Текст книги "Счастливая черкеска"

Автор книги: Гарий Немченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

Накануне Ирбек неоднократно вспоминал, как участвовал в юбилейном представлении, посвященном 800-летию столицы: в 1947 году – полвека назад! За несколько месяцев до прошлогоднего «действа» стало известно, что группе «Али-Бек» тоже будет предоставлена редкая возможность блеснуть мастерством на Красной площади. Кантемиров-старший вздыхал: что ж, сам постоит уж в толпе, если пригласительный билет удастся достать – надо, надо бы посмотреть, как будут джигитовать осетинские конники под началом Маирбека. И вдруг – эта неожиданная травма в Твери: за день до окончания гастролей, меньше чем за месяц до грандиозного представления на столичных торжествах… Нет, недаром Ирбек, несмотря на пенсионное свое удостоверение так и не ушел в запас, недаром – в полном одиночестве и вроде бы неизвестно для чего – все продолжал заниматься со своим Асуаном, а когда уже отправил его на конный завод в Ростове, когда унес из цирка домой и пучок хлыстов, и свою рабочую одежду – с чужими наездниками, неожиданно попросившими его о помощи. И вот теперь Маирбек лежал в больнице с подвешенною на блоках ногою в гипсе, а он, как и пятьдесят лет назад, примеривал сшитую мамой для тогопраздника черкеску, которая до сих пор была ему в пору… это некоторые – вроде автора этих строк – «штатские» размер за размером меняют костюмы: пятьдесят два… пятьдесят четыре. Рыцарь верен своим «доспехам», так оно выходит, всю жизнь.

И опять он с кавалькадой осетинских наездников проезжал по ликующей имениннице-Москве. Так распорядилась судьба: во главе кавалькады.

− Оставайся! – снова на полушутке предлагает мой друг. – Бывает, ребята спят – кто на раскладушке, кто – завернувшись в бурку, седло под головой, а сегодня выбирай: хочешь – диван тебе, хочешь – тахта. Ты же еще хотел табун посмотреть…

Это, и в самом деле, особая тема: его табун. Сколько я собирался написать: мол, все пошучиваем, что зрение стало плохое – денег не видать. Все анекдоты рассказываем: «Хочешь работать в цирке?» – «Нет, я хочу каждый день обедать!» Или еще один, который касается не только «цирковых», но нас всех: «Как живешь?» – «Хорошо живу». – «А газеты читаешь?»– «А откуда бы я иначе узнал, что – хорошо?» Всех нас нынче объединили одни и те же клоуны, правда, раньше, бывало, мы потешались над «рыжим», такое в цирке у него официальное амплуа. А теперь потешается он над нами: всякому овощу – свое время!.. Но какой, скажите мне, «новый русский» либо какой «новый осетин» может похвастать ста двадцатью без малого скакунами, которые находятся прямо-таки в идеальном – по нынешним-то временам – состоянии – даже тот, из папье-маше, которого первым подарил ему, еще мальчишке, отец в трудном сорок втором. Не просят есть и остальные лошадки из этого табуна: чугунные, бронзовые, из черного дерева, из красного, из сандала, из стекла, из фарфора, из глины, из фаянса.

− В нашем землячестве все предлагают устроить выставку, – вздохнул Ирбек, когда мы с ним переходили от одной «конюшни» к другой – от книжного шкафа до серванта. – Но как подумаешь, сколько будет хлопот!

−А сколько радости, Ирбек?

− Соглашаться? – спрашивает он и снова переходит на обычный свой мягкий иронический тон. – Ладно: осетинам не удалось – казаки уговорили!

Это тема тоже особая: казаки.

Когда в июне 1990 года в Москве собрался первый Большой круг России, среди дорогих гостей были два осетина: профессиональный джигит Ирбек Канте миров и профессиональный военный, генерал Ким Цаголов. Много воды с тех пор утекло, но пену она так и не унесла: пена и нынче пышно покрывает многие казачьи сообщества. Виноваты в том не одни казаки, но не о том нынче речь. Иной раз, когда начинали вместе по поводу казаков горько пошучивать, я Кантемирову напоминал: вы ведь тогда, Ирбек Алибекович, в почетном первом ряду сидели – ответственности своей не ощущаете?

