355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Ганад Чарказян » Горький запах полыни » Текст книги (страница 15)
Горький запах полыни
  • Текст добавлен: 9 октября 2016, 13:27

Текст книги "Горький запах полыни"


Автор книги: Ганад Чарказян


Жанр:

   

Военная проза


сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

Через неделю пути мы добрались до Кабульской долины. Старались идти как можно осторожнее – в рассветных и вечерних сумерках, порою волка. Но здесь, как объяснил Фаруз, бдительность надо удвоить. Окрестности кишат войсками кафиров. У них добавочный интерес: весь героин присваивают себе, а курьеров просто расстреливают.

– Теперь ты понимаешь, Халеб, какая у нас работа? И как легко мы получаем эти зеленые бумажки? Если тебя убьют, твой рюкзак возьмет другой бедняк – потому что деваться ему некуда. А ведь пуштуны раньше выращивали и мак, и коноплю исключительно для самих себя. А вот пришла цивилизация, и все пошло по-другому. Мы вместе со всем миром покатились в пропасть, к концу света. А ведь мы могли бы еще при жизни создать настоящий рай на земле – и для себя, и для потомков. Но непомерная алчность одних ввергает в безысходную нищету других, которые готовы на все, чтобы только выжить…

Притаившись в своем укрытии и внимательно изучая окрестности, мы пролежали целый день, до сумерек. Фаруз оказался любителем порассуждать, и многие его мысли отзывались и во мне. Я подавал только отдельные реплики, но слушал очень внимательно – надо было узнать о моих нынешних хозяевах как можно больше.

Выйдя на вечернюю тропу, хорошо знакомую Фарузу, – он мог бы передвигаться по ней с завязанными глазами, – мы почти наткнулись на засаду. Тут же повисли осветительные ракеты. Началась активная и беспорядочная стрельба – явно не прицельная, а только для устрашения и самоуспокоения. Вызвал переполох камень, о который я споткнулся. Он покатился в пропасть, наполняя гулом темное и узкое ущелье.

Мы тут же вернулись на исходную позицию, где и промаялись целую ночь. Фаруз вспоминал, как хорошо было пару лет назад, когда здесь стояли итальянцы. Все было четко: платишь – проходишь. Никакого беспокойства. А сейчас пригнали новых – американцев. Стараются доказать, что они полностью контролируют Кабул и окрестности. А взрывы в городе все равно почти каждый день. И ракетные обстрелы. Но не нужны нам их законы. Англичан выкурили, шурави заставили уйти, с ними тоже скоро разберемся. Аллах не простит, что они опоганили землю пуштунов жвачкой, презервативами и своей гнусной кровью.

Фаруз сказал, что до рассвета надо выйти на другую, более высокую и менее опасную тропу, оставив Кабул как можно дальше. Я подумал, что уже и так чувствуется высота, не хватает кислорода. А что будет, если поднимемся еще выше? Но, главное, конечно, не попасть в руки войск коалиции. Фаруз разрешил подремать, а ближе к утру повел по другой тропе. Видя, что я не очень хорошо переношу кислородное голодание, разрешил делать остановки. К рассвету уже прошли самый опасный участок, когда Фаруз обеспокоенно остановился и стал прислушиваться к звукам, что доносились из ущелья под нами. Я тоже прислушивался, но понять, что беспокоит командира, не мог. Но вот неожиданно возникла пара вертолетов. Как огнедышащие драконы, они дали ракетный залп по дальнему лесистому склону. Пламя полыхнуло среди безжизненных каменных глыб. Скорее всего, это снова была демонстрация мощи и устрашение. Но камни ожили, и сразу же вслед за вертолетами устремился самонаводящийся снаряд из хорошо знакомого мне «стингера». Его дымовой шлейф и характерный звук никогда не забуду. Вспышка над ущельем подтвердила, что ракета достигла цели и вертолет рухнул на камни, меж которых бушевала сердитая горная речка. Нашли свою смерть несколько молодых парней из штата Алабама или Индиана. Сразу лишилась смысла жизнь их матерей и отцов, дедов и прадедов.

