Текст книги "Не про заек"
Автор книги: Галина Хериссон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)
Ещё повезло, что я сижу. Многие стоят в проходе. Но вот поезд разогнался и подул ветерок из форточек. А я слушаю музыку в новых белых наушниках и ощущаю кожей новую крахмальную белую рубашку. Ей, старушке, лет восемьдесят, но она свежая и отлично сохранилась! Поверху – гипюр на плечах и груди, воротничок стойкой и аутентичные пуговицы, как кристальные бусины. (Когда я вышла из музея и обходила Сен-Сюльпис, наткнулась на антикварный салон. Не удержалась – влюбилась в старинную рубашку. Несколько перемеряла, но эта, первая, которую выхватил взгляд на вешалку, легла как влитая.)
Африканки вскоре вышли, и я переместилась на соседнюю лавочку. Женщины вокруг меня, французские и бесцветные относительно моих бывших соседок, обмахивались веерами, и мне тоже попадало. Японка, освободившаяся, наконец, из 156
НЕ ПРО ЗАЕК
сдобного плена, посматривала на нас не то с завистью, не то с одобрением. Уж она-то знает толк в веерах! А вообще, соседки по вагону на меня поглядывали. Я ручкой писала по обрывку бумаги, найденном в сумке с портретом “Девушки с жемчужной сережкой” Вермеера. Они посматривали, потому что никто нынче не пишет ручкой по бумажке. Их эмоции или отношение к моей необычной деятельности понять было нельзя. У них не принято “intimider49” попутчиков. А может быть, они просто косили глазами на девушку и её жемчуг на моей сумке...»
* * *
«Так колесила я в Париж и обратно в свои выходные, а в конце недели и уикенды работала.»
Осенняя хандра
«Ах, в чём неудачность проекта? Отвечаю. Спасибо, что протягиваете нить!
Дело в том, что та женщина, из церкви – Ванесса, дружила с моим Персом. Она много помогала ему в галерее, ещё в период Фонтенбло... Потом мы сталкивались уже в Барбизоне и думали вместе, как бы развить наш “совместный” проект. То ли делать больше выставок и приглашений, то ли сделать ремонт, чтоб придать галерее лоску, то ли организовывать выездные выставки (мы даже один раз выставлялись в замке Vaux-le-Vicomte!), то ли сдавать картины в аренду в разные офисы...
Но Перс всё больше отсутствовал и ездил по своим делам, а если и сидел в галерее, то больше втыкал в ютюб, чем в организацию вернисажей. Ремонт делать не имело
49 Стеснять
157
Галина Хериссон
смысла, потому что он собирался снова переезжать, где аренда подешевле. Подаренные Ванессой герани всё время падали с подоконников. Меня атаковали хозяева выставленных когда-то шедевров из-за неоплаченных Персом продаж. Меня атаковали художники, которые искали возможности выставиться. Перс всем всё обещал и ретировался, не отвечая на мейлы, не давая мне ни списка гостей для возможного вернисажа, ни денег на конверты, флаеры, шампанское и прочую дребедень.
Он просто был эстет и приглашал с шиком разных местных селебрити на обед или чашку кофе. Для контакта. Но селебрити ничего не покупали, а делали комплименты новой золотой раме, которую он заказал для картины модного художника, которую, в свою очередь, он взял чуть ли не в кредит в соседней иранской галерее.
А я, как только получила документы и собрала деньжат, улетела в Италию, в Тоскану, её золотую осень, её неописуемые красоты.. Ну нет, это для целой отдельной книги...»
* * *
«В первый раз в жизни я летела в самолёте (тот детский полёт с отцом и братом, мне была года четыре, я не считаю)! И в первый раз я была горда собой, предъявляя мой французский документик, проходя проверку багажа и паспортный контроль в аэропорту перед полётом “Париж – Рим”.»
***
«После возвращения из Тосканы я снова, разумеется, в Фонтенбло. В галерее не появляюсь. Много читаю и продолжаю наведываться в Париж... Вы ж знаете, он как магнит... Хотя...
158
НЕ ПРО ЗАЕК
У меня с Парижем сложные отношения, это давно известно. Периодически езжу, проверяю его и себя. Сегодня “морозец” ударил, ну – по нашим меркам. Поздняя осень. Воздух от этого делается особенный, дышать свежо. А свет – прямо живопись! Красота.