Он всегда отвечал с дружеской готовностью: мол, чем я могу помочь?

Как-то недавно, и в самом деле, попросил его: помоги!

Один горе-атаман из-под Звенигорода решил поощрить своих казачат коллективным походом в цирк, но хватился, как всегда с нынешними атаманами случается, когда поезд уже уходил: зимние каникулы на исходе, билеты в цирк давно проданы, а перекупщики слишком хорошо знают, кому и за сколько пару-тройку «лишних билетиков» предложить….

«Сколько их?» – спросил джигит. Я вздохнул: семеро!.. Он сперва шутливо схватился за голову, потом серьезно сказал: «Пусть приезжают – будем соображать».

Как нарочно, у служебного входа в тот день надолго обосновался пожар ник, рвение которого опровергало все байки насчет того, что публику эту медом не корми – дай поспать… Друг мой бросился искать администратора, вернулся с пропуском на пять человек: о семи говорить язык не повернулся. Мне было неловко, я, и в самом деле страдал, а он все пошучивал: «Жаль, что старого друга нет, Игоря Кио – придется самому!» «Да ты, и в самом деле, – фокусник!» – растроганно сказал я ему, когда он, весело отшучиваясь от знакомых контролерш, протолкал в фойе цирка на Цветном даже не семь человек – добрый десяток!

Народу было битком, и наши подшефные во главе со своим горе-атаманом уселись в затылок один другому на каменных ступеньках. «Пошли на конюшню!» – скомандовал мне Ирбек. Пока молодые осетины искали там войлочные подстилки, мы с ним ломали пустые коробки, сплющивали картон: нельзя, чтобы поход в цирк для казачат окончился простудой!

В начале антракта он вдруг появился в обычной своей «рабочей» форме – старая джинсовая курточка, выцветшие галифе, мягкие кавказские сапоги: «Берем ребят на малый манеж – быстренько?»

Наездники Маирбека вываживали уже отработавших лошадок, а сам он, все еще с одним костылем, сидел у входа на отведенном в сторону бортике. «Что, осетины? – спросил Ирбек весело. – Дадите казакам покататься?» Когда обалдевшие от неожиданного счастья казачки не только, наконец, расправили плечи, приподняли подбородки, но уже и носы стали задирать, он всем велел спешиться и вывел в центр манежа солового жеребца: «Сегодня этого в программе не было – смотрите здесь!»

Легко, как прежде, опрокинулся на спину, стал подманивать лошадь, и жеребец сперва потянулся к нему гyбaми, легонько фыркнул и стал послушно укладываться рядком… «Раненый» джигит перекатился набок, медленно перенес ногу через седло… труженик! Какой все-таки беззаветный труженик!

Ясное дело, что у этих, у казачков-то, за кулисами глаза разбежались – один до сих пор провожает глазами лошадь, на которой ему посчастливилось проехаться, другой – и вообще, как говорится: исподтишка трогает «хвост», пришитый пониже спины у вымазанного черной краской молодого наездника. На представлении для детей давали сказку, и лихим джигитам пришлось на время переквалифицироваться в нечистую силу… Казачки «ловили ворон», но старый мастер работал с полной отдачей: ничего-ничего!.. Ведь главное-это честно посеять, а там уж судьба распорядится: взойдет ли?.. Вырастет?

Вот уже и поднял на себе конь раненого джигита, вот и вынес его с «поля боя». Друг мой передает повод молодому наезднику и собирает казачат вокруг себя: «Вопросы будут?»

Я-то спросил его об этом чуть раньше, когда мы сидели у него дома: эти, мол, твои красные дипломы-свидетельства взлета. А следы падений и травм?