Фаруз успел найти надежное укрытие, и мы затаились среди камней, стараясь ничем не выдать себя ни тем, ни этим. Попасть меж двух огней – худшего не придумаешь. На противоположном склоне было хорошо видно передвижение вооруженных людей. Вероятно, они знали, что все только начинается. Через минут двадцать относительной тишины за горой снова послышались рев и клекот винтокрылых птиц. Первая неудачная атака вынудила изменить тактику откровенного боя. Теперь вертолеты, на мгновенье зависнув, дружно выпустили ракеты и тут же скрылись. Это повторялось несколько раз. Противоположный каменный склон полыхал от взрывов. И после этих атак наступила тишина. Видно, все живое меж камней стало мертвым.

Фаруз следил за боем не как простой наблюдатель. Всем сердцем и помыслами был с теми, кто сражался с вертолетами армии США. Теперь он вглядывался в противоположный склон, надеясь убедиться, что сопротивление не подавлено до конца мощными ракетными залпами.

– Жаль, что я ввязался в эту торговлю. Пока я в рейсе, семья остается фактически в заложниках. Я тоже был бы среди тех камней.

А я, глядя на утреннее безмятежно голубое небо, мысленно был дома, у обелиска павшим воинам – рядом с железнодорожным вокзалом нашего райцентра. Думал о тех бесстрашных молодых парнях, которые со связкой гранат бросались под фашистские «тигры» – ради спасения своей родины.

«С нами бог!» – провозглашали гитлеровцы. Но бог в той войне оказался с нами – атеистами. Видимо, высшие силы не очень любят, когда открыто апеллируют к ним. Любое божество хочет быть тайным и свободным в своих предпочтениях. Да, как замечал старик Гегель, единственный урок истории в том, что она никого ничему не учит. Человечество с завидным постоянством наступает на одни и те же грабли. Только удар по лбу – по разуму человечества – становится все сильнее. И наркотики все активнее принимают участие в уничтожении разума. Потому что условия существования для большинства людей становятся все невыносимей. Люди лишены элементарной возможности честно трудиться и обеспечивать условия нормального существования для своих семей. Они становятся на путь преступления только для того, чтобы выжить. Но жизнь их покупается смертями тех, кто тоже еще мог бы жить – если бы не наркотики. Одна несправедливость, как камень в горах, порождает целую лавину несправедливостей. Жизнь постепенно погружается в пучину мракобесия и беззакония. Такого не было даже в каменном веке – иначе человечество давно бы прекратило свое существование.

С максимальными предосторожностями мы покинули место боя. Рюкзак со смертельной отравой не казался больше тяжелым. Он даже защищал спину от холода и держал тело в умеренном напряжении. Я готов был шагать с таким грузом хоть до самой Блони.

Мои наниматели доверили свой драгоценный груз мне, незнакомому человеку. А сами в таких же рюкзаках таскали продукты. То есть, простая пища была для них дороже, чем сверхдорогая наркота. А значит, была дороже и собственная жизнь, которая напрямую зависела от этих продуктов. Это как-то обнадеживало. То есть ценность наркотиков не была для них абсолютной ценностью. А лишь условной, вынужденной – ценностью другого и пока еще чужого мира.

Зато мои блуждания по афганской земле все чаще казались не просто прихотливой случайностью судьбы, но неким долгом перед этим народом и этой землей. Казалось, что я должен был прочувствовать до самых малых деталей всю боль и трагедию, что выпали на их долю. Хотя, может, такое восприятие оказывалось только следствием фатализма, присущего мировоззрению этих людей и понемногу за эти долгие годы отчасти усвоенного и мной.

По скрытым от неверных тропам мы за три дня уже почти обошли кабульскую долину. Но шума над головой, который производили самолеты на малых высотах, хватило надолго. Казалось, что с помощью этого ненужного грохота американские вояки преодолевали собственный страх перед страной, в которой они увязали все глубже и глубже.

