Текст книги "Большая барахолка"

Автор книги: Гари Ромен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

III

Слайвен сидел на кровати и ел черешню. В штанах с подтяжками, распахнутой белой рубахе без ворота, открывавшей толстую короткую шею. У него было круглое лицо, маленькие пухлые губы, во рту блестел золотой зуб. Из-за того, что глазки, губы и особенно нос были такие мелкие, лицо казалось шире и жирнее, чем на самом деле. Весенний ветерок, поддувавший из открытой балконной двери, лохматил тонкие светлые волосы Слайвена, он приглаживал их обеими руками, но получалось довольно неуклюже – руки казались коротковатыми для всего, что бы он ими ни делал. Он сидел, ел ягоды и выплевывал косточки через балкон. Из комнаты открывался прекрасный вид: Сена, плывущие по ней баржи, собор Парижской Богоматери на фоне неба. Поросячьи глазки Слайвена мечтательно глядели в пространство, а мясистые губы ритмично метали косточки на головы прохожих. Леонс, засунув руки в карманы расстегнутого пальто и скрестив ноги, прислонился к стенке около балкона и смотрел в упор на Слайвена. Я сидел на стуле рядом с Крысенком, который непрерывно грыз ногти и почтительно разглядывал Слайвена. Было три часа дня, мы пришли в два и целый час дожидались Слайвена – он ходил обедать в какое-то кафе на набережных. И вот он вернулся с фунтовым пакетом черешни, уселся на кровать и принялся поедать ее, любуясь видом и поблескивая своим дурацким золотым зубом. На груди у него висел на специальном ремне здоровенный немецкий маузер в зеленой клеенчатой американской кобуре.

– Тут в соседней комнате, – сказал Слайвен, – живет девчонка лет двадцати. Учится на художника.

– Это она сама тебе сказала? – спросил Леонс. – Может, ты тоже ей сказал, кто ты такой?

– Ну да, сказал.

– Так и сказал: я Джонни Слайвен, меня разыскивает полиция за несколько убийств, я завербовался в американскую армию под чужим именем, попал в Германию, дезертировал оттуда, приехал в Париж, снял комнату с красивым видом и вот уже год торчу здесь, ни черта не делаю и смотрю в окошко?

Слайвен выплюнул еще одну косточку.

– Ну да, сказал все как есть: меня зовут Стивенс, я из Нью-Йорка, приехал в Париж подучить язык и интересуюсь живописью.

– Чем-чем?

– Живописью. Она обещала давать мне уроки. – Он подмигнул нам. – Что вы скажете, ребятки, если в один прекрасный день увидите, как Джонни Слайвен расположился на берегу речки и малюет пейзаж?

Он затрясся в беззвучном смехе. Маузер подпрыгивал между жирных грудей. Мы смотрели на него, разинув рты.

– Слайвен! – в ужасе воскликнул Леонс. Слайвен прикончил черешню, вытер губы и руки пустым пакетом, скомкал его и выкинул на улицу.

– Чудная страна! – сказал он. – Эта девчонка – просто шлюха. А гостиница приличная, и люди в ней живут приличные, вот я, например, Джонни Слайвен. – Он показал золотой зуб. – Куча туристов, старых дам с кружевными воротничками. И эта девка каждый божий день принимает у себя негра, настоящего негра, он, видишь ли, тоже художник, а все вокруг считают, что это нормально, ее не выставляют за дверь, ничего такого. И главное, негр тоже считает, что это нормально!

– Слайвен! – взмолился Леонс.

Слайвен достал прямо из кармана сигарету, щелкнул зажигалкой, затянулся и на секунду застыл, раскрыв полную дыма пасть, а на губах его дрейфовала улыбка с золотым поплавком. Он обвел нас взглядом маленьких голубых глазок.

– Кто-нибудь из вас пробовал… – он сделал усилие, чтобы правильно выговорить: – Пуй-и-Фюис-се двадцать девятого года?

– Слайвен, – сказал Леонс, – ты с нами или нет?

Новый порыв ветра растрепал герань в горшках на балконе и волосы Слайвена, тот пригладил их и сказал:

– На набережных, как ни пойдешь, всегда полно мужиков с удочками. Они никогда ничего не ловят. Рыба приплывает, съедает наживку и плывет себе дальше. А мужик нацепляет на крючок новую порцию и снова забрасывает удочку. Кто-нибудь может мне сказать, зачем они это делают?

