять. Скажи ему, что я возражаю против того, чтобы меня так недооценивали даже в сказке.

Улыбка Арианы угасла.

– Вряд ли тебя недооценят, Блэз, как здесь, так и где угодно. Особенно после утренних событий. У тебя наверняка возникнут проблемы противоположного характера.

Блэз медленно кивнул. Кажется, это он может сделать, не вызвав боли. Он с усилием стал приподниматься, пока не сел. На столике у постели стояла фляга.

– Что это? – спросил он.

– То питье, которое ты пил раньше. Они сказали, что тебе оно может понадобиться.

Он покачал головой.

– А еще что-нибудь есть?

В кувшине у дальней стены нашлось вино. Еда тоже, холодные закуски и сыр и свежеиспеченный хлеб. Блэз обнаружил, что ужасно голоден. Ариана разбавила водой вино и принесла ему поднос. Блэз несколько минут быстро поглощал еду, потом снова взглянул на Ариану. Она улыбалась, внимательно глядя на него со своего кресла.

– Они сказали, что от трав тебе захочется есть, когда ты проснешься.

Он проворчал:

– Что еще они сказали, если они так хорошо меня знают?

– Что я не должна тебя волновать и возбуждать, – с притворным смирением ответила она.

Блэза внезапно охватила странная радость. Ему вдруг стало хорошо, он смотрел на эту женщину и ощущал спокойствие и тишину сумерек. Когда он покинет эту комнату, его будут ждать дела и заботы всего мира. Но в данный момент, каким бы кратким он ни был, все это казалось очень далеким. Он снова уловил ее аромат, как всегда тонкий, но присущий только ей.

Он сказал:

– Тебе это не слишком хорошо удается, знаешь ли.

К его удивлению, она покраснела. Блэз усмехнулся.

Повернулся и поставил лакированный поднос на комод у кровати. Ариана осталась сидеть на месте.

– Произошло что-нибудь, о чем мне нужно знать? – спросил он. Он действительно чувствовал себя замечательно. Интересно, предсказали ли лекари это тоже. – Что-нибудь, требующее моего или твоего внимания в ближайшее время?

Ариана широко раскрыла черные глаза и покачала головой.

– Эта дверь запирается?

Тень улыбки вернулась на ее лицо.

– Конечно. И еще за ней стоят четыре стражника правительницы, которые услышат, как ключ повернулся в замке. Все знают, что я здесь, Блэз!

Конечно, она была права. Разочарованный, он снова откинулся на подушки.

Тогда Ариана встала, высокая и стройная, с распущенными, как обычно, черными волосами.

– С другой стороны, – прошептала она, подходя к двери, – кораны Барбентайна славятся своим умением хранить тайны. – Она со щелчком повернула ключ в замке. – И так как весь замок знает, что я здесь, нельзя предположить, что мы можем заниматься чем-то иным, кроме обсуждения того, что произойдет дальше.

Она медленно вернулась к нему и остановилась у края кровати. Блэз смотрел на нее снизу, смотрел в ее черные глаза, на ее безупречную красоту, упивался ею, как прохладным, живительным вином.

– Я как раз думал об этом, – произнес он через секунду. Ее рука теребила покрывало, слегка открывала его грудь, потом снова натягивала его вверх. Под покрывалом он лежал обнаженный. – Я имею в виду о том, что произойдет дальше.

Тут Ариана рассмеялась и совсем откинула с него покрывало.

– Нам надо будет это обсудить, – сказала она, присела на кровать и прижалась губами к его губам. Поцелуй был коротким, нежным, мимолетным. Блэз помнил ее поцелуи. Потом ее губы скользнули ниже, нашли ямку на его шее, потом спустились дальше, по грудной клетке и еще ниже.

– Ариана, – произнес он.

– Тихо, – прошептала она. – Я же обещала, что ты не будешь волноваться. Не делай из меня лгунью.

Настала его очередь невольно рассмеяться, а вскоре он перестал смеяться, так как другие ощущения захватили его. К тому времени в комнате стало темно, за окнами наступала ночь. Они не зажгли свечи. В темноте он видел, как она подняла голову от его тела, потом поднялась, встала у его кровати, превратившись в еще одну тень, и стянула с себя одежду. Потом снова приблизилась в вихре аромата и шороха и оказалась над ним.

– Запомни, ты не должен волноваться, – серьезно предупредила Ариана де Карензу и плавным, текучим движением опустилась на его тело.