Но и мы тоже подходили к самому опасному участку нашего пути – трассе Кабул – Кундуз. Эх, прокатиться бы по ней хотя бы на «шурави-джипе» Ахмада! Но, увы, бетонное шоссе, построенное еще при помощи шурави, было не для нас. Мы только поглядывали на него со своих козьих троп. Шоссе оставалось для нас только ориентиром. По его сторонам валялось особенно много покореженной техники – память о нашем присутствии на этой земле.

– Это дорога смерти, – говорил Фаруз, – на этой дороге погибло множество солдат шурави и уничтожено немыслимое количество военной техники. Да и сегодня эта дорога тоже делает свое черное дело. Запомнят ее и американцы.

Зрелище военной техники, валяющейся на обочинах дорог, меня всегда угнетало. А в этот раз особенно: таких запасов металлолома не видел больше нигде. Но помнил, что должен владеть своими чувствами. Не хватало, чтобы Фаруз заподозрил, что я и есть тот самый шурави, которых он нещадно уничтожал в качестве моджахеда – бойца за веру.

Как постоянно подтверждает история, все самые грандиозные войны заканчивались полным крахом для тех, кто их развязывает. Все завоеватели рано или поздно терпят поражение. Эта земля проглотила и воинов Александра Македонского, и Тамерлана, и менее известных вояк.

Мои размышления прервало громкое эхо выстрела, прозвучавшего совсем рядом. Успев увидеть, как медленно опустился на колени впереди идущий Арман, я тут же упал за большой валун. Школа старшего сержанта Гусева снова спасла мне жизнь. Очередь из автомата выбила веер осколков, пролетевших над головой.

Впервые я пожалел, что безоружен и могу быть только беззащитной мишенью. Того и гляди за этим камнем найдут вечное успокоение все мои взгляды на мир и на войну. Постоянно приходят завоеватели, сеют мир и справедливость, а всходят почему-то только горе и смерть. Рядом со мной упала граната, но я тут же нырнул в щель между двумя валунами. Прогремел взрыв, и меня тяжело накрыло кучей щебня. А потом – долгая тишина.

Очнулся от контузии, когда почувствовал, как с меня бесцеремонно стаскивают драгоценный рюкзак. Именно благодаря рюкзаку с наркотиками я остался в живых – он прикрыл от осколков. Слава Аллаху, все еще жив. Но тут меня грубо перевернули на спину, и надо мной склонилось черное и настороженное лицо солдата армии США. Увидев мое беспомощное состояние, он тут же занялся рюкзаком и явно повеселел, ознакомившись с его содержимым. Он торопливо доставал аккуратные брикеты с наркотиком и старательно рассовывал по укромным местам. Да пусть заберет сколько сможет. Но я-то оказываюсь свидетелем, как он распотрошил рюкзак. А свидетелей убирают. Эта простая мысль беспокойно замигала в мозгу. Убирают, убирают! Никакой ненависти к чернокожему парню у меня не было. Я бы отдал ему весь мешок – такое добро мне и даром не нужно. Но – я свидетель. А их убирают. Ладонь непроизвольно начала двигаться и, наконец, замерла на обломке камня размером с куриное яйцо. Солдат успел только удивленно открыть рот и тут же упал лицом на распотрошенный рюкзак. В следующее мгновенье в руках у меня оказалась их пресловутая М-16. Он отставил ее немного в сторону, у камня рядом. Вообще-то, считается, что это винтовка, хотя и с тридцатизарядным магазином. Но прибор уж очень нежный, не сравнить с нашим АКМ. Достаточно пылинки – и она отказывается стрелять. Да и чистить ее можно только в закрытом помещении.

Осторожно выглянув из-за валуна, увидел троих солдат, наклонившихся над лежавшим Арманом. Удивительно легко американские пули скосили своих же американских ребят. Это как будто снимало с меня вину в убийстве, которое я совершил в минуты ярости и гнева. Впервые я видел, кого убиваю. Один из упавших солдат вдруг шевельнулся и открыл глаза. Увидев направленное на него дуло автомата, он снова закрыл их, готовый спокойно принять свою незавидную участь. Но я уже не мог стрелять. Только бормотал: «Мародеры… Какого черта вы тут делаете?» Я быстро собрал их разбросанное оружие и закинул его за огромные камни. Пусть ищут.