– Может, их наняли кормить рыбу, – сказал Крысенок.

– Я только однажды видел, как кто-то что-то поймал. Старикан с крахмальным воротничком, в соломенной шляпе. Туфли и носки он снял – была весна. Я стоял и пялился на него добрых два часа, пока наконец не клюнула рыбка. Он снял ее с крючка и стал разглядывать. Прямо в глаза ей смотрел. А потом засмеялся и швырнул ее обратно в реку. Кто-нибудь может мне сказать, зачем он это сделал?

– Может, рыба была тухлая, – сказал Крысенок. Слайвен курил, ветер сдувал дым ему в волосы.

– Да? – сказал он. – А что бы вы сказали, если б, к примеру, завтра увидели, как старина Джонни Слайвен стоит босиком, в соломенной шляпе, с удочкой и кормит рыбок?

Это было мучительно. Мы старались не смотреть друг на друга. Казалось, прямо у нас на глазах происходит уничтожение, кастрация человека. А сам он ни о чем не догадывается. Довольный, счастливый, улыбается.

– Да он пьяный, – с досадой сказал Леонс. – Слайвен, ты с нами или нет?

– Только если б я выловил рыбешку, пусть самую мелкую, – с расстановкой продолжал Слайвен, – я бы ее съел. Принес бы ее сюда, самолично поджарил на кухне и съел в одиночестве. И запил бутылочкой этого… – Он запнулся. – Пуй-и-Фюис-се. Потому что без него французская рыбка не того…

Крысенок протяжно свистнул:

– Если это называется американский гангстер… тушите свет!

А Леонс, прищурясь, сказал:

– Я как-то видел мультик, «Бык Фердинанд» называется. Там этот Фердинанд только с виду был бык, а внутри весь такой добренький, сладенький и больше всего на свете хотел сидеть на травке и нюхать цветочки… Вот так. – Он поманил нас. – Все, ребята, пошли.

Мы молча брели по набережной. Настроение было скверное, даже Крысенок приуныл. Зрелище мы увидели не из приятных. Леонс хмуро смотрел то на баржи, то на облака на синем небе над собором, то на полуголого бродягу, который сидел у самой воды на солнышке и почесывал покрытую татуировками грудь.

– Нет больше Джонни Слайвена, – буркнул он наконец. – Он не желает больше работать. Это он здесь нахватался. Еще немного – в коммунисты подастся, вот увидите. Бедная Франция! – Он сплюнул в воду. – Ну и ладно, без него обойдемся, сами не маленькие.

У него на примете был кто-то еще:

– Вы его знаете – Жюло, который у Мамиля работал. В общем, поглядим, время-то еще есть. Подождите немножко, я все улажу.

IV

Я ждал. Вандерпут донимал меня вопросами, но я ничего не отвечал. Предпочитал не посвящать его в нашу затею, чтобы он снова не сбежал из города. Я бродил по квартире и все время натыкался на старика – он бегал за мной из комнаты в комнату, прижимая горячую грелку к животу.

– Вы что-то скрываете, – стонал он. – Чует мое сердце, мне несдобровать!

Он вытащил чемодан и стал напоказ собирать. Наваливал в него всякую пыльную дребедень, какие-то никому не нужные штуковины, которые звенели, скрипели и трещали, и говорил им:

– Мы уезжаем, друзья мои!

Каждый вечер я заходил на улицу Юшетт к старому трагику и приносил ему что-нибудь в подарок: утащенную из дома эмалевую табакерку, фрукты, цветы, – чтобы заручиться его покровительством. Ибо стоило мне взглянуть на это нелепое существо с размалеванной физиономией, одетое в пестрые тряпки и каждые полчаса меняющее личину – от Гамлета до Ландрю [15]15
  Анри Дезире Ландрю(1869–1922) – знаменитый серийный убийца, герой нескольких кинофильмов.


