Текст книги "Тамбу-ламбу. Три звонка"

Автор книги: Галина Карпенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

Кто глотает витамины, как слон?

Прошёл дождь, и Володя Рогов отправился в аптеку. Аптека – это не магазин, но в ней не только лекарства. В аптеке можно покупать витамины A, B, C – разноцветные маленькие шарики; пятьдесят штук в одной маленькой коробочке.

– Ты, кажется, только вчера был у нас? – спросила седая аптекарша Володю. – Имей в виду, витамины нельзя есть слоновьими порциями, и лучше, если бы их приходили покупать взрослые.

Володе неприятно, что она ему это говорит, да ещё так громко, что стоящие в очереди к окошечку «Выдача готовых лекарств» стали оборачиваться и смотреть: кто это глотает витамины, как слон?

И вдруг Володя увидел Шуру. Шура получала лекарства. Правда, Шура стояла к нему спиной, но он-то её сразу узнал. Провизор читал рецепт и передавал ей пузырьки и коробочки. Шура отошла к столику и стала осторожно укладывать лекарства в маленькую плетёную сумочку. Рогов, получивший свои витамины, направился к двери, и тут они столкнулись.

– Рыбьего жиру накупила? – спросил Володя.

– А ты?

– Я то́, что самое полезное! – Он высыпал на ладонь несколько шариков, – Хочешь? Это ABC. Все полярники ими питаются.

– Я не хочу, – отказалась Шура.

– Не хочешь? Как хочешь. – И Володя отправил целую пригоршню витаминов в рот и зашагал с нею рядом. – Ты почему злишься?

– Я? – удивилась Шура.

– Конечно, злишься, даже витамины не ешь. Я могу тебя записать в кружок! – великодушно предложил Рогов.

Он был в великолепном настроении, оттого что так ловко придумал с телеграммой. А Шура удивлялась, почему Рогов, который в школе почти не разговаривал с ней, сейчас предлагает какие-то лечебные конфетки.

– У тебя очень хорошая фамилия, – продолжал разглагольствовать Рогов. – У тебя такая хорошая фамилия, ты даже сама не знаешь, какая…

Шура ничего не понимала. «Он, наверно, меня разыгрывает, – подумала она. – Вот перейду сейчас от него на другую сторону…»

– Я одному человеку с такой фамилией знаешь что бы сделал? Да я ему всё, что он хочет, сделаю, – говорил Володя, переходя с ней через дорогу. – Если бы он вдруг утонул, я нырнул бы в самую глубину и спас его.

Шура чуть не споткнулась – так удивилась его словам. Неизвестно, что бы он ещё сказал, если бы они не дошли до угла. На углу, под горящим фонарём, на стене была наклеена большая пёстрая афиша. Рогов остановился. Ещё бы не остановиться! Раскинувшись почти во всю стену, афиша извещала, что в воскресенье в парке будет утренник, на котором выступят артисты цирка. По жёлтому полю вдоль и поперёк катили на велосипедах медведи, в центре афиши сквозь обруч прыгал лев. Весёлый клоун, улыбаясь нарисованным ртом, приглашал всех непременно побывать на удивительном представлении.

– Вот это здорово! – сказал Володя. – Я цирк ни на какой театр не променяю. Театр всё про одно и то же, а здесь: акробаты, и звери, и фокусники. Я прошлый год, когда были каникулы, ходил в цирк три раза. А ты?

Шура не ответила. Она была уже далеко от перекрёстка, где стоял Рогов и разговаривал сам с собой.

Настоящие приятели

Мария Александровна, Шурина мама, открыла дверь, но это пришла не Шура. На пороге стоял почтальон. Он принёс телеграмму.

– Извините за опоздание, – сказал почтальон. (Телеграмма уже побывала по старому адресу.) – А вы, оказывается, переехали?