К счастью, Фаруз остался жив. Пуля пробила ему плечо, но кость вроде не задела. С помощью медпакета американского солдата я сделал ему перевязку. Меня учили этому очень давно, но, как оказалось, хорошо. На всякий случай воткнул ему в руку и обезболивающее, с трудом найдя его в целом наборе ампул. Кое-как снова упаковали свой груз – уже на двоих. Я добавил в свой рюкзак и половину груза из мешка Армана. Захватил и аптечки. Поколебавшись, все-таки оставил М-16 на месте боя, но пару гранат прихватил. Шурави не сдаются. Хоронить Армана тоже не стали – надо было уходить как можно быстрее, но вместе с тем соблюдая и максимальную осторожность. Вслед нам неслись резкие и хриплые звуки из передатчиков солдат, которые уже ничего не могли ответить своим командирам. Нам пока повезло. Но груз вырос, а подстреленный Фаруз поневоле сосредоточился на своей ране. Он только показывал дорогу, которая для него самого становилась все труднее. Видно, какая-то инфекция все-таки попала в рану.

Мы шли за солнцем и быстрые сумерки в горах скрыли нас от посторонних глаз. Через пару часов показалась луна. Она тоже была как подарок. Возбужденные, схватившие большую дозу адреналина, мы шли намного быстрее, чем обычно, – понимали, что нас спасут только наши ноги. Такой темп удалось держать несколько дней. Мы почти ничего не ели, только пили. Возможно, оказали свое действие и энергетические капсулы, которые обнаружились в медпакетах. Останавливались только на пару часов во время полуденной жары. Засыпали на часок-другой и снова вскакивали, готовые к бессонной ночной дороге. Каждый рассвет встречали с надеждой, что это еще не последний рассвет в нашей жизни.

Американские солдатские медпакеты спасли Фарузу жизнь. Ну и, конечно, то, что я был рядом и всегда приходил на помощь в нужную минуту. Мою роль в своем спасении Фаруз осознавал очень четко. Но единственное, чего он не мог понять, так это зачем мне нужно перебираться через границу. Думаю, что и душераздирающая история, которую я для него сочинил, используя и факты своей биографии, не очень убедила его. Хотя он и расчувствовался до слез. Во всяком случае, понял, что ничего больше я ему не расскажу. Меня, конечно, подмывало рассказать ему все, полностью раскрыть душу. Ведь каждый день нас караулила опасность, и Фаруз мог оказаться последним человеком в моей жизни. Но здравый смысл все же удерживал. Ни к чему ему знать подробности моей жизни. Для нормального и вполне доверительного общения хватало и того, что он знал обо мне. Не стоило без особой нужды усложнять ситуацию, заставляя Фаруза задумываться о вещах, которые никак не могли его касаться. Да и любая откровенность, даже с давним другом, очень часто вылезает боком.

Фаруз уже полностью доверял мне и не ожидал никаких подвохов. Как и прежде, я оставался самым «ценным» объектом в нашей группе. Но меня все больше беспокоила распухающая рука Фаруза. На привалах изучал захваченные медпакеты и пробовал понять, что там к чему. Знания медицинской терминологии мне явно не хватало.

Горная тропа по-прежнему вела в неизвестность. Все вокруг было новым и чужим. Но Фаруз повторял уже совсем слабым голосом, что скоро, скоро наша дорога приведет к кишлаку Махрам, где живут одни таджики. Таких таджикских поселений в этих краях много – в свое время многие бежали от советской власти, но от границы далеко не уходили. Издавна обособленно живут здесь и туркмены, и курды. Места хватает всем.