[Закрыть]с заходом в мадам Баттерфляй, – как меня охватывал суеверный ужас, мне казалось, что передо мной единственное божество, скроенное по человеческой мерке, единственное, соответствующее образу того мира, который я видел вокруг себя. Но однажды я пришел раньше обычного и застал полный переполох в доме. Девушки столпились в баре, подавленные, испуганные, некоторые плакали, только Дженни спокойно читала, сидя у матовой стеклянной перегородки. Я сразу понял: что-то стряслось. Все девушки были нормально одеты, и даже Саша надел приличный синий саржевый костюм – одно это говорило, насколько все серьезно. Он был похож на старого, облезлого, драчливого петуха посреди всполошенного курятника.

– Ничего-ничего, не падайте духом, мы еще поборемся! Лично я буду драться до последнего патрона! Королева-мать пошла в префектуру и наверняка добьется хотя бы продления, иначе знать ее больше не хочу! Я ей так и сказал: вернется с пустыми руками – я буду безжалостен! Без-жа-ло-стен! Ну а при самом худшем исходе я увезу вас в Южную Америку! Честное слово! Возьму с собой в турне всю труппу. И обещаю – нас везде ждет триумф! Там, как известно, не хватает женщин, и дела у нас пойдут еще лучше, чем здесь…

Громкие рыдания перекрывали голос старого шута, он старался изо всех сил, перебегал от одной девицы к другой, участливо пожимал им руки. Заметив меня, он бросился навстречу с распростертыми объятиями:

– А, это вы! Вы уже знаете? У нас беда, ужасная беда, мой дорогой! Нас выбрасывают на улицу. На панель. И это с моим талантом, представляете, с моим талантом! Правительство закрывает все заведения. Демагогия какая-то! О, дитя мое…

Он ринулся к одной из рыдающих девиц. А я подошел к Дженни:

– Правда закрывают?

– Да. Придется работать в меблирашках. Глупость несусветная! Венерических болезней станет больше, вот и все.

К нам подошел Саша и заговорил, всплеснув своими прекрасными тонкими руками:

– Ужасно, друг мой, ужасно… у меня мигрень… бедная моя голова! Несчастная Франция – я очень люблю ее и считаю своей третьей родиной – на краю гибели. Вместо того чтобы распустить коммунистическую партию, они закрывают бордели – ну не дикость ли! Все время выбирают полумеры, идут по линии наименьшего сопротивления. Вместо того чтобы ударить по Торезу, ударяют по месье Саша. Этакая, согласитесь, нелепица!.. Прямо не знаю, что нам делать. Королева-мать подумала было открыть дом моделей или чайный салон… Ужасно! Что до меня, я предпочту эмигрировать. Я всегда считал Соединенные Штаты своей четвертой родиной, кроме того, у американцев есть атомная бомба, только они и могут сдержать большевиков, там я наконец-то почувствовал бы себя в безопасности. Всю жизнь я помогал другим, а теперь сам нуждаюсь в помощи. Успокойтесь же, дамы! Еще не все потеряно. Королева-мать в префектуре, мы получим отсрочку, а там уж сообразим, как выкрутиться. Глядишь, все утрясется, начнется война, или еще там что-нибудь нагрянет, и отменят этот закон. (В сторону: это я им говорю, а сам нисколечко на это не надеюсь.) Мне нужно только одно – разрешение на въезд в Америку на положении перемещенного лица. Ну а пока что мы будем жить в семейном пансионе, вот, запишите адрес и загляните ко мне на днях – я покажу вам Гамлета! Дамы, спокойствие, все уладится! (В сторону: как же, как же!)

Перед уходом я спросил Дженни:

– Ты не видела в последнее время Леонса?

– Нет, – сказала она, – вот уж несколько месяцев. – И грустно улыбнулась: – Так всегда и кончается.

Я вернулся домой и нашел там Крысенка. Он развалился на моей кровати и жевал резинку.

– Назначено на завтра, – сказал он.