«Какая странная телеграмма! – подумала мама. – Одно слово». Но, прочитав подпись «Володя», перестала удивляться. Капитан Проценко часто получал телеграммы, среди которых были похожие и на эту. Один раз даже была такая: «Плыву за вами. Оля». Если в телеграмме был обратный адрес, капитан непременно отвечал всем: будущим капитанам, штурманам и матросам, всем мальчикам и девочкам. В этой телеграмме обратного адреса не было, и Мария Александровна не передала её адресату. Адресат был болен.

Почтальон ушёл, и вскоре в дверь постучали.

«Это, наверно, Шура». Они договорились, что она не будет звонить, а постучит, чтобы не разбудить Дима. Но это тоже была не Шура.

– Стёпа! – обрадовалась Мария Александровна. – Ну заходи, заходи!

Стёпа снял фуражку и, осторожно ступая, пошёл за Марией Александровной на кухню.

– Мария Александровна, я на минуту. Может, что нужно, куда сходить или что принести?

– Очень хорошо, что пришёл.

– Я наследил вам. – Стёпа посмотрел на свои сапоги, измазанные извёсткой, и досадливо махнул рукой. – Я их обтирал, да, видно, плохо. Я прямо со стройки, в общежитие не заходил.

– Ничего, ничего, ты садись.

Стёпа одёрнул рубашку, поправил ремень и сел к столу.

– Вот видишь, как у нас получилось, – сказала Мария Александровна. – У Дмитрия Дмитриевича приступ, с сердцем плохо…

– Жалко мне его… – сказал Стёпа.

– Я так думаю, что всё обойдётся. Дмитрий Дмитриевич человек крепкий. Ну, а у вас-то как?

– Ничего, управляемся. На кране сегодня Василий Дмитриевич работал.

– Я, может быть, сама дня через два выйду.

Мария Александровна налила Стёпе чаю, намазала маслом калач.

– Это ты! – обрадовалась Шура, увидев Стёпу.

Они подружились ещё прошлым летом, когда Шура, окончив третий класс, первый раз в жизни уехала в пионерский лагерь.

Костры, походы, росистые дороги…

Лагерь, окружённый лесом, стоял на высоком берегу. Лес был дремучий, с густыми зарослями орешника. Орехи, укутавшись в мягкие одёжки, семейками сидели в шершавых листьях. Стояла пора, когда в скорлупе наливалось и крепло белое ядрышко.

Пионеры готовились к походу. Все ждали дня, когда их разбудят на заре и они двинутся по берегу в путь. И этот день наступил. Ещё долго на росистой траве темнела тропка, по которой они ушли.

Поход! В нём, как праздник, и луг с последними ромашками, и лес, где на кочках начинает краснеть брусника, и костёр, над которым взлетают искры, и закопчённый котёл, в котором булькает пригорелая каша.

Пионеры возвращались из похода весёлые, промокшие под дождём. Но теперь они уже могли сказать: мы были в походе! И Шура, засыпая на лагерной раскладушке, думала, как она расскажет маме и папе про поход.

Она скоро их увидит, они приедут через три дня. Потому что через три дня будет родительский день.

…Сегодня приедут родители. Непонятно только, почему такое волнение. Можно подумать, что родители не узнают своих детей, если на тех не будет глаженных-разглаженных рубашек и они не выучат наизусть басню про трусливого зайца.

Все мылись, чистились и зубрили стихи. Даже на клумбу в центре лагеря посадили цветы. Правда, их забыли полить, и они на глазах завяли. Но, когда их выдернули, клумба была так же хороша, как и прежде.

У лагерных ворот остановилась машина. Из машины выбирались счастливые матери и отцы, бабушки, дедушки и даже дяди с тётями. Им навстречу торжественным строем шли дети. Но, к счастью, строй смешался, и над лагерем зазвенел вопль радости.

– Мама, ура!.. Ой, дедушка приехал! – раздавалось вокруг.

– Юрка, неужели это ты? Толстый!.. А веснушки откуда?

– Я поправился, – признавался Юра.