Фаруз шел всегда впереди. Я облегчил его ношу до предела, но все же с каждым днем идти ему становилось все труднее. И обещанное «скоро» все никак не наступало. И вот пришел день, когда Фаруз не смог подняться после короткого привала. На какое-то время он потерял сознание. Я был в растерянности. Но, к счастью, он очнулся после того, как я плеснул ему водой в лицо.

– Не бросай, не бросай меня здесь… еще немного… скоро таджикский кишлак… там можешь меня оставить… только никуда не сворачивай… прямо… прямо…

Фаруз опять потерял сознание. Бросать человека в беде, тем более, когда у него вся надежда только на тебя, так поступать меня не учили. Но ясно было, что с нашим грузом дойти до кишлака я не в состоянии. Я сделал Фарузу укол из последней ампулы – с глюкозой – и начал искать место, где бы мог оставить наш бесценный и опасный груз. Главное, чтобы потом сам мог найти это место. Завалив щель с рюкзаками увесистыми обломками, запомнив ориентиры, я взвалил вконец обессилевшего и отощавшего Фаруза себе на плечи. Он иногда приходил в себя, просил пить, взглядывал бессмысленными глазами на меня и снова проваливался в забытье.

Через сутки, сам еле живой, я опустил Фаруза на землю у первой глиняной хибарки, видимо, того самого кишлака Махрам, на который так надеялся мой спутник.

В дом таджика Рахмана мы вошли как невинно пострадавшие на опасных дорогах войны. Какими бы ни были люди гостеприимными, как бы ни были они преданы традициям своего народа, жизнь сделала их осмотрительными, осторожными и даже меркантильными. Я не вижу в этом ничего предосудительного. Жизнь постоянно лепит нас, как ту глину, из которой вылепил нас и сам Господь. Лепит и обжигает. А тех, кто не выдерживает обжига, выбрасывает на помойку. В жизни нет места слабым. Слабостью может иногда оказаться даже излишняя твердость. Все живое – гибко.

Рахман вначале пребывал в некоторой растерянности от таких неожиданных гостей – явно было, что он не знает, как с нами поступить. Тут зеленым чаем и даже пловом не обойдешься. Я решил облегчить ему непростую задачу, представив себя на месте бедного крестьянина. Он сразу оживился, когда я вложил в его грубую ладонь три купюры по 50 долларов. Лицо приняло осмысленное выражение. Он начал внимательно изучать их, убедился в подлинности – каким-то ему одному известным способом, – отнес деньги в дом и тут же заторопился за врачевателем.

Вскоре Рахман возвратился с высоким худощавым мужчиной неопределенного возраста и редкой седой бородой. Фаруз все это время пребывал в забытьи, только изредка приоткрывая ничего не понимающие глаза. Я отдал врачу остатки наших аптечек, вручил сотню баксов, которые он принял небрежно и как само собой разумеющееся. Несколько дней, пока Фаруз не пришел в себя, я помогал врачу поить его отварами и смазывать мазями. Но сначала пришлось вскрыть большой гнойник, отравлявший моего спутника. Тут пригодились и я, и Рахман, и перевязочные материалы, которых было в избытке, и склянка с медицинским спиртом.

Все это время мы жили в отдельной комнатке, отданной в наше распоряжение. Кормили хорошо, каждый день плов, овощи. Через неделю Фаруз пришел в себя. Еще несколько дней он набирался сил. Я начал узнавать прежнего, жизнерадостного и насмешливого Фаруза. Прощаясь, я вручил еще две сотни Рахману и две врачу. Они немного поупирались для приличия, но деньги все же взяли. Гонорар по здешним меркам очень приличный. Но ведь на карту была поставлена жизнь.

Когда собрались в дорогу и я вышел за дувал Рахмана налегке, Фаруз непонимающе уставился на меня. В испуганных глазах был один и вполне понятный вопрос: где? Мне вполне понятен был его страх: потеря груза означала потерю всего. Я непринужденно обнял его за плечи и успокоил: в надежном месте. За это время можно было перетащить к Рахману и наши рюкзаки, но я отказался от этой мысли – из соображений общей безопасности, как нашей с Фарузом, так и Рахмана. Не надо вводить в соблазн ближних своих.

