Текст книги "Фабрика офицеров"

Автор книги: Ганс Кирст

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 43 страниц)

– Я могу рассказать вам о таких вещах, что у вас от удивления глаза на лоб полезут. И отнюдь не о маленьких грязных похождениях, которые, как правило, совершаются в спешке. А нечто совсем другое! О таких вещах, о которых не могут мечтать даже такие люди, что так любят хвастаться своими похождениями.

С этими словами Хохбауэр извлек из кармана кителя тонкий батистовый платочек голубенького цвета, извлек к всеобщему огромному удивлению. Небрежно помахав им перед собственным лицом, он на какое-то мгновение понюхал платочек, изобразив на физиономии удовольствие.

От изумления, которое их охватило, фенрихи широко раскрыли и рты и глаза. А Редниц во время этого маленького представления буквально не отводил глаз от платочка. Спустя, однако, минуту Хохбауэр довольно элегантным движением спрятал ажурный платочек в карман своего кителя.

– На эту тряпочку я охотно посмотрел бы еще разок, – шепнул Редниц, обращаясь к своему другу Меслеру.

Но Меслер не слушал его, поскольку был занят тем, чтобы придумать еще что-либо, с чем снова можно было бы предпринять атаку на Хохбауэра. И ему казалось, что он уже нашел такую зацепку.

– Так вот оно что! – возбужденно выкрикнул он. – Выходит, если верить твоим словам, ты принадлежишь к числу таких кавалеров, которые наслаждаются радостями жизни, но помалкивают об этом. Только об этом ты можешь рассказывать своей бабушке или своему капитану Ратсхельму, а не нам. Подобные сказки может придумать каждый.

– Так дальше продолжаться не может! – с поэтическим восторгом взорвался Бемке. – Имя дамы всегда должно оставаться в тайне! На него наложено табу!

– Чепуха! – вмешался в спор Эгон Вебер. – О каких дамах может здесь идти разговор?! Суть дела от этого нисколько не меняется.

– Уж не хочешь ли ты собирать их адреса! – выкрикнул Амфортас, готовый вступить в спор.

– Какие там еще адреса! – недовольно пробормотал Эгон Вебер. – Для меня лично достаточно и того, что она носит юбку. Что же касается наших маленьких легкомысленных девушек, то я не позволю здесь их и себя оскорблять! Тем более я не намерен выслушивать оскорбления от того, кто считает себя галантным кавалером, а всех нас скоморохами! Ну, кто осмелится сказать, что я скоморох? Если такой найдется здесь, я его тут же изобью, а потом сам же потащу к нашему генералу, которого, как все вы хорошо знаете, как и меня, зовут Эгоном. Запомните это!

– Камераден! – успокаивающим тоном гаркнул Крамер. – Камераден, так же нельзя!

Да фенрихи и сами уже поняли, что дальше так вести себя невозможно. Всех их несколько смутили громогласные тирады Эгона Вебера. Возникла необходимость внести известную ясность. Столь интересующая всех фенрихов тема не должна была увязнуть в песке.

– Могу я по этому поводу кое-что сказать? – спросил деликатно Редниц.

– Нет! – моментально закричал Хохбауэр. – Ты не можешь!

– Пусть говорит, – произнес нейтральный Крамер. – Вдруг ему в голову пришла хорошая идея?

– Я считаю, – начал объяснять Редниц коллегам, внимание которых сейчас было направлено на него, – это дело довольно простым. Наш друг Меслер обвинил камерада Хохбауэра в том, что тот якобы способен к проявлению ненормальных чувств. Вот и я сейчас, со своей стороны, полагаю, что это слишком тяжкое обвинение, которое мы не можем позволить нашему Меслеру ни при каких условиях.

– Ну наконец-то! – выпалил Амфортас. – Это первое разумное слово по данному делу. – Он хотел еще что-то добавить, но Хохбауэр жестом заставил его замолчать.

– Ну продолжай же! – подстрекающе воскликнул Крамер.