V

За всю ночь я не сомкнул глаз. А в пять часов встал и выпил кофе. Потом оделся, причесался и принялся метаться по комнатам, лихорадочно ища уж не помню что. Каждый раз, проходя мимо двери Вандерпута, я слышал громкий храп. Мне хотелось разбудить, позвать его, и я уже взялся за ручку, но дверь оказалась запертой изнутри. Я тихонько постучал, раз, другой, но старик все храпел, а стучать сильнее я не стал – могло показаться, будто я зову на помощь. Тогда я зашел в комнату Жозетты и долго стоял там, глядя в одну точку и смоля сигарету за сигаретой. Белая постель, холодная подушка, на ней безжизненно раскинувшая руки кукла-амулет, со стен блестящими глазами глядят портреты кинозвезд. Я вынул из кармана маленькую книжицу, открыл ее наугад. «Люди меняются, когда идут за что-нибудь на смерть… И человечество волей-неволей медленно движется в том направлении, которое они проложили своей смертью». Прочел и ничего не понял, но слова были не важны, я чувствовал, что становлюсь смелее и лучше от одного вида этого почерка. «Не бывает черных времен, бывают только времена противоборства… Человечество всегда развивалось за счет трагического опыта». По улице проехал мусоровоз, дребезжание пустых контейнеров заставило меня очнуться. Маловнятные слова на полях книги плясали перед моими глазами, и я подумал: может, я сегодня тоже иду на смерть, как отец? «Главное – не оставаться в одиночестве. Для жизни хватит нескольких разделенных с собратьями заблуждений. Что же до истины…» Скоро уже выходить… в животе разрасталась сосущая пустота, сердце в груди то неимоверно разбухало, то вдруг болезненно сжималось. «Истина людского рода, наша истина, возможно, так ужасна, что при одном только взгляде на нее человек обращается в прах. Можно погибнуть и от того, что узнаешь свою судьбу. Тогда умрешь от атрофии, в бездействии и не пытаясь сопротивляться…» Я силился следить за строчками на полях, но глаза не слушались, разбегались. Вести машину в таком состоянии я, конечно, не мог. Что ж, может, это и к лучшему: пусть Леонс садится за руль, а я попытаюсь сделать что-нибудь посерьезнее. «Я пытаюсь построить новый, лучший мир для моего сына…» К дому подъехала машина, я быстро сунул книжку в карман и вскочил, но машина не остановилась. Я так и остался стоять у окна с бьющимся сердцем, а на улице уже появились первые прохожие в пиджаках и шляпах. В двадцать минут восьмого за мной зашел Крысенок. Против обыкновения он был молчалив, даже «хэллоу!» я от него не дождался. Я взял шляпу и желтый шарф, потом шарф оставил – он слишком бросался в глаза. «Ситроен» стоял у подъезда. Леонс уступил мне водительское место. На заднем сиденье я заметил тощего длинного парня лет двадцати, которого видел пару раз у Мамиля. Он забился в угол, засунул руки в карманы пальто, надвинул шляпу на глаза, губы его подрагивали.

– Знакомься, это Жюло, – сказал Леонс. – Он захватит фургон.

– Надеюсь, там нет сигнализации, – сказал Жюло. – А то все заблокируется и заорет сирена.

Кадык так и дергался на его худой шее.

– Пока не поздно, можешь еще отвалить, – сказал ему Леонс.

– Еще чего! Что я, по-твоему, трус? – возмутился Жюло. – Я за свое слово отвечаю. Это я просто так, ради трепа… А то как-то уж слишком все серьезно. Как на похоронах.

– Да ты уже две недели треплешься. Достал!

Все уставились на часы. Через десять минут надо было отправляться на улицу Ла Боэси. Еще целых десять минут. Ожидание хуже всего. Живот сводило ледяными судорогами.

– Во смехота! У меня разболелся живот.

– У меня тоже, – сказал Крысенок. Жюло промолчал. У него небось вообще все болело.

– Нормально, – сказал Леонс. – Это со страху. Крысенок поерзал на заднем сиденье. В зеркальце над головой я увидел, что мордашка его покрыта потом.

– Но стрелять-то мы не будем, верно?

– Только в самом крайнем случае, – сказал Леонс.

Он сидел ко мне в профиль и улыбался. Я посмотрел на часы. Без двадцати. Ну, еще пять минут.

– Их точно только двое? – спросил Крысенок.

– Вот сейчас и посмотрим, – ответил Леонс. – Считать-то умеешь?

Жюло весь сжался и сидел неподвижно, не вынимая рук из карманов. Вдруг он гаркнул:

– Чего ждем-то? Я сейчас трястись начну.

– Ты и так трясешься, – сказал Леонс. – Но теперь уж поздно поворачивать оглобли. Ты в деле.

– Да знаю, знаю!

Без восемнадцати. Я повернулся к Леонсу:

– Дай мне пушку.

– Что?

– Я сам займусь теми парнями.