Теперь огни сияли в городе за рекой, чьи-то шаги послышались в коридоре, чей-то голос назвал себя в ответ на тихий окрик стражников, и потом шаги удалились. Река тихо бежала внизу, направляясь к далекому морю. Блэз ощущал движения Арианы над собой, как ритм прибоя. Он поднял руки к ее груди, а потом начал водить пальцами по овалу ее лица в темноте, словно слепой. Он снова и снова запускал их в ее роскошные длинные волосы. Снова, сознавая, как это несправедливо, он невольно сравнивал ее с Люсианной. Все дело, внезапно подумал он, в этой разнице: любовь как совместный процесс и любовь как искусство. Блэз подумал, что для неосторожных людей опасны оба этих вида любви. Ему пришло в голову, что он легко мог отдать утром красную розу этой женщине, если бы не захотел дать понять кое-что лично и при всем народе людям, сидящим под навесом павильона Портеццы.

Должно быть, он потом уснул, он не знал, надолго ли. Ариана уже оделась, и в комнате горели свечи. Она не покинула его, однако, а снова наблюдала за ним с кресла, как во время первого пробуждения. Было что-то глубоко утешительное в том, чтобы проснуться и увидеть, что она на него смотрит; интересно, догадывается ли она об этом. Пока Блэз спал, ощущение ночи как-то изменилось; секунду спустя он понял, почему: голубая луна, полная сегодня ночью, плыла над замком и над миром.

Блэз снова повернулся к Ариане. И при этом движении воспоминание об утренних событиях нахлынуло на него, возник четкий, освещенный солнцем образ королевского знамени, поднятого от его имени. Он инстинктивно поднял руку. И все еще в полусне произнес, шепотом:

– Но я не хочу быть королем Гораута.

– Знаю, – не двигаясь ответила Ариана. – Знаю, что не хочешь. – Со своими черными, как ночь, волосами и бледной, почти прозрачной кожей она была похожа на привидение, на призрак при свете свечей. Она насмешливо улыбнулась:

– Я бы не стала об этом беспокоиться, Блэз. Вряд ли мы проживем так долго.

Вскоре после этого она ушла. Пришел Бертран и немного побыл у него, рассказал свою новую шутку насчет братства, намеренно избегая говорить о чем-то более трудном и существенном. Заходили Рюдель и Валери. Блэз еще раз поел, пока они сидели у него, на этот раз настоящую еду, принесенную Ирнаном; он все еще был голоден. Потом пришли доктор и жрица и уговаривали его выпить еще травяного отвара. Он отказался. Собственно говоря, он чувствовал себя совсем хорошо. Немного болело ухо, сильнее болели голени и задняя часть лодыжки, но в целом он отделался легче, чем мог рассчитывать. Ему не хотелось, чтобы его снова одурманили.

Блэза на время оставили одного, ушли вниз, где устроили пир и слушали певцов. Блэз немного подремал, потом встал с постели и сел у окна. До него слабо доносилась снизу музыка. Он думал о Розале, когда снова раздался стук в дверь и вошла сама графиня вместе с Арианой и Бертраном. Рюдель следовал за ними, а также канцлер Робан. Лица их были мрачными. Ариана, как сразу заметил Блэз, недавно плакала. Прежде чем кто-либо заговорил, он заставил себя сделать медленный, глубокий вдох, словно для того, чтобы вернуть себя обратно в этот мир.

– Прибыл один человек, – произнес Бертран, а графиня, очень бледная, молчала. Ее лицо выглядело маской, высеченной из мрамора. Но в ее глазах отражался такой гнев, какого он никогда прежде не видел. – Человек из Гораута. Он привез нам очень плохие новости и просит, чтобы его привели к тебе.

Валери и Ирнан привели этого человека. Блэз немного знал его. Коран из Гарсенка, один из лучших, как сказал ему однажды Ранальд. Этот человек, не произнеся ни слова, опустился на колени перед Блэзом. Поднял и сложил вместе ладони для клятвы. Блэз, сознавая, что это тоже начало чего-то необратимого, медленно встал со скамьи у окна и взял руки корана в свои ладони. А потом выслушал слова древней клятвы Коранноса, обращенные к нему в этой комнате наверху, в замке Барбентайн, словно никогда их раньше не слышал. Точно так же, как со знаменем, подумал он: когда они предназначены для тебя, то все по-другому. Он бросил взгляд на Ариану. Она плакала. Он снова посмотрел на корана, сосредоточившись на словах.

– Я клянусь тебе именем Коранноса, всевышнего огня и света, и кровью моего отца и его отца, что буду хранить тебе верность. Моя служба продлится до врат смерти. Я признаю тебя в глазах людей и нашего святейшего бога своим господином.