– Как я уже сказал, – продолжал Редниц прерванную мысль, – мы никак не можем терпеть подобных обвинений. А сейчас подошло время доказать обратное!

– Как ты себе это представляешь? – спросил его Крамер.

– Нет ничего более легкого, – охотно откликнулся Редниц. – Хохбауэр должен предоставить нам убедительные доказательства своей правоты, надеюсь, что сделать ему это будет совсем нетрудно. Пусть он убедит нас в том, что он имеет успех у дам, и только!

– Как вы можете такое говорить! – возмутился Хохбауэр. – Я не стану мараться с потаскушкой. Для этого я слишком жалею себя.

– Если все твое беспокойство заключается только в этом, – произнес опытный в подобных делах Эгон Вебер, – то тебе легко помочь. В этом красивом маленьком городке живет одна крошка, непорочная и очаровательная! Стоит только на нее взглянуть, как сразу же начинают течь слюнки. Хорошенькая, как киноактриса, и чистая, как монашка из собора. По многочисленным высказываниям, она настоящая девственница. По сравнению с этой крошкой дама, про которую ты тут говорил, не что иное, как старая кобыла. Крошку эту зовут Мария Кельтер.

По мнению Крамера, это предложение уводило их слишком далеко. Редниц был согласен с ним.

Однако Меслер недовольно ворчал:

– Такого Хохбауэр никогда не сможет сделать! Я знаю крошку, она недотрога!

– Это не тот масштаб, – возразил Хохбауэр.

– Дело не в масштабе! – упрямился Меслер. – Скажи лучше, что тебе просто не хватает смелости. Сама она тебе ни за что не отдастся. Ну а если тебе удастся завоевать ее, тогда ты смело можешь назвать меня трепачом и можешь дать мне пинок в зад перед строем всего учебного отделения, даю тебе честное слово кандидата в офицеры!

– Я принимаю твой вызов! – согласился Хохбауэр. Лицо его побледнело, но в голосе чувствовалась решительность. Судя по всему, он черпал ее во взглядах фенрихов, которые подбадривали его.

– Браво! – заорали фенрихи хором.

– Пари заключено! – прокричал Меслер. – Хватит тебе десяти дней на исполнение?

– Мне будет достаточно и пяти, – пояснил Хохбауэр, решивший в душе во что бы то ни стало восстановить свой авторитет среди фенрихов учебного отделения.

27. День, в который началась катастрофа

Первыми, кто раньше всех вставал в казарме по утрам, были те, кто был накануне выделен в наряд по кухне. Дневальные будили их в четыре часа утра. Они неохотно вылезали из своих кроватей, лениво потягивались и, зевая, тащились к зданию кухни. Сначала разжигали огонь под котлами, а уж затем варили бурду, которую официально называли кофе.

В пять часов утра вставали некоторые офицеры, шоферы и солдаты, назначенные для выполнения особых поручений.

В начале шестого пробуждались офицеры, осуществлявшие всевозможного рода контроль, и часто в одно время с ними просыпался и сам генерал. Почти в это же время поднимались дежурные фенрихи.

В половине шестого поднимали административно-хозяйственную роту, вернее говоря, рядовой состав этой роты, так как унтер-офицеры обычно нежились в кровати еще целый час, если, разумеется, они не были назначены в наряд на утренние часы.

Капитана Катера, командира этой роты, как правило, в расположении увидеть в это время было нельзя, так как он обычно очень поздно возвращался после ночных сидений в казино или же после затянувшейся допоздна пирушки в городе.

С шести часов утра по-настоящему начинали пробуждаться ото сна восемьсот фенрихов. Их будили шестнадцать дежурных. Фенрихи ворчали, ругались и, лениво позевывая, покидали свои койки под какофонию командирских свистков и резких криков унтеров. И все это делалось под одним девизом – чем больше и громче шум в казарме, тем легче просыпаться фенрихам.