Шура бежала вместе со всеми, но никого не встретила. К ней никто не приехал. Все уже разошлись, а она стояла под праздничной аркой, убранной хвоей, над которой хлопал от ветра плакат «Добро пожаловать!».

– Вот она! – раздался голос вожатого Коли.

К Шуре вместе с вожатым подошёл незнакомый мальчик в ремесленной форме. Он вытирал носовым платком потный лоб и прижимал к себе знакомую Шуре мамину сумку.

– Вот она, – повторил Коля и, обняв Шуру за плечи, повёл её к скамейке, которая стояла напротив нарядной клумбы.

Незнакомый мальчик шёл рядом.

– Это, Шура, ученик со стройки, где работают твои папа и мама, – объяснял вожатый. – У них сегодня срочная работа, им никак нельзя было приехать. – Вожатый говорил, а сам всё время глядел не на Шуру, а на мальчика, который держал в руках мамину сумку и молчал как рыба.

Наконец мальчик проговорил:

– Вот, гостинцев прислали, – и протянул сумку Шуре. – Бери!

– Бери, бери! – повторил вожатый. – Бери и беги к ребятам. У нас сегодня концерт. Она тоже выступает, читает басню.

Шура вскочила со скамейки и, не оглядываясь, убежала. Уткнувшись в подушку, она горько заплакала от обиды.

Все приехали, а у них срочная работа! Зачем ей пироги, сумку прислали…

Шура плакала, и никто не мог её утешить. Вожатый, который тоже уговаривал её, потерял наконец всякое терпение и сказал:

– Умойся и собери свою силу воли. Можешь не читать сегодня басню.

И вдруг Шура перестала плакать. Она испугалась. Она же ни о чём не спросила этого мальчика. А вдруг дома что-нибудь случилось?

– Ей-богу, ничего, – ответил посланец, которого звали Стёпой. – Работают люди, и всё. Что может случиться?

Шура не поверила.

– Ты меня, наверно, обманываешь, – сказала она. – Они бы мне написали письмо.

Стёпа опять рассказал, какая срочная на стройке работа – не до писем.

– Ты чудная! Разве ты своих отца с матерью не знаешь? А зачем письма, если меня прислали?

Стёпа видел, что Шура по-прежнему не верит ему. Тогда он тоже обиделся:

– Знал бы я, тоже не поехал бы!..

Они сидели рядом на концерте, и оба не улыбались даже тогда, когда на сцене показывали очень смешную маленькую пьесу, как одна собака пришла к другой в гости…

Родительский день кончался, завели автобус. Стёпа стоял на подножке и смотрел на Шуру. Она не махала ему вслед, не кричала вместе со всеми: «До сви-да-нья!»

– Я боюсь, – сказала ему Шура, когда он протянул ей на прощание руку.

И гроза не страшна!

На дороге улеглась пыль, автобусы уже были далеко. Дежурные в лагере накрывали столы к ужину. И тут Шура снова увидела Стёпу – он шёл по дорожке прямо к их домику.

Видно было, что он очень спешит. Зачем он вернулся?

– Идём к вожатому, – сказал Стёпа. – Он тебя отпускает. Мы успеем к последнему поезду – всего пять километров идти.

Шура его не переспрашивала. Она поняла, что поедет домой.

– Пальто накинь! – сказал Стёпа.

– Куда же ты? – спросила Настенька.

Шура даже не ответила ей. Как хорошо, что она поедет к папе и маме!

– Под твою комсомольскую ответственность, – сказал вожатый Стёпе. – Видишь, какая кутерьма получилась!

– Ничего не случится, а то она будет здесь придумывать чего не надо, всю ночь реветь! – сказал Стёпа, – Я завтра её привезу обратно.

Вожатый недовольно поглядел на небо. Из-за леса на лагерь ползла туча, тёмная, мохнатая по краям.

– Ну, помочит – высохнем! – расхрабрилась Шура, – Сейчас лето, тепло.