Каблуки по булыжникам гулко стучат. Выхожу на Шатлé, разумеется, народу куча, пыль-грязь, бумажки под ногами валяются, толчея. Но я не теряю присутствия духа. И дело нужно было важное сделать. Не до ерунды. Это не то, как раньше: по этим центральным улицам без дела и без денег шляться... Выхожу на площадь перед Бобуром, он же центр Помпиду – смотрю, нет ли знакомцев? Действительно, одна девушка на дижириду уже лет пять тут играет. Беру себя в руки и гляжу на всё глазами туриста – так веселее! Иду к художникам. Шаржи мне никогда не нравились, а вот у китайцев портреты углем и пастелью очень неплохие! Сколько, спрашиваю. Блин, 20 евро. Это сидеть тут, жопу морозить и продавать за бесценок свой талант? Может быть, у них и выхода нет, а меня – увольте...
Иду себе дальше. Вечный дядька рисует большие эфемерные картины на асфальте с надписью “Жизнь глупа без искусства”. Рядом парнишка-сальтамбанк50 танцует и делает акробатические номера с мячом под Майкла Джексона. Талантливо и артистично. Бросаю монетку. Взяли бы его в цирк работать, что ли! Ещё несколько клоунов и торговцев пытаются заработать на кусок хлеба, а публике – бесплатное зрелище. Фонтан с фигурками Ники де Сан-Фаль поднадоел, и холодно на воду глядеть.
Поворачиваю в сторону Отель-де-Виль. И тут открывается... Мэрии, собственно, пока не видно, но
50 Старинное название уличных циркачей
159
Галина Хериссон
передо мной – силуэт Нотр-Дам! В первый раз он мне такой лиловый, окутанный не то перламутром, не то золотистым туманом! Такое – только зимой. Когда ясно и сухо. Никакие дожди его не украшают. Ну, разве что, когда сидишь в кафе, смотришь, а Нотр-Дам – в вечерних огнях, через мокрую витрину расплывается...»
* * *
«У меня появился фотоаппарат! Взяла у галериста в счёт долга...»
***
«Выйдя из парижского поезда, я обнаружила, что автобус только через полчаса, и подумала – а пойду– ка я через парк! Тем более что после операции, совсем, впрочем, несложной, на глазу повязка, половины мира не видать. Народ поглядывает, и снять хочется – чешется... Сняла, любуюсь природой! Это, пожалуй, самый красивый путь с вокзала к центру города, к Шато. Проходит через замковый парк, довольно большой, с каналом и парой белых лебедей, а потом и через мой любимый маленький парк Дианы.
Не удержалась, стала фотографировать. После снятия повязки с глаз – будто по-новому всё увидела! Осень, красота. Этим же можно бесконечно любоваться... Вокруг почти никого. Иду, силуэтам деревьев удивляюсь. Издалека слышится пение. Подхожу к небольшой детской площадке и вижу – китайская семья. Бабушка, внучок с горки катается, а дедушка поёт, хотя его не видно – он к внучку голову просунул в домик, венчающий горку, а домик ещё и резонирует. Просто опера. А где ещё в голос попеть, как не в лесу?»
160
НЕ ПРО ЗАЕК
* * *
«Да, вы правы. Я повторяюсь и расплываюсь, и пишу о клише... Осенняя хандра.»
Семейное Горькое
«Что стряслось? Да давно стряслось, перетряслось и перевытряслось... Вот, помню, мне лет двенадцать, собираю я этакое “родительское собрание”: приглашаю мать, отца, и объявляю им что хочу прочитать “лекцию”. Мозги, значит, им решила вставить, соплячка. Даже помню, как я одета была и конспект себе на листочке написала. Естественно, толку никакого. Наверное, и не помнит никто...
Впрочем, и сейчас вряд ли толк будет… Наверное, просто выговориться захотелось! Я хожу с тяжёлым сердцем и в последнее время засыпаю с трудом: всё эти мысли вертятся...
Инга, сестрица, я считала тебя самым адекватным человеком, а теперь и эта надежда пошатнулась...
И вообще, если у кого-то ещё жив здравый смысл, это не значит, что “миром правят потребительские от-ношения”, и все этакие мещане без капли романтики! Сама же пишешь: “Когда ты улыбаешься миру – мир улыбается тебе”. Мир – наше отражение… Ладно, ска-зала же – в сторону лирические отступления… Почи-таю лучше мораль.