А ровно четвертью часа позднее фенрихи толпой выскакивали во двор школы. Они разбегались по своим подразделениям. На шести плацах одновременно начиналась утренняя гимнастика, длившаяся ровно пятнадцать минут независимо от того, было ли офицеру-воспитателю холодно или не было, и независимо от того, в каком настроении он в то утро пребывал. Практически настроение офицера-воспитателя чаще всего зависело от того, находится ли в то время поблизости вышестоящий начальник, а часто – сам генерал.

После того как утренняя гимнастика заканчивалась, казарма автоматически снова превращалась в хорошо организованный человеческий муравейник: разносчики кофе бросались на кухню, уборщики по коридору вооружались ведрами, тряпками и метлами, часть фенрихов наводняла умывальники, другая часть устремлялась в туалеты, одни наводили последний глянец на свои сапоги, другие еще как бы досыпали на ходу, а третьи (их было отнюдь не мало) уже начинали завтракать.

Около семи часов просыпалась оставшаяся часть офицеров, а также унтер-офицеров административно-хозяйственной роты и даже женский военнообязанный персонал, находившийся на казарменном положении. Офицеры направлялись в офицерское казино, чтобы позавтракать там, а одновременно и поболтать. Как ни странно, но и они смотрели на начинающийся день, вернее говоря, на выполнение своих обязанностей так же, как и фенрихи.

К учебным занятиям приступали согласно плану ровно в восемь.

Для обер-лейтенанта Крафта этот день начался довольно весело. Вместе с капитаном Федерсом он направлялся к зданию, в котором размещалась административно-хозяйственная рота. Оба они надеялись увидеть капитана Катера убивающим время в муштровке своих подчиненных.

– Вы не должны пропустить такое удовольствие, – заметил Федерс. – С того момента как генерал посадил мне на шею нашего дорогого Катера, здесь стало твориться нечто невообразимое: все перевернулось к чертовой матери! Сам Катер, видимо, считает себя мышью, а ведь я ему оказываю всяческую помощь.

Федерс и Крафт, преподаватель тактики и офицер-воспитатель, были вынуждены вдвоем присутствовать на первых уроках этого дня, так как начальник потока капитан Ратсхельм лично проводил занятия со всем потоком по международной обстановке, делая основное ударение на смысл смерти, как таковой. Слушая его, можно было подумать, что все войны, которые когда-либо велись до этого, возникали по иным побуждениям и лишь фюрер вел справедливую войну во имя величия Германии. Набивать головы своих слушателей подобными мыслями при его богатом опыте было не так-то уж и трудно.

Что же касалось капитана Катера, то ему в тот день вообще некогда было подумать о чем-то главном, так как капитан Федерс, приставленный к нему, завалил его огромным количеством мелкой, будничной работы.

Это «наказание», которое ежедневно продолжалось не менее часа, могло проводиться в любое время суток, иначе говоря, тогда, когда заблагорассудится капитану Федерсу. В этот день оно, как известно, было назначено ровно на восемь. Именно по этой причине капитан Катер и находился столь рано на своем месте.

– Садитесь, Катер, – обратился к нему Федерс вместо приветствия. – Чтобы мне не было скучно на этих занятиях, я захватил с собой обер-лейтенанта Крафта. Я надеюсь, Катер, что вы ничего не имеете против?

– Только слишком долго не затягивайте, Федерс, – со злостью огрызнулся Катер, усаживаясь за свой письменный стол. – В настоящее время я вам подчинен, но имейте в виду, что долго так продолжаться не может.

– Разумеется, нет, мой дорогой Катер, – мирно согласился Федерс, – но ваш тон! Угрожающий тон, как и сами угрозы, всегда меня веселил, а вы, дорогой, вряд ли собирались меня веселить? – Проговорив эти слова, Федерс удобно уселся, предлагая жестом сесть и Крафту.

В ответ на это капитан Катер пробормотал что-то непонятное, но, судя по его виду, явно недружелюбное. По приказу генерала на шею ему был посажен этот Федерс, который с ним, опытным капитаном, пытался играть роль учителя. Этот человек даже требовал от него быть положенное время на службе, то есть с восьми до двенадцати до обеда и с двух до шести после обеда. А столь долго на службе Катер никогда не находился за все время, как стал офицером.

