Текст книги "Фабрика офицеров"

Автор книги: Ганс Кирст

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 43 страниц)

– Я нахожу дело попросту отвратительным. И чем быстрее мы с ним покончим, тем будет лучше.

Проговорив это, Ратсхельм бросил уничтожающий взгляд на Хохбауэра, у которого не было ни времени, ни потребности замечать разочарованность капитана. До Хохбауэра только сейчас дошло, что ему во что бы то ни стало необходимо найти какой-то выход. И совершенно неожиданно он понял, что нашел его!

Уставившись на Марию Кельтер, Хохбауэр горячо и проникновенно сказал:

– Мария, мне очень жаль, что все так получилось. Я же этого не хотел. Извини, пожалуйста! Конечно, вел я себя непростительно, но ведь я, Мария, преследовал самые серьезные намерения, со всеми вытекающими из них последствиями. Я сегодня же схожу к твоим родителям и попрошу у них твоей руки, Мария. Но ты не можешь говорить, что я овладел тобой силой.

– Да ведь это не что иное, как подкуп свидетеля, – деловито констатировал Федерс и подмигнул Крафту.

– Господин майор, – начал энергично Крафт, – я прошу вас пресечь подобные поползновения.

– Если я все правильно поняла, господин майор, – быстро заговорила Мария, – то это, возможно, была даже любовь.

– Так точно, – подтвердил Хохбауэр, отметая в сторону ловушку Крафта. – Да, я готов ко всем последствиям, Мария, и сегодня же вечером.

– Не спешите, не спешите! – воскликнул майор, почувствовав, что подошло время снова взять бразды правления в свои руки.

В душе майор подумал о том, что такой поворот в ходе разбирательства не так уж и плох, так как случай изнасилования в его подразделении лег бы черным пятном на его собственную репутацию, а такой поворот отнюдь не сулил никакого наказания, а сама по себе помолвка разом разрешила бы все проблемы. Лучший аргумент для решения этого разбирательства было трудно и представить. Да и почему, собственно, он должен делать одолжение этому упрямому офицеру Крафту? Вопрос теперь заключался только в том, как именно провести это дело на последнем повороте.

– Итак, фрейлейн Кельтер, – важно произнес майор, – сначала вы утверждаете, что над вами было совершено насилие, а потом начинаете уверять нас в том, что ничего подобного не было. Так каково же ваше последнее утверждение?

– Да, господин майор, – начала Мария Кельтер, бросив беглый, но красноречивый взгляд на застывшего Хохбауэра, – я кое-что передумала. Мне только сейчас стало ясно, что… что до насилия дело и не дошло. Да и какое это могло быть насилие?

– Значит, говорите, до этого дело не доходило? – спросил майор, наморщив лоб.

– Нет, разумеется, нет, – подтвердила девушка. – Сначала он вел себя так дико, что я даже начала было защищаться. Но когда дело пошло дальше, то он вообще ничего не… Если вы понимаете… – И она замолчала.

Капитан Федерс так захохотал, что казалось, вот-вот свалится со стула на пол. Созданный им шум можно было принять за прорыв плотины. Все присутствующие уставились на него такими глазами, как будто он был пришельцем с другой планеты.

– Боже мой! – сквозь смех громко удивлялся капитан. – До чего же комичен наш мир!

– Я надеюсь, капитан Федерс, – прервал его майор Фрей, – что вы возьмете себя в руки и сможете продолжать следить за ходом разбирательства. А теперь, фрейлейн Кельтер, мы благодарим вас за оказанную нам помощь. Вы можете идти.

Мария Кельтер дружески улыбнулась всем, но особенно нежная улыбка предназначалась Хохбауэру.

– Я жду тебя, – сказала она ему нежно, хотя в голосе ее все же чувствовался нажим. Сказав это, она быстро вышла из комнаты.

– Таким образом, дело можно считать ясным, – сказал майор. – На этом мы его закрываем. Или я заблуждаюсь, господин Крафт?

