Текст книги "Горький запах полыни"

Автор книги: Ганад Чарказян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

Но несмотря на невеселые мысли, я все же надеялся, что все в моей жизни теперь складывается как надо. Вскоре вышел на трассу, которая вела к городу Курган-Тюбе. Двигаясь по обочине, с удивлением наблюдал оживленную дорогу, заполненную в основном огромными фурами, украшенными английскими и китайскими надписями. Я даже не пытался их останавливать: они пролетали мимо, натужно и сердито рыча. Но через час оказался у одной из них, притормозившей зачем-то на обочине. По огромной надписи на боку я понял, что она из Румынии, из Бухареста.

– Салам алейкум! – поприветствовал стоящих у кабины двух чернявых мужчин.

– Алейкум вассалам! – откликнулись они, явно разглядывая меня как местную достопримечательность. Я нарочно разговаривал с ними на пушту, чтобы не возникало ненужных вопросов.

Тот, что постарше, спросил по-русски:

– Куда направляетесь, дедушка?

Я сделал вид, что не понял вопроса. По акценту его можно было принять за прибалта. Видно, русский осваивал еще в школе. Тогда мужчина показал на кабину и еще раз спросил:

– Может, подвезти?

– Курган-Тюбе – ответил я, как будто что-то понял.

– По дороге, берем.

Они помогли мне взобраться на своего монстра и через некоторое время, докурив, тоже заняли свои места. Тот, что постарше, сел за руль, а молодой и не очень приветливый улегся за нашими спинами, задернув шторку. Видно, он только что отсидел свою смену и теперь должен отдыхать.

– Так что, отец, русский уже забыли?

– Немного понимай. Говори плохо.

– Хорошо, что понимай. А то пришлось бы по-английски. Едем мы из Кабула, привезли им помощь, не знаю, правда, кому она там достается. До бедных, конечно, не доходит. Ну, это не мое дело. Я простой человек, кручу баранку туда, куда скажут. Семью-то кормить надо. Думали, когда скинули Чаушеску, что тут же райская жизнь начнется. Сейчас работаем в десять раз больше, чтобы удержаться на том же уровне, что и при нем. Куда только не забрасывает нас судьба – и все только ради несчастного заработка. Про мошенников разных не говорю. Им всегда хорошо. Ну скажи, отец, почему это так, что честному человеку нет в жизни дороги?

Возле поворота на Курган-Тюбе меня высадили. Я с благодарностью пожал руку водителю:

– Большой спасибо, Мирча. Добра и мира тебе!

Первым делом я отправился на базар. Там чувствовал себя абсолютно защищенным. Приглядываясь к людям вокруг, понял, что немного выделяюсь одеждой. Чтобы обновить свой гардероб, разменял сто долларов на сомони. Прошелся по рядам и приобрел, не торгуясь, не вступая в разговоры с продавцами, все, что показалось нужным: брюки, чапан-халат местного образца, тюбетейку и красный платочек руймол – чтобы подпоясываться. Переодевшись за палаткой, я стал внешне таким же, как все, и ничем не выделялся из базарной толпы. Это давало дополнительное чувство покоя и защищенности. Чтобы укрепить это чувство, заглянул в небольшую забегаловку, не блещущую чистотой, и взял две порции мантов – больших пельменей. Посетил и туалет. Он оказался таким же грязным, как и на афганских базарах.

При выходе из торговых рядов меня опять удивило изобилие импортных машин – японские, немецкие, французские. Из советских чаще всего попадались черные «Волги» и армейские уазики. Да и сам базар, хотя и не такой вытянутый, как в Кундузе, тоже поражал разнообразием товаров. Очевидно, что с дефицитом на территории бывшего Советского Союза было покончено. Но неужели для того, чтобы избавиться от дефицита, надо было уничтожать великую страну?

Обследовав окрестности базара, обнаружил и автобусную станцию. Оказался там и микроавтобус с надписью «Душанбе». Оставалось как раз одно свободное место. Расслабившись в непривычно удобном кресле, начал поклевывать носом, а потом, привалившись к оконному стеклу, просто заснул. Так что дорога до главного города таджиков пролетела незаметно. Снилось мне, что водитель объявил: «Те, кто до самой Блони, остаются на своих местах». Но тут же почему-то начали будить.