– Могу я взглянуть на папку с документами, подготовленными для подписи? – дружелюбно спросил Федерс.

Капитан Катер недовольно кивнул и подвинул своему временному инспектору папку, которая перед ним лежала. Капитан Федерс взял папку, наугад раскрыл ее и начал листать. Бросив беглый взгляд на первый листок, капитан достал из кармана остро зачиненный красный карандаш, усмехнулся и, покачав головой, с нажимом перечеркнул страницу, проведя жирную черту из правого верхнего угла в нижний левый.

– Мой дорогой капитан Катер, – начал Федерс, – к своему огромному удивлению, я вижу, что вы верите, вернее, придерживаетесь мнения, что… Да и кто может охотно утверждать?.. Дело это ошибочное и вряд ли может быть передано для исполнения унтер-офицеру. Вы знаете, что я имею в виду?

– Да говорите же наконец! – проворчал Катер, и в его глазах мелькнуло что-то недоброе, что, однако, не ускользнуло от внимания Федерса.

– Ошибка заключается в самом названии документа, мой дорогой Катер, – охотно начал объяснять Федерс. – У вас эта бумага названа донесением, а в донесении, как известно, содержатся обычно факты. Они излагаются предельно коротко и в то же время исчерпывающе, по возможности, разумеется. Вы же начинаете бумагу с изложения собственного сомнения и пишете: «Я начал верить…», чего солдат вообще никогда не делает, так как вера, как известно, такое понятие, которое имеет отношение к церкви и ее делам, а раз вы начинаете о чем-то только предполагать, то это, разумеется, никакое не донесение, а, по крайней мере, изложение вашей точки зрения. Разве я не прав, Крафт? Вы, как педагог по служебной переписке, знаете это лучше других.

– Вы совершенно правы, господин капитан, – ответил Федерсу Крафт.

– Это меня радует, – заметил Федерс и, повернувшись к Катеру, любезно сказал: – Могу я вас просить, мой дорогой, учесть это мое замечание в своей будущей работе?

– Продолжайте! – беспомощно буркнул Катер.

– Охотно! – произнес капитан Федерс и тут же воспользовался данным ему советом.

Из двенадцати лежавших перед ним в папке бумаг капитан Федерс забраковал девять, поскольку три оставшиеся были не чем иным, как заполненными анкетами. Капитан Федерс по каждой бумаге поучал Катера, отчего тот, казалось, с каждым поучением становился все меньше и меньше.

– А какого вы мнения о коньяке? – поинтересовался Федерс, закончив разнос Катера по служебной переписке. – Он у вас еще имеется?

– Что вам, собственно, от меня надо?! – возмущенно заорал Катер. – Вы же прекрасно помните, что конфисковали у меня все напитки, какие только были!

– Мой дорогой капитан Катер, – продолжал издеваться Федерс, – не употребляйте, ради бога, выражений, которые могут ввести кое-кого в заблуждение. Я у вас ничего не конфисковывал. Я, к сожалению, только отметил кое-что и предпринял меры, которые вы, как вижу, просмотрели. К тому же тогда речь шла вовсе не о вещах, которыми вы владели, вы ими лишь распоряжались, не так ли? Так как же обстоит дело с коньяком, есть он у вас или нет?

– Ну хорошо, – произнес Катер, решив, что с помощью коньячной подачки ему удастся по крайней мере на один день отделаться от подобного унизительного оскорбления. – Я не такой человек, как вы думали! – Проговорив эти слова, он демонстративно открыл ящик своего письменного стола и вынул из него целую бутылку коньяка и три рюмки.