Прекрасное это все-таки у него свойство: переводить разговор на полушутку. A сказать, чем одно от другого отличается? – проговорил, посмеиваясь. – О том, что тебе собираются звание присвоить, знаешь заранее… Застольные друзья то и дело напоминают: мол, стараемся, – жди! А тут ни сном ни духом, и – на тебе… Работали как-то в Ленинграде. Номер был: прыжок на лошади через огненное кольцо. И вот конь уже в прыжке, а тут – мелькнуло: высоко взял!.. И сразу хруст: слишком резко упал грудью на луку – у кавказского седла вон какая высокая! Кто виноват?.. Что сам у себя решил ребра пересчитать? Или кости на ноге решишь вдруг без надобности поправить… Но что я тебе скажу: за всю свою жизнь, за всю работу в цирке и на съемках в кино, когда пятнадцать раз на дню падаешь, – ни одного денька на бюллетене. Ни одного! Так что рядом с этой «красной горкой» ни единой белой бумажки положить нельзя – не было!

− Прямо-таки для «Книги рекордов Гиннеса» – подзадорил я. – Может, напишем туда?

Он дотронулся до моей руки:

– Оставь для своей. Договорились?

–А в плохую погоду, Ирбек?

Тут я, кажется, угадал.

– Да что ты! – воскликнул он. – В ненастье чуть ли не всякий перелом о себе напоминает: ты меня не забыл?.. В нашем деле каждый из таких как я – ходячий барометр.

Преувеличение тут не в том, что настоящий барометр может поточней оказаться, нет. Дело в другом: таких какон, может быть, единицы. Может быть – вообще больше нет.

Как-то мы смотрели представление в цирке на Цветном из директорской ложи, откуда, само собою, лучший обзор. Ирбек то присаживался рядом, то отходил по каким-то своим делам и снова возвращался. Мой внук, один из тех самых казачат, которых добрый джигит иногда баловал, все посматривал куда-то вбок, потом горячо зашептал: «Дедушка Ирбек!.. Предупредили, что на видео нельзя снимать, а там вон рядом сразу две камеры: им можно?..»

Поглядывая вниз, друг мой вытянул шею, и его сухощавое лицо напомнило профилем горного орла. Сочувственно сказал: «Им нужно!..» «Почему им нужно? – таким же горячим шепотом взялся допытываться внук. – Это кто?» «Не забудешь меня спросить в перерыве?»

Где уж там – забыть: в перерыве пошла беседа.

– Ты в школе списываешь? – сочувственно спросил Ирбек.

– Это у меня списывают! – горячо откликнулся внук.

И старый мастер явно обрадовался:

–Тогда ты меня поймешь!.. У меня тоже списывают. Это – «всадники без голо вы». Так их мой отец называл. Наш отец. Твои однокашники не указывают потом в своей тетради: содрал у такого-то?

– Не-а! – искренне вздохнул внук.

– И эти тоже не пишут. Полностью сдерут – номер за номером. И у себя поставят. Хоть в Узбекистане, а хоть в Киргизии. Знаешь, где это?

Внук нашелся:

– Очень далеко! Очень.

– От аланов! – подхватил Ирбек. – Верно. И если уж ты пригласил в свою программу осетинских всадников, то так о них и скажи: это аланская езда. Аланские поединки!.. Аланские игры. Наш отец никогда не зазывал чужих наездников – учил своих. Теперь их больше двухсот: в каких только странах не работают. И никогда не пользовался чужими мыслями, другое дело, что всегда любил расспрашивать уважаемых джигитов…

– Старых? – переспросил внук.

– Старых на Кавказе никогда не было, – объяснил Ирбек. – Были только – старшиеи старейшие, понимаешь? И раньше это было в порядке вещей: учиться у них. Во время войны с немцами я был чуть больше тебя… Все джигиты, которые с нашим отцом работали, ушли на фронт, лошадей мы отдали тоже – отец оставил себе ту, что забраковали. И вот рано утречком мы едем с ним на арбе по окраине Владикавказа, и встречные останавливаются, чтобы поклониться отцу, а те, кто сидит около двора, непременно встают. И отец говорит мне: подбежишь потом, сынок, в этот двор. Скажешь, отец прислал спросить, не надо ли чем помочь – он даст лошадь… ты понимаешь?

– Еще бы! – горячо откликнулся внук.

