Текст книги "Не про заек"
Автор книги: Галина Хериссон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)
Позже в “ассоциации”, в которой Дидье был второй по «важности», пропала какая-то бумажка и всё удачно свалили на меня.
Дидье говорил, что ему нравится моя “поэзия”, я переводила ему пару текстов... Но он решил всё-таки забрать у меня ключ.
Паскаль сказал, что он “слишком добр”, чтоб выгнать меня из сквота напрямую. На самом деле ему просто расхотелось со мной спать...
47
Галина Хериссон
Арно перед своим очередным отъездом подарил мексиканскую тканую сумку. А мне как раз надо опять съезжать...»
* * *
«У меня есть сломанный телефон; экран разбит наполовину, на нём неверная дата: второе сентября. И время неверно на 43 минуты, только бежит оно или отстаёт? Что показывает – прошлое или будущее? Подарил Янкель. На Бобуре. Когда я помогала Блондину продавать его рисунки тушью. За каждый проданный он даёт десять евро. Я продала только один. Блондин был хороший. Из Нормандии.
Янкель всучил мне телефон, всё равно сломанный и ему не нужный. Купил симку.»
* * *
«Меня слишком много внутри. Почему так много образов во мне? Они атакуют меня со всех сторон. И этот вечный дождь не смывает их, а только делает ярче, как акварель, на которую упали случайные капли, как слёзы.
Слёзы, вопросы, меланхолия. Осень настала только сейчас, защемив сердце, нахлынув волной тоски.
Каждую ночь возвращаюсь на метро. То почти бегу по тёмным улочкам, задыхаясь от бессмысленности, от случайных пеших маршрутов, от стояния у дверей магазинов и закрытых дверей парадных. А за ними – друзья, а за ними – враги? Или это моя паранойя, а в этом городе нет никого. Только архитектура, которая говорит со мной, когда я хочу, и молчит древним молчанием, когда я не в духе.»
48
НЕ ПРО ЗАЕК
Нелепый ужин
«Почти полнолуние... не хватает, может быть, только претоненькой полоски света с левой щеки луны.
Сижу, жду на лавочке у метро. Вот рядом вспорхнула юбка. Всё замирает: деревья, дома, тени затаились за углом, хотят напасть, обнять тебя до смерти. От этого закладывает уши, и начинаешь слышать стук собственного сердца: ат-ха, ат-ха, ат-ха.
Во всём теле напряжение, как в пружине, которая неизвестно когда распрямится, однако уже гудит внутри от предвкушения движения.
Луна уплыла вправо, пригласив меня пересесть на другой край скамейки, и стала считать металлические ступени эскалатора. Кто-то сейчас выйдет из-под земли. Сегодня нужно будет улыбаться, всей мимикой показывать “особое удовольствие”, боясь про себя попортить искусный макияж.
Это я расстаралась. Приглашена на какую-то глупую вечеринку-знакомство.
Луна светит как бешеная, не скупясь на особое вдохновение, которым обдаёт меня каждый месяц. Глупо и одновременно заманчиво: первый ужин во французском ресторане. Пригласил Андрей. А его пригласил его босс, тот самый то ли режиссёр, то ли сценарист... И Диана будет. Андрей вечно хочет всех пристроить и выдать замуж!
Откуда-то донёсся розовый запах. Всё зашумело, возмутилось. Мой телефон разразился звуками Вивальди и пришлось покинуть уже насиженный уютный угол.»
49
Галина Хериссон
Из записанной в метро пьесы «Ужин»
«Действующие лица:
Я – молодая девушка, выглядящая ещё моложе своих лет, чрезвычайно эффектна в этот вечер;
Художник (Андрей) – добрый малый, небритый, с золотыми зубами и глазами как у собаки;
Сценарист – еврей с густыми бровями и седыми волосами, впрочем, совсем не старый, с взглядом насквозь;
Диана – энергичная девушка с нарисованными бровями, пышная и громкая;
Гарсон – очень симпатичный;
Парень с надписью СССР – араб, плохо говорящий по-английски, хотя по виду не скажешь;
Посетители, впрочем, для пьесы не необходимые...
Действие первое: улица возле метро “Сен-Мор”, Париж;
Действие второе: ресторан, не слишком уютный, многолюдный;
Действие третье: бар “Два шага”;
Действие третье с половиной: возле кафе на улице;
Действие четвёртое: в машине Сценариста;
Действие пятое: у метро “Сталинград”.