– Может, ещё в сторону свалит, – сказал Стёпа, глянув вверх.

И они пошли, держась за руки, на станцию.

Дорога к станции вилась по берегу, огибала ивовые заросли, спускалась в сырые ложбинки. С высокого берега им была видна река далеко-далеко. Вдруг река потемнела, берег на той стороне, освещённый низким, закатным солнцем, погас, и на дорогу упали крупные капли дождя.

Стёпа с Шурой побежали к лесу – и как угадали: только они спрятались под еловую крышу, дождь припустил как из ведра.

По дороге сквозь водяную завесу катила тележка. Кто-то, укрывшись брезентом, погонял лошадь. Тележка остановилась у опушки напротив ели.

– Догнал! – раздался голос вожатого. Он был сердитый-пресердитый. – Говорил, дождь застанет!

Стёпа и Шура влезли в тележку. Брезента хватило на троих. Вожатый хлестнул лошадь, и они поехали на станцию.

В небе громыхало. Орлик, который возил в лагерь хлеб, молоко, только подрагивал ушами, но не останавливался. Полоснула молния, и вдруг совсем рядом раздался треск, да такой, будто в лесу великан сломал сосну. А Орлик не испугался.

– Вот это гроза! – Вожатый обернулся: – К маме, к папе! – передразнил он Шуру. – А ты, – это уже относилось к Стёпе, – представитель рабочего класса, пироги привёз, а сам ни бе ни ме! Погоди, тебе ещё влетит. Привезёшь ребёнка, промокшего до костей. Выполнил родительское поручение!

– Я сухая, – робко сказала Шура, боясь, что вожатый повернёт Орлика назад, к лагерю…

Усадив их в вагон, вожатый шёл за поездом, откинув мокрый капюшон, и грозил:

– Попадёт вам!

Шура прижалась носом к оконному стеклу и видела, что Коля не сердится. Может, не каждый вожатый поступил бы так, как он. Но Коля думал, что он поступил правильно. Что делать, если человеку кажется, что у него дома случилась беда, если он встревожен, никого не слушает и никому не верит? Пусть поедет и успокоится. А родители, чудаки, не могли написать толком, в чём дело.

Стёпа и Шура сидели рядом и молчали. О чём говорить, если она ему не верит? Стёпа представлял себе, как они явятся в одиннадцатом часу вечера.

– А нам, наверно, и правда влетит, – сказал он и улыбнулся.

Ну, скажи он это раньше и улыбнись так, как сейчас, Шура без всяких разговоров поверила бы, что дома всё хорошо. Но теперь уже было поздно. Поезд мчался к городу без остановок.

Им не влетело, но дома удивились:

– Так поздно? Что случилось?

А потом, когда разобрались, даже смеялись.

– Письмо под пирогами, – сказала мама. – В сумке, на самом дне.

– И ещё какое письмо, я там всё нарисовал, – сказал папа. – Я нарисовал, как мы строим дом. Я ношусь как чёрт, а мама кричит из кабины своего крана: «Где кирпичи? Почему задерживаешь, прораб?» – Папа погладил Шуру по голове: – А ты, оказывается, плакса…

– Да, если бы к тебе никто не приехал… – заступилась за себя Шура.

– Это я, наверно, виноват, – сказал Стёпа. – Плохо ей всё объяснил.

– Никто не виноват. Давайте ложиться спать, – сказала мама.

Она постелила Стёпе на диване, и все очень крепко уснули. И правда, разве кто-нибудь был виноват? Просто Шура очень беспокоилась за своих родителей. И это хорошо, что она беспокоилась.

А на другой день Стёпа, как и обещал вожатому, проводил Шуру обратно в лагерь.

С тех пор прошло больше года, а дружба их продолжается.

Мальчик с пальчик и его братья

Уже совсем стемнело. Стёпа ушёл с Шурой за хлебом. Булочная недалеко, а ребята пропали.

– Что же вы так долго? – спросила мама, когда они вернулись домой.