А что ещё прикажешь делать с человеком, когда он (она) ведёт себя как четырнадцатилетний трудный подросток? И примерно так он (она) и реагирует на окружающий мир: “Весь мир война, у меня любовь и пара дружков за меня горой... А закроюсь-ка я в ком-нате!”. Кстати сказать, я бы тоже закрылась, только вот где? Где моя комната?»
161
Галина Хериссон
* * *
«Не только москвичей испортил квартирный вопрос. А всё-таки его хочется задать. Хотя я всегда была противником таких вот выяснений отношений и считала это пошлостью.
Потому я и оставила вам жизненное пространство более десяти лет назад... я к этому вернусь, так как тут всё сложнее, чем просто квадратные метры...
Но мне в мессаже было ясно сказано – позвони, дабы решить вопрос с недвижимостью!
Да, что вы там затеваете-то? (Позвоню – спрошу.)
Почему несколько лет назад мне пелось про “вариант”, что кое-кто кое-куда переезжает, а у меня, мол, будет “свой угол”. При этом быстренько меня выписываем. Хотя это незаконно, но получается очень скоро (не то что свидетельство о рождении, история с которым тянулась три года – письма терялись из-за неаккуратного написания, в то время как оно мне было жизненно необходимо! А потом практически чужой человек взял и сделал всё в полчаса!) Да знаю я, что “выписка”ничего не значит, а нужна, чтоб сэкономить денег за газ.
Тут дело в принципе, в отношении...
Вот никто (почти) не писал мне писем – хрен с ними, со звонками, знаю, что дорого! Но смску “С Днём Рождения” можно от родителей получить раз в год? От родителей! Не от сестры – это разные вещи! Почему не интересует моё отношение к последним событиям? Ко всему происходящему?
Да вы хоть понимаете, что у меня нет никакого тыла? Семьи у меня нет после всего этого...
В Россию мне не хочется, в первую очередь, из-за ВАС.
162
НЕ ПРО ЗАЕК
“Ну, семейка!” – как говаривал отец. Кстати, его мнение тоже неинтересно? Хорошо – “он с нами не живёт”, но ведь переживает, наверное?
Вот он ушёл от нас после всех “выкрутасов”(и своих, и матери), тоже освободил, можно сказать, жизненное пространство, и не претендует, молится себе потихоньку. Аль нет?
Так вот, ещё раз о жизненном пространстве. Да мне, как только восемнадцать стукнуло, лучше было жить хоть где и с кем угодно, лишь бы не с вами. До сих пор слышу упрёки отца: “Чего Инга не замужем?!”, и Ингино вечное: “Вы несамостоятельные с Петькой, макароны себе отварить не можете!”
Увы, с Петькой, дорогим братишкой, связь была утеряна с дурацкой его женитьбы по “залёту” и глупости. А это уже факт, а не упрёк: жизнь – сложная штука, тем более, когда учителей нет, когда родительский пример таков, что... А Петька, как поселился с “жаной” на освобождённом мною, по своей, собственно, воле, пространстве – сразу засунул книжки под кровать!
Так что же удивительного в том, что давненько я с вами не живу?
И нечего было делать после моего первого ухода удивлённо-обиженно-недоумевающие лица, когда я “пошутила”, что “приданное” надо собирать. Поставила, как говорится, перед фактом. А не вы ли, родители, первые начали? Безобразная сцена – “мама любит дядю Толю”! Дети, блин, в заложниках! Потому что у матери – любовник, бывший “друг семьи”, а отец ревнует, рвёт и мечет!
Инга, какая она, взятая тобой “ответственность за разваливающуюся семью”? Она заключалась в вечном
163
Галина Хериссон
оре на нас с Петькой – почему это мы после школы не названиваем хрен знает куда, не выискиваем, где ж это мать “задерживается” после работы? Да мы, вообще-то, были школьники, нам бы уроки делать... Да, когда мы родились, тебе, школьнице, тоже несладко с нами пришлось...
Отдельное “спасибо” всем: как-то вырастили, выкормили… Но для своего дитя это вроде нормально? Скажите, а за третье чадо квартиру не обещали? Не из любви же, судя по всему, в крохотной общаге третий ребёнок завелся?
Дела давно минувших дней...