Мужчина сделал паузу. Тут Блэз вспомнил его имя – Таун. Он из северных земель, во всяком случае такой у него акцент. Таун поднял на него взгляд и в первый раз посмотрел ему в глаза.

– И я также признаю тебя, – продолжал он, и его голос звучал удивительно громко теперь, когда он произносил слова, не входящие в древнюю клятву, – моим истинным королем. Я не буду спокойно спать ночами и не отстегну меч от пояса до тех пор, пока ты не сядешь на трон в Кортиле вместо предателя, сидящего на нем сейчас. Именем Коранноса клянусь.

Блэз прочистил горло. Его охватило чувство ужаса; слезы Арианы, тишина вокруг него. Он сказал:

– Принимаю твою клятву. Принимаю тебя в ряды своих людей, Таун Гораутский. Предлагаю тебе кров и поддержку и сам даю тебе клятву перед богом быть твоим сеньором. Прошу тебя встать. – Он перехватил его руки и помог корану подняться. – А теперь расскажи мне, что случилось.

Таун рассказал. Во время его рассказа Блэз внезапно обнаружил, что еще полностью не оправился, как считал прежде. Именно Ирнан, пристально наблюдавший за ним, быстро придвинул ему кресло у окна. Блэз опустился на него.

По-видимому, его отец и король Адемар начали не с посланий и элегантно сформулированных требований возвращения Розалы с ребенком. Они начали с огня.

Кадар странно вел себя ночью, часто просыпался, требуя поесть, и тут же засыпал, почти сразу же, как только кормилица подносила его к груди. Некоторым малышам, объяснила пришедшая по просьбе Розалы жрица, требуется неделя или две, чтобы понять, что в темные часы надо есть меньше, а спать больше. Розала, понимая, что при обычных обстоятельствах, дома, она находилась бы в это время далеко от ребенка, а Кадар жил бы со своей кормилицей в другом крыле замка или даже в совершенно другом месте, все же не могла сдержаться и шла по коридору посмотреть на него, когда он плакал.

Она сонно возвращалась обратно, накинув лишь ночной халат, подаренный ей графиней, когда увидела, что кто-то ждет в тени возле ее двери. Она остановилась, инстинктивно испугавшись, ее рука старалась поплотнее запахнуть халат.

– Прости меня, – сказал герцог Талаирский, выходя на свет. – Я не хотел тебя пугать.

Розала прерывисто вздохнула.

– В последнее время меня легко напугать. Раньше я такой не была.

– Ты находишься в незнакомом месте, – мрачно пробормотал эн Бертран, – и у тебя появилась новая ответственность. Думаю, это естественно.

– Не хочешь войти? – спросила она. – Кажется, у меня еще осталось вино. Я могу послать служанку принести еще.

– Не нужно, – ответил он, – но спасибо. Да, я зайду. Есть новости, о которых тебе следует знать.

Было уже очень поздно. Что-то стучало в груди Розалы: ее сердце, которое гремело, как барабан.

– Что случилось? – быстро спросила она.

Он не сразу ответил, а открыл дверь и пригласил ее в комнату. Подождал, пока она сядет в кресло у камина, и сел сам на низкую скамью напротив. При свете пламени его глаза казались необыкновенно голубыми, а шрам на щеке белым.

– Что-то с Блэзом? – спросила она. Ей рассказали об утренних событиях уже несколько раз многие люди. Герцогиня де Карензу принесла ей белый цветок и объяснила его значение. Цветок стоял сейчас в вазе у окна. Она сидела и долго смотрела на него после ухода Арианы, думая о том, что сделал Блэз, и расплакалась, к собственному удивлению.

– С ним все в порядке, – успокоил ее Бертран де Талаир. Потрогал пальцами ухо. – Боюсь, он станет весьма похожим на меня, по крайней мере в одном, когда снимут повязку, но, не считая этого, он не слишком пострадал. – Он заколебался. – Я не знаю, как много это для тебя значит в данный момент, но могу сказать, что он сегодня утром сделал честь своему имени и своей стране.

– Мне об этом говорили. Это для меня кое-что значит, конечно, учитывая то, о чем он объявил перед поединком. Они скоро придут за ним, не станут долго ждать.

Герцог Талаирский слегка поерзал на скамье и промолчал.

– Понятно, – сказала Розала, крепко сжимая на коленях ладони. – Они уже пришли.

– Пришли, но не за ним. Они еще несколько дней не будут знать о нем. Сегодня ночью они уничтожили деревню под названием Аубри, всех убили, а потом сожгли жриц тамошнего храма.

Розала закрыла глаза. У нее начали дрожать руки.

– Значит, они приходили за мной, – сказала она. Ее испугал собственный голос, он был сухим и тонким, словно ручей в период засухи. Казалось, это говорит кто-то другой, находящийся далеко. – Это из-за меня.