– Поговорили маленько, – сказал Стёпа.

А когда он, попрощавшись, ушёл, Шура сказала маме, что у Стёпы родился брат.

– Он мне про него рассказывал. Вот!

Шура протянула маме почтовую открытку, в которой было написано, что в семье плотника Малышева родился сын, которого назвали Пётр.

– Теперь у Стёпы брат Петя. Ты понимаешь? Десятый брат, как у Мальчика с пальчик… Ты читай, читай!

«Дорогой наш Стёпушка! – писала Стёпе его мама, – Я жива, здорова и меньшому сыну очень рада. Мальчик крепенький».

– Стёпа тоже очень рад. Он послал маме десять рублей, – рассказывала Шура. – Он не хотел мне давать открытку, а я выпросила. Ты знаешь, у Стёпы есть брат, который уже служит в армии, есть брат, который учится только в первом классе, и есть пятиклассник, как я. Вот сколько! Это очень хорошо, когда столько братьев. Он мне про всех рассказывал. Мы не просто так болтали…

– Как мне помнится, у Мальчика с пальчик было шесть братьев, – раздался голос Дима.

– Разве? – удивилась Шура. – Но ты знаешь, Дим, десять – это тоже замечательно, правда?

Они зажгли свет. Дим выпил чаю, приободрился, шутил. Приехавший уже поздно вечером доктор, выслушав его, остался доволен.

– Благодарю! – сказал доктору Дим. – Я постараюсь, чтобы и впредь вы были мною довольны. Но не только мною, – добавил дядя Дим, – моими вахтенными тоже. Вы знаете, кто у нас самый ответственный на вахте?

– Разумеется, – ответил доктор.

Шура покраснела, когда доктор, прощаясь, пожал ей руку и сказал:

– До свиданья, самый ответственный на вахте!

Мама зажгла настольную лампу и занялась необычным делом: она достала из шкафа мягкую голубую фланель и стала кроить маленькие рубашки, будто для куклы.

– Это кому? – спросила Шура.

– Это – Стёпиной маме, а это – нам, – ответила мама.

Шура смотрела, как мама вдевает нитку в игольное ушко.

– Давай я вдену, – сказала она, – И покажи мне, как надо сшивать.

Мама сидела и шила. И Шура тоже шила. «Какая моя мама красивая! – думала Шура и посматривала на неё так, будто впервые видела мамины лёгкие волосы, руки. – И как хорошо, если бы у нас тоже родился мальчик!»

Бабушкино письмо

Вечером хорошо заняться любимым делом. Володя Рогов готовился к занятиям полярного кружка. Он подклеивал прошлогоднюю карту Антарктиды и думал: пришлёт ему ответ капитан Проценко или нет? Он даже заглянул в почтовый ящик. Хотя знал, что телеграммы туда не опускают. В ящике лежало только одно письмо, опять от бабушки.

– Нам письмо, – сказал отец. – От мамы, – сказал он, вскрывая конверт.

– Чудачка, можно было бы позвонить. У нас теперь телефон, – сказала Володина мама.

Отец молча продолжал читать письмо.

– О чём же она пишет? – спросила мать.

– Спрашивает про Володьку, как он в новой школе.

Мать не прочла письма, но за ужином несколько раз повторила:

– Пишет письма, как будто мы уехали за тысячу вёрст!

– А как же она позвонит, если у неё нет телефона? – сказал Володя.

– Старый человек, не по автоматам же ей бегать, – добавил отец.

Мать замолчала, но Володя знал, что именно это и плохо.

– Иди спать, – сказал ему отец.

Володя допил молоко и ушёл. Письмо осталось на кухне, на столе, за которым ужинали.

Володя лежал в постели, укрывшись с головой, но всё равно слышал, как в соседней комнате сердито и громко говорила мать: «Она, она, она!» И Володя понимал, что «она» – это бабушка.

Ой ля!