– Спятил, что ли? Ты не умеешь. Мы же договорились.

– Давай, говорю, пушку. И садись за руль. Время уходит.

– Пацаны, может, отложим на завтра? – заныл Крысенок.

– А, чтоб тебе!

Леонс протянул мне пистолет. А сам обежал вокруг машины, сел с другой стороны за руль и завел мотор.

– Значит, так, – процедил он сквозь зубы. – Приготовились, начали! Лаки с Жюло берут фургончик. Я жду тут, Крысенок со мной. И без фокусов.

Я словно оглох, даже шум мотора не слышал. Только жаркое, прерывистое дыхание Крысенка – он наклонился вперед, так что его голова очутилась между мной и Леонсом. Я вытащил и осмотрел пистолет – с предохранителя Леонс его снял. Я поставил обратно. Но магазин на всякий случай вынимать не стал.

– Осторожно, – сказал Леонс.

Мы тихонько ехали вдоль тротуара, потом Леонс остановился. До улицы Ла Боэси оставалось метров пять. Мы смотрели прямо перед собой затаив дыхание. Я услышал за спиной бормотание Жюло:

– Господи, хоть бы все обошлось. Господи, хоть бы все обошлось…

– Кончай молиться, – сказал Леонс. – Мы не в церкви.

Еще и еще минута жуткой тишины…

– Вон они!

Белый фургон, замедляя ход, проехал перед нами. В ту же секунду Леонс рванул вперед и налево. Фургон уже пристраивался к тротуару справа. Леонс остановился в трех метрах позади него, я открыл дверцу:

– Спокойно, ребята…

Я оглянулся – Жюло вылезал за мной. Весь бледный, глаза как у лунатика. Я дошел до фургона, распахнул дверцу:

– А ну вылазь, да поживее, мы спешим! – Парнишки раскрыли рты, оцепенели. Тот, что был за рулем, машинально вскинул руки.

– Выходи!

Они очнулись и неловко вышли. Водитель с поднятыми руками чуть не растянулся, я поддержал его. Я увидел Леонса: он стоял на стреме посреди тротуара и держал руку в кармане. Там у него еще один… подумал я. Инкассатор шагнул ко мне.

– Ни с места! – крикнул я.

Но он еще чуть подался вперед, незаметно взмахнул рукой и шепнул:

– Молодцы ребятки! Удачи вам! Душой мы с вами. Гори оно все огнем! Давно пора!

Жюло уже забрался в фургон и газанул. Я еле успел вскочить на подножку, еще немного – и остался бы на улице.

– Идиот!

Но он только лепетал:

– Иисус-Мария, Иисус-Мария…

Я перевалился внутрь. Сзади сбегались люди, бедняга водитель так и стоял окаменевший, с поднятыми руками. А впереди уже вырулил «ситроен».

– Давай следом. Да не торопись, не на пожар.

– О-хо-хо! – стонал Жюло. – Только бы все обошлось.

Леонс на приличной скорости поехал к Елисейским Полям, потом к площади Согласия. Крысенок смотрел на нас через заднее стекло. Мы соблюдали дистанцию метров в десять. На каждом красном светофоре Жюло страдальчески кривился.

– В другой раз сиди дома, – сказал я ему.

– Да уж конечно! – ответил он. – Хватит с меня и одного раза. Больше ни в жизнь! Господи Иисусе, опять красный!

Стоило какому-нибудь полицейскому засвистеть в свисток, и мне чуть не силой приходилось удерживать Жюло за рулем. Ему хотелось только одного: поскорее вылезти из фургона.

– Куда мы едем? – причитал он. – Почему не остановимся? Нас же схватят.

А еще через пять минут взвыл:

– Все! Стоп! Дальше я не поеду! Ничего мне не надо! Заметут – хуже будет!

Его трясло. Я молча ткнул его пистолетом в бок – так, для порядка.

– Ша, Жюло, не дури. Теперь-то что паниковать! Все прошло отлично. Все о’кей.

– Смотри не сглазь, – всхлипнул он. – Еще не конец. – И истерически закричал: – Ну куда, куда он едет? Покататься решил, что ли? Я больше не могу! Сейчас уписаюсь!