– Так точно, господин майор, – ответил ему обер-лейтенант. – Вы действительно заблуждаетесь. И мне очень жаль вас. Или я могу надеяться, что и вы тоже пришли к негативному решению?

– Как я могу к нему прийти, это после таких-то ущербных доказательств, с которыми вы нас познакомили, Крафт!

– Ну, хорошо, господин майор, тогда вы сейчас придете к этому!

Сказав эти слова, обер-лейтенант Крафт под внимательными взглядами присутствующих полез в свою папку и достал из нее тонкий батистовый платочек. Затем он положил его на стол перед майором, и положил так, что монограмма «ФФ» была хорошо видна.

Майор уставился на него, словно перед ним лежал не платочек, а свернувшаяся клубком чрезвычайно ядовитая змея. Постепенно лицо майора начало медленно принимать бессмысленное выражение, а затем исказилось улыбкой, скорее похожей на гримасу.

– Что это такое? – глухо спросил он.

– Об этом, господин майор, – начал Крафт без всякого снисхождения, – вам лучше спросить фенриха Хохбауэра. Этот носовой платочек находился у него. Кому принадлежит этот платочек, господин майор, нетрудно установить.

– Что это значит? – вскричал майор.

Все присутствующие, словно сговорившись, уставились на Хохбауэра. Он побелел, словно свежевыпавший снег, и не находил слов, чтобы дать какое-то объяснение.

– Вы свинья! – заорал майор, уже не владея собой. – Ах вы грязный пес! И вы осмелились протянуть свои лапы к моей… моей… Вон отсюда! Вон! Пока я вас не убил!

Хохбауэр повернулся кругом и, низко опустив голову, забыв отдать честь, вышел из аудитории.

А майор все никак не мог оторвать взгляда от лежавшего перед ним платочка. Голова и лицо его стали красными. Присутствующие тактично старались не смотреть на него, даже капитан Федерс.

– Господин майор, – первым прервал тишину обер-лейтенант Крафт, – я голосую за исключение Хохбауэра.

– Я тоже, – сказал Федерс.

– Подобных субъектов мы не можем терпеть в своей среде, – объяснил слегка дрожащим голосом капитан Ратсхельм. – Ему нечего делать в наших рядах. Он не заслуживал моей симпатии. Исключить!

– А ваше мнение, господин майор?

– Вон эту свинью! – выкрикнул майор таким голосом, будто он только что очнулся от долгого и глубокого сна. – Гнать пора таких, как он! Ну расходитесь же вы наконец! Да не пяльте на меня глаза! Я хочу побыть один! Я хочу, в конце концов, остаться один!

Ночью, последовавшей за заседанием комиссии, капитан Федерс и обер-лейтенант Крафт до чертиков напились. Они проклинали мир, который принуждал их стать убийцами. А Марион Федерс и Эльфрида Радемахер ужасно боялись за них.

Той же ночью капитан Ратсхельм написал рапорт с просьбой срочно перевести его в часть, действующую на фронте.

Майор Фрей тоже писал, он писал специальный приказ, с помощью которого намеревался срочно довести до фенрихов, что от них в особо щекотливых случаях потребуют нравственность и мораль.

В ту же самую ночь фенрих Хохбауэр пришел к заключению, что его честь запачкана, авторитет потерян, а карьера рухнула раз и навсегда. Все это утвердило его в мысли, что жизнь его лишилась всякого смысла, в таких условиях может существовать только собака.

Все это он и изложил в своем прощальном письме, а затем взял свой карабин и застрелился.

29. Смерть тоже имеет свою цену

Смерть фенриха Хохбауэра, как выяснилось позже, наступила на рассвете двадцать первого марта тысяча девятьсот сорок четвертого года. На календаре значилось: «Начало весны». Более точно: смерть наступила в пять часов пять минут. Место смерти (оно явилось особенно неприятным и безрадостным обстоятельством) – туалет в конце барака.

В это время в нем как раз находился фенрих Меслер, пытавшийся освободить свой кишечник. Сидел он там с закрытыми глазами, уставший, погруженный в нечто похожее на полусон, и вдруг услышал звук выстрела.