Короче, после освобождённого мною добровольным образом жизненного пространства ,не жить ли вам лучше в мире и согласии? Или это из области сказки?
Слушайте, я тут всё иллюзию поддерживала о лучшей жизни в Европе. Да, сейчас стало значительно лучше. Но я за свою свободу, за своё право заплатила десятью годами жизни. За кусок бумажки, с которым весь цивилизованный мир самолётами летает.
А к вам лететь дорого. И неохота. Потому что мне нужен тыл, мир и корни. А не тот цирк, что происходит.
Я всё боялась мать расстроить. У неё давление, сердце, колени... А, может, вам стоило больше мною интересоваться? Я же никому, вас оберегая, не рассказывала ни про свой гепатит, ни про изнасилование, ни про ночёвки на улицах, ни про еду с помоек (помойки тут, конечно, такие, что на мою питерскую зарплату в три тыщи тогдашних рублей я такого и не едала!)
А тут ещё Инга, насмотревшись на материнскую чёрствость, взяла да “коленец” и выкинула. Дура! Зачем было показывать по телевизору на всю страну себя, мать,
164
НЕ ПРО ЗАЕК
племянника? Чтобы им вся наша улица нервы трепала? Чтобы в нашей быдловатой стране все на них пальцами показывал”и? Себя выставлять, чтобы у “Наипервейшего Канала” с его высокоинтеллектуальными зрителями рейтинг поднялся? Вы скажете – сарказм? Да я офигела, с каким сарказмом Гордон в передаче со всеми разговаривал!
Я тебя, сестра, поддерживала – действительно, надо к чему-то стремиться, жизнь менять, дерзать... Но не в такую же абсурдную сторону! Тебе не кажется, дорогая, что история повторяется? Сорок пять – баба ягодка опять? А мать в сорок пять не такой же, примерно, “коленец” выкинула на почве женского несчастья и гормонального всплеска перед климаксом?
Да я после той передачи за сердце хваталась. И прав Петька про “позор”. А я до последней минуты надеялась на чудо (я такая же дура, вот и смску послала безответную, что уж). Прав. И держался неплохо (и мама), пусть и говорит, как деревенщина. Ну уж, как сумели, так поддержали... А вот дружок твой, Инга, держался прескверно. Сидел к тебе жопой, с заготовленными телевизионщиками (ой, как они тебе помогли, “благодетели”) цветами...
И последнее. Утихомирьтесь сами, дорогая семья. Не хочу я до поры до времени ничего подписывать. Никаких доверенностей. А если и подпишу, то полагаясь на вашу совесть и здравый смысл.
Засим остаюсь ваша дочь (куда уж тут деваться?), Лиза.
* * *
Ответ на письмо от брата:
«А-а-а-а-а, Петька, не смеши меня! Ты стареешь? И мне мать по телефону про то, что она стареет. И ей
165
Галина Хериссон
всё труднее жить одной. Давайте я тоже расскажу, как старею, как потратила десять лет жизни, начиная с нуля, чтобы как-то устроиться. И никто за эти десять лет сильно не интересовался, что я жру и где сплю...
Письма начали сыпаться, когда от меня что-то понадобилось. А когда у нас были теракты в январе, людей убивали и брали в заложники, никто не написал, не позвонил, не поинтересовался. Вам, в вашем телевидении, наверно, сказали, что всё это с Шарли Эбдо придумали злые американцы?
Впрочем, теперь я знаю, что это тебя не трогает. Знаю, но всё-таки напишу.
Давайте не будем называть “блажью” то, что может быть важным для другого.
Ты хоть в курсе, что я ехала стопом через всю Европу?
Я понимаю, что это никого не трогает, что тут у меня голод и Нотр-Дам, потому что у меня хватило мужества это выбрать, а в нашем Мухосранске зарплата в три тыщи рублей, картошка с огорода и гопники...
Я же решила путешествовать, учиться, учить языки, набираться опыта, узнавать новых людей из разных стран, любоваться красотой, а не рожать детей, потому что лень натянуть презерватив...
Теперь я знаю, что тень мечты (хотя бы тень), то, что ты хочешь сохранить от бывшей когда-то семьи, по-детски наивно, в воспоминаниях, отнюдь не только злых, в образе старой квартиры, где когда-то, пусть недолго, был твой дом – это тебя не трогает.