* * *
“Меня встречает у метро Художник. Я вся такая в полосатой кофте
(накрашенная, с красными губами), И представляет мне компанию честную. Они сидят уж за столом предлинным В руках голодных вилки вертят...
50
НЕ ПРО ЗАЕК
Да в общем ничего такого не было. Мясо вкусное, свет приглушённый, народу куча. Скорее брассер, чем ресторан. Всё на таких деревянных досочках.
Диана заказала морских гребешков. Все пили красное вино.
Андрей спросил меня, чего это Диана так разукрасилась. Он хотел свести её со Сценаристом.
Сценарист был сед, густобров и атлетичен.
Я была в подаренной подругой кофте с вырезом и чёрных брюках.
Говорили мы все на какой-то языковой гремучей смеси, ведь Андрей не говорил по-английски. Покончив с ужином, мы отправились в соседний бар выпить – ах, это так тут принято?
Окей. Диана всё рвалась на какие-то танцульки, а нам, людям “интеллигентным”, хотелось просто поговорить. В итоге внимание Сценариста переключилась на меня. Людям с художественным образованием всегда есть чего обсудить...
Публика молода и задириста. Из темноты мелькнула красная толстовка с надписью СССР. Тогда мне казалось всё это ужасно оригинальным и экзотичным. И араб, на котором она была надета – этаким живописным красавцем. Да и просто хотелось показать, что я, конечно, благодарна за ужин с вином и за беседу, но у меня есть и другие интересы помимо того, как понравится взрослым “влиятельным” дядькам.
Я заговорила с парнем в толстовке, спросила – знает ли он, о чём надпись? Сообщила, что я живу в “Ля Каррос”, какое это крутое место, и что все там художники-музыканты... Дала свой номер. Он не говорил на английском и вряд ли понял, о чём я толкую...
51
Галина Хериссон
Музыка вокруг была хороша, и я подумала, что все тут такие эстеты и аутсайдеры в модных шмотках. Сценарист разбил мою надежду и сказал, что они тут вообще “не втыкают”. И “пойдём-ка зависнем в другом месте”. Диана заскучала с нами и улетела. Андрей подумал, что всё замечательно устроилось, его миссия выполнена, и, удостоверившись, что меня подвезут, оставил меня со Сценаристом. Мы поехали на его машине по ночному Парижу. Сценарист говорил, какая у него крутая коллекция кино, шикарная квартира, и звал к себе нюхать кокаин.
Putain14, как же меня все это достало! Уж не знаю: видимо, если показываешь свой интеллект – тебя сценаристы зовут нюхать кокаин. А если просто красишься и одеваешься как шлюха... Ммм, не знаю – не пробовала... Кокаину в квартире этого эротомана мне никак не хотелось. Он сказал, что я “упрямая штучка” и высадил у метро “Сталинград”, даже до дома не довёз. Долг платежом красен. Прыжок через турникет. Занавес.»
* * *
«...Возвращаться в полупустом вагоне метро на знакомую станцию, закрыв глаза, слышать негромкое посвистывание бледного пассажира...
Уф! Чего же это было... Надо скорее дохнуть свежего воздуха этой деревни. Выйдя наружу, найти глазами Эдит Пиаф, чтоб поздороваться, сказать, что всё в порядке, “rien... Je ne regrette rien!15”
В своей медной руке она несёт большой красный амариллис, как факел. Она всегда здесь ждёт, раскинув руки.
14 Putain – блядь ( ругательное в обиходе у французов, навроде блин, только грубее)
15 Ничего! Я ни о чем не жалею
52
НЕ ПРО ЗАЕК
Здесь темно и уютно.
Пройти мимо фруктовой лавки, повернуть налево, пересечь почти всегда пустую улочку и войти, тихо повернув ключом в большой железной двери. Затем подняться бегом по семнадцати ступенькам и записать всё это зелёной ручкой.»
Спокойные дни в Клиши
Она ходила по улицам с MP3-плеером. Очень им дорожила. Купила ещё в Питере на свои гонорары за росписи. Он был кругленький, красивенький, под размер CD, крепился к поясу и играл ей часами. Жанну Агузарову, Джэйнис Джоплин и Virgo Intacta – электронную группу из её города. Это всё были саундтрэки к фильму «Париж», который она видела вокруг себя. Потом списала пару дисков «Аквариум» у русских друзей и любила поставить где-нибудь в подходящей компании...