Федерс сопроводил эти приготовления довольной улыбкой, а немного помолчав, сказал:

– Ваши рюмки, Катер, вы можете преспокойно убрать обратно в стол, так как я отнюдь не говорил, что хотел бы выпить коньяку, я только поинтересовался, есть ли у вас коньяк. Дело в том, что я догадывался относительно того, что вы держите при себе запрещенные вещи. И должен вам признаться, что мне это совсем не нравится… Еще несколько дней назад я попросил вас представить мне полный список имущества, однако я никогда не говорил о том, что одобряю хранение подобных вещей в служебном помещении.

При этих словах Катер моментально сник, пожирая Федерса полными ненависти глазами.

– Когда-нибудь вы пожалеете об этом! – выпалил Катер, обращая эту угрозу не только к Федерсу, но и к самому генералу.

– Если бы наш Катер мог делать то, что ему хочется, то он охотнее всего бросился бы на меня с кулаками, да и на нашего генерала тоже, – моментально заметил Федерс. – Вся беда в том, что он не может этого сделать и потому надеется на чудо, а чудеса, как правило, на свете случаются очень и очень редко. До сих пор, мой дорогой Катер, вы поступали справедливо. Сделайте одолжение и внесите и эту бутылку в вашу опись. И хорошенько подумайте о том, есть ли у вас еще бутылки. Если вы хотите, то я могу помочь вам в этом.

– Вы собираетесь учинить у меня обыск?

– Неплохой совет вы нам даете, Катер. Однако в данный момент меня интересует нечто другое. Сейчас в боевой готовности к выезду находятся пять водителей персональных машин, не так ли? Двое из них в резерве: один постоянно находится в распоряжении господина генерала, а другой в распоряжении начальников потоков, по мере надобности, а одной машиной распоряжается лично командир административно-хозяйственной роты. Так?

– Так точно, – подтвердил Катер. – Командир административно-хозяйственной роты постоянно нуждается в легковой машине для выполнения особых поручений, поддержания деловых контактов с нужными людьми и тому подобное.

– Никаких возражений по данному поводу не имею, – сказал Федерс. – Разве что поправлю вас немного, а именно: практически не вы сейчас являетесь командиром этой роты, а я, и, следовательно, машиной этой распоряжаетесь не вы, а я. И притом я воспользуюсь этим правом немедленно. Распорядитесь по данному поводу, мой дорогой Катер, и это будет все на сегодня.

В этот день согласно расписанию у фенрихов шестого потока с девяти часов до двенадцати проводилось занятие на местности. Тема: наступление отделения. Место: Хорхенштанд. Ответственные за проведение: начальник потока и офицеры-воспитатели учебных отделений.

С небольшими интервалами три учебных отделения – «Г», «X» и «И», входившие в шестой поток, покинули казарму. Расстояние до места занятия было не особенно большим, следовательно, и времени на марш отводилось немного, что в свою очередь позволяло быстрее и лучше осуществлять контроль за передвижением.

Офицер-воспитатель учебного отделения «И» лейтенант Дитрих довольно просто изживал все осложнения, которые могли возникнуть на марше, как то: разговоры в строю, невнимательность, задавание лишних вопросов, – он приказывал фенрихам надеть противогазы и совершать марш в противогазах. Обер-лейтенант Крафт в большинстве случаев шел позади своего учебного отделения «X», с тем чтобы лучше наблюдать за строем. Он, как правило, никому никаких замечаний не делал, он просто все запоминал, и только.

Обер-лейтенант Веберман, офицер-воспитатель учебного отделения «Г», напротив, всегда старался на марше поучать фенрихов: на каждом шагу он замечал какие-то недостатки и тут же делал замечания такого толка, как, например: такой-то фенрих шел, «опустив нос в дерьмо»; другой «нес карабин, как зонтик»; третий «шел по земле, как на ходулях»; четвертый, «как маятник, размахивал руками»; многие не шагали, а «тащили свои ноги»; и у всех до одного отсутствовал свободный взгляд вперед. То и дело офицер-воспитатель громко восклицал: «Настоящее стадо свиней!»