Это никого не трогает: чуточка ностальгии, мои старые вещи (а не шмотки, о которых вы просили разрешения отдать племяшке) – этюдник, на треть сотканный ковёр, от которых избавились, даже меня не
166
НЕ ПРО ЗАЕК
спросив. Что уж тут трогательного?
“Ты сама же не хотела возвращаться!” – говорит мать.
А куда бы я, блин, возвратилась, если там постоянно кто-нибудь жил, кроме неё? Ну жили и жили, я же никого не просила выметаться!
Я же (пока) не просила вас возместить мне деньги за все годы, которые вы пользовались в том числе и моей квартирой. Просто потому, что я решила остаться в Париже, хотя и спала на улицах и ела из помойки! Ты можешь сказать – это был твой выбор! Да, но я им никого из вас не обременяла!
Да и общая атмосфера мало способствовала желанию возвратиться. И я, кажется, уже объясняла, что много лет была невыездная...
Я понимаю, что ты – не баба, и тебя всё это не трогает. У мужиков память короткая, тем и живы...
Я сижу сейчас в психиатрической клинике, пишу это письмо. Пациенты здесь разные: у кого депрессия, у кого проблемы с алкоголем, у кого проблемы с семьёй, да и бог знает что ещё. Я в их досье не заглядываю, я просто рада им помочь, их развлечь, утешить, поднять их самооценку. Изначально всё это – семейные функции, это ж просто классика психологии, как и то, что отцы больше любят дочерей, а матери сыновей.
Мать свою мечту, что ты возьмёшь её под своё крыло, уже лет двадцать вынашивает, с тех пор, когда ещё никто из вас не был старым. Я не буду говорить, что она “мою жизнь загубила”, она свою жизнь загубила, потому что простая деревенская баба и хотела привязать к себе отца, тогда, в их юности, когда Ингой забеременела. А отец, кажется, её не любил никогда... Он всегда был
167
Галина Хериссон
тоньше и умнее её. Впрочем, это, наверное, опять Фрейд: дочери предпочитают отцов. Хотя то, как гнусно он поступал потом, не вполне простительно...
Ты помнишь, как он нас в “заложники” взял в “серой” комнате, привлекая к нашему “суду” мать – как она “любит дядю Толю”... Я сидела молча, точила ногти, а ты, тот, которого теперь “ничто не трогает”, весь соплями изошёл.
А как ты в шестнадцать лет любил сесть к матери на колени и дурашливо ласкаться. Я помню, ещё дядя Лёша над тобой подтрунивал. Снова Фрейд: сыновья любят матерей. Так что вы – шерочка с машерочкой. Ну и хорошо! Ну и замечательно! Только не надо ко мне так презрительно и про “блажь”. И про то, как матери любят одинаково всех детей... Не одинаково. Ибо мы все – разные.
Любить – великое умение и искусство, и осваивают его далеко не все. Особенно трудно, когда сам не вырос в атмосфере любви.
Так вот, про твои планы с квартирой. Ты будешь всеми силами бороться за свою семью. Это древний инстинкт. Будешь расширять свою жилплощадь за счёт меня... Я предполагаю, что частью этой семьи не являюсь, так – сбоку припёка. Потому что у меня Лувр, Нотр-Дам, европейская выстраданная виза и прочая блажь типа желания пощупать, взлелеять осколки прежней семьи, найти где-нибудь за шкафом запылившийся этюдник, старую книжку, сохранённый матерью мой рисунок или просто шмотку. Так, на память... Бредовая надежда. И в этом розовом облаке – я закрыта на “чужбине” от ВАШЕГО МИРА. А вам нужен нахрап, сериал по телеку и “Крым наш”! А что такое мечта, красота и надежда вам неведомо?..»
168
НЕ ПРО ЗАЕК
* * *
«За этим письмом следовал наш длинный телефонный разговор с просьбами о прощении, прощениями и так далее...
Хорошо вот так, на расстоянии, в квартирке в Фонтенбло, с бокалом вина в руке, в гостиной со старинной мебелью. Я не рассказывала вам про дубовый шкаф ручной работы, купленный через интернет у одной женщины? Её прадед сделал этот шкаф полностью своими руками, вплоть до металлических кованых ключей. А ведь мой прадед тоже был краснодеревщиком...