Провожая нас у своего глиняного забора, Рахман, мешая таджикские слова с пуштунскими, очень сердечно произнес:

– Пусть таких дней в вашей жизни будет как можно меньше. Пусть всегда сопровождают вас мир и покой. И в доме, и в дороге. Идите с Аллахом. Он вас не оставит.

Когда немного отошли, я еще раз оглянулся, чтобы махнуть Рахману рукой. У соседских домов, как и у дома Рахмана, стояли люди и махали нам руками. Также махали нам и ребятишки на крышах. Я вспомнил, как махали мне – родные, соседи, друзья – еще в моей Блони, когда я высунулся из открытого окна автобуса и в последний раз махнул им рукой. И тогда, как и сейчас, на глаза навернулись слезы. Но показать их Фарузу мне было неловко. Поэтому немного ускорил шаг и пошел первым по тропинке, которая вела нас к нашим припрятанным рюкзакам. С ними оказалось все в порядке. Хотя и нашел я их не с первого раза. Только увидев свое богатство, Фаруз успокоился окончательно и благодарно обнял меня. Он не сказал мне ни слова, но его взгляд был красноречивей всяких речей.

16

Через двое суток, прошедших, слава Аллаху, без приключений, – норму перевыполнили – показались первые дома Кундуза. Теперь мы уже прятали наши рюкзаки вместе. Вернуться за ними должны были с заказчиком. А с его легкой руки это зелье пошло бы в широкий мир, неся кому-то краткое счастье, кому-то забвенье от горя, кому-то долгожданную, освобождающую от всех тягот смерть. Когда же, наконец, жизнь станет достойной человека? Да поможет нам всем Бог, Аллах, Будда и тысячи других богов очистить землю от нечисти, а небо от железных птиц, неустанно сеющих смерть.

Налегке мы вошли в Кундуз, заглянули на базар, бесконечно тянущийся с запада на восток под навесами от солнца. Тут кто-то хлопнул Фаруза по левому, многострадальному плечу. Он охнул и присел от боли. Но тут же начал улыбаться – приложил его давний знакомец.

– Дорогой, обниматься не будем. Здоровье не позволяет. Добра и мира твоей семье!

– Добра и мира и твоей семье! Покой ушедшим! Времена теперь неспокойные, береги себя, дорогой Фаруз! Чтобы в следующий раз я смог тебя обнять, как бывало.

Мы со знакомцем Фаруза тоже обменялись приветствиями и пожеланиями добра и мира.

Родные Фаруза приняли меня как сына. Как могут принять человека, который спас их брата от гибели? Хотя, конечно, ничего сверхъестественного, по моим понятиям, я не совершал. Но дело было в том, что в этом неестественном мире я отваживался жить по естественным человеческим законам. По законам, которые вошли в меня с молоком матери, со словами деда и отца. Жить вопреки этим законам было просто невозможно. Да и в конце концов, в моих интересах было пройти этот смертельно опасный путь с Фарузом, Арманом, Джафаром. Нам с Фарузом повезло. Ведь кто-то же должен выжить и на этих горных тропах – чтобы жизнь продолжалась.

Как Фаруз передал рюкзаки с наркотиками заказчикам – не знаю. Он справился с этим без меня, не хотел засвечивать, потом могли бы возникнуть какие-нибудь проблемы. Чем дальше ты будешь от этого дела, тем лучше. Даже малейшее подозрение на твой счет может стоить тебе жизни. Он также предупредил, чтобы никому, даже его родным, не проговорился о гибели двоюродного брата и Армана. В свое время он им все расскажет. А пока будем говорить, что они задержались в пути. Их долю получат родители. Признаться, я немного сомневался в этом, наблюдая, каким быстрым и расторопным стал мой еще недавно чуть живой спутник. Он постоянно пропадал на базаре, о чем-то договаривался, кому-то что-то обещал, а у кого-то даже требовал. Я понял, что в своем бизнесе Фаруз не из последних.