Капитан Ратсхельм охотнее всего останавливался на вершине холма, откуда он имел возможность наблюдать картину, которую ему «рисовали» на местности сами фенрихи и которую он находил великолепной, в чем был не всегда прав, так как стоило только фенрихам заметить его, а он, как правило, старался стоять на видном месте, как они сразу же подтягивались, принимая более или менее приличный вид, начинали поднимать повыше ноги и даже запевали строевую песню. И все это не почему-нибудь, а только потому, что капитан Ратсхельм являлся начальником их потока. А он смотрел на них и каждый раз восхищался их подвижностью, юношеским мужеством, их блестящими взглядами и походкой.

Достигнув места назначения, то есть преодолев расстояние в два километра, которые отделяли казарму от Хорхенштанда, на что обычно затрачивалось минут двадцать, учебные отделения рассредоточивались.

Учебное отделение, офицер-воспитатель которого стремился занять своих фенрихов шагистикой, а таковым обычно оказывался Веберман, предпочитало заниматься ею на так называемой лужайке идиотов.

Лейтенант Дитрих, стремившийся закалить здоровье своих подчиненных несложными физическими упражнениями, всегда держался со своими людьми поближе к каменоломне. А обер-лейтенант Крафт, желавший, чтобы его как можно меньше беспокоили, уводил свое учебное отделение поближе к Кастенвальду.

Как только отделение Крафта доходило до леса, обер-лейтенант незамедлительно распускал его, приказав расположиться цепью, предварительно выставив охранение как с флангов, так и впереди. Причем делалось это под предлогом борьбы с «кукушками», то есть солдатами «противника», засевшими на деревьях. Развернувшись в цепь, закутавшись вместе со всем своим снаряжением, вплоть до шанцевого инструмента, в пестрые плащ-палатки, они передвигались по местности, высматривая несуществующего противника. Короче говоря, все делалось как в боевой обстановке – с указанием как можно скорее обнаружить «противника».

Лишь один Бемке, поэт, не имел особого желания принимать участия в этой игре, он не собирался отыскивать «противника», а поскорее камнем падал на землю.

Крафт в таких случаях смотрел на него с удивлением и спрашивал:

– Бемке, уж не хотите ли вы выдать себя за передового наблюдателя противника, или, быть может, вы грибы собираете?

Ответ, которым Бемке удостаивал командира, свидетельствовал о том, что поэт был себе на уме. На этот счет у него была масса остроумных анекдотов. К радости Крафта, он объяснял ему:

– Я ищу мину, господин обер-лейтенант.

– Тогда смотрите в оба, – посоветовал ему офицер-воспитатель, – будет очень жаль, если вы наступите на нее.

Шутка эта была грубой, но по-настоящему солдатской. С ее помощью был установлен приемлемый контакт между офицером-воспитателем и учебным отделением, который за последние дни стал достаточно тесным, так как фенрихи узнали, что Крафт обладает двумя важными способностями, которые поднимают его как командира в глазах подчиненных: во-первых, он стремился понять их, а во-вторых, он не позволяет им надувать его. Многие фенрихи за все это были готовы даже полюбить его, а число фенрихов, недолюбливавших обер-лейтенанта, с каждым днем уменьшалось.

– Окопаться! – приказал обер-лейтенант Крафт.

Отдав эту команду, Крафт по меньшей мере минут на десять занял своих воспитанников, а сам получил возможность в это время подумать над тем, что бы ему еще сделать такое, чтобы завоевать симпатии фенрихов. А он-то уж хорошо знал, на какую именно педаль ему следует надавить. Ему оставалось только избрать для этого более подходящий способ.

Задумавшись, Крафт наблюдал за окапывающимися фенрихами. Там, где виднелись самые большие вымоины, обер-лейтенант, как и ожидал, увидел Хохбауэра и сразу же туда направился.

– Хохбауэр, – сказал Крафт, – соберите все учебное отделение и займитесь с ним отыскиванием целей.

– Слушаюсь, господин обер-лейтенант! – моментально откликнулся Хохбауэр и тут же громко подал команду: – Отделение, ко мне! Занимаемся отысканием целей!