Хотя, конечно, «русскости» она не искала, иначе зачем же было уезжать? Нарочно не искала, хоть и была рада некоторым своим соотечественникам...
Её гражданство вызывало либо восторг (и перечень устоявшихся уже во всём мире штампов), либо разговоры о политике, либо её панику.
То она с вызовом заявляла, что из России. То, взывая к помощи: «Я – нелегал!» То нервно скрывала свой «орижин», так как её уже достал тот стандартный набор вопросов о ней, заезженный вплоть до интонации.
Разумеется, всё это было полезным, хотя бы для того же французского. Все эти склеенные как мозаика фразы. Всё это распознавание типичности французов и француженок.
53
Галина Хериссон
Нужно было мимикрировать. И целоваться в обе щеки. И записывать телефоны, и улыбаться, и делать вид, что созвонимся непременно! Друзья навеки. Вуаля!
Поэтому Лиза влипала в любую компанию и училась. Знакомилась и использовала любую возможность поговорить. По-английски или по-французски.
Там, где можно было – ела. Там, где можно было – спала. Там, где можно было – просила помощи. Там, где была угроза – отказывалась. Там, где было спокойно – писала. Там, где было интересно – шла. Там, где было красиво – любовалась. Там, где было место – рисовала.
Она рисовала, потому что так привыкла. Она писала, потому что иначе никому бы не был слышен её невыносимый внутренний монолог.
* * *
«Метро закрывалось, а я ещё не доехала до Клиши. Пришлось выйти на полдороги. Обычный пеший ночной поход на дальние расстояния.
Парень, пытающийся достать пару монет из-под автомата.
Пытаюсь позвонить с таксофона.
Такси. Огоньки проносятся мимо меня. Я иду, я дышу, я живу.
– Excusez-moi, monsieur, c’est possible aller à Clichy?16
Ломаный язык. Арабская музыка.
– Садитесь.
Когда мы приехали, Николя ещё не было. Он сказал по телефону, что заплатит за такси.
16 Простите, месьё, возможно ли ехать до Клиши? 54
НЕ ПРО ЗАЕК
– Vous etes Russe?17
– Oui.
Водитель нервно курил.
Николя прибежал с мокрой головой.
Деньги. “Merci, au-revoir!18”»
* * *
«Балкон на пятом этаже. Отсюда обычно видно Тур-Эфель, но сейчас слишком поздно, и башня не подсвечена...
Сон в оранжевых подушках. Далеко за полдень. Солнце в окно, колыхающееся бельё на веревке в студии напротив. Герани. Тут везде герани.
Наконец, горячий душ. Собственное лицо в зеркале.
Кухня. Горка посуды. Я люблю мыть посуду. Запах остатков еды почему-то напомнил парикмахерскую из детства; что-то, чем тётки завивают свои перманентные кудри...
Пью чай за столом. Остатки вчерашних сигарет. Рисунок, какие часто рождаются в дыму, музыке и разговорах на двух языках. Николя ушёл на работу.»
* * *
«Басы “Massive Attack”. Футболка на голое тело. Звук воды в туалете перемешивается с едва слышным звоном колокола старой церкви. Крыши бросили тень на своих соседей. Луч предзакатного солнца отразился в глазах прелестной молодой негритянки, вышедшей снять сухое бельё. Занавеска запахнулась за ней, но ещё продолжала колыхаться под ласковым ветром,
17 Вы – русская?
18 Спасибо, до свидания
55
Галина Хериссон
помня движения её бёдер.
Вечер. Красиво. Впадаю в состояние тупой, мягкой задумчивости, и сердце большое, полное любви, бьётся чаще, когда можно выйти из квартиры просто чтоб посмотреть уже много раз виденную Эйфелеву Башню, искрящуюся, подмигивающую огромным светящимся глазом, рассекая небо над Парижем.
Я не в Париже, а в Клиши. Но граница – только указатель на дороге, обязательно обрамлённой произведением скромного и старательного садовника.
Серые крыши. Облака цепляются за трубы, плывут, наматываются на Эйфелеву башню. Есть немного пива, можно тянуть его, наблюдая за домашней крысой, пятнистой, с глазами бусинами.