Но это всё дела прошлые. А я тут в настоящем, но и в прошлом, конечно, тоже. Потому и люблю старинные города, предметы и людей... Вы догадываетесь уже, что я полюбила аукционы всякого старья? И даже не обязательно как продавец-покупатель, а как зритель!»
Шапо
«Шапо! Так говорят французы, когда хотят кого-нибудь поздравить с успехом, особенно если задача была сложной. А тут – каламбур получается! Пишу по горячим следам. Только что вернулась с аукциона известного дома Osenat в Фонтенбло. Живу тут же, в паре сотен шагов (жаль, не во дворце!). Услышала о “распродаже” вчера из разговора в кафе, так как телевизор не смотрю... Хотя и вчера, и сегодня вечером новости во всех французских СМИ: “Из коллекции принца Монако продавались вещи наполеоновской эпохи: и личные принадлежности, и предметы туалета Императора”.
Одни красные чулки чего стоят! Но главный персонаж – знаменитая шляпа Наполеона
169
Галина Хериссон
Бонапарта! Chapeau de Napoléon.
Продано! За один миллион и, кажется, четыреста тысяч евро! Я как-то за цифрами не следила, интересно было на лица посмотреть. Купил какой-то бизнесмен из Гонконга. Я только в профиль видела издалека. Увы, плохой из меня журналист! Их набежала, разумеется, целая куча, облепили камерами. А мне на шляпу хотелось вблизи посмотреть.
Скромная такая шляпа. С небольшой кокардой триколор. Тёплая. Говорят, у императора аллергия была на кожу, так он сдирал кожаную подкладку на лбу...
Было много чего и курьёзного, и прелестного! Вот статуэтка слоновой кости, этакий ангелочек на облаке. (Вообразите, пожалуйста, сами. Всё равно на моих фотографиях ничего не разглядеть, от моего места до сцены было метров десять.) Куплена корсиканским музеем в Аяччо. Стало быть, осталась в пределах Франции. Кстати, вообще непонятно, зачем принцу Монако всё это распродавать? Денег, что ли, не хватает? А то, что французская, можно сказать, Реликвия уезжает за границу? Как вы относитесь к факту продажи народного достояния? Ну хорошо, это была частная императорская коллекция. А деньги куда? Никаких, вроде бы, благотворительных целей...
Так что “Шапо!” можно сказать этому господину из Гонконга – купил себе шапку на зиму! А я и сама себе состряпала шляпу из фетра в виде наполеоновской. Ну нравится мне эта форма! Хотя, мне кажется, чтобы её носить – рост нужен, так авантажнее. Хоть и был Наполеон ростом с меня, я ж пока не император!
Конечно, фотографии экспонатов под стеклом – не фонтан, но зато близко удалось рассмотреть и 170
НЕ ПРО ЗАЕК
бельё с башмачками короля Рима (маленького сына императора). Видите, там коронетка вышита? И стойких оловянных солдатиков...
Эх, быть бы парнем лет двенадцати! Кстати, из этого аукциона вынесла весьма интересную встречу: молодой человек двенадцати примерно лет сидел рядом. Вежливый такой, волосы вьются, брекеты на зубах.
– Вы в первый раз в таком участвуете?
– Вы имеете в виду вообще аукцион или Наполеона?
– Да… Я в первый раз пришёл (родители на соседних стульях, привели сына, пусть привыкает).
– В общем, мне случалось на аукционе бывать – картины продавала...
– Картины? Ваши?
– Ну, не мои, так, пара картин, живопись ХХ века...
– А вы художник?
– Да, я рисую.
– А что?
– Ну, разное, мне портреты нравятся... Хотите, дам свою визитную карточку?
– Да, спасибо большое!
– К тому же я даю уроки... Знаете, русская школа?
– Эээ, русские картины, живопись? – туманно спросил вежливый отрок.
Я кратко объяснила про разницу русских и французских университетов, то, что касается изящных искусств.
171
Галина Хериссон
– А я был в Университете изящных искусств!
– Да, на рю Бонапарт (как нарочно)... Красивое место!
– Я свои рисунки показывал, говорят, предлагают мне туда поступать...
– Ну, рисование нужно во многих профессиях, необязательно картины писать...
Потом молодой человек передал мою карточку родителям, я уж не стала им докучать. Однако очень приятно было бы иметь такого умницу в учениках!»