Это было уже в самом конце лета. Они купили новую мебель и ждали ордера, чтобы переехать на новую квартиру. День в библиотеке был выходной, и бабушку они застали дома.

– Ты знаешь, мама, – сказал ей отец, – если бы сдать горсовету твою комнату, то можно великолепно устроиться нам всем в трёхкомнатной квартире.

«Вот, оказывается, как можно сделать! – обрадовался Володя. – И почему папа раньше этого не придумал?»

– Ты уверен в этом? – спросила бабушка.

Она сидела у открытого окна, накинув на плечи тёплый платок, хотя было совсем не холодно. Окно в комнате маленькое, и на подоконнике лежала ветка бузины. Деревянный домик кругом зарос бузиной. Бабушка посмотрела на тёмно-красные ягоды и сказала:

– Мне это напоминает тропический лес.

А папа молча ходил взад и вперёд по скрипучей половице. Бабушка стала ему объяснять:

– Мне будет, дорогой, далеко добираться до работы, а здесь мне только перейти дорогу. И потом, ты должен понять – эти стены меня греют, они хранят столько воспоминаний…

– Но не век же ты будешь на работе, – сказал папа. – И потом, я обязан…

– Какая чушь! – сказала бабушка. – Что значит – обязан? – И вдруг, всплеснув руками, спохватилась: – У меня же подгорит пирог!..

Бабушка торопливо ушла на кухню и вернулась оттуда с пирогом. Небольшой, подгорелый по краям, пирог умещался на тарелке. Сверху он был разделён на четыре части жгутиками из теста и посыпан сахарной пудрой.

Володя никогда не видал таким своего папу. Папа рассматривал пирог так, будто перед ним было чудо. Он даже снял очки.

– Мама, это ой ля?

– Ой ля! – ответила бабушка.

Бабушка разрезала пирог на четыре доли.

– Отвернись! – сказала она.

Папа послушно отвернулся, а бабушка, показывая на дольки пирога, спрашивала:

– Кому?

– Тебе… – отвечал папа, задумавшись. – А это Володе… Тосе.

– Ну, а вот это твоя. – Бабушка положила оставшуюся долю на маленькую тарелочку и, улыбаясь, протянула её папе…

Они пили чай. Бабушкин пирог был не такой уж вкусный.

Вот мама печёт пироги – это да! С кремом, с яблоками. Один пирог даже называется «утопленник». Тесто для этого пирога завязывают в узел и опускают на сколько-то часов в воду. А бабушкин пирог был похож на сладкий хлеб.

Вдруг папа вскочил.

– Ой ля! Ой ля! – закричал он.

Он протянул ладонь, на ней лежал маленький серебряный гривенник, измазанный вареньем. Это бабушка его запекла в пироге нарочно, чтобы он кому-нибудь достался.

– У меня ой ля! – радовался папа. Он обнял бабушку и стал с нею кружиться. – Ой ля! Ой ля! – напевал папа.

– Дело не в пироге, – рассказывал отец Володе, когда они шли обратно домой. – Дело не в пироге. Но это была очень весёлая игра. Игра нашего детства. Сколько было всегда догадок, кому из нас достанется ой ля! Нас тогда было у мамы трое: я и ещё два брата. Старше меня. Знаешь что? – сказал папа, когда они подошли к своему дому. – Сейчас не поздно, проедемся на речном трамвае?

Володя, конечно, согласился, и они прокатились по реке до станции «Пляж» и обратно.

Дома мама развернула пакетик, в котором лежала её доля бабушкиного пирога.

– Удивляюсь! Сколько я ей давала рецептов, самых простых. Разве это пирог? – говорила мама. – Это же камень!

– Тося, перестань, – сказал отец.

И ни он, ни Володя не рассказали ей про ой ля…

… – Она! Всё она! – слышалось за стеной.

«Вот завтра будет выходной день, и мы опять поедем к бабушке», – решил Володя. Он так был доволен своим решением, что успокоился и уснул.