Копин19, так зовут крыску, почесала лапкой мохнатую щёку. Так быстро-быстро. Замерла, оперевшись на длинный упругий хвост завитком. В её пугливых глазках отражается небо. Синее и густое. Деревья качаются, вытянув вверх свои руки. Это их городской танец в тоске по дикому, не ограниченному красивой архитектурой пространству. Здесь они уживаются с силуэтами труб на крышах, стремящихся вверх, к звёздам. Но они тяжелы, прикованы и, наверное, поэтому так жадно всасывают воздух, небо над городом, со свистом, с завыванием, с им только вéдомой песней в такт с шумом моторов.
Уже вечер. Звёзды здесь почти такие же, как тогда в Москве. Москва. Ва, ва, ва... Эхом отдаётся в сердце. А звёзды вдруг начинают двигаться, летать, будто пауки плести паутину созвездий. А может, это и не звёзды... Это самолёты из Москвы. Или в Москву. Низко, соприкасаясь со светом окон на крышах. Это
19 Подружка
56
НЕ ПРО ЗАЕК
окна маленьких студий, где живут поэты и философы. Окна смотрят вверх. Эти глаза направлены в небо, не показывая, что есть здесь на земле, под ногами. Есть только небо, колыбель дождя, ветра, сна, холода, солнца, пространства, на другом конце которого она, Москва...
И в Москве-то я была проездом, пару раз... Но зацепило!
Гостеприимная квартирка на Соколе. Кот Борис. Выставка про ёжика в тумане. Друзья на Цветном бульваре. Всё мимолётно и весело. И всего-то три месяца назад, а кажется – вечность...»
* * *
«Писать! А иначе как удержать мысль, как сохранить все образы в голове, когда ты, например, подпиливаешь ногти или едешь в метро? Ты мысленно доверяешь всё это бумаге в тот момент, когда ты рассказываешь историю сам себе, еле шевеля губами.
Или ты смотришь на людей вокруг тебя, и сердце твоё наполняется теплом и любовью, когда ты просто видишь этого нестарого старичка с очень мудрыми глазами и складками на лбу от привычки удивляться миру. Или девушку с большими руками, рыжеватую, с россыпью веснушек и аквамариновыми глазами, которая что-то читает. Или ту негритянку с большой грудью и прыщиками на лбу... (в метро из Клиши)»
* * *
«Что писàть, когда и писать не хочется, а только дышать! Когда идёшь под гору и видишь в дымке панораму, открываемую вдруг тебе, ещё недавно неприветливым городом. На лице твоём едва скрываемая улыбка, глуповатая, как после двойной,
57
Галина Хериссон
нет, тройной порции мороженого. И воспоминание – радостно, и ожидание – прелестно. И прохожие смотрят вслед. И ты не можешь понять, что это с тобой такое сегодня, что за излучение в мир? Даже проснулась рано!
Нет. Нет, это решительно никуда не годится! Я имею в виду писанину. Я слишком много думаю, и ручке не угнаться за мыслями...
Вот – площадь Вогезов, сквер Луи Тринадцатого, переменившийся с тех пор, как мы пили пиво здесь, на траве... Помню, рисовала, а в паре метров сидела компания. Мы познакомились. Ребята громко обсуждали варку борща. Русские – хотя уже заядлые парижане. Один пошутил над моим рисунком и пригласил присоединиться. А то, говорит, “оголодала совсем, на почве искусства!”...
Теперь газон поредел, но публики не убавилось в этом театрике, среди игрушечных домиков, заборчиков, зелёных скамеек, голубей и аккуратных пирамидальных деревьев. Пустые вазы фонтанов, охра листьев, завитки фонарей. Всё как будто кукольное. Не хватает только ватных облачков. И поспать бы здесь. Тщ-тщщ...»
* * *
«Вдох. Бежать. Внедряться в городскую толпу центральных, старых, узких, удивительных, незнакомых, новых, несуразных, красивых, уродливых, знакомых, чужих, осенних, промозглых, знойных, душных, свежих, тёмных или обласканных солнцем улиц.
Ощущать дыхание толпы, машин, магазинов, баров. Ловить безразличие, скуку, враждебность, зависть, радость, приятие, приветливость, жалость, интерес, удивление в глазах прохожих: парижан и непарижан, белых и чёрных, европейцев и восточноевропейцев,
58
НЕ ПРО ЗАЕК
американцев и латиноамериканцев, красивых и не очень.
Кто такая она, эта толпа? Как она живёт? Как растёт и угасает? Что ест, что пьёт, о чём говорит?