– Дед, подъем! – молодой водитель бесцеремонно тряс меня за плечо. – Душанбе! Базар! Конечная!

Да, с уважением к старшим на бывшей территории Союза слабовато. Моих сомони на оплату дороги не хватило. Но парень согласился и на доллары. Хотел даже дать сдачу с двадцатки – в местной валюте. Я отмахнулся. С явным уважением он распахнул дверь. Я вышел полусонный, еще витающий в приятных сновидениях. Не успел сделать пару шагов, как водитель догнал меня.

– Отец, палку свою забыл. Увесистая.

Меня несколько покоробило: «палка»! Думаю, если бы он знал, что дает ей вес, то отнесся бы к моему посоху с большим уважением.

– Отец, назад поедешь, найди меня. Я буду тут через три часа.

После двадцати долларов я на порядок помолодел – сразу перешел из дедов в отцы. А если бы кинул сотню, так стал бы и братом. Очевидно, что американская зараза добралась и до Таджикистана.

Базар, собственно, мне был уже не нужен. Но у входа продавали много разной вкусной и дешевой всячины. Решил попробовать самбус. Убедился, что это очень вкусно. Взял еще порцию. Потом позволил себе и слоеный пирожок. Нет, надо уходить отсюда, а то просто объемся. Теперь мне нужно что-то другое. Не знал точно, но чувствовал, что оно должно быть где-то рядом. Медленно обходя базарную площадь, разглядывал вывески.

Остановился у парикмахерской. Не мешало бы принять более цивилизованный вид. Хотя нет, еще рано, это можно отложить на потом. Прихотливо блуждающий взгляд неожиданно замер на неказистой вывеске «Автозапчасти». Я подумал, что вот заведение, в котором мне действительно ничего не нужно. Чтобы быть абсолютно в этом уверенным, поднялся по выбитым ступеням и толкнул тяжелую массивную дверь. С озабоченным видом расхаживал между полок, задерживался, снова разглядывал абсолютно ненужные мне вещи.

Наблюдая мою нерешительность, продавец лет сорока в халате и тюбетейке подошел и поинтересовался, не может ли чем-нибудь помочь уважаемому аксакалу. Он спросил меня на чисто русском, с вологодско-владимирским оканьем. Таким же, как и у старшего сержанта Гусева. Его голубые глаза доброжелательно разглядывали меня. Заколотилось сердце. Я понял, что это тот шанс, который я не должен упустить.

– Да, да. Много помогать. Надо… надо для ишака руль купить. Колес купить. И еще много стекол, – намеренно шутил я, зная, что хозяин принимает меня за самого настоящего таджика.

Продавец сразу понял и принял мой юмор.

– Дедушка, в Душанбе ишаки сами знают, куда идти, без руля. Руль сидит на ишаке и дает команды. Колеса не надевают на ноги ишаку, а подковывают. Насчет стекла ты совсем ошибся. Может быть, защитные очки для ишака?

Продавец, улыбаясь, ждал ответной реакции. От переполнявшей самому еще не понятной радости, я совсем разволновался и какое-то время не мог ничего сказать. Неожиданно вырвалось:

– Сколько тебе лет, сынок?

– Скоро 37.

– Ну вот, дорогой, и мне тоже будет скоро 37. Так что в дедушки тебе не гожусь.

Продавец оторопел. Он внимательно изучал мой наряд, бороду. Потом посмотрел по сторонам – в дальнем углу о чем-то спорили двое мужчин в халатах и тюбетейках – и, понизив голос, спросил:

– Так ты не местный?

– Нет, дорогой, извини за шутку. Я из Советского Союза. А в нем была такая страна – Беларусь. Слыхал?

Он опять заулыбался, расслабился.