– Боюсь, что так.

– Сколько людей?

– Мы еще точно не знаем. Возможно, пятьдесят.

– Кто там был? Из Гораута то есть. – Она все еще сидела с закрытыми глазами. Она обхватила себя руками. Ей вдруг стало холодно.

Его голос звучал мягко, но он не скрывал от нее ничего. Она поняла, что он поступает так из большого уважения к ней.

– Сам король, как нам сказали. – Он поколебался. – Твой муж и твой брат тоже.

Розала открыла глаза.

– Наверное, у них не было выбора. Не думаю, что оба пошли на это добровольно.

Бертран де Талаир пожал плечами.

– Не знаю. Они были там. – Он пристально несколько мгновений смотрел на нее. Потом встал и занялся камином. Огонь горел слабо, но рядом лежали свежие дрова и растопка, и он встал на колени и занялся ими. Розала следила за ним, за его аккуратными, точными движениями. Он оказался совсем не таким, каким она ожидала его увидеть, судя по его стихам или по рассказам о его отношениях с женщинами из многих стран.

– Откуда мы об этом узнали? – наконец, спросила она.

Он ответил, не оборачиваясь:

– От корана из Гарсенка, который приехал сюда на турнир. Он видел поединок Блэза сегодня утром и ехал на север, чтобы рассказать королю о том, что произошло.

– Почему он передумал?

Бертран оглянулся через плечо и покачал головой:

– Этого я не знаю. Надо будет потом спросить у Блэза. – Он снова повернулся к огню, перекладывая поленья. Сначала одна сторона занялась, а через секунду другая. Он встал, удовлетворенно крякнув. – Он сегодня дал клятву верности Блэзу как своему сеньору и истинному королю. Он назвал Адемара предателем.

– Значит, Иерсенский мост, – тихо произнесла Розала. – Вот почему он это сделал. Вероятно, он родом с севера. Будет много людей, которые так же относятся к договору.

– Сколько? – спросил герцог Талаирский. Она поняла, что он задал этот вопрос всерьез, он обращается с ней, как с человеком, взгляды которого важны.

– Трудно сказать, – ответила она. Огонь разгорелся, согревая ее. – Недостаточно, я думаю. Большинство высокопоставленных сеньоров, которые могли бы сыграть свою роль, боятся короля, а простой люд еще больше боится служителей Коранноса, которыми правит мой свекор.

Он молчал. Глядя в огонь, Розала видела в нем будущее, созданное языками пламени. Пятьдесят человек сегодня ночью погибло из-за нее. Она снова закрыла глаза, но образ огня все еще стоял перед ее взором. Шок начал проходить.

– О, мой сын, – сказала она. – О, Кадар. – А потом: – Мне придется отвезти его обратно. Я не могу позволить им делать такое со здешними людьми. Это потому, что он мальчик, видишь ли. Они не оставят нас в покое.

Она снова заплакала, слезы брызнули и покатились по ее лицу при свете камина. Она услышала, как стул заскрипел о пол, потом шорох, а потом умелые, уверенные руки прижали ее голову к сильному плечу. Герцог обнял ее.

– Никто не уедет назад, – возразил Бертран де Талаир твердым голосом. – Сама правительница стала заступницей твоего сына перед Коранносом и Риан, и я тоже. Я дал тебе клятву в ту ночь, когда родился Кадар. Я не даю легкомысленных клятв. И дам ее снова: никто из вас не вернется к ним, пока я жив.

Какой-то твердый комок внутри Розалы разжался, или она сама перестала сжиматься и позволила себе без стыда зарыдать в объятиях Бертрана де Талаира. Она плакала о Кадаре, о себе, о мертвых и сожженных в эту ночь, обо всех, кто еще умрет и сгорит. Он крепко обнимал ее, тихим голосом шептал слова ласкового утешения. Никто не обнимал ее так, подумала Розала, после того, как умер ее отец. И об этом она тоже поплакала.

Она не могла знать, но мысли Бертрана де Талаира были почти зеркальным отражением ее мыслей: он думал о том, что не может вспомнить, когда в последний раз обнимал женщину вот так, предлагая ей поддержку и защиту, а не просто сиюминутную страсть. А потом, через несколько мгновений, он понял, что это неправда: он мог вспомнить и очень ясно, если бы позволил памяти прорваться сквозь поставленные преграды.

Последняя женщина, которую он так обнимал, а его сердце билось ради нее, потом умерла в Миравале, когда рожала его ребенка, двадцать три года назад.