* * *
«Действительно, всю зиму бегала по урокам. Хотя тот отрок так и не появился, но были другие мальчики и девочки, в основном из смешанных русско-французских семей. Умницы, если не уставали и не отвлекались. У них же в школе нагрузка о-го-го!»
* * *
«Одна родительница, по совместительству директор психиатрической клиники, предложила мне контракт на полгода. Ура!»
Клиника в Буа-ле-Руа и окрестности
«В клинике, где я работаю уже несколько месяцев, на сегодня – хватит. Мы режем из дерева, выжигаем и пилим. Даже дамы, которые в жизни не держали в руках молотка, делают у меня разные маленькие скамеечки, мебелюшки, сувениры. Не знаю, насколько им будет приятно вспомнить своё пребывание в психиатрической клинике, но мне о них, за исключением “особых случаев”, вспоминать приятно и радостно. Столько скрытых талантов! Столько
172
НЕ ПРО ЗАЕК
гордости за них! И открытие пациентами самих себя... Я не буду нырять глубоко во всё эту психею. Но когда дедушка восьмидесяти лет начинает вдруг рисовать и радуется вовсю, или забулдыга лепит из глины так, что слёзы наворачиваются, или женщина расписывает по шёлку и дарит шарфик, или монашка малюет подобно Серафине де Сенлис – это очень трогательно!
Да и не имею права я рассказывать! Неразглашение данных о пациентах. Может быть, когда-нибудь, потом...
После занятий с пациентами я начала расписывать чудесный венгерский сундучок. Сначала вырезала специальным резцом геометрический узор, в следующий раз буду расписывать цветами.»
* * *
«Сегодня сундучок почти закончила. Стоит такой красивый на столе. В цветах, в гроздьях ягод, всё стилизовано под эгерскую роспись. Есть в Венгрии такой город – Эгер. Мы там были нынешней зимой, и в музее меня ужасно вдохновили традиционные сундучки с росписью. Там было видео – документальный фильм, в котором показывали подробно каждый шаг изготовления. А один “живой” сундук я сфотографировала. Я, конечно, всего этого из дерева делать не умею. Просто взяла в мастерской заброшенный» сундучок и расписала – это, в общем, нормальная практика. Пациенты нередко забрасывают проект на полдороги. Это ж “скорбный дом”, может на кого-то и депрессия накатить... Я стараюсь оживить эти заброшенные деревяшки. Ну и из экономии тоже. Иногда эти деревянные отказники, так и не забранные пациентами, пылятся в углу почти законченные! Стиль, в котором их начали “украшать”, мне совсем
173
Галина Хериссон
не по вкусу. Сколько можно плодить диснеевских героев (переведённых через кальку с компьютерной распечатки) на ядовито-розовом фоне? Впрочем, девочке, которой изначально предназначался сундучок, наверняка бы понравилось. Там было вырезано имя на крышке, рядом – котёнок с клубком, на фронтальной части – туфелька, видимо, для золушки. Правда, “дизайн” туфельки уж больно современный! Я всё это дело ошкурила, вырезала с помощью машинки новые незамысловатые узоры, перекрыла ядовито-розовый более приятным серовато-розовым цветом, который, как написано на банке, почему-то называется «Красный чай». Ну, и “подстарила”, чтобы были живописные затёртости, местами просвечивало натуральное дерево. Потом расписала, вдохновлённая эгерскими цветами, листьями, гроздьями ягод.
Но штука в том (потому и пишу так подробно), что всё-таки просвечивает бледными шрамами, пусть и совсем немного, и имя девочки – несостоявшейся хозяйки сундучка, и туфелька.
Я подумала, что вот как бы не хотелось изменить свою жизнь, всё-таки просвечивает старая карма, сколько не сажай на этом перегное садов, цветов, листьев и ягод...»
* * *
«Кроме занятий в клинике, посещения шлюзов на Сене и рассматривания уже в сотый раз местной архитектуры, в городке Буа-ле-Руа особо делать нечего, а мне до вечера тут болтаться. Хорошо, что возле вокзала есть “заведение” – нечто среднее между библиотекой, бутиком, галерейкой, приёмной и чайной. Я там посидела, полистала альбомы. Как же старые мастера умели натюрморты писать!»