Получив деньги, Фаруз разделил их на четверых – поровну всем, в том числе и мне. Я начал отказываться:

– Ты превращаешь меня в наркодельца! Я не хочу зарабатывать на этом деньги.

– Хочешь не хочешь, а заработал. Только благодаря тебе мы доставили груз. Только благодаря тебе я живой. Нет, ты должен взять деньги. Ведь у тебя впереди новая дорога. Кто знает, что тебя там ждет? А доллары и у таджиков доллары. Перестань упрямиться. Считай, что это доллары не за наркоту, а за мою благополучную доставку. Ты же мог и не знать, какой у меня товар. А вообще-то мир сошел с ума: мы ненавидим американских кафиров, травим их наркотиками, но в то же время больше всего ценим их деньги. Нет, я не хочу больше ни о чем думать – можно голову сломать.

На базаре я купил китайские кроссовки с намерением прошагать в них до самой Блони. Когда снял в последний раз свои галоши родного производства – красная байковая подкладка уже вытерлась, резина потрескалась – на глаза навернулись слезы.

Расхаживая по городу, я обнаружил там и баню. На следующий день мы с Фарузом посетили это заведение. Конечно, температуры там не наши, больше горячего тумана, но все равно было приятно впервые за много лет испытать почти забытое наслаждение. Выйдя из бани, одетый во все чистое и новое, я почувствовал себя моложе лет на десять и ощутил прилив сил и уверенности в том, что все будет хорошо. Так что же я медлю?

Тут же напомнил Фарузу о своей единственной просьбе – помочь организовать переход в страну таджиков. И как можно быстрее. Веками так сложилось – не только здесь, во многих странах мира, – что вдоль границ между государствами с двух сторон живут представители одной и той же нации. Но связь между родственниками, несмотря на все преграды, никогда не прерывалась. До сих пор умерших на одной стороне могут хоронить на родовом кладбище с другой стороны границы. Конечно, традиция эта поддерживалась и теми, кому организация таких похорон была выгодна. Контрабандисты всех мастей издавна использовали этот канал для своих целей. Разумеется, при явном попустительстве пограничных властей. Ведь они тоже имели некоторый приработок на таких аферах.

Переправить меня на тот берег Пянджа было решено в качестве покойника. Вначале меня это несколько встревожило. Но, познакомившись с деталями операции, признал этот путь вполне приемлемым. Тем более что операция была отшлифована до мельчайших деталей. Хотя властям все было известно и, казалось, можно проводить церемонию не так убедительно и достоверно. В какой-то мере такие похороны становились развлечением для всех, кто принимал в них участие. Поэтому достоверность происходящего ценилась превыше всего.

Через несколько дней, которые Фаруз провел неизвестно где, он вернулся усталый, но довольный:

– К похоронам все готово. Ждут только покойника. Но, может, ты бы еще не умирал, погостил у нас? Мне так не хочется расставаться с тобой. Ты стал мне как брат.

– И ты мне стал как брат. Но там меня тоже ждут.

– Тогда в понедельник утром нам в путь. Как сурово говорят: в последний путь. В понедельник мы станем участниками большого спектакля. И главная роль будет принадлежать тебе – уважаемому покойнику, которого быстро несут, постукивая посохами. Кстати, чтобы тебя не обидеть, как говорят на Востоке, с тебя тысяча долларов. Хотя переправа на тот берег стоит дороже. Остальные расходы беру на себя. Людей надо кормить, нанять транспорт, немного отстегнуть пограничникам, чтобы не тыкали покойника щупом. А главное, надо не обидеть женщин-плакальщиц. Они могут так выть, что все похолодеют и никому не придет в голову проверять – жив покойник или не очень. Должен сказать, что ты не первый и не последний, кто переходит на ту сторону самым надежным способом. Можно было, конечно, сэкономить – ночью перебраться через реку вплавь. Но тут нет гарантий, могут подстрелить. А скорее всего, так замерзнешь в ледяной воде, что прямиком отправишься на тот свет. Станешь настоящим покойником. Кладбище, куда тебя повезут, находится довольно далеко от границы. Там уже никаких постов. На тебя наденут белый саван, завернут в ковер, сверху атласное зеленое покрытие, положат на носилки, поместят в кузов и довезут до моста. Там снимут и понесут через мост. Дело пограничников подсчитать людей – их количество на обратном пути должно остаться точно таким же. Ты можешь спокойно дышать и даже чихать. Потому что переход с границы и до кладбища люди будут нести твой «труп» почти что бегом. Такова традиция захоронения – если умер ночью – то надо хоронить до обеда. А если утром, то до захода солнца.