Вот острые глаза китаянки и сморщенный ротик француженки, усталые глаза африканца и сальные – турка.
Походки быстрые, стремительные, расслабленные, пьяные, хаотичные, бодрые, сонные, пружинящие и напряжённые. Куда они идут? Зачем? Все здесь почему? Со всего мира. Здесь, в Париже? А я почему здесь?
Выдох.
Можно открыть (закрыть) глаза и увидеть себя, стоящей посреди пустой ночной улочки, и услышать чьё-то пьяное или грубое “Salopе! 20” в свой адрес. И это тоже часть моей жизни...
А нефиг шляться по ночам!»
* * *
«Как хорошая девочка пошла в Люксембургский сад. В первый раз. И целый день тут просидела с книжкой.
Часы пробили пять. А я всё сидела под тёплым солнцем осени сразу на двух железным зелёных стульях, читала под шорох икрившегося в лучах фонтана. Уже упали длинные голубые тени. Ослепительно белые или серые, в патине, вазы, обелиски – старая классика. Задумчивые скульптуры. Кучки аккуратных по-французски букетов и уже тронутых позолотой деревьев. В полшестого сад закрывался. Цветы на газоне запестрели под предзакатным солнцем, голуби забегали, даже фонтан забил энергичнее. Пора.
Пошла по бульвару.
20 Блядь!
59
Галина Хериссон
Старый отель в доме в стиле ар-нуво. Плитки-изразцы и керамические извивающиеся томно стебли вокруг эркеров. Шкатулка с игрушечными людьми внутри...
Улицы, улочки, бутики с красивыми штучками, жантильными мадмуазель, молчаливыми флористами и словоохотливыми арабами с горящими глазами.
Зашла в загадочный тёмный магазин-коридор с льющимся из глубины оранжевым светом, в котором лежит на боку большая рыжая собака. Там – великолепный седой старик-художник. Жан-Клод. Рассказывал про свои магические африканские маски, скалящиеся со стен. В витринах —бусы и кольца...»
* * *
«Вчера стояла в очереди в Médecins du Monde21. Холодно опираться поясницей о чью-то машину. Ярко-жёлтые листья в кружке глины вокруг дерева. Можно прислониться и рассматривать очередь.
Много народу ждёт, переминаясь и спрашивая.
Толстый негр в нелепой яркой шапке поглядывает то ли с жалостью, то ли с любопытством. Девушка с крохотной бабушкой-мусульманской. Две тётки в платках, обе с рюкзаками и растрёпанными волосами. Одна скашивает глаза в сторону и подбородком придерживает распахивающийся платок. Обе не говорят ни слова по-французски. Я уже их видела у метро “Вольтер”...
Короче, дали направление к врачу в больнице Сан-Антуан...»
* * *
«Назавтра – чудесный день. Вышла из больницы.
21 Гуманитарная ассоциация «Врачи Мира»
60
НЕ ПРО ЗАЕК
Из медного крана в башне льётся вода. Голуби вокруг клюют хлеб. Обычно здесь сидит клошар – осталась подушка (серое нутро из красной наволочки) и металлический костыль рядом.»
Квартирка под лестницей
«Гамбета» – был такой бар в двадцатом округе. Лиза стала появляться там, когда ещё жила в «Ля Карросе». Да, там было много чёрных ребят. С Дэвидом там и познакомились. Он сказал, что – писатель. В своём Чикаго он действительно написал какую-то книжку. И вот приехал в Париж... Уж не знаю, мёдом тут, что ли, намазано? На стопятидесятилетней давности зачерствевший круассан... Работал учителем английского в колледже и жил в крохотной квартирке под лестницей.
А Лизе, видимо, захотелось экзотики. И вовремя. Потому что, когда её выгнали из «Ля Карроса», ей совершенно некуда было идти. Николя из Клиши куда-то пропал... А Дэвид схватил в охапку её и картины и пригласил к себе. Наверное, всё было не так романтично. Но выбор – опять спать на улице (начался ноябрь!) или...
* * *
«Я пыталась стать au-père22 или подработать в баре, магазине, ресторане. Везде отказывали. Без документов – никак. Либо ростом не вышла. Либо просто тупо клеили. И ещё неизвестно, что взамен. И все знакомые твердили в голос: “Выходи замуж!”
Блин, а может быть, как-нибудь без “замужа”? Можно я у вас немножко поживу? Я – маленькая, белая и пушистая!