Хохбауэр охотно повторял бы этот приказ до тех пор, пока он не потерял бы весь смысл, если бы вдруг не послышалась другая команда:

– Приготовиться к построению! Направление движения – на выемку!

Хохбауэр прекрасно понимал, что подача такой команды, как «Занимаемся отысканием целей!», является не чем иным, как свинством, однако он не подал виду. Несколько дней назад по этой теме уже проводилось занятие, и фенрихи обломали на ней зубы, так как по данному поводу в уставах ничего не говорилось. Обо всем можно было в них прочесть: об организации наступления, о приказах на открытие огня, о боевых порядках, все эти вопросы более или менее понятно излагались, а вот об отыскании целей в уставах даже не упоминалось. Решающим фактором при выполнении этой задачи была сама местность.

Между тем Хохбауэр собрал вокруг себя фенрихов всего отделения. А собрав, он сразу же переложил всю ответственность за выполнение приказания на Редница. Крафт, собственно, рассчитывал на это, так как у Редница была светлая голова и тот, по мнению Хохбауэра, был в силах спасти положение; если же, в крайнем случае, он осрамится, это тоже будет на руку Хохбауэру.

Фенрихи навострили уши.

Редниц же прекрасно знал, что поиски целей относятся к теме, в которой сам Хохбауэр не очень-то разбирается. Исходя из этого, он, не долго думая, скомандовал:

– Дистанция…

– Неверно! Отставить! – скомандовал небрежно Крафт.

– Отставить! – повторил фенрих Хохбауэр.

Редниц мгновенно сообразил (разумеется, благодаря указанию Крафта), в чем именно заключается ахиллесова пята Хохбауэра. Однако он простодушно спросил:

– А в чем же тут ошибка, Хохбауэр?

– Объясните ему это, – потребовал обер-лейтенант Крафт.

Однако тот и сам не знал, в чем же, собственно, заключается его ошибка. Он беспокойно оглядывался, ища помощи со стороны. Хохбауэр побледнел и почти до боли закусил губу, однако поблизости от него не оказалось никого, кто бы хотел и мог ему помочь. Эгон Вебер как бы оттеснил их от него, а остальные фенрихи с напряженным вниманием смотрели в направлении, о котором только что говорилось в отданной команде.

– Хохбауэр, – начал обер-лейтенант Крафт мягким тоном, – мне известно, что у вас неудовлетворительные знания по военной истории, но с этим еще кое-как можно мириться. Жаль, конечно, что вы не можете подкрепить устремления нашего фюрера необходимыми знаниями. Однако меня удивляет то, что вы не имеете ни малейшего представления о самых простейших военных понятиях. А чтобы вы могли спокойно поразмыслить над этим, командовать вместо вас учебным отделением мы попросим фенриха Вебера.

Услышав свою фамилию, Вебер браво выскочил вперед, а Хохбауэр, покраснев от стыда, встал на свое место. Он весь дрожал от негодования и злился на себя за то, что Крафт отыскал его, как он думал, единственное слабое место, в чем он признавался сам себе. Это было самое настоящее поражение, и тем более постыдное, что он не нашел, что ответить.

Итак, Эгону Веберу было поручено командовать учебным отделением. Сначала он испытующим взглядом обвел всех фенрихов. И хотя он был одним из немногих, кто хорошо знал этот материал, он все же решил обезопасить себя от возможных осложнений. И тут он заметил, что Редниц снова просит слова.

– Теперь я понял, в чем заключалась ошибка, – сказал Редниц совершенно спокойно. – Я забыл указать направление. Моя команда должна была звучать так: «Прямо три сосны. Левее два пальца – заросли кустарника. В них – станковый пулемет».

– Верно, – согласился с ним фенрих Вебер и слегка кивнул головой в сторону Хохбауэра. До Редница только теперь дошел закулисный, так сказать, смысл всего этого инцидента. Выходит, он был всего лишь подсадной уткой и сам попался в ловушку.

– Теперь все верно, – довольным тоном констатировал обер-лейтенант. – Так и нужно было докладывать.