– Я очень испугался, – рассказывал позже Меслер. – Сначала я даже подумал, что мне показалось, будто прогремел выстрел. Такого быть не может, тем более в такое-то время. Я подошел к двери и, толкнув ее, увидел его.

К счастью Меслера, что тоже будет установлено позже, он был первым свидетелем произошедшего, но отнюдь не единственным. Этот выстрел слышал и фенрих Бергер, находившийся в наряде. Бергер только что встал и был бодр не в пример Меслеру. Услышав выстрел, он вышел в коридор и поспешил в туалет, так как звук выстрела донесся именно оттуда.

И там Бергер увидел лежавшего на полу человека, освещенного скупым светом лампочки. Это был фенрих, одетый в форму. Рядом с ним лежал карабин. Затылок лежавшего был весь залит кровью.

«Это, вероятно, Хохбауэр», – мелькнула у него мысль.

И только тут Бергер с испугом заметил фенриха Меслера, который, судя по всему, сам только что пришел сюда.

– Боже мой! – воскликнул Бергер. – Что все это значит?

Меслер ничего не ответил. Он опустился на колени и внимательно рассматривал лежавшего, но не дотрагивался до него. Потом поднял голову и сказал:

– Готов!

– Он мертв! – воскликнул Бергер, беспомощно оглядываясь по сторонам. – Этого не может быть! Что же случилось? Что я должен делать?!

– Сначала ты должен закрыть свой рот! – посоветовал ему Меслер. – Своим криком ты поднимешь всю казарму! Будет лучше, если сначала ты сообщишь о случившемся обер-лейтенанту Крафту.

– Я сейчас же сделаю это! – согласился Бергер. – Это будет самое лучшее.

Однако было уже поздно, так как выстрел и громкие выкрики дневального разбудили нескольких фенрихов. Они бросились в туалет. Заспанными и удивленными глазами они смотрели на труп, обступив его.

Фенрих Меслер повернулся к Бергеру и сказал:

– Ты должен немедленно изолировать это место по крайней мере до тех пор, пока не получишь другого приказа от офицера-воспитателя.

– Но что я, собственно, должен сделать? – беспомощно спросил Бергер. – Не могу же я одновременно торчать здесь и бежать за обер-лейтенантом Крафтом!

– Ребята, расходитесь! Не стойте здесь! – распорядился подошедший сюда командир учебного отделения Крамер. Он протолкнулся вперед, чтобы лучше все видеть, а увидев, побледнел.

Однако Крамер и в столь сложной обстановке оказался на высоте фельдфебеля. Он тотчас же взял командование на себя и распорядился:

– Всем покинуть помещение! Бергер, ты становишься часовым у двери. Ты, Меслер, оповещаешь о случившемся обер-лейтенанта Крафта. Я лично буду охранять место происшествия.

– И как долго все это будет продолжаться? – поинтересовался отнюдь не ради пустого любопытства один из фенрихов, скрываясь в коридоре.

Когда на месте происшествия появился обер-лейтенант Крафт в стареньком банном халате в бело-голубую полоску, все расступились, пропуская его. Он был бледен, лицо уставшее и какое-то застывшее.

Увидев офицера, фенрих Крамер вытянулся и, приложив руку к головному убору, доложил:

– Случилось чрезвычайное происшествие, господин обер-лейтенант. Фенрих Хохбауэр застрелился в начале шестого.

Крафт жесткими шагами приблизился к трупу. Затем наклонился и несколько секунд рассматривал его. Когда же выпрямился, лицо его стало еще бледнее, чем было до этого.

– По всей вероятности, самоубийство, – заметил фенрих Крамер.

Крафт еле заметно кивнул, но не произнес ни слова.

– Судя по всему, так оно и было, – объяснил Крамер, видимо, мало тронутый случившимся. Он решил играть тут важную роль, стараясь показать, что он может прекрасно ориентироваться в любой обстановке. – Карабин был заряжен. Он вставил дуло в рот и пальцем ноги нажал на спусковой крючок. Смертельный исход неизбежен, и притом на месте.