22 Нянечка, живущая в семье по контракту
61
Галина Хериссон
А Дэвид был чёрный и гладкий. Он просто как-то позвонил и спросил, не хочу ли я сходить с ним в ресторан или в музей Помпиду, на выставку дадаистов. Дадаисты мне сразу жутко не понравились, и мы с Дэвидом после выставки всё равно пошли в ресторан. А потом купили мороженого в ночном магазинчике и пошли к нему... Так я и оказалась в квартирке под лестницей недалеко от метро “Вольтер”. Передышка в конце осени.»
* * *
«С потолка повисла как глобус бумажная люстра на опушённых пылью изгибистых проводах, отчего казалось, что это подстриженное дерево, отбрасывающее на ландшафт потолка круглую, ползущую к окну тень. Свечи погасли, растёкшись красным воском, оставив тёплый бархатный аромат. Из-за ставней выпорхнул голубь, заставив меня вздрогнуть, а потом потянуться и посмотреть из этого колодца в небо, задрав голову, открыв рот, глотнув прохладного воздуха.
В щель приоткрытых ставней можно было увидеть темноту двора, куда соседи-невидимки выносили мусор. Я как-то заглянула в наше окно оттуда. Интересно, а люди из соседних окон наверху видят, что здесь, внутри? Как я готовлю ужин или выхожу из душа в зелёной короткой маечке?
Кипящий чайник – дождь по эту сторону окна, открывавшего вид на маленькое пространство тишины, нарушаемое лишь шумом сбрасываемой бутылки. Мне было уютно в тёплом кубе единственной комнаты с выстроенной под потолком деревянной площадкой-кроватью. Здесь это называют “медзанином”. Я забралась наверх и, лёжа на покрывале с треугольными узорами,
62
НЕ ПРО ЗАЕК
налила чай в низкую чашку, журча тоненькой струйкой...»
* * *
Да, Лизе было здесь тепло и, если прибраться, даже уютно. Но говорить им было вместе особенно не о чем. Они слушали разную музыку, интересовались разными вещами и жили на разных концах света.
Она пыталась говорить с ним по-французски, но он сказал, что его и так достали дети в школе. Он хотел снять фильм. Она мечтала быть свободной. Он говорил про Чикаго, она – про Питер.
Он пытался ей угодить и позвал на выставку в Гран Пале. От такого не отказываются. Это вам не дадаисты. А «пресвятая венская троица»: Климт, Кокошка и Шиле! Ей было плевать, что очередь длинной часа в три на улице перед Большим дворцом. Что холодно. Что с Дэвидом в очереди скучно (и когда издали она увидела Женьку с ребятами, тут же бросилась к ним, в другой виток хвоста). Когда, наконец, вошли, было плевать, сколько стоил билет. И было плевать, сколько вокруг народу во всей этой толчее, и где там плетётся Дэвид. Он стал частью той толпы туристов, что глазела на тот самый «Поцелуй», который они все видели где-то на кружках и ковриках для мышек. А глядя на рисунки Шиле, скользили глазами по краю рамок или хихикали. Ну или в лучшем случае причмокивали, качая головами, и восклицая, насколько это круто. А Лиза просто стояла и плакала.
* * *
Однажды они пошли в турецкий ресторан. Еда была вкусной. Патрон сам обслуживал. У них там вечно семейный подряд. Работает и жена, и дядя, и кузен, и племянник. Она, конечно, спросила про работу. Но шеф
63
Галина Хериссон
ей ответил:
– Вы знаете, милая девушка, почему все берут на работу полячек? Они – такие крупные девицы с... – и показал на себе бюст большого объёма. – Но если вы будете голодны – заходите иногда, накормим!
Она запомнила и приходила сюда пару раз зимой, когда «совсем кранты и по два дня не жрамши...»
Лиза предлагала им расписать стену вместо большого треснутого зеркала в глубине ресторана. Патрон сказал, что зеркало заменить стоит очень дорого, но оно, пусть и треснутое, нужно ему для «пространства». Она бы сделала им пространство. Но в его турецкой голове идея того, что какое-то пространство может исходить из этой «замухрышки», никак не помещалась.
Его жена была очень добра и как-то дала Лизе десять евро. Она была красива и не носила никаких мусульманских хиджабов. Все турецкие родственники ей улыбались. Но ей вскоре перестала улыбаться эта ситуация.