Поглядывая на них двоих, я иногда с невольной печалью размышлял: и впрямь жаль, что нет yже нынче этого обычая – отдавать мальчика на воспитание опытному джигиту-аталику. Когда-то на Кавказе это была одна из самых славных традиций, которая объединяла не только разные семьи и разные фамилии, но и разные народы. Хорошо зная о крепости и о значении этого обычая его пытались соблюсти за рубежом потерявшие родину эмигранты… Один из наших общих с Ирбеком товарищей, нет-нет, да и приезжающий в Россию из Брюсселя Михаил Жданов, тоже бывший профессиональный джигит и каскадер, кубанский казак, воспитанный вдали от родины другом его отца – «царским» генералом из знаменитого осетинского рода Мистуловых, страдая от нынешней казачьей расхлябанности как-то рассказывал: «Что такое настоящий казак?.. Что такое – настоящий джигит? Однажды мы шли по улице в самом центре Парижа: Асламбекович, мой аталик, как положено старшему, посредине, слева от него – мой отец, справа – я. Все в ладных черкесках, с кинжалом на поясе, в кубанках. Говорил генерал Мистулов, и мы с отцом так внимательно его слушали, что пошли на красный свет… это в Париже, представляете?! Но у нас был такой вид, что полицейский тут же перекрыл движение автомобилей, а потом подошел к нам, от дал честь и каждому посреди улицы пожал руку. И мой аталик сказал мне: ты видел, Михаил?.. Достоинству не нужен язык. И оно не знает преград!»

Не может быть, чтобы мы не сохранили его в себе под напором «общечеловеческих ценностей», которые на самом-то деле обернулись для нас забившим все телевизионные каналы космополитическим мусором!.. Чего нам искать на стороне?!

Нынче из-за рубежа только ленивый не напоминает нам о «цивилизованном мире». Бывает, еще громче стараются подпевалы – якобы из «своих».

Но разве Кавказ – не цивилизация?

Удивительная. Уникальная. Другую такую не земле – поискать.

В каждом народе есть люди, которые своим подвижническим примером и безукоризненным нравственным опытом не только скрепляют прошлое с настоящим, но и настоящее с будущим: они наверняка останутся – в благодарной памяти соотечественников. Таков Ирбек Кантемиров, одним своим незапятнанным именем сплачивающий нынче и многострадальную Осетию, и сбитый с толку прежде всего самою Москвой Северный Кавказ, и всю неспокойную страдающую Россию.

И скифские безымянные курганы в причерноморских степях, и европейские хроники о легендарных аланах, и могильная плита с фамилией офицера русской армии Кантемирова, оставленая на Шипке в Болгарии сто двадцать лет назад – все это памятники и древнему, и еще недавнему рыцарству, которое и нынче неистребимо живет, пока живы те, кто помнит о нем и чтит его…

СЧАСТЛИВАЯ ЧЕРКЕСКА

Попробуем представить себя на его месте: вот он уже столько месяцев ходит в Москве по самым разным инстанциям, все пытается выкупить своего Асуана… Кто-то за это время стал владельцем гигантского алюминиевого завода в Братске, кто-то купил себе старинную виллу в Ницце, а другой – самый дорогой дворец в Брюсселе, столице Бельгии. Продаются и покупаются авиакампании и пароходства, из рук в руки переходят крупнейшие производства и самые богатые банки, а твой как будто все это понимающий, твой верный конь смотрит на тебя полными печали глазами: а ты-то, мол, что со мною медлишь? Ты-то что?!

«Знаешь, как он в то время смотрел на меня? – рассказывал мне Ирбек. – Так выразительно, что я как будто читал у него в глазах: ну, и где, мол, эти твои застольные товарищи, эти герои-благодетели, которые тут сперва похлопывали меня по шее и поддерживали ладонью морду, а потом в соседнем ресторане так били себя в грудь, что и мне тут, на конюшне, слыхать было: ну, какой разговор!.. Такого красавца и такого молодца – да не выкупить? Все, на днях решим, все!.. Он так, ты веришь, глядел, что мне казалось, как будто не толь ко он на меня смотрит – все лошадки, с которыми я когда-то работал и которые меня никогда не подводили и не предавали – тем более… у меня тогда голова падала на грудь!»