– Дайте плащ-палатку, – распорядился обер-лейтенант.

– Бергер, немедленно принесите плащ-палатку, – передал Крамер приказ офицера дальше.

– Но моя плащ-палатка мне еще понадобится, – заметил Бергер, сообразив, что его чистой плащ-палатке грозит опасность. – У нас же сегодня полевые занятия.

– Возьмите плащ-палатку Хохбауэра, недотепа! – невольно рассердился Крамер на недогадливость Бергера.

Бергер тут же исчез. Но тут подошли другие фенрихи.

– Кто знает, было ли это самоубийство, Меслер ведь при этом не присутствовал, – высказал свое мнение Амфортас.

Меслер чуть было не бросился на Амфортаса, но его остановил Редниц.

– Спокойно! Не горячись! Довольно здесь пока и одного трупа. Все остальное так и так выяснится.

Тем временем вернулся Бергер с плащ-палаткой; это была его собственная палатка, так как, взяв плащ-палатку Хохбауэра, он сразу же заметил, что она оказалась новее и лучше его собственной, и решил оставить ее себе. Быстро накрыв палаткой труп, он доложил:

– Ваше приказание выполнено!

– Крамер, – распорядился обер-лейтенант Крафт, – побеспокойтесь о том, чтобы о случившемся были извещены все офицеры. Сообщите им следующее: в начале шестого утра в учебном отделении «Хайнрих» покончил жизнь самоубийством фенрих Хохбауэр. Пошлите посыльных к преподавателю тактики, начальнику курса, начальнику потока. Начальника школы и следователя военного трибунала о случившемся я оповещу лично. А пока это помещение должно быть закрыто и охраняться. Без моего разрешения никого сюда не впускать. Если не последует других распоряжений, все должно идти по плану. Разойдись!

Сам обер-лейтенант Крафт направился в умывальник. Он принял холодный душ, побрился и вернулся к себе в комнату, где быстро оделся. Приведя себя в полный порядок, он позвонил генералу.

Однако к телефону подошел обер-лейтенант Бирингер. Адъютант генерала сообщил, что утром генерала здесь не будет, поскольку он выехал в Вюрцбург на совещание.

– У меня очень важное дело! – крикнул Крафт в трубку. – Генерал обязательно должен знать об этом!

– Я попрошу вас, дорогой Крафт, – спокойно ответил ему адъютант, – успокоиться, подобные самоубийства случаются у нас чуть ли не каждый месяц, так что ничего особенного в этом нет. Не стоит из-за этого волноваться! Я пришлю к вам капитана Шульца, офицера из военного трибунала; он сделает все, что необходимо в таких случаях.

Первым офицером, появившимся на месте происшествия после Крафта, был капитан Федерс.

Федерс шел быстрыми шагами и еще издали, завидев Крафта, спросил:

– Это правда или это твой очередной трюк по заслушиванию, Крафт?

– К сожалению, это не так, – ответил Федерсу обер-лейтенант и приказал дневальному открыть дверь, ведущую в туалет.

Федерс бросил короткий внимательный взгляд вокруг, а затем сказал, обращаясь к Крафту:

– Это настоящее свинство!

– Это можно назвать и иначе, – тихо заметил Крафт.

– А быть может, это рука справедливости, а? Мой дорогой Крафт, это случилось! Итак, все по местам! Вон идут мародеры.

Появились майор Фрей и капитан Ратсхельм. Начальник потока, как и подобает, шел на два шага впереди своего начальника. Фрей, судя по всему, едва успевал за ним.

– Этого не должно было случиться! – выговорил майор Фрей. – Это ужасно, ужасно! – И он закачал головой.

А капитан Ратсхельм, обойдя майора, приблизился к трупу Хохбауэра. Подойдя к нему вплотную, он остановился и несколько секунд молча рассматривал мертвеца. На его лице застыло выражение боли, руки повисли вдоль туловища, однако ладони он сжал в кулаки.

