Текст книги "Фабрика офицеров"

Автор книги: Ганс Кирст

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 43 страниц)

21. Проведение свободного времени

– Господа, – сказал, проснувшись, фенрих Меслер, – сегодня суббота – день кандидатов в офицеры! Радуйтесь и веселитесь! Уже с полудня мы можем развлекаться, а вечером вообще наслаждаться жизнью до упаду.

Фенрих Эгон Вебер перевернулся на своей койке, громко зевнул и заявил:

– Когда я просыпаюсь в субботу, я всегда только и думаю, как бы мне где-либо поудобнее прилечь и вздремнуть вновь.

– Тоже мне заботы! – воскликнул весело Редниц, натягивая спортивный костюм.

– А мне бы твои заботы, дружище, – возразил Вебер. – Меня лично всегда беспокоит мысль: что там не срабатывает в наших планирующих штабах, как выиграть войну? Может быть, близорукость некоторых деятелей мешает окончательной победе? А может быть, имеет место сознательный саботаж?

– Ты что, заболел? – спросил озабоченно Редниц. – Может быть, тебе нужно освобождение от занятий?

– Дай мне докончить! – воскликнул с возмущением Вебер. – Что это за идиотское планирование, спрашиваю я себя. Как мог любой более или менее нормальный офицер от канцелярии перевести целую военную школу в это захолустное, богом забытое место? Он должен быть или импотентом, или гомосексуалистом, поскольку женская часть населения среднего возраста в этом городке не соответствует ни в малейшей степени нашим запросам и потребностям.

– Браво! – воскликнул Меслер с признательностью. – Ты должен по этому вопросу подать рапорт по команде.

– А ведь действительно, друзья! В нашей дыре нет ни дома отдыха для женского персонала, ни института благородных девиц, ни лагеря трудовой повинности для женщин. Поэтому самую животрепещущую из проблем каждому приходится решать в диком порядке, как ему заблагорассудится.

Бюро регистрации новорожденных по этому вопросу могло бы дать здесь исчерпывающую справку. Каждый выпуск оставлял в городке от тридцати до пятидесяти внебрачных детей. Значительная часть их вообще не учитывалась статистикой. Определить, кто является отцом, было просто невозможно, так как на этот вопрос следовал стереотипный ответ: «Отцом является фенрих». А их в каждом выпуске было до тысячи, и найти милого папу было просто невозможно.

Практики вроде Меслера быстро ориентировались в обстановке и делились опытом.

– Никогда нельзя сообщать женщинам свою настоящую фамилию, – советовал он своему другу Редницу. – Я, например, всегда называю себя при знакомствах с девицами Хохбауэром. Не правда ли, милая шутка?

Редниц пропускал эти советы мимо ушей. Они его не смешили. К тому же все, что было связано с Хохбауэром, давно не доставляло ему удовольствия и не вызывало интереса. И это не только потому, что этот Хохбауэр когда-то ударил по лицу беззащитного Меслера.

– Да, – промолвил задумчиво поэт Бемке. – Вечно женственное! – Начав день, так сказать, с цитат Гете, он оглянулся вокруг с удовлетворением.

– Наш Бемке, – заметил Вебер, – опять исчерпывающим образом решил проблему. Итак, друзья, что меня особенно беспокоит, так это то обстоятельство, что здесь уже давно мышь считают слоном. В прежние времена кухарка млела от счастья, если за нею увивался извозчик. А теперь ей подавай по меньшей мере кандидата в офицеры с прямыми шансами, что он вырастет до генерала. Что это, собственно говоря, за свинство творится на белом свете?

– Что, твой жучок сегодня не придет? – весело спросил Меслер.

– Представьте себе, – доверительно сообщил Вебер, – маленькая кухонная стерва начала мне ставить условия. Она, видите ли, желает, чтобы ее приняли в обществе. Но я это у нее выбью из головы, даже если бы мне для этого пришлось половину Вильдлингена превратить в развалины.

– Ты имеешь что-либо против меня? – спросил фенрих Хохбауэр.