Но вот, наконец, наступил счастливый миг, когда Ирбек сказал Асуану: ну, все, успокойся. Мы снова будем вместе. Ты – мой!

Пока главной целью оставалось – выкупить Асуана, все остальное казалось куда более достижимым, но вот, наконец, и остальные проблемы поднялись во весь – так и хочется тут сказать, финансовый – рост: куда поставить коня? Как раздобыть для него корм?

Отцы-командиры единственного в России конного полка – «киношного» – предложили забрать пока Асуана к себе в Голицыно, но ежедневно добираться туда, за пятьдесят километров, на машине – значит, больше за ней следить, ее обихаживать, на нее тратиться, ездить по железной дороге, а дальше – автобусом, – тоже не выход.

Старые знакомцы из конного дивизиона московской милиции сперва дали Ирбеку грузовик-коневозку, чтобы он перевез Асуана в конюшни при манеже ЦСК, но ездить туда тоже было неблизко, а самое главное – и там теперь конники с лошадками жили беднее некуда. К чести их они делились последним, но принять такой жертвы Ирбек не мог: ни сам он, ни его трудяга и умница Асуан никогда не были на хлебниками. И опять прислали коневозку все понимающие «менты»: на этот раз перевезли Асуана в свой денник – недалеко от метро «Аэропорт». Около года жеребец квартировал там, а потом Юрий Никулин, хорошо знавший еще старшего Кантемирова, Алибека Тузаровича, предложил: давай, так и быть, ко мне, Ирбек, – на Цветной!.. Я тут, правда, уже пригрозил правительству Москвы: не будут давать деньги на содержание животных – придется мне их однажды на волю выпустить. Рядом Центральный рынок, и когда тигры да львы съедят продавцов, какая радость будет всем этим добрым парнокопытным: маленько подпитаться и яблоками, и урюком, и бананами, и традиционными кавказскими травками… Тогда уж, дорогой джигит, не взыщи: вместе будем отвечать за потраву. А пока веди своего друга, определяй, так и быть, на цирковой конюшне.

Надо было ковать железо, пока горячо, а у милиционеров-конников как раз начались учения, коневозка тоже застряла под Москвой, и тогда Ирбек с вечера приехал в денники со скатанной, перевязанной ремешками буркой, неподалеку от Асуана прикорнул в ней до полу ночи, а там, когда Москва погрузилась в сон и улицы опустели, начал своего любимца седлать.

Стояла ранняя весна, гудел пронзительный ветер, ломал окоченевшие за зиму ветки черных деревьев и сносил вниз тяжелую дробь талой капели. По темному бетонному городу с его переулками и раз вилками одинокий всадник пробирался как по теснине меж гор, и синяя от холода луна в просвете над головой точно также ныряла в облака или пряталась вдруг за нависавшим сверху каменным козырь ком.

Только потом, уже на Ленинградском шоссе, мрачные стены этого рукотворного ущелья раздвинулись, он поехал, как по долине, и мимо на бешеной скорости промчался «мерседес» с двумя еле поспевавшими за ним «джипами»…

Не успел успокоиться напрягшийся Асуан, как автомобильный кортеж впереди резко замедлил ход и стал разворачиваться. Поравнявшись с призрачным видением, машины долго двигались рядом с ним; тусклый свет уличных фонарей изредка высвечивал при льнувшие к стеклам лбы: мол, что там за чудо?

Пожалуй, он, и в самом деле, похож был на призрак, этот сухо путный «летучий голландец», над которым вместо белого паруса вздымалась черная бурка… И правда: кто таков этот горец?.. Заблудившийся в лабиринте времен и случайно попавший на столичный проспект древний нарт?.. Или наоборот: повелитель времени, мерным стуком копыт своего коня прошивающий строчку между прошлым и днем сегодняшним?

Этот вопрос не однажды задавал потом себе я, когда ранним утром сидел рядом с малым манежем в цирке на Цветном и подолгу смотрел, как Ирбек с поводком в руке дожидается, пока освободится манеж, как по-прежнему легко поднимается над стременем и привычно врастает в седло, как задает потом коню такую работу, какой лошади, может быть, не видят у тех, кому до пенсии еще ой как далеко… Вот что такое, думал я, старая школа! В самом высоком и уважительном смысле.