Затем он медленно поднял глаза и взглядом разыскал обер-лейтенанта Крафта.

– Вы один виноваты в его смерти, – сказал он глухо, словно через ватную повязку, но вполне отчетливо. – Смерть этого человека лежит на вашей совести!

– Прекратите разыгрывать здесь театр! – грубо оборвал Ратсхельма капитан Федерс, проходя вперед и отодвигая обер-лейтенанта Крафта назад. – Что означает ваш тон, коллега?

– Я отвечаю за свои слова, – тоном угрозы пояснил Ратсхельм. – Здесь совершено убийство человека, и я требую отмщения.

– Вы! – отрубил капитан Федерс решительно. – Здесь человек сам отправил себя на тот свет, а это его личное дело. Так что проваливайте вместе со своим героем! Это был шарлатан и болтун, раздувавшийся от важности, а как только дело дошло до серьезного, так он сразу же на попятную, и даже наложил на себя руки!

– Вы способны ругать мертвого?! – вырвалось у Ратсхельма.

– Подумаешь, какая важность! – перешел в наступление Федерс. – Я хочу вернуть рассудок живому!

– Господа, – попросил майор Фрей, – господа, я вас очень попрошу, перестаньте!

Командир нашел необходимым срочно вмешаться в этот неприятный спор, поскольку кругом стояли фенрихи, у двери находились дневальный и вездесущий командир учебного отделения.

– Господа, – произнес майор Фрей, когда установилась тишина, – я прекрасно понимаю ваше волнение! Я тоже принимаю к сердцу этот печальный случай, к тому же я здесь старший по званию. Однако это не исключает и того, что и здесь должен быть порядок. Поэтому я попрошу вас, господин капитан Ратсхельм, умерить свой пыл и не высказывать никаких предположений, которые не подкреплены доказательствами, тем более что я очень и очень сомневаюсь в том, что вы способны вообще что-нибудь доказать. А вас, господин капитан Федерс, я попрошу быть осторожным в формулировках, тем более что мы здесь не одни!

– Во всяком случае, я требую отмщения! – не отступал от своего Ратсхельм.

Капитан Федерс не выдержал:

– Вы следуете за идеей фикс, Ратсхельм. Тому, кто задумал покончить жизнь самоубийством, никто не может помешать сделать это. Каплей для совершения последнего шага может явиться любая мелочь: неожиданная депрессия, пропажа пары носков или же решение об исключении из школы.

– Не забывайте и о том, что Крафт систематически уничтожал его морально!

– Вы в этом, Ратсхельм, тоже не оставались безучастным, – тихо заметил Федерс.

– Господа! – снова прервал их майор Фрей. – Ваши споры нас ни к чему не приведут. Здесь нужны факты. А фактом является само самоубийство. А в отношении того, по какой причине оно произошло, я полностью на стороне капитана Федерса: для самоубийства всегда имеются тысячи причин. И я вовсе не хочу, чтобы чья-то предубежденность могла быть использована в каком-то определенном направлении. Вы меня поняли, господин капитан Ратсхельм?

Ратсхельм нашел в себе мужество ничего не ответить на этот вопрос. Он замкнулся в себе.

– А вы, господин обер-лейтенант Крафт, – спросил майор, – что-то совсем замолчали, а? Что вы думаете о случившемся?

– Ничего.

– Ну, надеюсь, скоро прибудет и офицер-следователь, – проговорил майор Фрей.

Офицер-следователь действительно скоро явился. Это был некто капитан Шульц, прикомандированный к штабу в качестве офицера-адъютанта, а на самом деле оказавшийся мальчиком на побегушках.

По профессии капитан Шульц был агрономом. Среднего роста, коренастый мужчина с круглым, как картофелина, лицом и спокойными движениями невозмутимого кучера. У него была привычка с шумом забирать воздух носом, как это обычно делают охотничьи собаки, вынюхивая дичь, причем делать это бесшумно ему никогда не удавалось, а делал он это потому, что у него почти всегда был насморк. И только в присутствии генерала он не отваживался хлюпать носом.