Но тут Леонс затормозил, и мы чуть в него не врезались. Мы были на улице Дерулед в Тюильри. В конце улицы блестела на солнце статуя Жанны д’Арк, а перед ней, спиной к нам, стоял полицейский-регулировщик. Жюло пулей вылетел из кабины.

– Тихо, тихо, – сказал ему Леонс. – Лезь в машину. У тебя такая рожа – кто увидит, сразу побежит вызывать полицию.

Он повернулся ко мне:

– Сейф заперт на ключ. Надо было взять у водителя. Но Крысенок сейчас справится.

Он дал мне прикурить. Мимо проехала пара машин. Одна – «студебекер» последней модели. Мы проводили ее завистливым взглядом.

– Вообще-то, – сказал Леонс, – лучше было бы прихватить сопровождающих с собой. Меньше шума, меньше риска, что кто-нибудь заметит, и еще добрых полчаса выигранного времени, пока не хватится полиция.

– Слушай, а им вроде даже понравилось.

– Им мало платят, вот они и рады отыграться. Я ж тебе сказал: кругом бардак, делай что хочешь!

Мимо проехали двое полицейских на велосипедах. Они болтали, смеялись, на нас даже не взглянули.

Наконец из-за фургона высунулась потная, с прилипшими кудряшками физиономия Крысенка.

– Готово! – сказал он.

Мы перекинули четыре холщовых мешка в свою машину, и я сел за руль.

– Давайте, ребята, жмите! Теперь-то уж совсем глупо было бы…

Мы подъехали к статуе Жанны д’Арк. Я не удержался и насмешливо улыбнулся регулировщику. Все расслабились. Жюло что-то напевал, Крысенок трещал без умолку:

– Чистая работа, ребятки! Браво, Лаки, браво, малыш! Чокнутый Пьеро тебе, Леонс, если хочешь знать, в подметки не годится! А этот легавый с палочкой… Ой, мама, не могу!

Он зашелся смехом.

– А шофер-то, помните, шофер? – крикнул я. – Мы уже уехали, а он все стоял руки вверх!

– Все так здорово, так легко! – вопил Жюло. – Да я готов повторить, когда угодно! Видали, как я фургончик увел?

– Работа – первый класс, – сказал Леонс. – Что твоя Америка!

– Куплю табачную плантацию на Кубе, – не унимался я. – Вот такущие сигары буду делать!

– Нет, ну как я с фургоном-то справился! – все хвалился Жюло. – Хоть бы кто спасибо сказал!

– Ты, кажется, хотел писать, может, остановимся? – предложил я.

– Нет-нет, это не срочно, – испугался Жюло. Мы загоготали еще громче.

В квартиру на улице Принцессы мы ввалились всей оравой. Вандерпут встретил нас в прихожей и бросился на шею Леонсу с криком:

– Леонс! Мой мальчик! Я знал, что ты вернешься! Не оставишь меня одного в нужде!

Получилось очень театрально. В ход пошел даже бесподобный клетчатый платок. Вытерев им глаза, Вандерпут легонько коснулся мешков:

– А это что такое? Что там, в мешках?

И жадно потянулся пощупать.

– Не беспокойтесь, – осадил его Леонс. – Для вас – ничего интересного. Тряпок там нет.

Он захлопнул дверь в комнату и повесил на ручку свою шляпу. С той стороны послышался приглушенный возглас – Вандерпут подсматривал в замочную скважину. Крысенок открыл мешки… И у нас опустились руки.

– Франки! – сказал Леонс. – Вот черт…

Мы молча смотрели на кучу денег.

– Все лучше, чем ничего, – нарушил тишину Жюло.

Леонс кусал губы.

– Обычно по понедельникам и пятницам из Центрального банка привозят доллары. Мне же точно сказали…

– Значит, не точно. Бывает, – сказал Жюло. Ему было приятно взять хоть такой реванш.

– Вот не повезло так не повезло! – сказал Леонс.

– Ну, худо-бедно, миллиончика по два-три на нос наберется, – сказал, чтоб его утешить, Крысенок.

Леонс раздраженно дернул плечом:

– Что с ними делать за границей? – Он закурил сигарету. – Придется начинать все сначала.

– Без меня, – сказал Жюло. – Мне сойдут и франки, я не гордый. Так что без меня, старичок, без меня.

Леонс вопросительно посмотрел на меня.

– Когда скажешь, – ответил я.