Разминка, потом следует испанский шаг, пируэты, поклоны… Теперь-то – ради чего?

Ради чего каждый божий день ровно в пять подниматься, а в шесть уже стоять на платформе «Крылатской», ближайшей от дома станции метро и уезжать в сторону центра, случается, не то что одному в вагоне – одному во всем поезде. До «Цветного бульвара» езды около часа, а потом еще пешочком чуть-чуть… Идет и знает, идет и чувствует, почти слышит, как Асуан пофыркивает в своей выгородке, все нетерпеливей, все громче, вот сперва тихонько заржал – и это как сигнал для стоящей на конюшне неподалеку «ишачки». Эта солидарная с Асуаном дама заходится в таком длинном крике, что начинают просыпаться даже те обитатели цирковых клеток, кто мог бы еще спокойно поспать… Поросенок начинает похрюкивать и визжать, блеют козы, раздается разноголосый собачий лай, откашливается верблюдица, даже молодой слоненок пробует голос, и тут вдруг раздается такой недовольный и такой грозный рык: в чем дело, мол?.. Еще не подавали к царскому столу, а вся эта придворная мелкота и вся бестолочь покрупней смеет чего-то требовать?!

Что касается Асуана, он ждет своей законной, как он давно уверен, морковки. Потому-то и торопится одетый с иголочки Ирбек с простенькой матерчатою сумкой в руке: чтобы снова не строил Асуан обитателям закулис слишком уж раннюю побудку.

Кормежка, репетиция – и только потом джигит свободен: теперь уже до семи вечера, когда жеребец снова начнет недовольно постукивать копытом и ревниво пофыркивать. Все-то он понимает, все чувствует!

Лишь бы не переходил ту грань, за которой ему непременно придется напомнить, что их обязательства взаимны, и что он должен хозяину, может быть, чуть больше, чем хозяин – ему… Но как раз в этом-то Асуан все чаще и сомневается.

Красивый «испанский шаг»… По-прежнему грациозен этот косящий глазом чистокровный араб, пясти которого обернуты видавшими виды выцветшими ногавками: работник!.. По-прежнему легок и по-прежнему стремителен в движениях всадник, которому давно уже за семьдесят.

Недавно, когда были у него дома, и я открыл дверь на застекленную лоджию, чтобы получше рассмотреть застежки на белой, висящей чуть не во всю стену парадной бурке, Ирбек задержал меня около нее: «Погляди, что под ней… Знаешь, сколько лет этой черкеске?.. Мама сшила ее, когда мне не было еще двадцати. Перед Всесоюзными соревнованиями сорок восьмого года. Счастливая черкеска: я в ней выиграл. А потом выигрывал все чемпионаты ЦСКА – до тех пор, пока служил и участвовал. До пятьдесят второго года. И представь себе: она и сейчас мне как раз. Берегу, но, бывает, и на деваю. В самые ответственные моменты…»

И я невольно попробовал подобраться, втянуть живот… куда там! Долгое сидение за рабочим столом давно уже сделало из меня типичного городского увальня… может быть, это как раз один из ответов, зачем ему это надо?

Джигит – это на всю жизнь. Рыцарь – это навсегда.

Но ведь должна же быть и некая прикладная, скажем, чисто практическая цель… может, он все еще надеется? Все еще верит? По нашим временам – чуть ли не в чудо?

Окончен пассаж, красивым аллюром Асуан несется по манежу против часовой стрелки, и сознание мое словно тоже делает круг за кругом, несется потоком вслед ритмичному бегу лошади, идет обычная внутренняя работа: какой, и правда, мог бы быть фильм!

На одну из этих утренних репетиций недавно пришла студентка ВГИКа, считай, совсем девчонка… Попросила у Ирбека разрешения поснимать для курсовой работы.

И получился прекрасный сюжет о нестареющем джигите, который не может расстаться с лошадью.