– Я тоже из Советского Союза. Русский. Владимир из Владимира. В госпитале приглянулась одна сестричка. Наполовину русская. Увез домой, а тут началась гражданская война. «Вовчики» пошли на «юрчиков». Двести тысяч народу укокошили. Сейчас осел здесь, жена не смогла привыкнуть к российскому климату. В Россию регулярно мотаюсь за запчастями для «Волг» и «Жигулей», даже для тракторов «Беларусь». Привожу по заказам и запчасти для иномарок. Так что на жизнь хватает.

– А я Глеб, Березовик. Ты что – тоже был в Афгане?

– Пять месяцев. На дембель из госпиталя ушел.

– А я вот возвращаюсь только сейчас.

– Подожди, подожди! Ты что, серьезно?

– Серьезнее не бывает, брат. Не бывает серьезнее. Восемнадцать лет русской речи не слышал.

Володя быстро повесил табличку «Закрыто по техническим причинам» и провел меня в заднюю комнатку. Там за традиционным зеленым чаем с владимирским медом мы и продолжили наше знакомство. Оказалось, что и в крепости Бала-гиссар он был, и в Бамиане, и в Джелалабаде, – только на полгода раньше, призывался осенью 1985-го. А однажды они выскочили даже в Пакистан. Только когда увидели поезд, сообразили, что попали куда-то не туда, – в Афганистане железных дорог нет. О том времени у него сохранились самые лучшие воспоминания. Все плохое забылось. А те, кто вернулись, говорил он, психологически были уже готовы и к той жизни, которая обрушилась на них дома.

– Конечно, некоторые ломались. Некоторые ушли в криминал, но основная масса выстояла. Я, например, создал семью, родил детей только потому, что получил опыт выживания на той непопулярной войне. Пойми, Глеб, если бы не мы, те, кто прошел Афган, от России, может, уже ничего и не осталось бы. И от Беларуси твоей. Куда ни ткнись, на всех ключевых постах среднего уровня, где все и решается, сейчас наши люди. Ведь это около полумиллиона молодых и сильных мужчин, знающих, что такое долг, порядок, дисциплина. И тут поневоле начинаешь задумываться: а может, наше престарелое Политбюро, само того не подозревая, последним и как будто безумным решением все-таки подготовило страну к сегодняшней жизни?

Внимательно выслушав мою историю, задавая неожиданные вопросы и получая на них простые и ясные ответы, Володя успокоил меня:

– Если все, что ты говоришь, правда, то никаких проблем я не вижу. Максимум за неделю сделают тебе документы, и покатишь спокойно в свою родную Беларусь. Сегодня же я сведу тебя с одним парнем из посольства, тоже афганец. Классный мужик. А я тебе верю – каждому твоему слову. Да, жить будешь у меня. Точнее, рядом со мной. Теща недавно умерла и завещала квартиру внучке. Правда, пока жить отдельно ей рановато, а вот тебе квартирка в центре города пригодится. За один день такие дела не делаются. И помни, часто все решает первое впечатление: если тебе поверят, то необходимые формальности пройдут довольно быстро. А вот если усомнятся, то проверять будут долго. Может, заглянут и в картотеку ЦРУ. Как, ты готов сегодня к неофициальной встрече?

Я немного замялся. Он понял мою нерешительность и сказал, что сегодня отдых – ведь еще утром ты был на той стороне. Главное – выспаться и быть к завтрашнему дню как огурчик. Володя критически оглядел мой наряд и сказал, что прикид пока менять не надо. Он тоже работает на достоверность. «По тебе видно, что ты к нему привык, а не переоделся перед появлением у нас, чтобы вешать лохам лапшу на уши. – И неожиданно захохотал: – «Руль для ишака!» Нет, не могу я с этим березовым белорусом».

Включив холодильник и разместив там купленные на базаре продукты, – тот же самбус и манты, – Володя обнял меня и ушел домой – в соседний подъезд. Впервые за много лет я оказался совершенно один в благоустроенной, со всеми удобствами квартире. Я дергал ручку унитаза и слушал журчанье воды, открывал кран в ванной комнате и снова закрывал. Текла то горячая, то холодная вода. Обычные блага цивилизации казались мне чудом. Наполнив ванну, я так разнежился в ней, что уснул. Проснувшись, осторожно перебрался на тахту и отключился от реальности еще часов на десять. Поспал бы дольше, если бы не телефонный звонок. Володя приглашал завтракать.

Можно сказать, что это был деловой завтрак. Жена ушла на работу – она у него врач. Работает в том же госпитале, где когда-то начинала медсестрой. Образование получила в России. Дочка – в школе, заканчивает девятый класс. Володя постоянно звонил по своему мобильному телефону. Я тоже подержал в руках этот маленький изящный прибор. Надо же, всего за двадцать лет громоздкие приборы превратились в карманные безделушки. А кроме этого в комнате дочки я увидел портативный компьютер – ноутбук. Из Интернета можно было скачать любой фильм, записать его на диск. На небольшом таком диске спокойно умещалось три фильма. Я еще не знал, что компьютер скоро тоже сыграет свою роль в моей жизни. При мне Володя связался с майором и подтвердил, что мы будем у него в точно назначенное время.

– Иногда, – заметил Володя, – самые сложные дела решаются очень просто. Если, как говорится, они попадают в ритм осуществления. Мне кажется, что ты попал в этот ритм.

Возможно, это именно так, как говорил Володя. Первый толчок этого ритма я ощутил, когда оказался возле магазина запчастей. Видно, Аллах самолично передал меня в руки Володи. Чтобы больше со мной не возиться – слишком много хлопот я ему доставил.

В кабинете майора Игнатова мы начали с черного чая, большим любителем которого он был. Выпив пиалушку, Володя оставил нас. Я снова рассказывал свою историю, ощущая на себе пронзительный взгляд профессионального разведчика. Но этот взгляд меня не смущал – скрывать мне было нечего. Я не повторял постоянно, как вчера у Володи, что все это правда. Я знал, что мне нечего скрывать, а они сами разберутся – все-таки профессионалы.

Потом написал заявление, заполнил анкету, где указал место призыва. Также упомянул командиров роты, взвода – и тут не отпускает меня мой старший сержант Гусев. Назвать точно место, где попал в плен, не смог. Легко ответил, где проживал все это время. В графе «семейное положение» написал непривычное для меня слово «вдовец». «Сотрудничал ли с иностранными разведками? Привлекался ли к участию в военных операциях против ограниченного контингента советских войск?» Прочитав эти вопросы, я возмущенно поднял голову на майора.

– Это не я придумал. Стандартная анкета. Думать не надо. Да – нет.

Потом меня сфотографировали, фотографию перенесли на компьютер.

Майор пояснил, как они удостоверятся, что я – это я.

– Мы пошлем запрос в военкомат по месту призыва. Там должно храниться твое личное дело. Они пришлют нам его по факсу. А главное – пришлют и твою фотографию.

– Но я ведь очень изменился! – не выдержал я.

– А вот для этого мы тебя сфотографировали. Компьютер сравнит твои фотографии и скажет нам, что они принадлежат одному и тому же человеку – Глебу Березовику. Если, конечно, ты не засланный казачок и только выдаешь себя за Глеба Березовика. Но должен сказать сразу: я не компьютер и мне не нужно ничего сравнивать. По глазам вижу, что ты говоришь чистую правду. Да и все жесты, которые непроизвольно совершал, говорят о том же.

После того как заполнил все бумаги, майор Игнатов отвел меня к послу. Он тоже внимательно окинул меня взглядом и решительно протянул руку:

– С возвращением! Как говорится, лучше поздно, чем никогда. – И, повернувшись к майору, распорядился: – Сфотографировать для истории, побрить и переодеть. А там будет видно. Обеспечить жильем, питанием, выдать денежное пособие в размере… в размере… там уточнишь у бухгалтера, сколько можем потратить на нашего возвращенца. По максимальной. Запрос послать сегодня же. Кстати! С вами хотела бы побеседовать известная московская журналистка Людмила Синицына. До событий она жила в Таджикистане, объехала весь мир, а вот в Афганистане бывать не довелось. Вы не против?

– Ну не съест же она меня.

Посол рассмеялся.

– Может, и не съест, но уж выпотрошит – это точно. К тому же она очень интересная женщина. Будьте бдительны – чтобы потом не возникло проблем. А то до Беларуси своей не доберетесь.

На прощанье посол еще раз пожал мне руку. Чувствовалась в нем армейская косточка – и по разговору, и по штатскому костюму, сидевшему на нем, как мундир.

Потом в кабинет майора набились сотрудники: всем хотелось посмотреть на человека, вернувшегося с войны спустя 18 лет. Я был смущен таким вниманием к моей особе и был просто благодарен журналистке, которая вытащила меня из этой прокуренной комнаты.

17

Рядом с ней я вдруг почувствовал себя в своем, как говорил Володя, «прикиде» вахлак вахлаком. Впервые ощутил прелесть уже не молодой, но очень обаятельной, стройной и душевной женщины. Раньше с такими женщинами встречаться не приходилось. Она предложила мне просто прогуляться по ее все еще любимому городу, где она была так счастлива когда-то. Она ни о чем не спрашивала, только периодически задерживала на мне взгляд. Мы подошли к дому, где до войны у них была большая трехкомнатная квартира, которую вынудили отдать за две тысячи долларов. «За эти деньги в Москве можно купить половину квадратного метра – только чтобы стоять рядом друг с другом. С тех пор так и стоим. Вот уже лет двадцать то снимаем, то ютимся у друзей». Заработать на жилье практически невозможно. А она в основном живет в дороге. Вот недавно прилетела из Америки, проехала на автобусе от океана до океана и увидела Америку, которую нам не показывают – страну бедных и жестко выдрессированных людей.

Мы присели в тенистом парке на скамеечку, с которой виднелись горы, окружавшие город. Не знаю почему, – может, от сочетания привычного афганского горного пейзажа с непривычным обаянием незнакомки, – но я вдруг заговорил с ней так, как никогда не говорил ни с кем – ни до, ни после этого. Прорвалась какая-то невидимая плотина. Я говорил быстро, взволнованно. Слова находились сами – яркие, убедительные. Она слушала меня три часа. За все это время я не уловил и тени скуки, притворной вежливости – меня слушали так, как иссохшая земля впитывает долгожданную влагу.

Когда я наконец замолчал, она осторожно приложила к глазам уже совсем промокший платочек. Хорошо, что она не пользовалась тушью, а то все лицо было бы в грязных потеках. Немного помолчала, ожидая, что еще что-то добавлю. Но я выплеснулся весь. Тогда она сказала, что я должен обязательно написать обо всем, что пришлось пережить. «Судя по рассказу – у вас это должно получиться».

Написать? Мне это пока не приходило в голову. Я ведь жил не для того, чтобы писать об этом. Но, кто знает, может, когда пережитое немного остынет и не будет так обжигать душу, все-таки попробую и написать. Но хорошо ей говорить об этом – ведь она профессионал. А кто я? Недоучившийся студент. Бедный афганский крестьянин. Наркокурьер.

Людмила записала мои координаты – белорусские. Дала свой московский адрес, телефон. И пообещала прочитать все, что я напишу. Расстался я с ней окрыленный. В конце концов, а почему бы и не написать? Не боги горшки обжигают. В таком приподнятом настроении я появился в магазине у Володи. Как раз к обеду.

Обедать решили в ресторане – я достал 100 долларов.

– Черт с ним, с эти бизнесом! Такое событие надо отметить.

Володя позвонил майору Игнатову. Тот перезвонил своему приятелю – моему земляку из Бреста – Грише Антиповичу, уже подполковнику, тоже моему ровеснику. В конце концов встречу перенесли на вечер в моем новом жилище – без лишних глаз и ушей. Холостяцкий ужин прошел в теплой обстановке. Расходились далеко за полночь, немного хмельные, не столько от выпитого, сколько от разговоров. Зрелые, много испытавшие за последние годы мужчины – за спиной у Гриши была еще и Чечня – говорили все, что думали, а думали они о многом. Заодно просвещали меня и о положении в стране. О том, что наконец в России пришел к власти не безответственный трепач или пьянчужка-дуролом, но человек дела. Кстати, в Беларуси такой человек уже давно у штурвала. Да другого президента белорусы и не держали бы. Последний бокал шампанского – в таком климате это единственно приемлемый напиток – был за белорусов, которые, по выражению Гриши, просто последняя надежда человечества. Потому что у них водятся такие Березовики. Или Подберезовики?

Совместными усилиями мы усадили Гришу в такси и, еще раз обнявшись, разошлись по домам. Я впервые почувствовал, какое это счастье – свой, хотя и временный, дом. Мне вспоминались многомесячные ночевки под открытым небом, когда был счастлив только тем, что удается хоть немного согреться и уснуть. А теперь я могу принять ванну – и снова принял ее, и снова уснул в ней.

Факсы пришли через три дня. Петя, то есть майор Игнатов, пригласил меня присутствовать при сличении фотографий. Он ввел в компьютер, где уже была моя сегодняшняя фотография, только что полученную фотографию молоденького парнишки. Включил программу сличения, и через три минуты получил результат: совпадают на 99,99 %. Чему майор ничуть не удивился.

– Ну, теперь можно стричься, переодеваться. И еще раз сфотографироваться. Для нового документа. Ведь у хорошего парня должны быть хорошие документы. Иначе могут подумать, что он плохой парень. Все остальные получишь дома. Да, через день планируется армейский борт на Москву. Постараемся воткнуть. Думаю, ребята будут не против. А не хочешь посмотреть, как ты будешь выглядеть через тридцать лет?

Я непонимающе взглянул на него.

– Темнота, сразу покупай комп и осваивай. – Он снова открыл мои фотографии. Выделил последнюю. Быстро пощелкал, и через минуту на экране возникло лицо моего деда Гаврилки. Таким он был, когда я уходил в армию. Потом Петр произвел такую же операцию с моей юношеской фотографией. Состарил ее на сорок восемь лет. Возник опять дед Гаврилка, но только не такой изможденный, как на первой.

Потом майор Гаврилов занялся моими «хорошими» документами. Но что-то у него не выходило. Он бегал по кабинетам, что-то доказывал, согласовывал, два раза разговаривал даже с Москвой – предварительно попросив меня немного погулять во дворе. Все же через три часа, довольный, он показал мне настоящий военный билет – правда, пока без фотографии. Из этого документа узнал, что мне присвоено звание капитана. А время пребывания на чужой земле включено в срок моей военной службы. Получалось, что, трудясь на террасных полях Сайдулло, выращивая помидоры и огурцы, я одновременно выращивал и звездочки. Когда поднял удивленные глаза на Гаврилова, он успокоил меня:

– Нормально. Это чтобы не создавать тебе, да и себе, кучу бумажной волокиты. Небольшое искажение реальности во благо. По этому билету ты быстро получишь и гражданство, и паспорт. Тем более что со временем захочешь снова побывать там, где оставил свои лучшие годы. Ведь детей навещать надо? Я прав? – уже майор Гаврилов, а не приятель Петя твердо и требовательно глядел на меня.

Возразить майору Пете Гаврилову мне было нечего. Понял, что мой новый друг одним выстрелом убил двух зайцев – оказал большую услугу новому знакомцу и одновременно ведомству, в котором служил. Видимо, для этого ведомства я представлял определенный интерес. А пока он отправляет меня в долгосрочный отпуск. С соответствующим денежным содержанием. Но может истребовать меня оттуда, когда возникнет оперативная необходимость. Теперь я понял, почему он дотошно выяснял, на каких афганских языках я могу общаться. Для проверки задавал мне в шутку вопросы и на пушту, и на дари.

Честно говоря, все это мне не очень нравилось – у меня опять появился хозяин. Но возражать Петру не мог – после всего, что он для меня сделал. Да и Володя, видимо, тоже причастен к их непростым делам. Чистым мог быть только Гриша – он вел себя на нашей дружеской пирушке наиболее раскованно. А Володя и Петр все же не позволяли себе расслабиться окончательно и пили, как и положено в их конторе, не пьянея. Но меня им напоить не удалось: видимо, возбуждение сжигало алкоголь. Да я большей частью только делал вид, что пью с ними на равных.

Я подписал еще одну бумагу – о неразглашении конфиденциальных сведений личного характера. «Никому, – выразительно подчеркнул Гаврилов, – в курсе только ты и я». Потом майор отвел меня в бухгалтерию – за отпускными, как пошутил он. Я расписался в двух ведомостях и получил нераспечатанную пачку американской валюты. Теперь я не знал, что с ними делать. Поделиться с моими новыми друзьями? Майор читал меня как открытую книгу. Выйдя со мной во двор, приобнял меня за талию и отвел подальше от главного входа, в тень смоковницы, почти такой же, как во дворике Сайдулло.

– Глеб, успокойся. Эти деньги твои. Хотя, возможно, тебе придется их отработать – после того, как ты пройдешь полную официальную проверку. Так требует Москва. И, кроме того, для будущего разведчика ты не очень внимателен. Ведь ты получил деньги только по одной ведомости. Хорошо, что я стоял рядом. Деньги по второй ведомости, – он достал такую же пачку, – пойдут выше. Передашь их полковнику. Не я завел этот порядок и не мне его менять. Сейчас такое время. Ведь вопросы надо решать любыми способами. Такого перспективного кадра, как ты, я не мог выпустить из своих рук. Думаю, что и белорусское КГБ тебя бы сразу приватизировало. А ты мне, в самом деле, очень понравился. У тебя, как у прирожденного разведчика, очень высокая проникающая способность и потрясающая интуиция. Знаешь, что у меня вызвало самое большое подозрение? То, что ты сразу вышел на Володю, а не поперся прямиком в посольство. Надеюсь, что со временем тебе можно будет доверять самые сложные дела. Кстати, уже одно дело получило твое имя – «Привет от Халеба». Думаю, что сможем завербовать и привлечь Фаруза. Нам нужен полный контроль над путями транспортировки наркотиков. В этом деле ты видишься мне одной из ключевых фигур. Я уверен, что тебя не смогут перевербовать ни за какие деньги. Ты, как и я, тоже из Советского Союза. Думаю, что к пенсии мы дослужимся с тобой до полковников. Если, конечно, доживем. А вообще ты родился в рубашке. Весь твой взвод, попавший в засаду, погиб. Но человека, который продал вас, скоро вычислили и расстреляли. Теперь дуй к Антиповичу. Он должен тебя привести в европейский вид. Но форму получишь только полевую. В ней и подойдешь к нашему фотографу. Встречаемся вечером в ресторане – просто веселимся, никаких разговоров. Мы будем с женами, а ты мог бы пригласить и журналистку. Уж очень ты ее разжалобил. Чего ей одной скучать в номере? Да, ресторан за твой счет – чтобы тебе не было обидно, как у нас говорят. О, черт, забыл еще предписание для железной дороги!

Мы еще раз заглянули в посольство, я получил нужную бумагу и отправился на переодевание. Но сначала Антипович послал меня в парикмахерскую, а потом, когда я помолодел лет на двадцать, отправил в каптерку к старшине. Тот быстро подобрал новенькую песчанку – почти такую же, как была у меня когда-то. Кликнув дежурного по роте, старшина приказал ему, чтобы нашли кого-нибудь пришить мне погоны. Но я отказался, пришивал сам и снова чувствовал себя новобранцем. Показалось, что мне снова девятнадцать и вся жизнь впереди. На глаза навернулись слезы. На погонах скромно зеленели четыре маленькие звездочки. Из ефрейторов – в капитаны. Все же стремительный ритм изменений, которому подчинялась сегодняшняя жизнь, мне очень нравился. Мы попрощались с Гришей до вечера. Я шел по улице, привлекая к себе взгляды прохожих, особенно женской половины. Да и действительно, выглядел я очень мужественно: бронзовое лицо с выразительными чертами, высокий, подтянутый, широкоплечий. И под ранней стальной сединой – голубые глаза.

Сфотографировавшись, отправился в гостиницу. Людмила Синицына сидела в холле и просматривала местные газеты. Она скользнула по мне взглядом и не узнала. Я подошел к ней и представился. Она вскинула удивленные глаза:

– О, уже капитан! Думаю, что через неделю вы будете генералом. Правда, не знаю, какой именно армии.

Ее ирония несколько задела меня. Я попытался что-то сказать.

– Нет, нет! Не надо слов, мой Штирлиц. Вы так великолепно провели старую дуру, что я вами по-прежнему восхищаюсь.

От ресторана она отказалась:

– Я вегетарианка, и глядеть весь вечер, как кругом уничтожают мясо бедных животных, выше моих сил. Да и работа ждет. Всего вам доброго. До встречи в… Честно говоря, даже не представляю, где мы с вами могли бы еще встретиться. И главное – как вы тогда будете выглядеть. Ну, белорус, ну, Березовик! Я ошарашена – вот то слово, которое может отчасти передать мое состояние. Или даже шандарахнута. Такого впечатления не производил на меня ни один мужчина. Считайте, что это комплимент.

Я пытался ей что-то объяснить, но она ничего не хотела слушать. Я вышел из гостиницы вконец расстроенный. В ее зеркальных стеклах действительно отражался какой-то супермен. Нет, форму надо снимать. В ближайшем универмаге я с помощью молодого обходительного продавца-таджика подобрал себе скромный светло-серый костюм – в тон седине. К нему пришлось купить и приличные туфли. А для моей формы – модную сумку. Столько денег я никогда сразу не тратил. На эти средства в кишлаке Кундуз вся семья могла бы жить целый год.

Когда вечером Володя зашел за мной, то очень удивился.

– Куда же ускакал, мой аксакал? Видно, дал ишаку пятками по бокам, и тот, не слушаясь руля, снова рванул в предгорья Гиндукуша. Глеб, ты обольстишь всех наших жен. Мы так не договаривались!

Выйдя из подъезда, мы немного подождали его Машу. Светло-русые волосы и высокие таджикские скулы сразу привлекали к ней внимание. Она тоже сказала, что я совсем не похож на того моджахеда, о котором рассказывал муж. Она взяла меня за руку и быстро повела в подъезд. Там ловко перевязала мне галстук. Когда мы через пять минут вышли, Володя все еще стоял с открытым ртом.

К ресторану все три пары подошли одновременно – видимо, к военной дисциплине удалось приобщить и жен. Синеглазая толстушка Настя – жена Гриши, тоже белорусочка, – сердечно улыбаясь, сразу протянула мне пухлую ладошку. Жена Г аврилова – Наташа – была сдержанна, но тоже вполне благожелательна. Меня тронули ее теплые ореховые глаза. Все же я чувствовал себя не очень комфортно, не совсем представляя, какую роль должен играть в этом новом для меня обществе. К тому же портила настроение и мысль о том, как меня ловко и быстро пристроили к новой службе.

Но опасения мои оказались напрасными. Маша, чувствуя, что я не в своей тарелке, взяла надо мной шефство. Другие женщины тоже бросали на меня любопытные и поощряющие взгляды. Все по очереди танцевали со мной. Рассказывали о своей жизни – в самые трудные, девяностые годы. О том, что утром, провожая мужа на службу, никогда не были уверены, что встретятся вечером. О том, как жили без зарплаты, на армейских консервах и кашах. Когда служили в Забайкалье, то ловили рыбу, собирали ягоды и грибы, держали огороды и замерзали зимой в заброшенных военных городках.

Под конец вечера я немного повеселел и даже предложил поднять бокалы за старшего сержанта Гусева, за его суровую науку, которая помогла мне выжить. И вообще – за нашу армию, за солдат, сержантов, офицеров! И главное – за их героических жен! Мои новые друзья пили стоя.

К счастью, опасения насчет вечера не оправдались. Все получилось очень удачно. А на прощанье мы с Гришей даже исполнили нашу белорусскую песню «Кашу Ясь канюшыну, паглядау на дзяучыну…». После нее мы обнялись, попрощались – завтра уже не увидимся. Жалко было покидать новых друзей. Да и старых у меня никогда не было. Когда расходились, Гаврилов предупредил, чтобы я завтра в 8.00 стоял у подъезда. Пожимая руку на прощанье, шепнул, что еще один маленький экзамен я сдал на «отлично». Я вопросительно взглянул на него.