Широко расставив ноги, Шульц остановился возле трупа и с шумом втянул в себя воздух. И лишь потом он повернулся к Ратсхельму и доброжелательно произнес:

– Отойдите в сторону, или вы к этому месту приросли?

Ратсхельм повиновался. Шульц подошел к трупу еще ближе, внимательно осмотрел его и место вокруг, а затем спросил:

– Как давно он здесь лежит?

– Почти три часа, – ответил Крафт.

– А почему? – удивленно спросил Шульц. – Вы что, решили его здесь зимовать оставить?

– Мы полагали, – начал удивленный со своей стороны Крафт, – что будет произведено тщательное обследование трупа на месте происшествия.

– А зачем? – снова спросил Шульц и покачал головой. – Зачем все так усложнять? Парень мертв, случай довольно простой. Непонятно, почему вы держите труп здесь в течение нескольких часов. Он же мешает проходить в туалет.

Майор Фрей попытался принять невозмутимый вид. Капитан Федерс хихикнул. Крафт не смог скрыть своего удивления под маской равнодушия. А фенрихам, столпившимся перед открытой дверью, была неожиданно прочитана незапланированная специальная лекция.

И лишь один капитан Ратсхельм был явно возмущен и не стал этого скрывать.

– Надеюсь, вы составите протокол.

– Разумеется, – охотно согласился с ним Шульц. – Без протокола не обойтись. Но его мы и потом составим, ну, скажем, в течение сегодняшнего дня, если он вам так срочно нужен.

– А выявление виновных? – с озлоблением спросил Ратсхельм.

– Виновных? – изумился следователь. – Где вы их видите? Здесь и так ясно, что произошло самоубийство. Или, быть может, обнаружено прощальное письмо с важными данными?

– Никакого прощального письма или чего-либо подобного нет, – произнес от двери бодрый голос, который принадлежал фенриху Редницу; он подмигнул обер-лейтенанту Крафту.

– Тем лучше, – сказал капитан Шульц и с терпеливым добродушием посмотрел, кто как из собравшихся отреагировал на его слова. – Обычно прощальные письма осложняют расследование, хоти серьезно их никто никогда не воспринимает. Считается, что они пишутся при обстоятельствах, которые нельзя считать нормальными. Они лишь могут ввести в заблуждение, так как содержат лживые указания и полны преувеличений. Они не имеют никакой ценности! Я всегда радуюсь, когда мне не суют их под нос.

Но капитан Ратсхельм не сдавался.

– Однако нельзя ни в коем случае мешать ведению следствия и выяснению причин, которые привели человека к самоубийству.

– Господин капитан Ратсхельм, – строго сказал майор Фрей, – я считаю, что мы должны уважать методы господина капитана Шульца. Полагаю, что он хорошо знает свое дело.

При этих словах капитан Шульц сделал широкий, добродушный жест и сказал:

– Все это рутина. Дело опыта. У меня на счету это уже пятое самоубийство, так что такие дела я могу разбирать даже во сне. Сколько бы следователь ни вертелся и как бы он ни старался, ему все равно никогда не удастся докопаться до истинных причин, которые привели жертву к самоубийству. А раз так, то к чему же все эти ненужные старания? Прикажите убрать труп, и пусть сколачивают гроб. Необходимые бумаги я заготовлю в течение дня. У вас есть что-нибудь ко мне, господин майор?

– Нет, благодарю вас, господин капитан, – с облегчением сказал майор и провел капитана из здания на свежий воздух. Оба они скрылись в направлении казино.

– Будьте же благоразумны, мой дорогой, – обратился капитан Федерс к капитану Ратсхельму. – Идите домой, успокойтесь.

– Я исполню свой долг, – строго проговорил Ратсхельм.

Когда солдаты унесли труп, Ратсхельм почти торжественно вышел во двор.

– Ну, Крафт, не промочили ли вы ноги? – озабоченно спросил Федерс.

– Ну, есть и люди!

– И ради этих людей мы ведем эту войну.