А вот работающих режиссеров что-то не видать! Между тем они могли бы воспользоваться всем тем удивительным мастерством, тем уникальным богатством, которое по крупицам скопили осетинские джигиты.

Фильмы с их участием были бы куда интереснее, чем фильмы ужа сов, фильмы о так называемых новых русских.

Невольно задаешься вопросом: может быть, конное дело и впрямь себя изжило? Не думаю!

В прошлом году мне пришлось дважды побывать в Удмуртии, в Ижевске: помогал Михаилу Тимофеевичу Калашникову, знаменитому нашему конструктору, в работе над книгой воспоминаний и размышлений «От чужого порога до Кремлевских ворот». Человек он фантастически-творческий не только в смысле изобретательства: в молодости писал стихи, давно уже вел прелюбопытнейшие биографические записи, и моя роль часто заключалась лишь в том, чтобы постоять у конструктора «над душой», что называется – уговорить что-либо отдать для печати либо что-нибудь в рукопись добавить. И какова была моя радость, когда в главе «Взвейтесь, соколы, орлами», в которой рассказывается о работе существовавшего в период войны и до хрущевских времен подмосковного Полигона, я наткнулся на фамилию, которая не могла оставить меня равнодушным.

Оказалось, кроме прочих специалистов по вооружению и разработчиков боеприпасов на Полигоне беззаветно трудился еще один – конструктор вьючного снаряжения капитан Кочетков.

«Еще в начале нашего знакомства с Кочетковым я удивился, – вспоминает Калашников. – Нашел, мол, себе, однако, занятие – вьюки!»

Кочетков как будто задумался, помолчал-помолчал, потом спросил: «Парнишкой был в ночном?» «Ну, еще бы!» «Коней любишь?» «Да как же их не любить!» «Тогда представь себе: рейд Плиева по немецкому тылу… Что там у наших казачков?.. Шашка да карабин. Ну, хорошо, если уже ППС или там ППШ. Пушчонку бросить пришлось: загнали их немцы в угол. Одна надежда на тяжелые „ручники“. А где они посреди болота стоят? На бедных коняшках. Пулеметчик лупит у нее над головой – ствол промежду ушей… как тебе?»

Голос у Кочеткова сорвался, он взялся охлопывать карманы: искал папиросы со спичками. Выпустил дым и опять перешел на полу шутливый тон: «Вопросы к докладчику будут?» Я тоже невольно вздохнул: «Примерно ясно, извини». «Вот и надо, чтобы он привыочен был поудобней, „ручник“, – сказал Кочетков. – Заказ от конников. Ло шадки, бедные, сами не могут попросить их не мучить – пришлось просить казачкам…»

О войне на Кавказе с участием конников, о Кущевской битве на Кубани, где добровольческий корпус, состоявший из нестроевых казаков, уже слишком пожилых либо совсем юных, не достигших призывного возраста пареньков и даже девчат, вырубил от борный полк егерей – элитную «Зеленую розу», о подмосковных сражениях бесстрашных доваторовцев, по старинному обычаю от пускавших на волю коней перед смертельной битвой, о фантастических плиевских рейдах по немецким тылам – обо всем этом ходили и долго еще, верю, будут ходить легенды, но для нашего кино они так и остались «за кадром». А ведь именно с участием богатырского рода Кантемировых, история которого неотделима от истории Осетии так же, как от истории России, как раз и могла быть создана эта героическая летопись подвигов «последнего рыцарства» – казаков и горцев.

Как-то в дни зимних каникул я пришел в цирк на Цветном с восьмилетним внуком Гаврюшей… Сначала посмотрели с ним, как управляется со своим арабом дядя Ирбек, потом, когда он закончил, Гаврюша угостил Асуана принесенной из дома морковкой, снял с него ногавки, подержал поводок, пока дядя Ирбек ненадолго отлучался: в общем, заработал право сперва посидеть в седле и проехаться потом до конюшни… Как такому джигиту не дать контрамарку?.. И добрый дядя Ирбек, конечно же, ее дал, в одном из проходов нам поставили два стула совсем рядышком с ареной, и сперва, конечно, мальчишка животик надорвал, как говорится, а в перерыве мы пошли в вестибюль, и там я подвел его к мемориальной табличке: «А ну-ка, что здесь?» На манер первоклашек он взялся читать нараспев: «22 июня 1941 года с манежа московского цирка на Цветном бульваре ансамбль донских казаков под руководством Михаила Туганова ушел добровольно на фронт Великой Отечественной войны. От Москвы до Берлина – такой их боевой путь».