Лизу опять захотели «пристроить». Патрон спрашивал, есть ли у неё друг. А она включала дуру, типа не очень ещё говорит по-французски, и отвечала, что да, у неё просто куча друзей! А патрон намекал на какого-то своего родственника, за которого ей можно выйти замуж...
Она перестала ходить в этот ресторан.
Лиза кругом ходила пешком. Она уже почти перестала прыгать через турникеты. При ней всегда была карта Парижа, такие можно попросить в любом метро. Она часами ходила по городу то в языковую школу, то просто бесцельно... Она уже давно не была туристкой.
64
НЕ ПРО ЗАЕК
Ра-Джа и городок Святого Мавра
В начале зимы две тысячи пятого в Сан-Дени начались беспорядки. Подростки жгли машины, а полицейские их, подростков, лупили. У Дэвида не было телевизора. И Лиза о мире узнавала из русских «Яндекс. Новостей». Там писали, что в Париже полный караул, французская революция и чрезвычайная ситуация. Русские журналисты видимо плохо знали географию: где – Париж, а где – Сан-Дени?
Но ей было страшно идти одной на урок французского, то есть возвращаться. Ведь мог быть и полицейский контроль. Она попросила Дэвида встретить её с урока. Тем более что в Лизиной группе был их общий канадский друг Роб. Втроём они поужинали. В центре всегда было много дешёвых индийских ресторанов. Остро и вкусно. Хоть и скучно. Эти американцы весь вечер проговорили на английском.
Становилось уже холодно. В одном из тех кварталов Лиза нашла ботинки. Хоть и на размер больше, но в стиле. Так и проходила в них потом всю зиму.
Однажды она зашла в тату салон. Рисунки её там не пригодились, но ребята были классные. Пригласили на концерт. Дэвид тоже был приглашен, но не пошёл. Ска-панк его не интересовал.
Видок у неё был ещё тот, надо же было соответствовать моменту! Ну и высмотрел её один рыжий, с дредами чуть не до колен. Ра-Джа. Он курил и интересовался древним Египтом...
Наверное, поэтому она и не позвонила Дэвиду. Пришла на следующий день и получила от него порцию истерики. Ну нафиг. Забрала свои картины
65
Галина Хериссон
(больше у неё все равно толком ничего не было) и отвезла на электричке в Сан-Мор.
Ра-Джа жил там в стюдио с жёлтыми стенами. В сорока минутах от Парижа. Третья зона. Городок Святого Мавра.
Посреди единственной комнаты стоял большой компьютер, где Ра-Джа сооружал свой музон. Все вещи были рассованы по каким-то банановым коробкам в углу. Раскладной диван. В душе заместо света была ввёрнута какая-то синяя лампочка, из «экономии».
Ра-Джа был ужасно скуп. Холодильник был вечно пуст. А на проценты, которые падали ему в конце месяца с какого-то непонятного счёта (у Лизы даже банковской карточки не было), он покупал самые дешёвые чипсы, самое крепкое пиво в банках и палочку гашиша у своих приятелей. Он и сам задавался вопросом, какого чёрта эта русская мадемуазель уже несколько недель у него ошивается? А где ещё ей было спать...
Продукты Лиза покупала сама, и он всегда критиковал её выбор: как всё дорого! А она ела гречку и творог с чёрным хлебом из русского магазина, не всё же дешёвые чипсы и замороженные пиццы жрать! Верхом его «щедрости» (гашиш и ночлег шли отдельной статьёй) была как раз пицца на её день рождения.
С Дэвидом тогда было уже покончено, друзей пригласить было совершенно некуда, а идти в ресторан – не на что. Поэтому, когда Ра-Джа загадочно спросил: «А ты любишь пиццу?», Лиза с энтузиазмом ответила: «Конечно, да!» (Гашиш, кстати, она давно уже и не курила, у неё к тому времени появились другие способы отправляться в пространство...) 66
НЕ ПРО ЗАЕК
Так вот, пицца оказалась тощей и замороженной, на которую с барского плеча Ра-Джа накрошил одну куриную сосиску, полил кетчупом и разогрел в микроволновке. Вуаля!
Под вечер этого серого декабря наконец позвонила поздравить Женька. Кажется, она единственная знала, что у Лизы – день рождения. Двадцать шесть.
Её номер вообще мало кто знал. Денег на телефоне вечно не было, сама она звонить не могла. Но писала объявления об уроках и бэбиситтинге где только можно и оставляла свой номер... Без видимого результата.