174
НЕ ПРО ЗАЕК
* * *
«Жара страшная. Но мне нравится – лето же! Зашла в очередной раз в ту самую библиотечку, чтобы побыть в тени с кружкой чая с мятой. Альбомы все пересмотрены. Тётка одновременно и болтлива, и медлительна: вечно трещит либо по телефону, либо с посетителями, подругами, знакомыми, клиентами, пришедшими забирать свои посылки. У неё, видите ли, точка, куда некоторые компании отправляют посылки клиентам... В общем, чаю не дождёшься!
Ну наконец-то, с мятой...
Ничего не соображаю: голова мокрая от пота и мягкая от жары. Начала читать Марселя Пруста – бросила. Ну, во-первых, по-французски, а во-вторых, там начинается всё с восьмой части “В поисках потерянного времени”, а где начало – неизвестно.
Тётка работает за компьютером и громко всё комментирует. А я положила шляпку на стол и сижу с умным видом. До тренировки по айкидо ещё далеко, а сходить непременно нужно: прошлый раз пропущен. Помните, я рассказывала, как начала заниматься айкидо?
Как видите, рутина... Ну, хотите, расскажу про Буа-ле-Руа? Это ещё один городок-деревенька на моём пути. Они тут все очень похожи. Красиво, спокойно... Но как-то “пусто”! Все живут себе в своих прекрасных домиках с внутренними дворами и садиками. Сеют какой-нибудь редис, ну, или салат, так, для удовольствия... Всё равно ведь на воскресном, ну или там четверговом рынке покупают всё.
И приятели у меня есть в таких городках: кто из группы танцев (вы знаете, я же танцевала немного),
175
Галина Хериссон
кто знаком по совместным выставкам... Приглашают в гости. Но мне же самой обычно не добраться до их буржуазных закоулков. Гуляю, бывает, вдоль Сены. Сирень тут очень хороша! Воротики, газончики...
Хожу на пленэры. Греюсь на солнышке и иногда рисую, но больше глазею на отдыхающих.»
* * *
«Снова в Фонтенбло. Мы, “местные”, называем его уменьшительно-ласкательно – Бло.
Пришла к воде. Траву скосили уже в конце мая, можно было сесть под дерево на высохшее сено, мягкое, чуть-чуть пахнувшее пылью. Сок из свежесрезанной травы уже ушёл, унеся с собой свежий, сладкий, смолистый запах. Ветер тёплый. Стебли-выскочки дрожат. Я расстелила красное махровое покрывало, бросила сумку и подошла к воде. Опустила ноги и заболтала ими, освежёнными, как ребёнок. На мокрую кожу слетелись стрекозы – с десяток бирюзовых, переливающихся палочек. Парочка уселась прямо на косточку у большого пальца. Я посидела ещё немного, а потом улеглась на покрывало под деревом. Здесь липы ещё не расцвели. Надвинула шляпу на глаза, а подбородок пристроила на бугор сумки, в которой лежала бутылка воды, журнал и пакетик орехов. Белая майка, белая шляпа, джинсы с закатанными штанинами… Тельняшку я сняла, хоть из-под выреза майки белая незагорелая грудь вываливается. Но я лежу на животе, а соседей, сидевших на траве метрах в двадцати, стесняться нечего. Три рыбака с удочками никак не приноровятся – бродят вдоль канала, две девчонки-сплетницы, у одной волосы собраны узлом на макушке, другая – блондинка с сигаретой в изогнутом запястье. Удобно рассматривать их из-под полей шляпы! Щёку – на
176
НЕ ПРО ЗАЕК
подложенную ладошку. Чуть дальше – парочка влюблённых. Сидят, вплетенные друг в друга, возятся, смеются. Нос щекочет белёсая травинка. Когда шея устаёт – поворачиваюсь, смотрю на воду в зелёных и голубых рыбках-бликах, на которой качаются утки. Парень с самокатом сел, я вижу изгиб его мускулистой спины. Загорает. Кто-то время от времени шелестит по дорожке: коляска проедет, собака пробежит, бегун шаркнет кроссовками. Подружки-сплетницы улеглись на траве напротив друг дружки, а влюблённые стали кормить птиц на канале. Тут и чайки, и лебеди, и смешные водные “курицы” – чёрные, с белой острой головкой, смешно “бегают” по поверхности и высоко пищат. Тень от дерева сползла, и на её границе прыгает на одной лапе большая чёрная птица, кажется, ворона. Они неуклюжие, когда на земле.