Поскольку Гаврюша родился 9 мая, об этом дне он знал чуточку больше, чем другие мальчики в его возрасте, и теперь я сказал ему: «Знаешь, что надо бы тут еще дописать?.. Что в день Победы на своих лошадях эти казаки поднялись по ступенькам рейхстага и там уже вскинули вверх автоматы и устроили такой салют!»

В честь тех, кто до рейхстага не дошел: в том числе и в память о конниках из группы Алибека Кантемирова, сложивших головы под Москвой, в степях Украины или – уже в Польше.

В том, что род Кантемировых и действительно богатырский, убеж даешься, размышляя о джигитах, все больше и больше: и не только потому, что в нем были и настоящие силачи-пехлеваны вроде знаменитого Казбек-горы, Темирболата Канукова, циркового борца, при ведшего когда-то на арену основоположника династии профессиональных наездников – Алибека Тузаровича, не только потому, что в Болгарии и нынче кладут цветы на могилу подпоручика Николая Кантемирова, одного из самых почитаемых героев Шипки, вместе с остальными «братушками» многонациональной России освобождавших болгар от многовекового османского рабства. В народе, который умеет чтить доблесть, есть много других славных фамилий, но что меня всегда заставляло уважительно радоваться и по-хорошему завидовать Кантемировым – это постоянное ощущение ими той нравственной высоты, которой достигли их отец и мать, достигли лучшие из их предков, и которую ни в коем случае нельзя не то что сдавать – нельзя даже помыслить о сдаче!

Все последнее время Ирбек очень переживал за сына. Группа его уехала в Курск, где Маирбек собирался, наконец, показать свою уже обновленную, «самостоятельную» программу, но вместо этого осетинским наездникам пришлось другое показывать: кто где стоял и кто чем был занят, когда в цирке начался пожар… У всех отобрали паспорта, потекли тревожные дни ожидания: что там решат доблестные пожарники и родная милиция?

Я постоянно спрашивал Ирбека: мол, как там – что новенького?.. Перед этим вместе собирались поехать в Курск: «посмотреть Марика». Хорошо, хоть лошадей они там успели повыводить, спасти снаряжение и костюмы…

Как-то Ирбек предупредил меня, что в Цирк на Цветном приедет Миша, и я пришел повидаться с ним: Мухтарбек в очередной раз пробовал создать базу под Москвой и в городе появлялся редко… Сидели потом с ним рядом возле маленького манежа, ждали, пока освободится Ирбек, но тот, конечно, заставил Асуана работать по полной программе, чуть ли не выкладываться. Араб словно чувствовал, что за ним нынче наблюдают придирчивей обычного и работал безукоризненно: Ирбек был явно доволен.

В конце, когда уже сошел с лошади, полез в карман и вроде бы случайно выронил носовой платок. Асуан тут же наклонился, вытянул шею: зубами взял с манежа платок и потянулся мордой хозяину в руки. Ирбек сунул платок в карман, повернулся к Асуану спиной, и тот толкнул его храпом между лопаток: джигиту пришлось невольно взмахнуть руками и сделать два-три шага вперед – мол, не устоял!..

«Работал» на нас с Мишей. Поднимал настроение.

– А что, если ему сделать специальный номер? – спросил я у Мухтарбека. – Представляешь?. Условно говоря: «Джигит и клоун». Сперва Ирбек показывает класс, а после на манеж выходит «рыжий». Может, выпрашивает у джигита лошадь, может – выманивает… крадет. Пробует на ней проделать то же самое, но стоит коню нагнуться в поклоне, как «рыжий» летит через голову… ты посмотри на этого умницу – он же сможет стащить его за штаны зубами… тут столько можно придумать!