Скромное обаяние буржуазии
Приближалось Рождество.
Ра-Джа пригласил Лизу к своим родителям, точнее к маме и отчиму. Ему так хотелось выглядеть хорошим сыном!
– Только ты не говори, что ты нелегалка, скажи – студентка. Живёшь в своей chambre de bonne23 и ездишь с проездным!
* * *
Долго ехали какими-то электричками, он купил ей билетик. Дом был большим и светлым – только что закончили выплачивать кредит! Сад, ёлка, кухня, у каждого по комнате. Скромное обаяние буржуазии. Отчим ужасно походил на Гомера Симпсона. Мама – милая женщина в очках, такая же рыжая, как и сын. Традиционное аперо с шампанским, светские расспросы. Всё мило, по-семейному. Фотки и колбаски.
23 Маленькие комнаты на седьмом этаже без лифта, типичные для парижских зданий, когда-то были «для прислуги», теперь – для студентов.
67
Галина Хериссон
Круглый стол. А вот и подали горячее. Мясо с каштанами. Коньяк «Наполеон».
Утром чай-кофе, и вперёд. Кушать не принято. Бегом на электричку. Второй день Рождества – у папы. И там, конечно, Лиза была уже не уместна.
Сонная Зимняя Сказка
«В электричке уснула. Снился снег. Много снега. И как будто автобус с иммигрантами привёз меня к дому; прямо на газон у дороги за домом, где мама выгуливала щенка и будто дожидалась меня... Снега было по колено, но он уже был рыжеватый, как в конце зимы, подтаявший. А на него тут же сыпался новый, крупный, как пчёлы... А потом ещё вспомнилось... Моё самое милое, самое дорогое воспоминание детства. Пишу сквозь слёзы и улыбку в сердце.
Мне года три. Зима. Папа несёт меня в детский сад. Утренние сумерки. На улице сильный мороз. А папа носит бороду и усы. Они заиндевели. И даже ресницы стали от инея белыми и пушистыми. Он прижимает меня к себе, и наши лица совсем рядом. Он приводит меня в группу и оставляет с детьми и воспитательницами. Наша группа на первом этаже. Я смотрю в окно. А там, на подоконнике снаружи, папа слепил из снега маленькую неваляшку-снеговичка мне в подарок. Моё сердце тает...
И ещё вспоминается, как таяли морозные узоры на стекле автобуса, когда мы с мамой возвращались домой. Прижмёшь зажатый горячий кулачок торцом к стеклу, совершенно белому от зимних узоров. Получается след этакой завитушкой. Потом пальчиком к этой завитушке приделываешь пять пятнышек – будто след от ноги босого гномика, и размножаешь их
68
НЕ ПРО ЗАЕК
потом по окну, насколько длины руки хватит и покуда пальцы не замёрзнут. Пусть гномик побегает...»
* * *
Лиза поехала сразу в Париж. Расписывать витрину одного ресторана к Новому году. Здесь платили немного денег и кормили.
* * *
«Сладко хотелось спать, пахло хорошим табаком и под винный аккомпанемент – le vin chaud24! Холод с затылка переползал к кончикам пальцев и испарялся. Чудное ощущение мыши в норке, где пахнет твёрдым сыром и домашней пылью... Да, вокруг могут быть кошки, но теперь здесь уютно, если прикинуться комочком шерсти, кусочком облака, стёклышком, блестящим на солнце, конфеткой в рождественской коробке, вазочкой у зеркала, ложечкой на блюдечке, веткой зелёной, пусть и искусственной, ёлки. Яблоком небольшим и румяным недалеко от камина, музыкой из радио, голубем на чердаке, сухим красивым листом на тротуаре, огоньком свечи. Хорошо запачканными живописью пальцами почесать в голове и обнаружить свет вокруг, мягкий, золотистый, как сквозь объектив старой камеры, тронутой вазелином... А может, с похмелья всё кажется ватным и игрушечным, как Дед Мороз под ёлкой? Вчера пился коньяк “Наполеон”, вина красные и белые и креплёные, шампанское и виски из крохотных, на высоких ножках, рюмок... Мне видно в зеркале, как Арлекин на картине свесил ножку, а мои болтались с высокого табурета за барной стойкой. Ковёр наискосок на полу и малиновые шифоновые шторы, завязанные узлами на полпути к полу. За ними