– Умираем! – добавил Крафт. – Но это еще что! Гораздо труднее честно жить, чем честно умереть. А умереть бесчестно – это подлость по отношению к тем, кто остался жить.

– Такие парни обычно горланят «Германия, проснись!», – сказал Федерс. – Но постепенно мне стало ясно, что им нужно было петь на самом деле «Германия подыхает!». Но как объяснить это нашим бравым офицерам? Когда человек слышит высокопарные слова, его разум автоматически туманится. Вы это понимаете, Крафт?

– Меня нужно убить, Федерс, иначе я не умру!

– Какими же скромными мы стали! – Федерс устало улыбнулся, похлопал своей рукой руку друга и с печальным видом удалился.

Время до обеда прошло без особых происшествий. Обер-лейтенант Крафт вывел свое учебное отделение в поле, где у него были запланированы очередные занятия на тему: «Разведка боем и захват укрепленной позиции противника».

Все отделение отнеслось к занятию с должной серьезностью, но как-то бесцветно, без ободряющих речей, без шуток и каких-либо комических случаев. Неожиданно всеобщее настроение стало таким, как и у других фенрихов. О Хохбауэре никто не вспоминал: он был мертв, а говорить о его смерти никому не хотелось.

В то утро Крафт предоставил своим фенрихам больше свободы, чем обычно. Он не командовал ими, не контролировал, он лишь смотрел, как на перекурах они сбивались в большую, чем обычно, группу вокруг Редница: овечки, оставшись одни, искали себе нового вожака. И Редниц взял на себя эту роль довольно удачно.

Прежде чем вести фенрихов обратно в казарму, Крафт подозвал к себе Редница и сказал:

– Скажите, Редниц, зачем вам понадобилось утверждать, что Хохбауэр перед смертью не оставил прощального письма?

– Потому что я проверил это, господин обер-лейтенант, – откровенно признался фенрих. – И сразу же после катастрофы. Я сразу подумал об этом, так как Хохбауэр всегда любил писать письма.

– И вы утверждаете, Редниц, что ничего не нашли?

– Так точно, господин обер-лейтенант. Так оно и было.

Крафт посмотрел фенриху в глаза, и тот улыбнулся ему сердечной и доброй улыбкой, отчего Крафта сразу же охватило такое чувство, что все случившееся само собой разумеется. И произошло оно не напрасно!

– Докладывайте, – сказал генерал Крафту, едва тот успел войти в кабинет. – Я только что вернулся из Вюрцбурга и хочу знать, что тут произошло.

Оба стояли друг против друга. Крафт докладывал, а генерал молча слушал его. А когда обер-лейтенант закончил свой доклад, генерал-майор Модерзон сказал:

– Давайте сядем, Крафт.

Голос генерала прозвучал необычно тихо, почти робко.

– Крафт, – первым заговорил генерал, когда оба уселись, – я ожидал от вас не такого результата.

– Но это все-таки результат, – сказал Крафт.

– Нет, – решительно произнес генерал. – Я намеревался передать его в руки правосудия, а вы толкнули его на самоубийство. Это не искупление. Это увертка, бегство, обман.

– Господин генерал, – начал обер-лейтенант Крафт с чувством собственного достоинства, без всякого верноподданничества, – фенрих Хохбауэр признался мне с глазу на глаз, что он взорвал лейтенанта Баркова, однако доказать это было невозможно.

– Нам вполне хватило бы и этого признания, Крафт, если бы не появились другие возможности, чтобы арестовать его.

– Само признание, господин генерал, отнюдь не является обвинением, тем более если оно сделано, так сказать, в личном плане, господин генерал, без свидетелей и без записи в соответствующий протокол. Если же одно свидетельское показание противоречит другому показанию, тогда важную роль играют сами свидетели. А что стоит какой-то обер-лейтенант простого происхождения, выступающий против фенриха, отец которого является ярым приверженцем национал-социализма и комендантом СС в Орденсбурге?

– Всего этого не следует перечислять, – твердо сказал генерал. – Мы ведь солдаты, а не кто-нибудь.

– Вот именно, господин генерал! В наше время солдатское общество уже далеко не то, каким оно было в период расцвета Пруссии, или, по крайней мере, не то, каким оно должно быть. Солдат как гарант чистоты и порядка, права и свободы сегодня существует только в сказке. А люди, подобные Хохбауэру, делают это сверхчетко. Солдат на службе определенной идеологии – вот что из него стало, и это называется солдатским духом. Сегодня нужно быть или нацистом или же антинацистом, а третьей возможности вовсе не существует.

Генерал долго молчал. В глазах его жила печаль. Печаль без боли, рожденная знанием и признанием. И Крафт был готов выслушать нотацию генерала в том холодном и деловом тоне, обычно свойственном генералу. Однако никакой нотации или выговора не последовало.

– Дальше! – только и услышал Крафт.

– Если я, господин генерал, встречаюсь с превосходящим меня или более сильным противником, который думает и действует иначе, чем я, который пришел совсем из другого мира и с которым у меня нет ничего общего, кроме языка, тогда я должен попытаться победить этого противника его же собственными способами. Другого выбора у меня нет.

– И вы думаете, Крафт, что успех одержали вы?

– Я переоценил этих людей. Они оказались неустойчивее, чем я предполагал. Они живут между двумя крайностями, между преступлением и трусостью, только эти слова у них иначе называются. Первое они называют испытанием, а второе – жертвой. Они взорвали лейтенанта Баркова на мине. Они готовы и других отправить на тот свет, как они делали до этого и как они будут делать и дальше. Но как только им приходится нести ответственность за это, они сразу же превращаются в кандидатов на самоубийство. Они достигают необычного, пока иллюзии двигают их вперед; тогда они доставляют радость деловым людям и являются наслаждением для фантазеров типа Ратсхельма. И они заботятся о том, чтобы назвать Германией все то, что катится в пропасть.

Генерал избегал смотреть на Крафта.

– Что же вы теперь намерены делать, Крафт?

– Задание, которое вы передо мной поставили, господин генерал, я считаю выполненным. Убийца стал самоубийцей. Я перед собой такой цели не ставил, но теперь, когда это произошло, я считаю, что это развязка, так как кто знает, как еще могла сработать мельница юстиции!

– Вы считаете, Крафт, что я могу спокойно умывать руки и считать себя невиновным?

– Господин генерал, – твердо начал обер-лейтенант, – вы своих рук и не пачкали вовсе. Роль следователя вы доверили мне, а я, сам того не желая, превратился в палача. Все, что произошло, исключительно мое дело, и я не собираюсь ничего перекладывать со своих плеч на плечи других. Да почему, собственно, я должен это делать? Если все то, господин генерал, что мы здесь делаем, и все то, что происходит вокруг нас, является чистым, честным, незапятнанным солдатским обществом, то это такой мир, которого я не понимаю. Этот мир настолько лжив и пуст, что не стоит и гроша. Это убежище для проныр, подхалимов и лишенных совести насильников. Это мир, от которого меня рвет. И этот мир вовсе не стоит того, чтобы ради него жить.

Генерал-майор Модерзон встал, подошел к окну и, глядя в него, долго молчал. Затем он неожиданно обернулся к Крафту и сказал:

– Следовательно, вы намерены испытывать все последствия этого дела. У вас есть воля!

Генерал быстрыми шагами подошел к письменному столу. Взяв в руки какой-то длинный листок, он вернулся к Крафту и сказал:

– Прочтите. Эта телеграмма получена полтора часа назад.

Крафт прочитал:

«НАЧАЛЬНИК ВОЕННЫХ ШКОЛ

НАЧАЛЬНИКУ ВОЕННОЙ ШКОЛЫ № 5

Возглавить лично расследование смерти Хохбауэра. Местное расследование приостановить до прибытия нашего уполномоченного, старшего военного советника юстиции Вирмана. Оказать ему всяческую поддержку. Вирман уже выехал.

Подпись: Начальник военных школ».

– Пусть приезжает! – проговорил Крафт.