Он стоял перед Редницем в умывальнике. Редниц, не прекращая намыливаться, быстро взглянул на Хохбауэра.

– Ни против тебя, ни за тебя, – ответил он, продолжая свое занятие.

– Было бы досадно, если бы мы не поняли друг друга, – промолвил Хохбауэр почти навязчиво. – Ты не находишь?

– Нет, – ответил Редниц, – поскольку это мне совершенно безразлично.

– А мне нет, – сказал Хохбауэр подчеркнуто. – Вероятно, когда-нибудь нам придется искать взаимопонимания. И может быть, это будет связано с большими преимуществами для нас обоих.

– Совершенно бесполезно, – бросил Редниц и направил струю воды себе на грудь. – Я не ищу преимуществ, особенно с твоей помощью.

– Может быть, твое мнение еще изменится, – промолвил Хохбауэр перед тем, как покинуть умывальную комнату. – Дай мне знать, если это случится.

Хохбауэр направился в свою комнату. Он открыл шкаф и начал одеваться. На внутренней стороне дверцы его шкафа красовался портрет фюрера. В развевающейся шинели на фоне облаков, испытующий, направленный вдаль взгляд, отличная прическа, энергичные щетки усов, несколько убегающий назад лоб и подбородок боксера – Гитлер-полководец в четыре краски. Хохбауэр счел совершенно необходимым серьезно задуматься о своем теперешнем положении в военной школе. Обер-лейтенант Крафт дал ему в этом направлении последний толчок. И если ему было еще не ясно, что он там нагородил в сочинении со своей «сладкой смертью», то одно было ему бесспорно известно: его позиции поколебались. Это было ему точно известно. Теперь против него были не только отдельные фенрихи, как, например, Редниц и его друзья, но и офицер-воспитатель.

Хохбауэр осмотрелся вокруг. У фенрихов, находившихся пока в их спальнях, очевидно, еще сидела в костях утренняя усталость. Они медленно передвигались по комнатам и ворчали. Казалось, они не замечали Хохбауэра, и его мозг сверлила мысль: «Что все это должно означать? Умышленно они это делают или мне так кажется? Чуждаться меня они стали, что ли?»

Хохбауэр остановил Андреаса. Он схватил его за руку и сказал:

– Я забыл свое полотенце в умывальнике. Принесешь его мне?

– Мне нужно вычистить свои сапоги, – хмурясь, ответил Андреас.

– Ты не хочешь? – с угрозой спросил Хохбауэр.

– Сейчас пойду, – сказал без особого энтузиазма Андреас. – Почему я буду отказываться, если ты просишь меня о товарищеской услуге?

– Ладно, – промолвил Хохбауэр с удовлетворением. Он выпустил руку своего соседа по койке, и на его лице вновь показалась обычная холодная улыбка. – Ты можешь сэкономить себе путешествие в умывальник. Я вспомнил, что полотенце взял с собой.

– Ну вот видишь! – крикнул Андреас с облегчением. Он схватил свои сапоги и выскочил в коридор.

Хохбауэр посмотрел вслед своему товарищу. Особенно услужливым он не был, но явного нежелания выполнить его поручение не проявил. Помимо этого, могло быть и так, что он просто не выспался. Во всяком случае, нужно быть начеку. Каждую позицию важно не только завоевать, но и удержать.

И поэтому Хохбауэр направился к Амфортасу. Он подошел к нему, остановился напротив, посмотрел дружелюбно-испытующим взглядом и спросил:

– Ты захватишь с собой на занятие мои книги и конспекты?

– Ты что, один не донесешь?

Однако Амфортас сразу почувствовал, что его ожидает в случае отказа. Он не стал осложнять положение и, не дожидаясь, пока Хохбауэр подойдет вплотную и скажет угрожающим тоном: «Ты не хочешь?» – быстро застраховался:

– Но если это тебе доставляет удовольствие, я, само собой разумеется, захвачу твои вещи. Ты, кажется, хочешь первым выступать?

– Ну, вот так-то, – самодовольно промолвил Хохбауэр и тут же спросил подкупающим тоном:

– Ты, конечно, не думаешь, что я когда-либо делаю или требую что-нибудь несправедливое, не правда ли?

– Я даже представить себе не могу, чтобы ты когда-нибудь смог это сделать, – с готовностью подтвердил Амфортас.

Хохбауэр величественно кивнул. Если он что-либо делал, то, по его мнению, он это делал не для себя, а для Германии. С этой целью он подбирал себе друзей, был готов принимать от них жертвы и полагал, что только он может требовать этих жертв. Он был глубоко убежден в том, что все, что им самоотверженно совершается, является добром, направленным на благо Германии. Часть его товарищей находилась в оппозиции к нему. Это не исключало, что разница во взглядах иногда усиливалась, следуя вечному закону, по которому добру всегда сопутствует зло.

Насколько блестящи и верны были его взгляды и познания, Хохбауэр убедился вновь на первых же сегодняшних занятиях, которые проводил со всем потоком многоуважаемый капитан Ратсхельм. Тема занятий: «Присяга фюреру и верховному главнокомандующему вермахта».

Капитан Ратсхельм закончил лекцию словами:

– Присяга является самым святым, что только может быть у солдата. Понятно всем? Открыть окна. Опять в аудитории нечем дышать. Большой перерыв.

Капитан внес соответствующие записи в дневники отдельных учебных отделений, расписавшись с причудливыми, почти художественно выполненными завитушками, после чего вызвал к себе фенриха Хохбауэра. Тот незамедлительно прибыл. Казалось, Хохбауэр ожидал этого вызова. Образцово вытянувшись, он сразу появился перед Ратсхельмом и уставился в него преданным взглядом.

Капитан улыбнулся. Он немного наклонился к нему и спросил:

– Вы не смогли бы оказать мне любезность, Хохбауэр?

– Так точно, господин капитан! – гаркнул фенрих.

– Фрау Фрей, – доверительно продолжал капитан, – высказала мне пожелание продолжить чтение наших книг. И, если я не ошибаюсь, она просила пересылку этих книг осуществлять через вас, мой дорогой Хохбауэр. Сегодня после обеда она ждет вас к вечернему чаю. Это чудесный признак доверия. Кроме того, госпожа Фрей не только дама высокой культуры и образования, но и пользуется колоссальным влиянием в обществе.

– Благодарю вас, господин капитан, – тепло промолвил Хохбауэр.

Он вновь отправился к коллегам из своего отделения. Черные мысли, с утра бродившие в его голове, рассеялись. Он как бы забыл о них. Высокоуважаемый и влиятельный начальник учебного потока ценил его и избрал для связи с офицерскими кругами.

– Что от тебя нужно шефу? – спросил с любопытством Андреас.

– Личное поручение, – ответил, подумав, Хохбауэр.

– Да, – протянул Амфортас, – ты, вероятно, пользуешься у него доверием, не правда ли?

– Что же особенного, – бросил Хохбауэр, – мы хорошо знаем друг друга.

Остальные тоже заинтересовались и придвинулись ближе. Ни от кого не укрылось, что Ратсхельм выделяет Хохбауэра из общей среды, и всем не терпелось узнать причины этой близости.

– Господа, – заявил покровительственно Хохбауэр, – не насилуйте меня. Но – доверие за доверие. Я сегодня после обеда приглашен на квартиру к майору Фрею.

– Вот это здорово! – с уважением пронеслось среди фенрихов. – Вот это здорово!

Подобные замечания подняли настроение Хохбауэра на недосягаемую высоту. Это настроение удерживалось у него все утренние часы, даже во время последних трех уроков, на которых фенрихи писали контрольную работу по тактике. Хохбауэр закончил ее в два с половиною часа, и, как ему казалось, без единой ошибки.

В этот день Хохбауэр не видел больше обер-лейтенанта Крафта. Это обстоятельство также в немалой степени способствовало укреплению его самоуверенности.

– Должен вам сказать, – провозгласил он, – до тех пор, пока у нас будут такие начальники, как капитан Ратсхельм и майор Фрей, в училище все будет в полном порядке. При них одаренность и способности будут всегда должным образом оцениваться и находить себе дорогу. Вы это почувствуете на себе. Попомните мои слова.

– Выходи строиться на осмотр оружия! – подал команду дежурный фенрих. – Быстро, ноги в руки, пушку за плечи!

Было уже 14 часов. Рабочая часть дня в субботу обычно заканчивалась построением с осмотром оружия. Выдержавшие эту проверку могли рассчитывать на использование оставшегося времени по своему усмотрению.

– После осмотра оружия, – объявил фенрих Крамер, – я должен прочитать вам частные распоряжения.

– Опять! – пронеслось в толпе фенрихов.

По приказанию майора Фрея зачитка различных распоряжений и приказов относилась всегда на конец недели. Таким образом начальник курса хотел еще раз внушить свою волю подчиненным до того, когда они окунутся с головою в субботние развлечения.

Наконец фенрихи уже стояли в ожидании своего офицера-воспитателя. Но он не появлялся. Вместо него прибыл лейтенант Дитрих из учебного отделения «И». Он коротко спросил:

– Оружие у всех готово к осмотру?

– Так точно, господин лейтенант! – ответили фенрихи. Другой ответ трудно себе было представить.

– На этом осмотр оружия закончим, – проговорил лейтенант и ушел, оставив фенрихов в изумлении.

Этой процедурой практически рабочий день заканчивался. Последний рабочий день недели. То, что за этим следовало, являлось фактически обременительной, формальной и никому не нужной рутиной: командир учебного отделения зачитывал очередное особое распоряжение за № 131.

Фенрихи молчали, но едва ли хоть один из них слышал, о чем шла речь в читаемом документе. Их мысли витали далеко и в большинстве своем были заняты планированием предстоящего вечера. Некоторые из них опирались на винтовки, как будто это были тросточки, другие тупо уставились перед собой. А фенрих Меслер, стоявший в третьем ряду, чистил штыком ногти на руках, поскольку ему там никто не мешал.

Первым разделом сегодняшнего особого распоряжения являлись правила, определяющие подготовку к отпуску за пределы училища: приведение в порядок обмундирования, с особо подробными указаниями о личных вещах, таких, как носовой платок, солдатская книжка, презервативы, с подчеркнутым упором на необходимость соблюдать личную гигиену; перечислялись правила поведения в общественных местах. Это были прописные истины для новобранцев, но украшенные необыкновенно богатым запасом словесных выкрутасов.

– Ты что, не можешь читать быстрее? – по-приятельски спросил один из фенрихов Крамера.

Другой предложил закончить чтение и доложить, что все распоряжения изучены.

Меслер совершенно серьезно порекомендовал вывесить эти особые распоряжения в отхожем месте. Его посещают все, и каждый имеет там достаточно времени, чтобы индивидуально ознакомиться с объявляемыми важными документами.

– Тихо! – с возмущением прорычал Крамер. Последнее время он стал чрезвычайно раздражительным. Ведь речь шла о его дальнейшем пребывании на посту командира отделения. – Может быть, кто-то имеет намерение помешать мне выполнять мой служебный долг? Пусть он выйдет из строя и доложит об этом. – И, как бы испугавшись, что найдется кто-то, кто выступит с таким заявлением, он добавил: – Осталось немного.

Далее Крамер читал в заметно возросшем темпе:

– Следующий раздел касается фамилий и имен будущих офицеров с особым упором на их национальную и народную принадлежность.

Фенрихи слушали терпеливо все, что излагалось в директивах и распоряжениях, если только они вообще могли еще слушать.

– «Имена это не простой звук. Они в значительной мере указывают на происхождение, образ мыслей и стремления того или иного человека. Ни один настоящий немец, в особенности офицер, не потерпит, чтобы его фамилия звучала Карфункельштейн или Гречинский, а имя – Исаак или Иван. Еврейские и славянские, равно как и другие не германские, имена будут рассматриваться как нежелательные, обременительные и недостойные. Например – Эгон, это имя как будто взято из юмористического журнала».

– Что там сказано об Эгоне? – спросил обеспокоенно Вебер.

– «Это имя как будто взято из юмористического журнала», – пояснил издевательски Меслер. – Тебе что, уши заложило? По мнению майора и твоего начальника курса, ты носишь смешное имя, как будто взятое из юмористического журнала.

Фенрихи дружно заржали. Даже Хохбауэр присоединился к общему смеху.

Один Крамер пытался сохранить серьезность и достоинство, но и он скоро увидел, что это бесполезно. Он прервал дальнейшее чтение особых распоряжений и громко крикнул:

– Разойдись!

Фенрихи окружили возмущенного Эгона Вебера и пошли с ним в их барак. Настроение у них было превосходное.

– Это очевидная ошибка, – заявил Вебер. – Там что-нибудь просмотрели.

– Офицер, – разъяснил Меслер с особым удовольствием, – никогда не ошибается, даже если он является майором и начальником курса в военном училище. Ясно одно: с таким именем ты вряд ли закончишь училище. Еще можно допустить, чтобы офицер был смешон, но чтобы он имел смешное имя, то эта шутка уже выходит за всякие рамки. Тут уж не до смеха.

– Это, несомненно, ошибка! – воскликнул Эгон еще раз и тряхнул головой.

– Безусловно, ошибка, но только с твоей стороны, – добавил Меслер, смеясь. – Против своего имени ты должен был яростно возражать еще в люльке. У тебя же, однако, не было в ту пору развитого офицерского самосознания. И вот доказательство налицо.

– Друзья, – промолвил Эгон Вебер в конце концов, – я сейчас торжественно заявляю, что, если кто-либо в дальнейшем будет высмеивать мое имя, я набью тому морду, не считаясь с потерями и независимо от того, является ли это лицо майором или каким-либо иным начальником. Ясно это, друзья? – Всем было ясно.

– Итак, подсчитаем наши силы! – воскликнул Меслер и повалился на свою койку. – Мы должны использовать отведенное нам на отдых время с наибольшей эффективностью.

Каждую субботу в этом плане решалась примитивная арифметическая задача. Около тысячи фенрихов устремлялись в долину, в город. Там они разбредались по двум кинотеатрам, двадцати восьми ресторанам и кафе и по семидесяти – восьмидесяти готовым ко всем услугам девушкам и временно одиноким женщинам, находившимся в окрестностях Вильдлингена-на-Майне. И что можно было вообще предпринять при таком невыгодном соотношении, если речь шла о свободном времени с 18 до 24 часов?

Офицерам военного училища было немногим лучше, чем их фенрихам. Некоторые из них отправлялись в Вюрцбург, но это было непросто. Во-первых, нужно было испрашивать разрешения генерала, а во-вторых, эта поездка пожирала массу времени.

Счастливы были только женатые и помолвленные, да еще те, кто утверждался более или менее прочно в семьях добропорядочных бюргеров Вильдлингена. Их субботний отдых был обеспечен, и время на его организацию сэкономлено. Остальным ничего не оставалось, как следовать примеру своего генерала и работать. Но в отличие от него они делали слишком большие перерывы между занятиями по личному совершенствованию и проводили их в казино. Здесь они отдавались на милость капитана Катера.

– Господа! – обычно восклицал он. – Я не какое-нибудь чудовище, как обо мне говорят повсюду. Я предлагаю бутылку вина на троих. Дальнейшие дотации – в соответствии с личными потребностями и возможностями.

– Разрешите, милостивая государыня, – сказал Хохбауэр, вытянувшись по стойке «смирно», – по поручению господина капитана Ратсхельма передать вам несколько книг.

Фелицита Фрей жеманно и с явным удовольствием улыбнулась.

– Я очень рада! Как вы поживаете, господин Хохбауэр?

– Благодарю вас, милостивая государыня, – любезно промолвил тот и добавил: – Вы очень добры ко мне.

Хохбауэр считал, что его воспитанность безупречна. Он позволил себе присесть, взял чашку чая и, хотя этот напиток всегда вызывал у него отвращение, сделал вид, будто он в восторге и чаепитие доставляет ему несказанное наслаждение.

Перед ним стоял чудесный ароматный напиток, предложенный ему дамой, которая по воспитанию и манерам оставляла далеко позади чопорных английских аристократок. Кроме того, он где-то слышал, что даже сам фюрер пьет чай, и только индийский. Это, несомненно, давало основания полагать, что индусы относятся к арийцам.

– Я, конечно, не имею права вас задерживать, господин Хохбауэр, – промолвила Фелицита Фрей.

– Вы не должны беспокоиться, милостивая государыня, об этом не может быть и речи, – заверил фенрих.

– Вероятно, – произнесла с понимающей улыбкой фрау Фрей – правда, эта улыбка выглядела несколько вымученной, – вас сейчас ожидает где-нибудь юная дама?

– Ни в коем случае, милостивая государыня, – заверил фенрих с необыкновенной поспешностью и убежденностью. – Для этого у меня нет времени.

– Вероятно, вы сожалеете об этом, – задумчиво заметила Фелицита Фрей, и ее улыбка стала еще более понимающей.

Хохбауэр позволил себе сделать замечание:

– Я пришел к выводу, милостивейшая государыня, что молодым дамам даже в лучшем обществе недостает духовной глубины.

– Да, здесь, пожалуй, вы правы, – охотно подтвердила Фелицита.

– Современным молодым дамам, – осторожно добавил Хохбауэр, – не хватает тонкой чувствительности, так сказать, внутренней культуры. Я говорю это, конечно, не в порядке упрека. Определенное влияние в этом направлении оказала война, и мы должны с этим так или иначе примириться. Поэтому я виню здесь создавшиеся условия.

– Это характеризует вас с весьма хорошей стороны, и я представляю себе, как вы страдаете в таком обществе.

– Я переношу все это лишь потому, что отдаю себя целиком и полностью службе. Но если я имею счастье оказаться в таком изысканном обществе, как сегодня, то у меня вновь возникают стремления к прекрасному.

Таким образом, весело и оживленно, протекала беседа. Собеседники пили чай и чувствовали, что отлично понимают друг друга.

Фелицита Фрей призналась:

– Эта встреча доставила мне большое удовольствие.

Однако беседа внезапно была грубо прервана. Вошел майор Фрей. Махнув небрежно рукой, он дал сигнал фенриху, который при его появлении тотчас же вскочил, чтобы тот садился, после чего обратился к жене и промолвил:

– Мне нужно с тобой срочно переговорить.

– Нельзя ли это сделать немного позже, Арчибальд?

– Это очень срочно, – повторил майор и вышел из гостиной.

– Досадно, – с непритворным сожалением заметила фрау Фелицита. – Это была необыкновенно интересная, волнующая беседа. Не правда ли, господин Хохбауэр?

Фенрих Хохбауэр был того же мнения. Он не преминул тотчас же распрощаться, нежно поцеловав руку хозяйки.

– Я рассчитываю на продолжение нашей беседы, и в ближайшее время, – заметила она.

– Для меня это большая честь, милостивая государыня.

– Надеюсь, не только это, – сказала она немного кокетливо.

– Это было бы для меня большим удовольствием, милостивая государыня. – И он удалился.

«Как молодой германский бог», – подумала Фелицита.

– Фелицита, прошу тебя! – позвал майор из соседней комнаты. – Это срочно, очень срочно! Взгляни! – обратился майор к жене.

– Арчибальд! – промолвила она с недовольным видом. – Я вновь должна с сожалением заметить, что твой способ обращения в последнее время оставляет желать лучшего. Как ты можешь прервать меня так грубо, когда я беседую?

– Брось, пожалуйста! – резко воскликнул майор. – Ты не можешь от меня требовать, чтобы я миндальничал даже с фенрихами и считался с ними! Кто считается со мною? Мне нужно обсудить с тобой весьма важный вопрос. Пойми ты наконец это.

Майор хлопнул тяжелой ладонью по бумаге, лежащей у него на столе. Фелицита невольно подошла ближе и увидела особое распоряжение № 131.

– Вот, – глухо произнес майор, – этого можно было избежать, и тем не менее это произошло! А ведь я спрашивал по этому вопросу твое мнение, Фелицита, но ты не учла важности вопроса, или, что еще хуже, ты считаешь второстепенными вещи, которые для меня имеют решающее значение, занимают меня, составляют круг моих обязанностей. Короче говоря, ты меня оставляешь в беде.

– Я не знаю, о чем ты говоришь, – промолвила фрау Фрей с возмущением. Она чувствовала себя непонятой, измученной и решила пойти в контрнаступление. – За то, что я непрерывно пытаюсь тебе помогать, поддерживать тебя, даже изучать твоих фенрихов, я получаю вместо благодарности какие-то упреки. Что это значит?

Вместо ответа майор протянул жене свои особые распоряжения за № 131. На документе стоял входящий номер, датированный сегодняшним числом, и штемпель штаба. Одно предложение в указаниях было подчеркнуто зеленым карандашом, которым в училище делал пометки только генерал. В подчеркнутом предложении говорилось: «Например – Эгон, типичное имя из юмористического журнала…» И рядом с этим предложением на полях документа имелась единственная резолюция генерала, начертанная зеленым же карандашом в опасно лапидарной форме: «Принял к сведению. Эрнст Эгон Модерзон, генерал-майор».

– Это ужасная катастрофа! – воскликнул в отчаянии майор. – Кто бы мог предположить, что одно из имен генерала – Эгон. Ты меня подвела, Фелицита. Ты меня просто подвела.

– Ты не можешь сваливать на меня ответственность за свои ошибки! – воскликнула майорша.

– Если бы ты была внимательней, – утверждал он, – этого никогда бы не произошло, но тебе, очевидно, совершенно безразлично то, что меня волнует.

– Ты неблагодарный! – со злостью бросила она. – Что бы с тобой стало без меня?

– Очевидно, я был бы всем довольный и спокойный человек, – сказал майор.

– Это плохо! – воскликнула фрау Фелицита. – Это очень плохо! Из твоего поведения я вижу, как мало я для тебя значу, Арчибальд. Ты меня больше не любишь. Это теперь мне совершенно ясно. В противном случае ты бы никогда мне не делал таких упреков!

Произнеся все это, фрау Фрей выбежала из комнаты и хлопнула дверью.

– Если она не опомнится в ближайшее время, – глухо промолвил майор, – могут произойти неприятности.

Фенрих Хохбауэр стоял на рыночной площади Вильдлингена-на-Майне. Он все еще чувствовал себя наполненным радостью от интимной беседы с высокопоставленной дамой из офицерского общества. Он просто не знал, что ему теперь предпринять.

Возможностей было много: например, пойти обратно в казарму к книгам, уставам, наставлениям и конспектам; он мог совершить одинокую прогулку по легкому морозцу; наконец, получить разрядку и духовное удовлетворение – посмотреть интересный фильм с участием какой-либо кинозвезды.

После некоторого раздумья Хохбауэр решительно направился в кинотеатр, который высокопарно назывался дворцом кино. Здесь, слившись с массой зрителей, так же, как и он, затаив дыхание смотревших на экран, он отдался восприятию картины, возвышающей немца и расширяющей его государственный и политический кругозор.

С возрастающим возмущением смотрел Хохбауэр на то, как англичане жестоко расправлялись с беззащитными жителями Южной Африки, убивали их и тысячами направляли в лагеря, где большинство из них умирало от голода, жажды и истощения, проклиная коварный Альбион. При этом показывались злодеяния британцев не в отношении местного «грязного» цветного населения, состоящего из людей, которые, как известно, являются расово-неполноценными существами низшего сорта; речь шла также и не о евреях, а о бурах – людях арийской расы, полноценных во всех отношениях, и вот их-то и терзали в фильме коварные и кровожадные британцы, эти бесчеловечные садисты, изверги рода человеческого. Хохбауэр дрожал от возмущения. Некоторые зрители, сидящие рядом с ним, смотрели с раскрытыми ртами. Причем трудно было понять, было это от удивления или потому, что они жевали сладости.

Укрепившись в своих национал-социалистских убеждениях, хотя он в этом и не нуждался, фенрих вышел из кино. Он посмотрел на небо, как бы спрашивая господа бога, совместимо ли то, что он только что видел в кино, с деяниями «венца творения». Но тут же подумал, что он в принципе отвергает все религиозные связи из убеждений, а также по совету своего отца. И это было правильно. Не мог же он верить в того же бога, что и англичане.

Хохбауэр почувствовал желание что-нибудь выпить, и ему пришло в голову завернуть в кабачок «Пегий пес». Там обычно собиралась, как ему было известно, большая компания из их группы под руководством командира учебного отделения.

Кабачок «Пегий пес» находился на берегу Майна, и по кривым, тесным переулкам дойти до него можно было минут за десять. Хохбауэр располагал временем. Он тащился медленно, разглядывая старые домишки ремесленников. «Памятники маленькой ограниченной эпохи, – думал он, – симпатичные, аккуратные, но устаревшие и обветшалые. Все они так или иначе обречены на снос. Штурм нового времени промчится над ними как смерч. Исторические руины, на которых расцветает новая жизнь благодаря пробудившейся деятельности германского народа».

Хохбауэр перешагнул порог кабачка. Его встретил людской шум, в нос ударил захватывающий дыхание запах вина, пива и пота. Зал был полон фенрихов. Лишь кое-где виднелись девушки в цветных платьях, окруженные фигурами, одетыми в защитную форму.

Раздвижные двери, ведущие в соседний зал, были широко открыты, и там тоже сидели фенрихи, но уже из отделения «X». Хохбауэр поднял в приветствии руку.

– Замечательно, что ты наконец пришел! – крикнул ему Крамер. – Подвиньтесь, друзья!

Появление Хохбауэра заинтересовало некоторых фенрихов из его группы: до настоящего времени он избегал посещения таких сборищ. Но сейчас, придвигая стул, он заявил:

– Должен же я вас когда-то научить, как вести себя в обществе.

Меслер подумал с простодушной миной: «Надо полагать, ты сам-то в этом понимаешь не больше, чем мы. Просто, как мне кажется, больше воображаешь».

– Одно я должен вам сказать, друзья, – заявил капитан Федерс, тасуя карты для следующей игры в скат, – если здесь кто еще раз попробует с меня «стащить штаны», тому придется со мной поближе познакомиться.

В ответ раздался хохот, звучавший почти дружески, однако при этом слышались лишь глухие, сдавленные, прерывистые звуки, среди которых не слышно было открытого товарищеского смеха. Громко никто не засмеялся.

«Стащить штаны» было специальное выражение при игре в скат. Играть собирались Федерс, Крафт и майор медицинской службы Крюгер. Все трое были одеты в белые медицинские халаты, натянутые поверх мундиров. Они сидели в вилле Розенхюгель. Каждый из них имел партнера.

– Должно же наконец случиться, – сказал Крафт Федерсу, – что кто-либо подтасует себе «смерть».

Майор Крюгер предостерегающе взглянул на Крафта, поскольку тот только что совершил нарушение правил. Это выражение тоже относилось к числу жаргонных, принятых у игроков в скат. Но в этом кругу некоторые понятия были строго под запретом. К ним относились: вино, женщины и смерть.

Три партнера трех игравших офицеров висели у них за спиной. Это были инвалиды без рук и без ног. Они свешивали головы через плечи игравших, с тем чтобы можно было рассмотреть карты.

Человек, торчавший за обер-лейтенантом Крафтом, значился в больнице под номером 73. У него было худое морщинистое лицо с грубыми чертами – лицо рабочего, который в мирное время много перенес в жизни, работал на стройках, лесоразработках, за рулем грузовика. Крафт знал лишь, что его зовут Вилли.

– А теперь, – промолвил Вилли, – мы покажем остальным, где раки зимуют. Сейчас мы пойдем по всем. Как вы считаете, господин обер-лейтенант?

– Мы можем рискнуть, – ответил Крафт и кивнул своему партнеру. – При том преимуществе, которое мы имеем.

– Нам нужно играть совместно, – заметил Вилли, человек под номером 73. – Мы закончим отличным образом. Вы не находите?