Между одиннадцатью и двенадцатью часами генерал совещался с начальниками обоих курсов военной школы, отведя для каждого из них ровно по полчаса. Однако начальник 1-го курса провел у генерала всего лишь двадцать минут, поскольку заранее угадывал все желания своего начальника, а начальнику 2-го курса майору Фрею удалось удлинить аудиенцию на целых пять минут.

Сам генерал, разумеется, не обмолвился об этом и словом, он лишь один раз бегло взглянул на часы, отчего брови его полезли вверх. Уже одно это следовало рассматривать как уничтожающий укор. Майор сразу же заметил это, и ему стало как-то не по себе.

Господин генерал вообще не любил много и долго говорить, однако на этот раз он молчал целых семь минут. Казалось, все внимание генерала было приковано к одной-единственной цифре: 63 процента. Он, видимо, сравнивал эту цифру с другими, а все они фигурировали между 81 и 87 процентами, а это означало, что все учебные отделения добились нужного процента и только учебное отделение «X» не достигло необходимого уровня.

– Как вы объясните эту разящую разницу, господин майор? – спросил генерал.

Майор Фрей попытался было сказать, что этому вообще нет никакого объяснения, по крайней мере смягчающего. Он, разумеется, получил все эти цифровые выкладки, а затем передал дальше, как обязывает его долг. Он, правда, был несколько удивлен этими цифрами, однако у него и мысли не было оспаривать их.

– Поскольку это, так сказать, промежуточные, а далеко не окончательные данные, то я полагаю, что они могут еще измениться, – этими словами майор Фрей закончил свое выступление.

– И это все, что вы полагаете, господин майор?

Постепенно майору начало казаться, что в кабинете генерала чересчур душно.

– Довольно оригинальное толкование утвержденных методов оценки работы, как мне кажется. А что вы еще думаете, господин майор?

– Я думаю, что к концу учебного года эти цифры изменятся.

Генерал сузил глаза и сказал:

– Вы думаете, вы полагаете, а что вы знаете?

– Господин генерал, – начал майор с мужеством человека, которому нечего терять, – капитан Федерс успехи фенрихов каждого потока постоянно оценивает оригинальным, свойственным только ему способом. А сейчас, когда вместе с ним работает и обер-лейтенант Крафт, выставленные им показатели стали еще хуже. Более того, я даже могу сказать, что оба этих офицера вместе саботируют нашу работу; они сбивают нас с толку, о чем, собственно, и свидетельствуют приведенные здесь цифры.

– Капитан Федерс, – холодно начал генерал, – является признанным педагогом по тактике в нашей школе. Не кто иной, как он, разработал методическое пособие для преподавания тактики в военных школах. Да и обер-лейтенант Крафт кажется мне чрезвычайно эрудированным офицером.

– Безусловно, – сразу же, как только генерал замолчал, заговорил майор, – оба они хорошо знают свое дело, этого я не собираюсь оспаривать.

– А если два таких офицера в один голос и со всей ответственностью утверждают, что в вашем курсе лишь шестьдесят три процента всех фенрихов достойны быть офицерами, а не восемьдесят четыре, как у других, какой вы, господин майор, делаете из этого вывод? – спросил Фрея генерал.

Майор Фрей опасался делать скоропалительные выводы, тем более что он не догадывался о том, куда клонит генерал. Поэтому он неопределенно сказал:

– Недоразумения везде и всегда возможны.

Генерал на миг закрыл глаза, чтобы не показать своего пренебрежения.

– Подумайте, пожалуйста, господин майор, о том, что будет, если оба эти офицера со своими выводами окажутся правы, а остальные нет? Быть может, вы считаете, что вся наша система несовершенна и лжива и, следовательно, требует улучшения? Быть может, мы из каждого потока выпускаем двадцать процентов офицеров, которые по своей подготовке не заслуживают этого? Знаете ли вы, господин майор, что бы это могло означать? Вы хоть раз задумывались над этим, господин майор Фрей?