Блэз остановился у приоткрытой двери комнаты Розалы. Он шел сообщить ей те новости, о которых они узнали сегодня ночью, страшась, как любой человек, несущий такие вести, но ему не хотелось, чтобы она узнала их от постороннего. Ранальд был в Аубри, сказал Таун, и Фальк де Саварик, ее брат. Он уже собрался постучать, когда услышал два голоса и понял, что его опередили. Неожиданно он испытал смешанные чувства. Но в конце – облегчение.

Не зная, входить или уйти, он услышал, как Розала убитым голосом сказала, что увезет ребенка назад в Гораут. Ему стало ее жаль, он хорошо понимал, что она имеет в виду, и снова был поражен силой ее характера. Тут он услышал, как Бертран де Талаир неожиданно охрипшим голосом повторил клятву, которую, очевидно, дал ей раньше. Блэз услышал, как Розала заплакала, и сквозь приоткрытую дверь увидел при свете камина, как герцог подошел к подлокотнику ее кресла и обнял плачущую женщину.

Он почувствовал себя непрошеным гостем, причиной того огорчения, в котором другой мужчина пытался ее утешить. Ему следовало самому ее утешить, подумал он. Он был обязан сделать для нее хотя бы это. По крайней мере, хотя бы это. Блэз оглянулся назад и увидел в конце коридора Ирнана, скромно ожидающего на расстоянии. Он снова ощутил свои раны и усталость, но одновременно и настоятельную потребность по крайней мере закончить то, что он начал в это утро белой розой. Он постучался и тихо сказал, чтобы не слишком их испугать:

– Мне тоже надо повторить свою клятву, данную сегодня утром, чего бы она ни стоила.

Они оба подняли глаза; Бертран спокойно, Розала – быстро вытирая слезы. Она слегка шевельнулась, и герцог встал, позволив ей подняться, а затем выйти вперед. Блэз слишком поздно понял, что она собирается сделать. Быстро, пытаясь ее остановить, он вошел в комнату, так что в конце концов они оба оказались стоящими на коленях лицом друг к другу перед камином. Он не стал бы винить Бертрана за смех, но герцог молчал и внимательно смотрел на них.

«Заблудшие дети Гораута», – сказала Люсианна две ночи назад. В этом есть правда, подумал Блэз. Он увидел, что Розала улыбается ему сквозь слезы.

– Ты не принимаешь от меня знаки покорности, мой господин?

Он покачал головой.

– Тебе придется к этому привыкнуть, – прошептала она. – Короли не должны падать на колени перед женщинами.

– Я еще не король, – ответил он, – и перед некоторым женщинами – должны. Как я понимаю, герцог Талаирский поклялся, что не позволит забрать тебя, пока он жив. – Он посмотрел на Бертрана, на лице которого по-прежнему не видно было иронии. – Теперь послушай меня. Именем священного бога клянусь, что останусь верным тебе, Розала. Мои притязания на трон ничто, если мы отдадим им тебя и Кадара. – Он услышал, как в конце охрип его голос.

Имя ребенка он произнес впервые. Ему было странно называть этим именем младенца. Имя Кадар символизировало могущество для Блэза, для целого поколения в Горауте, было связано с ярким образом отца Розалы. Это было имя гордости, надежды… если ребенок проживет достаточно долго.

Розала покачала головой.

– Мы не должны так много значить, он и я, – тихо ответила она. – Ставки слишком высоки.

Бертран за ее спиной тихо произнес:

– Иногда люди в конце концов значат больше, чем можно было ожидать. Госпожа, вы двое и есть ставка. Они используют вас, чтобы начать войну. Уже использовали.

– Так отошлите нас обратно, – прошептала она. Она смотрела на Блэза, а не на Бертрана.

– Это уже не имеет значения, – тихо ответил герцог. – Уже не имеет. Они убьют тебя и оставят его, но все равно найдут повод обрушиться на нас. Им надо удовлетворить всех, кто лишился своей земли на севере. Все не так, как в старых романах: Элиенна убежала в Руайонс, и вслед за ней послали армию. Теперь это чистая политика, жестокая игра государств. Госпожа моя Розала, Арбонна, если хотите, – это последний пункт Иерсенского договора.

Блэз пристально наблюдал за ней и увидел на ее красивом, умном лице, как она восприняла истину слов Бертрана. Она знала столько же обо всем этом, сколько Ариана или Люсианна или даже они с Бертраном. Всегда знала. На ее щеках еще не высохли слезы, освещенные камином; он смущенно поднял руку, жалея о том, как тяжело ему даются подобные жесты, и смахнул их. Ему хотелось бы быть более грациозным, более непринужденным. Он сказал: