Текст книги "Горький запах полыни"

Автор книги: Ганад Чарказян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

15

Все прошлое, вся его неизбывная горечь и вся его преходящая сладость, уже за спиной. Еще неизведанное будущее – впереди. А настоящее – только эта каменистая тропа, на которую мы свернули с незнакомцем вскоре после того, как покинули кишлак, где казнили американского летчика. Идти по дороге было очень жарко, а тропа петляла в тени под нависавшими над нами скалами. Да и к тому же на дороге можно было попасть под обстрел – с вертолета не поленились бы дать пару очередей по одиноким путникам.

Я спокойно шел за незнакомым человеком неизвестно куда, ничего не опасаясь и ни о чем не беспокоясь. Все самое страшное в моей жизни уже произошло. За те несколько часов, что прошагали вместе, мы обменялись только парой слов. Он так и не сказал, куда идет, а мне было все равно – только бы выдерживалось приблизительное направление – на северо-запад. Да, впрочем, и это не было так уже важно. Главное – не стоять на месте, двигаться, чтобы ходьба убаюкивала, успокаивала, давала хоть слабую надежду на обретение смысла. Ну и так, чтобы в итоге все же заночевать под крышей в каком-нибудь кишлаке.

Солнце уже клонилось к закату, а широкое лезвие мотыги, лежащей на плече незнакомца, все так же равномерно-убаюкивающе поблескивало перед глазами. Когда кровавый край солнечного диска коснулся вершины заснеженной горы, мы остановились у ручейка, падавшего со скалы узкой и звонкой струей. Мы напились, ополоснули лица. Потом незнакомец, пристально взглянув на меня, сказал, что будем ночевать здесь, недалеко есть тайное укрытие – думаю, что ты не предатель.

В самом дальнем углу большой пещеры, по которой я шел, держась за подол рубахи своего спутника, оказался замаскированный лаз – ну прямо как в сказках «Тысяча и одной ночи». По наклонному каналу вполз за незнакомцем в темное помещение. Пока молча стоял на месте, он возился недалеко от меня. Вдруг вспыхнул свет слабой двенадцативаттной лампочки.

У одной стены располагались спальные места, а возле другой несколько автомобильных аккумуляторов и какие-то трубы. Хозяин подвел меня к ним и с гордостью обронил: «Стингеры, еще пять штук». Теперь я понял, кто сбил самолет. «Ты – герой», – произнес я подобающие слова. «Кто-то должен их наказывать. Но одному трудно», – устало сказал он и начал устраивать постель. Наш недавний водопой оказался одновременно и ужином. Правда, я так устал, что сразу заснул. Проснулся от солнечного зайчика рядом на стене. Накрыл его рукой – тепло. Несколько узких лучей света пронизывали наш погреб. Хозяин еще мирно похрапывал в остро пахнущих овчинах. Судя по скупо оброненным вчера словам, новый знакомый надеется на мою помощь. Пока не выберусь наружу, не буду его разочаровывать. Куда только не забрасывает человека, который просто идет по земле, не зная куда. А может, стоит все-таки сбить парочку самолетов? Нет, я не мститель. Я жертва. Как и большинство людей, я распят своим временем. Мой долг – испытать всю человеческую боль, оттянуть ее на себя, уменьшить ее количество в этом жестоком и безжалостном мире. Впрочем, это уже мания величия. Хватит, хватит испытаний, не хочу быть распятым страдальцем. Хватит одного Христа. Хочу просто домой. В родную Блонь. «Я так давно не видел маму…» – была когда-то такая песня. Я зашевелился и, спустив ноги, сел на своих нарах из жердей. Храп тотчас прекратился. Хозяин тоже поднялся. Сказал, чтобы полз наверх, а там подождал у входа – он передаст мне трубу.

Я принял «стингер», поставил у стенки. Подождал, пока выберется спутник. Он подал мне еще небольшой примус на бензине и мешочек с рисом, две банки тушенки, кастрюлю. В итоге у нас получился хороший завтрак. Я немного повеселел и начал думать, как бы половчее расстаться с моим кормильцем. Не хватало еще застрять на десяток лет в афганских партизанах. Нет, стрельбы с меня хватит, пусть сами разбираются. После чая из верблюжьей колючки – мы тоже когда-то заваривали, очень хорошее дезинфицирующее средство – решил спросить, куда он собирается идти дальше. Он кивнул на трубу и, впервые улыбнувшись, сказал, что на работу – полоть сорняки в нашем небе.

Меня всегда удивляло, как образно и лаконично выражаются простые пуштуны. Может, оттого что устное народное творчество еще не уничтожено всеобщей грамотностью и нивелирующей письменностью. Как много знают они различных легенд и сказаний, песен, стихов, сказок. Это мы все спрятали в книги, отделили от своей обычной и будничной жизни. А у простого человека, да у того же деда Г аврилки или у Сайдулло, вся культура всегда под рукой. Она живет с ним, постоянно взаимодействует с реальностью, постоянно обновляется и потому не стареет, всегда молода.

– Дорогой незнакомец, я благодарен тебе за кров, за рис и тушенку, за чай, но я не смогу быть помощником в твоей борьбе с сорняками. Небо полоть придется тебе одному. Меня ждут родные люди, которых очень давно не видел. Если сможешь указать мне дорогу к ближайшему кишлаку, буду тебе очень благодарен. А в твоей работе желаю удачи. Пусть Аллах будет всегда с тобой.

– Я понял, что в тебе нет гнева и ненависти к нашим врагам. Это потому, Цыштын-дабара, – не удивляйся, тебя знают многие, – что собственное горе еще переполняет тебя и отделяет от нашей общей беды. Но первый шаг на праведном пути ты уже совершил – в тебе нет и тени страха. Ты, как и я, ничего не боишься. Покажу тебе тропу к ближайшему кишлаку – это на день пути, после риса и тушенки ты осилишь его. Но, прошу, будь осторожнее с незнакомыми людьми. Не вводи их в соблазн греха. Даже я подумал вчера, когда оказались в моем убежище, что ты не должен его покинуть. Какое-то время я стоял над тобой спящим, но не смог поднять руку, чтобы лишить тебя жизни. Есть в тебе что-то, что размягчает сердца незнакомых людей. Да пребудет Аллах с тобой!

Потом истребитель самолетов начертил мне на песке всю предстоящую дорогу, выделив развилки, источники хорошей воды, и даже, на всякий случай, место для ночевки, которым пользуется и сам. Он прошел немного со мной – до первого поворота и обнял на прощанье. Я тоже ответил ему объятьем – человеку, который еще ночью собирался меня задушить в своем погребе. Как изменчива и прихотлива жизнь, какое колеблющееся существо – человек. И об этом знал уже Мухаммед – «человек рожден колеблющимся».

Уже один ступил я на дорогу к будущему. Сумрачные ущелья, синие, красные, бурые скалы. Голубые звонкие речки, тенистые заросли – тропка бежала и бежала, и я торопился за ней, отдыхая в прохладных пещерах, утоляя жажду из ледниковых ручьев. Как и было обещано, кишлак появился незадолго до захода солнца. Но света хватило, чтобы разглядеть меня и проникнуться доверием. Как раз одному человеку нужен был помощник в тяжелой и знакомой мне работе – строительстве небольшого поля. Муса обязался кормить и дать запас провизии на дорогу. Для начала он угостил хорошим ужином: рис, сушеные персики, изюм, зеленый чай. Хозяин был само радушие, а жена, на которую он недовольно поглядывал, обслуживала нас быстро и бесшумно.

На следующий день принялись за работу. Убедившись, что я понимаю в ней толк, Муса спокойно отлучался и только приходил вечером, чтобы увидеть итог моих усилий. Спал я на плоской крыше, снова под звездным небом, невольно напоминавшем все, что довелось испытать за эти годы под его внимательным взглядом. Первоначальное радушие хозяина понемногу испарялось. С самого утра слышал, как он кричал на жену, которая приносила мне на крышу все более скромный завтрак. Мясом не накормили ни разу. В тот день, когда я собирался закончить работу, получить расчет и двинуться дальше, его жена, с ног до головы закутанная в национальную одежду, поднявшись ко мне с блюдом риса, сказала еле слышно:

– Брат незнакомец… уходи, скорее уходи. Он убьет тебя и опозорит меня перед моими братьями, чтобы избавиться от меня. У нас нет детей. Наверно, это моя вина. Но предыдущая жена была тоже бездетна. Уходи, уходи, незнакомец…

Янтарные глаза ее грустно и с тревогой смотрели сквозь чадру. Оказывается, моя смерть должна помочь хозяину избавиться от жены, уличенной в прелюбодеянии. Несчастная женщина осталась в моей памяти как тихий голос без лица – печальный и нежный.

Я хорошо позавтракал – впрок, не стесняясь, попросил добавки. Потом спустился к хозяину и сказал, что работы осталось совсем немного, на час-другой. Дорогу к следующему кишлаку знаю, так что возвращаться с поля особой нужды нет. Думаю, что могли бы рассчитаться прямо сейчас. Я благодарен и вам, дорогой Муса, и вашей заботливой ханум, что приютили бедного путника и дали ему немного заработать. Взял бы я с собой пяток лепешек, сушеных персиков, урюк, изюм, немного овечьего сыра.

Хозяин мрачновато оглядел меня. Сказал, что хотел вечером угостить настоящим пловом, шаропом, отметить конец работы. Но, если так тороплюсь, то – что ж – собери ему, жена, чего он просит. Пока ханум собирала мешочек, мы выпили с хозяином чайник зеленого чая. Он опять стал обходительным восточным человеком, витиевато благодарил меня. Приглашал на следующий год заглянуть снова. Я даже засомневался: неужели он на самом деле способен убить невиновного человека? Видно, заповеди пророка не коснулись его дикой души. А о кодексе чести пуштунов он и слыхом не слыхивал.

Договорились, что он скоро подойдет к полю и примет работу. Но, не пройдя и сотни метров, услышал за собой торопливые шаги и визгливый голос Мусы. Он орал на весь небольшой кишлак, что я похитил честь его жены. Я ускорил шаги. Хорошо, что все мужчины были в поле и не бросились сразу к нему на помощь. Я оглянулся: размахивая топором, Муса катился за мной на маленьких ножках, как колобок. За ним, периодически вскрикивая, бесплотной голубой тенью семенила жена. Только этого отелло мне и не хватало. Я решительно свернул на тропу, ведущую в горы, но Муса припустил со всех ног и стал нагонять. Уже различимо его озлобленное лицо. Нет, это совсем не тот медоточивый восточный человек, что встретил меня неделю назад. Его почти физически ощутимая ненависть настигала. Я стал для него виноват во всех грехах. И в самом главном – в бесплодии жены. Что полностью лишало его жизнь смысла. Единственный способ вернуть этот смысл – прикончить меня и отправить жену назад к братьям, оставив у себя ее махр. Так как измена налицо.

Только бы не подпустить его очень близко – чтобы не мог воспользоваться топором на длинной ручке. Это было бы совсем глупо: столько всего пережить, чтобы погибнуть на безымянной тропе от руки хитроумного ревнивца. Но все же мое искусство всегда со мной, а камней вокруг хватает. Нас разделяло шагов двадцать. Узкое лезвие топора поблескивало на солнце. Я быстро наклонился, схватил небольшой камень и тут же метнул в преследователя. Целился в плечо той руки, в которой был топор. Слава Аллаху, не промахнулся! Муса взвыл от боли и выронил топор. Но по инерции продолжал бежать за мной. Пришлось наклониться еще раз и попасть ему по коленке. Тут он уже приземлился и стал звать на помощь свою ханум. Отставшая жена заторопилась на помощь к лежащему и стенающему мужу. То ли довольная, то ли испуганная – не разобрать. Перед тем как наклониться к мужу, обернулась ко мне и махнула рукой: иди, мол, человек, иди, незнакомец.

Я шел долго. Даже не останавливался, чтобы переждать полуденный зной, – все-таки опасался, что на помощь Мусе прибегут соседи. Но этого не случилось – видно, соседи тоже знали, что он за человек. Нестерпимо слепящее солнце висело в выцветшем небе. Я молил Аллаха, чтобы оно поскорее закатилось. Изнемогая от быстрой ходьбы на открытом пространстве, мечтал только о глотке воды из студеного ручья. Но знал, что пить пока нельзя: сразу одолеет слабость и движение придется прекратить. Только бы дождаться темноты – моего сегодняшнего союзника. Но вот, наконец, первые звезды на небе, спасительный сумрак и близкий лай собак, извещающий, что недалеко человеческое жилье, и по всей видимости, ночь проведу под крышей. Или, точнее, на крыше.

Подходя к кишлаку, что прилепился к основанию горы, думал о том, что на земле постоянно живут рядом и здравствуют добро и зло. Они сменяют друг друга, как день и ночь. Как зной и ночная прохлада. Так же и человек – одушевленное дитя природы – навсегда впитал ее противоречивость, ее вечные боренья основных стихий – мрака и света. И от этой противоречивости мается и сам человек, становясь непредсказуемо то источником зла и мрака, то света и добра.

Так и шло дальше: день – утомительная дорога, ночь – пристанище в скромном крестьянском жилище. Бывало, что и задерживался на пару дней – чтобы своим трудом хоть немного отблагодарить за кров и пищу. Ночевал, как обычно, на крыше, под надзором звезд. Только так чувствовал себя в полной безопасности.

Но не раз возникала и еще одна, самая серьезная опасность – застрять в каком-нибудь кишлаке навсегда. Почему-то меня чаще всего направляли к тем домам, где уже не было мужчин, а только дети и женщины – вдовы погибших на бесконечной войне. Женщины еще молодые, ждущие, не устающие надеяться. Труднее всего было покидать их бедные глиняные хибарки, где каждый кусок застревал в горле под взглядами худых и явно голодных детей. Задерживаясь на несколько дней, старался помочь им в их нелегких крестьянских заботах. То приведу в порядок полуразрушенный дувал, то починю протекающую крышу. Однажды задержался на целых две недели. Женщина с двумя детьми – мальчиком и девочкой, такого же возраста, как и мои, – напомнила Дурханый своими теплыми светло-ореховыми глазами и нежным голосом. Я починил все что мог, заготовил дров на полгода и однажды на рассвете, не прощаясь, ушел. Ее надежда и ожидание становились все заметней. Если жениться, то сразу на всех обездоленных и несчастных женщинах. Или хотя бы, как заповедал Мухаммед, на четырех. Но я-то уже, наверное, больше не смогу никого полюбить. Ночуя у кишлачных вдовушек, был благодарен им, что не проявляли излишней инициативы и избавляли меня от того, чтобы отвечать им отказом. Но все чаще стали сниться мои дети – особенно Регина. Она бросалась мне навстречу, обнимала за ноги и все повторяла, как когда-то Дурханый: велблуд, велблуд. Несколько раз собирался повернуть обратно. Но все-таки ясное сознание законченности, исчерпанности той жизни снова приходило ко мне. Я понимал, что снова обрести своих детей смогу только в новой жизни – если она состоится. Так что, с болью в сердце уходя от них, все-таки шел к ним. Во всяком случае, именно так хотелось думать.

Отклоняясь то вправо, то влево от основного направления на северо-запад, в сторону Кабула, я все же продвигался, хотя и медленно, по этой нищей, измученной войной стране. Всюду, где только можно, яростно цвели алые маковые поля, их единственная надежда и спасение. В той моей прошлой жизни все маковые дела по молчаливой договоренности вел Сайдулло. Я занимался производством только продуктов питания. Так что как бы и не участвовал в полулегальном и богопротивном бизнесе.

Я шел по узкой каменистой тропе, где столетиями ходили люди, занятые своими мыслями и проблемами. Какими были их мысли – одному Аллаху ведомо. Узкая извилистая тропка – вот и все, что осталось от тысяч людей, протоптавших ее. Теперь и я вношу свою лепту в сохранение этой вековой и, несомненно, нужной людям тропы. Да и что остается от всех нас? Только малые дорожки, которые мы топчем. И поэтому они никогда не кончаются. Правда, некоторые из них превращаются в дороги. Но это исключения. Да и в том, что остается после тебя малая, но все-таки заметная тропинка, есть высшая справедливость. Тропа – скромный путь от человека к человеку, от отца к сыну, сохраняющий живой отпечаток души идущего. Дорога же безлична и бездушна. По ней не идут, но катятся в такое же безличное и пресное будущее.

Занятый этими размышлениями, я размашисто шагал по утренней свежести. На целый день у меня оставалась только одна лепешка и горсть изюма. Но, несмотря на скудность запаса, тяжелый посох мой с железным острым наконечником бойко стучал по тропе. И вдруг за поворотом возникли трое чернобородых, тоже в паткулях, почти не отличающихся от меня по одежде, но вооруженных автоматами. За плечами у них горбились массивные рюкзаки. Они стояли один за другим и настороженно ждали моего появления. Видно, мой бойкий посох заранее предупредил их об этом.

Я уже привык ничему не удивляться и, остановившись, первым поприветствовал незнакомцев. Они молча разглядывали меня. В любой момент их недружелюбное молчание могло закончиться короткой очередью. Я спокойно стоял в двух шагах от первого чернобородого и без тени страха глядел ему в глаза. Мне нечего было скрывать – никаких умыслов относительно этой тройки они не могли прочитать в моих глазах.

Наконец первый, открыв беззубый рот, по-стариковски шамкая, неласково произнес:

– Так стучишь, что в Кабуле слышно. Куда идешь?

– Работу ищу.

– Где это ты тут ищешь работу? Скажи – мы бы тоже не прочь подзаработать.

– Иду в кишлак Кундаксаз.

– Это туда, где не осталось ни одного мужчины – только старики и мальчики?

– Ничего не знаю, говорили только, что там всегда есть работа.

– Есть, всегда есть работа, да для молодцов помоложе. Куда тебе с твоей седой бородой. Да и хромаешь вроде. Правда, глаза голубые. Кафир неверный? Шпион? Подними рубаху и опусти штаны.

– Одновременно не получится.

– А мы поможем. Джафар!

Быстро и грубо Джафар стянул с меня штаны и провел медосмотр.

– О, наш человек! Может, отпустим его в Кундаксаз? Чтоб такое добро не пропадало?

Незнакомцы заулыбались. Беззубый, видно, главный, продолжил:

– Тебе повезло. Теперь не нужно тащиться черт знает куда. С этого момента ты работаешь у нас. Возможно, это спасет тебе жизнь. Говорят, в кишлаке Кундаксаз постоянно пропадают мужчины. И никаких следов не находят. Но глазки-то откуда?

– Я из Нуристана.

– Ладно, поверим на слово.

Будь у меня мой верный «калашников», а они бы только мирно постукивали посохами по тропе, тогда у нас был бы другой разговор. Возможно, их трудоустройством пришлось заняться мне. И подшучивал бы над ними тоже я. Мог бы заставить и раздеться догола. Да, тот, у кого в руках оружие, – тот в этих горах царь и бог. А без оружия – просто раб, в лучшем случае животное.

Именно в качестве вьючного животного они и решили меня использовать. Чувствительно ткнув дулом в живот, Беззубый приказал отдать мне свой рюкзак проверявшему мой «документ» Джафару. Его рюкзак был больше всех остальных.

– А свой посох можешь выкинуть. Теперь твоя единственная опора в жизни – мы. И этот рюкзак.

– Это посох моего деда. Я с ним никогда не расстанусь. Лучше сразу пристрелите.

– Не волнуйся. Надо будет – так и пристрелим, – сказал Джафар, с явным удовольствием освободившийся от рюкзака, – твоего разрешения спрашивать не будем. Ты что – ничего не боишься? – Он запальчиво передернул затвор – дослал патрон в патронник – и уперся мне дулом в грудь.

Беззубый прикрикнул на него и отвел ствол рукой.

– Ладно, спинжирай. Храни свое дедовское наследство – видно, несказанно богат был твой дед, что оставил тебе такую суковатую ценность. Только держи его в руках, а не стучи по камням. Нам ни с кем не нужно встречаться.

Он приказал Джафару идти впереди. Меня поставили за ним, а беззубый, главный, замкнул маленькую колонну. Я держал посох перед собой – обеими руками – и, наклонившись, глядя на галоши Джафара, такие же, как и мои, шел за ним след в след.

Вот опять меня пристроили помимо воли. А шел бы себе тихонько, так, может, и разминулся бы со своими новыми работодателями. Во всяком случае, пока на плечах этот не очень тяжелый рюкзак, за свою жизнь опасаться не приходится. Да и кормить, видимо, тоже будут. Но к полудню рюкзак стал тяжелее раза в три. К дневному привалу я выбился из сил и просто молча, не снимая груза, прислонившись к скале, сполз на землю.

– Э, – опять пошутил Беззубый, – а еще в Кундаксаз собирался.

Он помог мне снять рюкзак и пригласил к небольшому костру, где варили кашу из брикетов и той же американской тушенки. Но сначала, конечно, зеленый чай. Я сидел в тени нависавшей скалы, перед глазами стояли величественные горы в белых шапках, пил зеленый чай с остатками изюма и был почти счастлив. Складывалось такое впечатление, что я равно готов к любому повороту судьбы. Если поразмыслить, то пока шел в нужном направлении и даже под охраной, милостиво выделенной мне не иначе как самим Аллахом. А что будет дальше – покажет время. Не раз убеждался, что абсолютно безвыходных положений не существует. Есть только такие, где выход обнаруживается не сразу.

За чаем познакомились. Беззубый назвался Фарузом. Он похвалил меня: «Я думал, ты уже через пару часов сковырнешься. Но борода твоя обманчива. Видно, не зря направлялся в Кундаксаз». Все опять заулыбались. Третьего, самого серьезного и молчаливого, звали Арманом. Это были мужчины самого крепкого возраста – от тридцати пяти до сорока. Ясно было, что они заняты доставкой какой-то контрабанды. А какой – думать долго не надо: той самой, что я выращивал, а брат моей жены Ахмад перерабатывал на своих кустарных заводиках. Вот я осваиваю и следующий этап наркобизнеса.

Как же так получается, что передовой демократический мир нуждается в зелье отсталых средневековых афганских крестьян? Он дает им за это зелье телевизоры и видеомагнитофоны, машины, компьютеры, а сам – все больше и больше – нуждается только в наркотиках, чтобы забыться в коротком искусственном счастье. А почему же их свобода и образование не могут производить нормального счастья, достаточного для всех людей? Почему они не могут обеспечить своих граждан не только избирательным правом, но и смыслом жизни? Ведь только с его утратой человек старается спрятаться в наркотических грезах. Нет, бороться с наркотиками надо не на территории Афганистана. Ведь он дает всего лишь то, что у него просят: а вся современная западная культура разными способами вовлекает человека в наркотическое состояние. Та же рок-музыка, то же телевизионное шаманство, приковывающее к порабощающему и оболванивающему экрану. Несколько раз я видел у муллы и американские развлекательные программы. Складывалось впечатление, что делаются они дебилами для полных идиотов. И вот эту свою культуру они несут «отсталым» народам, все еще сохранившим представление о подлинных человеческих ценностях, о смысле жизни. Не удивительно, что как отдачу они получают взамен еще более разрушительный наркотический импульс.

Судя по внешнему виду, все мои попутчики хотя и зарабатывали на жизнь доставкой наркотиков, сами их не употребляли. Им надо было содержать жен и растить детей. У Фаруза от двух жен было четыре сына и три дочери. У Армана и Джафара было пока по одной жене, но в количестве детей они не уступали командиру. Ясно, что прокормить такие семьи непросто. Я спросил Фаруза напрямую: «А мак тоже выращиваете?» Он посмотрел на меня, вздохнул и только молча кивнул. Потом добавил: «Догадливый ты парень. Но держи свои догадки при себе. И запомни: чтобы ни случилось, ты нас никогда не встречал и ничего не знаешь, что там было в этих рюкзаках. Хотя, кто там сейчас разбираться будет. Пристрелят и тебя за компанию. Ну, что – и теперь не боишься?»

Я пожал плечами: «На все воля Аллаха». Фаруз улыбнулся: «Наш человек. Нам такие люди нужны. Если и на этот раз пройдет все удачно, я поговорю с кем надо, и не придется тебе больше ходить по кишлакам искать работу. Работа сама будет за тобой бегать».

Оказалось, что идут они в Кундуз на границе с Таджикистаном. У меня даже сердце заколотилось от радости, я готов был обнять беззубого, как брата. Пути осуществления наших желаний неисповедимы.

К вечеру мы подошли к полуразрушенной конусообразной башне. Это, как объяснили новые хозяева, сторожевой пост Тамерлана – теперь работает на нас. А дальше, немного в стороне от нашего маршрута, лежит и его разрушенный дворец. Во мне, несмотря на усталость, шевельнулось желание побывать на этих руинах. Башню украшала голубая блестящая опояска, выдержавшая напор времени. Я знал, что секрет старинной эмали давно утерян. Спутники мои привычно развели огонь на прокопченном очаге, приготовили чай. Погружаясь в сон, испытывал некоторое удовольствие оттого, что довелось заночевать в таком историческом месте. А завтра, может, взгляну и на дворец Тамерлана. Или на то, что от него осталось. Перед сном на всякий случай тяжелым щитом из жердей закрыли вход – от шакалов.

Но совершить экскурсию не удалось. На рассвете нас разбудили далекие автоматные очереди. Все проснулись. Фаруз сказал, что стреляют на нашем маршруте. Видно, опять что-то не поделили. Но ведь, вроде, договаривались – своих не трогать. Фаруз приказал не разводить огонь и почистить оружие – из него уже давно не стреляли. Попили воды с черствыми лепешками и принялись за чистку автоматов.

Пока спутники приводили в порядок оружие, я подвязал веревочками галоши, которые подарил мне когда-то Сайдулло. Берег их, надевал редко, и только иногда взглядывал на такую простую и волнующую меня надпись – made in Belarus. Именно их и обул, навсегда покидая свой кишлак. Я был уже готов к дороге и глядел, как мои спутники занимались когда-то привычным и для меня делом – чисткой оружия. Фаруз управился быстро, а вот Арман и Джафар что-то задерживались. Слышно было, как Джафар раздраженно ругается. Оказывается, в давно не чищенном стволе застрял шомпол. Джафар протянул приклад автомата Арману и попросил подержать, пока он будет выдергивать этот чертов шомпол. Я подумал, что нет на них старшего сержанта Гусева. Оба тотчас бы получили по наряду вне очереди. Правда, в последний момент Джафар догадался отсоединить магазин. Арман ухватился ручищами за приклад, а Джафар за шомпол. Одновременно резко дернули в разные стороны. Грохнул выстрел, оба упали, я вскочил и бросился к ним. Джафар держался за живот. В его глазах с расширившимися зрачками стояло удивление ребенка. Серая рубаха стремительно становилась вишнево-красной.

Патрон в патроннике – классическая ошибка новичков или полусонных солдат. Джафар забыл, что загнал патрон в патронник, когда ткнул меня дулом в живот. А проверить не догадался. Арман, дернувший что есть силы, скользнул пальцем по курку. А так как присутствовала и вторая ошибка – автомат был снят с предохранителя, – то случился выстрел. Шомпол пробил Джафара насквозь и вошел наполовину в старинную стену. «Калашников» – это не игрушки. Он запросто пробивает кирпичную кладку.

Схватившись за живот, Джафар катался по каменному полу с остатками мозаики. Я никогда не думал, что в человеке так много крови. К нему невозможно было подойти, он выл по-волчьи и все перекатывался и перекатывался с боку на бок. Все медленнее и медленнее. Наконец затих.

Арман растерянно полулежал, опираясь локтями на пол.

К Джафару подошел Фаруз, немного постоял, наклонился над ним и закрыл его навсегда удивленные глаза с до предела расширенными зрачками.

Арман все еще не поднимался и растерянно глядел на Фаруза. Тот старался не встречаться с ним взглядом.

Похоронить Джафара оказалось непросто. Но не оставлять же его шакалам и грифам. В окрестных скалах нашлась подходящая щель, куда мы сумели втиснуть несчастного. Ее отыскал Арман, суетливо пытавшийся хоть как-то загладить свою случайную вину. Поместив туда Джафара, мы сначала аккуратно засыпали его мелкими камнями, а потом камнями покрупнее. Наверх удалось поместить довольно приличный валун.

Только когда были совершены все подобающие молитвы, Фаруз признался со слезами на глазах, что Джафар – его двоюродный брат.

– Что я скажу его матери, что скажу отцу? Я подбил Джафара на эту поездку, совсем обнищал мой брат. Но уж лучше оставался бы нищим, чем мертвым. Я, я виновен в его смерти. Ведь он совсем молодой, ему только тридцать четыре. Смерть искала меня, а наткнулась случайно на него.

Арман тем временем не находил себе места. Хотя Фаруз обнимал его над могилой и говорил, что он ни в чем не виноват. Родственникам обещал ничего не говорить – не надо лишних пересудов. Погиб в перестрелке с кафирами – вот и все.

Перед погребением Фаруз достал тугой сверток из кармана залитой кровью безрукавки Джафара.

– Джафар был нашим казначеем. Теперь пусть эти деньги будут у тебя, Халеб.

Так я стал сверхценным объектом: кроме рюкзака стоимостью под миллион баксов прибавилась и дорожная касса. Но прибавилось и внимания со стороны моих спутников. Теперь любое мое нестандартное действие могло быть расценено как попытка присвоить их ценности. Надо признать, что Фаруз поступил очень разумно. Вместо того, чтобы беспокойно следить друг за другом, они спокойно сосредоточились на мне. А четыре глаза всегда лучше, чем два.

Продолжив путь, мы вскоре наткнулись еще на два трупа. Они лежали у тлеющего костра лицом вниз. Левая ладонь одного из них понемногу жарилась на углях и распространяла сладковатый запах человечьего мяса. Оба были убиты выстрелами в спину. Видно, именно эти очереди и разбудили нас.

Фаруз перевернул их лицами вверх. Одного узнал – коллега. Немолодой мужчина из соседнего кишлака. Не раз пересекались на горных тропах. Однажды даже шли вместе.

– Вот шакалы! – выругался Фаруз. – Даже не похоронили. Деньги забрали и бросили, как падаль. Нет, найдет их Аллах. Куда катится мир! Ради этих зеленых бумажек готовы на все. Ты видел, сколько у меня зубов? Только восемь, и те спрятаны. Остальные выдергивали кузнечными клещами и посылали моему деду, пока он не собрал деньги на выкуп. Бандюг в наших краях с каждым днем становится больше. Война отменяет все человеческие законы. Да и до законов ли, когда сегодня жив, а завтра уже покойник. Прав тот, кто выстрелил первым. Оружие есть, патроны есть, работы нет, а жить хочется. И жить хочется хорошо. Похитить ребенка, человека ничего не стоит. Лишь бы заработать. Дед продал все что мог, даже дом. Расстался с золотым запасом. Выплатил выкуп, вернул меня живого, хотя и беззубого. Потом все-таки выследил бандитов. Оказались дальние родственники из соседнего кишлака. Дед убил троих – вместе с главарем, но и сам получил смертельную пулю. Два месяца умирал дома. Вот такая наша жизнь, обложили со всех сторон. Если не ты убиваешь, тебя убивают.

Была в словах Фаруза и своя горькая правда, и своя сладкая ложь. Все мы склонны находить оправдание любым своим действиям.

Мы пристроили в расселинах и завалили камнями тела и этих двух несчастных. Решили пока дальше не идти, чтобы ненароком не пересечься с бандитами. Похороны утром и похороны вечером – для одного дня достаточно.