Я выслушал план Фаруза, все было разумно, но что-то во мне сопротивлялось такому преодолению границы. Уж лучше ночью через ледяную реку. Почему-то меня очень смущал саван.

– Я на голое тело его не надену.

– И не надо, – согласился Фаруз, – будешь в одежде, как и все.

– И посох должен быть со мной. Это мой талисман.

– Я положу твой талисман рядом, раз он тебе так дорог. Ты что, собираешься там овец пасти? Зачем тебе посох?

– Он еще мне пригодится, много злых собак на дорогах.

– Ты хорошо сказал про злых собак. Я бы сказал: еще много бешеных псов, которым надо хорошо приложить. Ну, тогда Аллах нам в помощь…

В понедельник все произошло именно так, как рассказывал Фаруз. Женщины-плакальщицы так громко голосили свои жалобные и хорошо вызубренные песни, что мне самому – в саване, в ковре, с посохом – становилось не по себе. Мужчины редко, но подхватывали отдельные слова. Очень быстро под общий хор печали мы оказались за границей. Фаруз шел рядом и вел прямой репортаж с моих похорон:

– О Аллах! Ты видишь наше горе… мы переходим мост через речку… И слуга твой предстанет скоро перед тобой. Помилуй его и прости. О Аллах! Мы поднимаемся на пригорок, а там, скрытый от глаз слуг государства, найдет твой слуга свой вечный покой…

Наверное, впервые за последние годы мне очень хотелось смеяться. Попросту хохотать – да так, чтобы слышали в родной Блони. Единственно, чего опасался, когда меня несли тряской мелкой рысью, так только того, что кто-нибудь споткнется и меня уронят прямо на глазах всех зрителей проплаченного спектакля. Только не это. Только бы не сорвать это так хорошо подготовленное Фарузом представление.

На кладбище мужчины бережно опустили носилки с моим телом, сняли атласное покрывало, развернули ковер и сняли с меня саван. После некоторых колебаний саван положили в могилу и присыпали ее. Ковер и покрывало забрали с собой – еще пригодятся. Все участники погребального шествия подходили ко мне, пожимали руку, желали здоровья и долгих дней. Последнее объятие было с Фарузом. Оба прослезились. Понимали, что больше не увидимся.

– Иди за солнцем, иди днем и ночью. Придешь в главный город таджиков – Душанбе. Там уже другой мир. Стрелять там давно перестали. Ты стал мне братом, а с братом расставаться всегда трудно. Помни, что двери моего дома, двери дома моих родителей для тебя всегда открыты. Да хранит тебя Аллах! Дай нам силы пережить страдания нашего народа! А это тебе на дорогу, – прозаически завершил Фаруз, протягивая мне узелок, – надо же в дороге как-то питаться.

Я умер и снова воскрес. Умер для прошлой жизни и родился для новой. Мой способ переправки через границу казался теперь очень символичным. Испытывая неожиданный прилив сил, – впрочем, столь естественный для новорожденного, – с посохом на плече и узелком на посохе, я шел в направлении, указанном Фарузом, – за солнцем. Моей главной задачей было отойти как можно дальше от бывшей советско-афганской границы. Теперь, конечно, граница была чистой условностью. Зараза бизнеса постепенно завоевывала себе новые пространства. Складывалось впечатление, что в недалеком будущем все нравственные ценности и духовное богатство народов станут никому не нужными. И человек окончательно потеряет с таким трудом освоенную человечность. Все благое и доброе сойдет на нет.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю