Текст книги "Не про заек"
Автор книги: Галина Хериссон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)
– Абигаэль накакала в ванну, и всё это плавает... Какая гадость!
А теперь, когда я, лёжа на матрасе, чувствую, что меня подмывает, матрас наполовину мокрый, и из-под двери весело бегут струи, и слышится непонятный шорох, я вскакиваю и...
– Абигаэль играла в ванной, пока я сидел за компом, ванна переполнилась и теперь у нас потоп (то-то сосед снизу будет рад)!
И вытирает моим полотенцем полы...
Magnifique.40
Я терплю.
Притом что папаша мне выразил на днях:
39 «Дорогие соседи, дорогие мадам и месьё…»
40 Прекрасно
134
НЕ ПРО ЗАЕК
– Последнее время ты не очень-то present with her41.
К чёрту все мои русские колыбельные и игры в мяч!
Терпение лопнуло, когда мне нужно было забирать девчонку от другой няни. Родители нашли профессионалку подешевле, а я всё равно собиралась ретироваться... Оставалось отработать дня три, переходный период.
Я отвела Абигаэль по адресу (Версальский дворец, между прочим, там и квартиры имеются для функционеров) и должна была забрать её через несколько часов.
Профессиональная няня всучила мне ребёнка, кое-как одетого, расстроенного отобранной игрушкой (у неё же там конвейер, свои и чужие дети на очереди), и мне не оставалось ничего, как тащить её, орущую благим матом, по огромным каменным лестницам Версальского дворца!
Добрались до низу, вышли. Вокруг туристов – хоть отбавляй! В коляску эта сука не хочет, упирается. Пристегнёшь – орёт, не пристегнёшь – убегает, и фиг поймаешь! На руки уже брать тяжело. Возьмёшь за ручку, чтоб вести – выкручивает собственное запястье. Сделаешь вид, что уходишь – отворачивается в другую сторону и сидит, не ведётся на наивные мои дилетантские хитрости. А идти далековато, и уже пора кормить, и родители придут...
Форсирую. А дитё орёт так, будто его похищают. Все глазеют. У меня документов – нихрена. Мерещится контроль, штраф и высылка. И Абигаэль хочется по мордасам! Заткнуть её розовую беззубую глотку...
41 Не очень внимательна с ней
135
Галина Хериссон
Так и вижу, как вы возмущаетесь от таких шокирующих признаний!
C’est la vie42.
Когда, наконец, я довожу мою пленницу до квартиры (выбившиеся у обеих из-под шапок кудряшки, мокрое и красное её лицо, мы обе потные и изнуренные променадом), мамаша, кажется, уже дома. Нет, но с минуты на минуту... Я поджидаю её у дверей, чтоб скорей свалить. Сумка на плече. Ребёнок где-то свален в угол.
– Как день? – зайдя, спросила мамаша.
– Ужасно! Мне нужен брейк. Пару дней, – рассказываю вкратце наш версальский променад.
Мамаша умильно:
– Ну да, ну да... Тогда уж чё. Два дня ничего не меняют. Приходи за расчётом ко мне на работу...
Папаша позвонил часа через полтора, когда я ехала в переполненной электричке к себе на Марну... Наехал, типа – из-за твоего брейка я теряю пару рабочих дней и деньги.
Я ответила, что я тоже...
Расчёт, тапки и полотенце (то самое) в пакетике были мне выданы в холле отеля, где работала мамаша.
С тех пор я эту семейку не видела. Хоть и часто проходила под их версальскими окнами.»
Ингвар и Марна
«С Ингваром познакомились... А впрочем, что я буду снова рассказывать о своих мужчинах, “спасителях и
42 Такова жизнь
136
НЕ ПРО ЗАЕК
благодетелях”. Вы, наверное, в них запутались. Кому интересна эта череда портретов? Хотя Ингвар бы заслужил не то что отдельного описания, а целой книги!
Ну да ладно, раз спрашивали: сталкивались пару раз сначала среди общих друзей, а потом на шумной вечеринке, уже под утро, устамши прилегли на пол – так было удобней беседовать. И пол, прохладный и уютный после энергичных танцев... Кто-то даже сфоткал нас на мою камеру, я только наутро обнаружила. Мило. Целовались...»
* * *
«Ингвар красив, худ, высок и голубоглаз. Ингвар лыс и бородат. Ингвар муж, брат, ребёнок.
Он работает в больнице. Я при нём...
Мы живём к востоку от Парижа. В глухой деревне на берегу Марны. Красота, конечно, но опять эта чёртова зависимость...
Пешком до вокзала через поля минут сорок. Электрички раз в час до Гар де лˈЭста...
Иногда, когда идёшь через поля пшеницы и виноградники, на дорогу выскакивают ушастые лисы.»
* * *
«Один раз я напилась. Розовым вином. Ингвара это напугало.
Я стала много рисовать, а стало быть, всё больше уходить в себя. Это бесило Ингвара. Он ревновал меня к моему творчеству и не хотел принимать моего “богемного существования”. Ему нужна была социальная стабильность и нянька. Мне нужна была социальная стабильность и независимость...
Сижу я снова в кафе Гар де лˈЭста. Здесь всё
137
Галина Хериссон
передвинули, диваны красные убрали, чтоб мы тут не засиживались. Взяла кофе (он тут так себе, это я из-за диванов по привычке пришла), смотрю – у окна столик свободный и два-три кресла. Надо занять, я ж, как всегда, с “котомками”: картины, сумка с компьютером, сэндвич в дорогу; километры мотать поездом...
Пока кофе готовится, журчит тонкой струйкой, вижу боковым зрением – кто-то моему столику подбирается! Я скорей туда, чтоб картиной место загородить, а сумку – на соседнее кресло.
– Пардон, месьё, это место занято – и вообще, нечего тут без кофе на чужие места посягать!»
* * *
«Работаю уборщицей в кабинете у одной знакомой. Денег хватает только чтобы заплатить за электрички до Парижа и обратно. Зато движуха...»
* * *
«Пыталась расклеивать объявления об уборке в этом же квартале. “Jeune femme sérieuse...”43
Ну, вы знаете. У вас самой, наверное, такая работает... А у меня по приезде во Францию был большой культурно-социальный шок. Домработница?! Ведь это же эксплуататорство! А я выросла в СССР... И что это француженки такие ленивые? Или у них руки не из того места... Пардон. Мало ли кому чего неохота делать, или времени нет. Зато другим заработок. Ну и чудесно.
Позвонила мне одна мадам, пригласила на собеседование. Присутствовал и её муж, и дитё до кучи. На дитё я умильно улыбалась (нянечкой я пока быть не собиралась). Муж мадам почему-то
43 «Серьёзная молодая женщина...» – типичное объявление о поиске работы
138
НЕ ПРО ЗАЕК
предложил мне пива, но я степенно попросила чашечку кофе. Мадам мне показала, что и как. Про уборку. Но тут дело дошло до рубашек. Ей, видите-ли, нужно было, чтоб кто-то гладил рубашки мужа. Ужас! Во-первых, я в объявлении про глажку ничего не писала. А во-вторых, для меня глажка рубашек – это вообще какое-то интимное занятие! Я мялась и думала, как бы подостойней вырулить из этой ситуации. Уже и собиралась уступить этим мужниным рубашкам...
Всё равно ничего не вышло. Хотя у меня были и рекомендации, и медицинская страховка, но, раз у меня нет вида на жительство, мадам никак не может принять меня на работу. “Вот один член правительства нанимал филиппинку-нелегалку на работу, и ему влетело, и был медиа-скандал”... И прочая ахинея.
Вы-то, мадам-е-месьё, нахрена кому сдались? Кто будет проверять, кому вы доверили вытирать вашу драгоценную пыль? А вдруг я украду её магнитики с холодильника? Мадам, а вы знаете, что у меня два диплома, просто переходный период в ожидании документов, и нужны деньги, и нет смысла подставляться и рисковать потерять даже эту скромную работу ради какой-то нелепой кражи и тому подобное...
Я не стала умолять мадам, чтоб еженедельно чистить её туалет, и мы распрощались.»
* * *
«Провела чудесный час на Восточном вокзале. В последнее время я ещё больше тут...»
* * *
Вот уже недели три в стране длится “социальное движение”, то бишь забастовка, доставляя неудобства пассажирам поездов, метро, электричек и прочего
139
Галина Хериссон
транспорта. Приятным побочным эффектом является то, что торча на вокзалах по часу с лишним, начинаешь задумываться, наблюдать, записывать.
Правда, предыдущую записку (написанную на листке расписания “исчезающих” поездов) я-таки забыла в вагоне, раздосадованная наплывом пассажиров, излишней близостью соседей по креслу, их нескромному обсуждению будней и выходных.
Metro, boulot, dodo!44
Кафе на Гар де лˈЭсте не лишено приятности, я бы даже сказала, шарма. Бог с ним, с описанием интерьера, вы же сами можете себе его представить, как вам заблагорассудится.
В кои-то веки оказалось в кармане несколько монет и даже бумажек. Сначала я спешила и выбирала подарок в магазинчике, который закрывался через четверть часа, глядя на экран отправляющихся поездов. Поезд, на который я стремилась успеть, конечно, отменили, а до следующего было больше часа.
Сэндвич, кофе, и я могла расположиться за столиком. За соседним сидела приятная немецкая пара. Фрау заполняла бесчисленные открытки с видами Парижа...»
* * *
«... Я ехала, и поезд стал прозрачным. Выгнутый потолок из блестящего пластика так ясно отражал кресла, пассажиров, блики на их лицах! Блики сочились из окон, в которых плыли сочные зелёные кусты, жёлтые поля рапса, иногда извилинами изгибалась речка Марна.
О нет, не удаётся мне написать историю – мелькают люди, деревни, дома, улицы. Иногда лишь удаётся
44 «Метро, работа, сон» – присказка парижан 140
НЕ ПРО ЗАЕК
схватить на минуту молчаливым созерцанием кусок пейзажа, черты лица, тихую жизнь предметов. Still life45.
Я – не литератор, а писатель натюрмортов...»
* * *
«Божья коровка,
Улети на небко!
Сижу на лужайке недалеко от станции. По пальцу ползёт красный жук с пятью точками. Ингвар пролетел на машине, и меня, сидевшую под большим деревом у дороги в низинке, не заметил. Я махнула было ему рукой, но решила тут же позвонить, чтобы найтись поскорее...
Мы подъехали к дому – стало тепло и ароматно. Парк всё же лучше любых версалей!
От моих рук пахло лошадьми. Возле вокзала паслась четвёрка красавцев разной масти. Я гладила им морды и говорила с ними в ожидании Ингвара. До деревни пешком – далековато.
Ещё в машине мы поспорили и посмеялись над неумением найти место встречи...»
* * *
«Казалось бы, у нас так много общего, но мы такие разные! Он – тормоз, я движуха. Или наоборот.
Блин, какой же он зануда!»
* * *
«Опять завязло. Как в Анжу...»
* * *
«А что “хорошего”, спрашиваете вы? Я помню один
45 Натюрморт, или «тихая жизнь» – буквальный перевод
141
Галина Хериссон
милый момент. Ещё тогда, зимой, когда мы жили в парке при больнице. Там, в больнице, была неплохая столовка для сотрудников. И очень дёшево. Меня потом тоже туда пускали. А поначалу Ингвар просто приносил мне обеды оттуда. Мы даже иногда ели вместе в его перерыв. Разогревали в микроволновке, если остыло... Ингвар спускался по длинной лестнице сквозь парк, сто двадцать ступенек, к нашему скромному казённому домику. И сквозь белую занавеску я видела его высокий сутулый силуэт. Была зима, белым-бело – большая редкость здесь (мы с польскими коллегами очень радовались, снеговиков лепили и в снежки). Ингвар перестал бриться ещё с осени, и пар от дыхания и от пластиковой коробочки с обедом окутывал и его бороду, и его синие в золотистом пуху ресниц глаза. Я слышала его топот за окном. Он сбивал снег с ботинок. Иначе в нашей кухне-прихожей мгновенно образовывались грязные лужи. А я всегда следила за чистотой. Я открывала ему дверь и впускала в тепло нашего общего, крохотного, но полного надежд очага. Он клал еду на холодильник. А я вставала на детский стульчик (вы же знаете, какая я мелочь, стульчик – неотъемлемая часть моей любой, пусть самой затрапезной кухни) и, стоя таким образом вровень с Ингваром, целовала его в холодные красные губы. Благодарила за обед и за всё...»
* * *
«Не пишу давно. Рисую и гуляю по парку.»
* * *
«Переехали. Холодно. Ингвар снова уехал без меня. С документами жопа.
Холодно. Февраль. Временный интернет. Дождь. Работы нет.»
142
НЕ ПРО ЗАЕК
* * *
«Стук в дверь. А у меня музыка и басы. Я снижаю громкость и падаю на карачки. Первый этаж. Одним глазом смотрю в окно. Вижу фигуру полицейского. Пульс зашкаливает. Вдруг за мной?! А Ингвар уехал навестить семью на пару недель...
Меня трясёт. Я ползаю по полу. После долгого (не знаю, сколько стучали) гулкого ужаса, вываливаюсь на площадку. Вижу под дверью засунутую записку. Дрожащими руками беру, практически не читая. Повестка? Изгнание? Пиздец всему?.. Одеваюсь и со смятой бумажкой в руке и телефоном выхожу на берег Марны. Дозвониться до Ингвара не хватает кредита. Звоню Надин...
Позже, пройдясь нервным шагом и вздохнув речной сырости, слегка успокоясь, разворачиваю бумажку. Штраф за неоплаченный проезд в электричке. Не на моё имя!
Позвонила хозяину квартиры. До нас в квартире, оказывается, жил какой-то парень, и когда его схватили контролёры, назвал свой прежний, неактуальный адрес. Вот мудак!
Контролёры. Милые люди! Старые добрые контролёры. Оплачивать проезд – наше всё! Это всё, на что я сейчас способна...»
* * *
«Когда приехал Ингвар, меня сорвало. За то, что до сих пор мы не можем сдвинуться с мёртвой точки. За то, что он путешествует, а я не могу без документов. За то, что ссыт. За то, что я ссу! И вижу сны, как меня где-нибудь останавливают полицейские...
За то, что его не было тут, пока я ползала на карачках
143
Галина Хериссон
и сердце выпрыгивало из груди. За то, что он не сможет защитить меня в случае чего. За то, что я недостаточно хороша для его буржуазной семьи, но ни он, ни они этого никогда не скажут!
За то, что мы только что переехали и ещё не разобрали вещи, а он твердит, как ему тут плохо и надо снова переезжать. За то, что все друзья твердят нам в голос: “Чевой-то вы не поженитесь!” За то, что я так мало зарабатываю...
И валяние по полу, и руки на горле.»
* * *
«Я долго не писала. Так много всего... Старый компьютер накрылся.
Я долго собирала документы. Я продала пару картин. Мы путешествовали с Ингваром. У Ингвара появилась любовница. Я сижу на холме, смотрю на Марну и пишу пейзаж. Сестра Ингвара – Эсфирь, подарила коробку масляных красок. С его семьёй мы очень подружились. С его любовницей мы тоже подружились, но гораздо меньше. Я писала её портрет... Вы знаете, когда рисуешь кого-нибудь подробно так, внимательно, “пристрастно” – невозможно его не полюбить!
С его друзьями мы ездили на море, пока он ездил повидать её и сказать, что не может меня оставить... Good boy!
За окном приливы и отливы... В Нормандии я совсем ненадолго и нечасто. Море шумит – это приятно. В первый раз на побережье Ла Манша я была лет семь назад, но об этом не стоит. Я просто тогда впервые увидела море... В проёме мне видно песок, море и небо. Я их рисую акварелью. И ещё траву и крыши вдалеке. Когда отлив – оголяются камни. Они похожи на халву.
144
НЕ ПРО ЗАЕК
А чайки – на больших белых кроликов... Je mange la soupe en regardant la mer 46...»
* * *
«Эсфирь сказала Ингвару:
– И ты хочешь бросить русскую художницу ради немецкой математички?! —ей одной я могла позвонить и обрисовать ситуацию. Кто ещё мог знать моего Ингвара лучше сестры...
Ингвар ещё раз ездил к своей Утэ. А я тем временем нашла нам другой домик, в соседней деревне через Марну. Мы снова переехали. Я поступила в арт-скул в Версале и ездила туда за тридевять земель на двух электричках и метро через Париж...»
Переломное
«Я честно пыталась выкарабкаться из моей ситуации. Я нашла адвоката, которая занималась проблемами иностранцев. А нашла я её случайно, когда снова шла устраиваться няней к одной женщине, а та меня не могла нанять. Нанимая нелегалку, она рисковала своей карьерой юриста. Вот она и присоветовала мне одну из своих коллег...
На гонорар и бумажки уходили все деньги.
Мне нужно было собрать семь лет моей жизни в кучу, рассортировать, задокументировать и разложить по полочкам. Разные доказухи. Что я не верблюд. Без адвоката я бы не справилась. А деньги – от негусто проданных мной картин... Картины, те, что я продала, были не мои (с моих-то кот наплакал), а те, что я нашла опять-таки на парижской помойке, ещё до Ингвара...
46 Я ем суп, глядя на море
145
Галина Хериссон
Вот, подсоберу ещё в “папочку” старую историю.
Пока Гийом работал в ресторане, я допоздна бродила одна по улицам и выискивала глазами чем поживиться. “Старая” мебель, одежда и посуда обычно лежали и ждали на тротуарах... Деревяшки всегда мне были интересны, вдруг какой Буратино... Ещё с “Интерлока” я научилась доводить их до ума с помощью рук, гвоздей и велосипедных шин! В какой-то момент я заметила сваленные в кучу картины и рамочки. Подумала, что хоть на холстах поверху попишу. Смотрю, а они такие все “грязные”, в патине. Более того – подписаны все рукой автора! Да какой же идиот их выбросил? Ну да, какая-нибудь старушка умерла, квартира продана, гастарбайтеры делают ремонт и выносят всё без разбора на улицу... Но я же вижу, что это – не мазня! Живопись 20-х – 30-х! Натюрморты и пейзажи...
Перетаскала я эти сокровища и держала под диваном до лучших времён или чёрного дня, как придётся...
Эти времена наступили, когда я, нянечкой прогуливая по Версалю Абигаэль, наткнулась на фреску, и весьма неплохую. Арлекин в маске. А снизу подпись Эколь Сабле.
В общем, продала я те картины с аукциона и заплатила за учёбу. Эксперты говорили, что случай совсем не единичный. Я уже говорила, что парижские помойки с правильным к ним подходом – клондайк...
Полюбила я аукционы с тех пор!»
* * *
«Поступила в Высшую школу декоративной живописи Сабле. Ездила на учёбу в Версаль. Вставала в пять. Нередко Ингвар отвозил меня на вокзал. Ну, или пешкодралом по зимней деревеньке. Снега тут
146
НЕ ПРО ЗАЕК
не бывает, так что черным-черно... Зато через три пересадки и пару часов дрёмы в дороге вылазишь в Версале, а там зимний рассвет. И восемь часов живописи. Обманки, мрамор и ценные породы дерева.
Вечером домой возвращалась поздно. Ингвар часто готовил ужин, душка. И так – пять месяцев. А на праздники он опять один уезжал к семье. А я рисовала. Во многих рисунках вы увидите его силуэт...
К новому году выпало много снега, и я лепила во дворе.
В марте получила диплом. До недавнего времени он висел в золотой рамочке, в туалете...»
* * *
«Вряд ли этот французский диплом, отчёты о моих выставках или уровень моего языка помогли мне получить первый вид на жительство...
Благодаря моим выездным урокам на тему русского искусства я познакомилась с одной дамой, у которой был знакомый в префектуре. Наверное, он нажал несколько клавиш и позвонил кому-то.
К тому времени я уже совсем отчаялась и звонила в Москву, пробивая почву, а не лучше ль вернуться... Между сбором необходимых документов и получением драгоценной розовой пластиковой карточки, дающей мне право жить и работать во Франции, прошло несколько лет...
Ингвар окончательно бросил свою любовницу и работу в больнице, мы окончательно бросили домик с мышами на берегу Марны и уехали на юг департамента, ближе к Сене...»
147
Галина Хериссон
Фонтенбло моё!
«Фонтенбло – до сих пор мой любимый город. Фонтенбло – три слога, словно вальс. Лес, камни и Шато. Парк, озеро и каналы. А лошади! Театр, карусель, кино, аукционный дом... А рынок! А пешеходные улицы с их магазинчиками и публикой! А церковь Святого Луи!
Осень в Фонтенбло – золотая. Канал и фонтаны – королевские. В них – лебеди. Они тут каждый год плодятся.
Я пложусь картинами и учениками. Русские мамаши любят мне доверять своих детей. Забираю из школы, веду к себе и сажаю за мольберт. Беру по одному ученику, индивидуально. Погружаемся оба, как в детстве в художке... Рисуем осенние натюрморты с самоваром и чётками. Рисуем друг друга. Красим напропалую! Талантищи!
Зима в Фонтенбло – мокрая. Но все равно красиво. Камни на тротуарах блестят, как дельфины. Езжу за тридевять земель давать уроки по истории русского искусства. Купила малюсенький компьютер на зарплату нянечки...»
* * *
«Ой, я ж всё лето жила с близнецами, мальчиком и девочкой трёх месяцев! У одной украинки, в деревне на отшибе, где из окна – только поле и трактор. Она родила в сорок, а тут сразу двойня! Нужна была помощь. Ну я и жила с девочкой в спальне (бутылочки и памперсы каждые три часа), а она – с мальчиком в гостиной, на диване. Мальчик был милашка. А девочка вечно орала как оглашенная. Говорят, в детстве я была такой же...»
148
НЕ ПРО ЗАЕК
* * *
«История русского искусства. Ходила готовиться в библиотеку Форнэ. Благодать.
“Студенты” – пожилые тётеньки, любительницы прекрасного. Ну и прекрасно.
Перезимовала как-то и даже устроила вернисаж! Познакомилась с компанией весёлых буржуа и продала неплохо. Вечеринки закатывали с литрами бордо и танцами в бюстгалтерах и porte-jartelle 47. Они, француженки – лихие! С прекрасными фигурами и чувством юмора. Устроили спонтанное шоу под музыку. Один гость был в страшных ожогах, даже потерял пальцы на одной руке. Стеснялся. Так они раскрыли его. Он говорил, что заменили ему два года реабилитации...
Я рыдала на плече Жислен. А Аурелия купила у меня большой портрет.
Мерси.»
* * *
«Прошла зима. Весной обостряются запахи.
Выхожу на лестницу, лестница старая, деревянная, винтовая...
Я – по делам. Прохладно и солнечно. Возвращаясь, мимо парка, где пахнет свежескошенной травой и ветер, я зашла зачем-то в церковь. Она меня прямо затянула с тротуара. Прошла немного и села на скамейку, задрав голову. Там росписи на потолке и вдоль колонн. Тонкие, красивые. И витражи в алтаре. Свет сочится как бы сквозь целлофановую плёнку (забыт, наверное, уже этот банальный материал: в мусор, в забвение, в ненужное его!). Как и многие церкви. Хотя не эта. Сен-
47 Подвязки для чулок
149
Галина Хериссон
Луи никогда не оставался без внимания. Тут недавно поджёг был, ремонтировали. Теперь уже красиво. Бах играет. Наверное, поэтому и затянуло.
Люди стояли довольно плотно, скопившись возле священника. Один, белый – в белых одеждах, другой, чёрный – в пурпурных. Я не приближалась. Фотографировала и слушала музыку. Среди участвовавших в церемонии сначала я разглядела женщину в чёрном, подумала – священница, тут бывает. Когда толпа немного рассеялась, я увидела гроб. Вокруг цветы и печальные лица. А мне было просто временно грустно от Баха. Я обернулась на орган. Но музыка, кажется, лилась из колонок, в записи.
Вдруг увидела знакомую. Кстати, думала о ней последнюю пару дней, в связи с одним проектом, неудавшимся, но, кажется, можно вытянуть... Решила подойти и поздороваться. Может быть, не совсем вовремя, но не всё же тут сидеть с постным лицом. Или лицо моё было вдохновлённое? Благостное? В церкви не принято смотреться в зеркало и делать селфи. Ну, по крайней мере, не на похоронах. Просто иначе я бы этой знакомой не позвонила, не нашла бы повода...
Я вышла, оставив её позади, в прошлом, над тетрадью с речами об умершем.
Я вышла, и в лицо мне плеснула весна! Весна, свет и цветы! Ещё непыльные тротуары, прохожие, велосипеды, кованые решётки и люки с нашими саламандрами48, и собачьи кучки (смотри – не вляпайся! Это наша достопримечательность!).
Уже летние платья и туфли в витринах, шляпки и ещё раз цветы: в кадках и в бутиках у цветочников.
48 Символ Фонтенбло
150
НЕ ПРО ЗАЕК
Один такой магазинчик мне видно прямо из моего окна второго этажа. Я вошла в подъезд, на ту же деревянную лестницу с отсутствующим стеклянным шаром внизу широких перил лестницы (осторожно, там гвоздик торчит). Когда подымаешься, пахнет уже по-домашнему. С улицы, с прохлады заходишь – запах старинного дома. А улица наша как пахнет! Куры тут жарятся на гриле чуть не каждый день: двенадцать евро за большую, шесть – за маленькую. Вкуснотища!
В подъезде – особый запах. Под нами, в квартирке, дети из колледжа на обеденном перерыве разогревают еду. Про дух из сырного магазина говорить и не буду, наверное, привыкла уже. В носу всё ещё запах свежескошенной травы и немного ладана из церкви. Помойкой не пахнет – вчера дождь прошёл. А иногда тут пахнет мылом и сыростью от свежепомытого пола (по вторникам, раз в две недели). Возле двери соседа довольно отчётливо пахнет гашишем. Уж не знаю, каждый день, что ли, он его курит? Или стены уже пропитались? У него тихо обычно, никаких эксцессов. Не то что соседи сверху, молодая парочка, вечно в полночь мебель двигают и любят друг друга. Позже выяснилось, что барышня работает по ночам, принимает клиентов.»
Персидская удача!
«Вы спрашивали про проект (с той женщиной, из церкви).
Это про то, как я работала в иранской галерее целое лето, и даже больше...
На нашей улице, помимо модных бутиков, магазинов для котиков, зеленщика, мясника (О! Monsieur Désiré с его жареными курочками! ) и рыбного магазина (а
151
Галина Хериссон
там всё молодые красавцы работали с утра до ночи: открывались раньше всех и закрывались позже всех), про сырный и винный под нами вообще молчу, была одна арт-галерея. В витрине – пейзаж. Сад Люксембург. Написано пастозно, густо и импрессионистично. А для французов импрессионизм – это уже классика... Французские друзья моего возраста, этак от тридцати до шестидесяти, не любят классику. Не очень ценят фигуративность. Не очень... Впрочем, об этом я уже вам писала!
А я люблю же весь этот “нафталин”! Зашла в галерею. Персидские ковры на полу. Живопись, большой формат – хороша! Скульптуры тоже. А за столом сидит такой элегантный пожилой перс. Седой, в дорогих очках и часах, улыбка до ушей – всё как полагается! Обхождение, кофе, визитка. Работы мои заценил. Я большую картину приволокла чуть позже – благо, в пяти минутах ходьбы...
Потом нашла его уже в Барбизоне. Галерея переехала, так как в Фонтенбло русское искусство, что он в основном выставлял, слабо пользовалась вниманием...
Мы прогуливались с Ингваром по этой живописной деревеньке, прославившейся сто пятьдесят лет назад своими художниками и пленэрами...
Туристический Барбизон – это, по сути, одна прямая улица Гранд Рю, со всеми её галереями, дорогущими отелями и гастрономическими ресторанами. В одной из галерей я и узнала “свою”, иранскую из Фонтенбло. В ней сидел тот самый перс и по-прежнему улыбался.
Я проработала у него несколько месяцев и сделала самую крупную продажу за историю этой галереи!
152
НЕ ПРО ЗАЕК
Случилось это в одну из июньских суббот, вечером, когда всё уже закрывается, все спешат на ужин, улицы практически пусты, но солнце ещё жарит. За мной заехал Ингвар. Он, “бедняжка”, завозил меня утром в галерею, а вечером забирал, нередко тяготясь своей ролью “таксиста”. Нужно ли объяснять, что общественный транспорт тут почти не ходит?
Так вот, мы были голодны. Я посмотрела печально на пустые улицы и повернула ключ в замке. Напротив галереи у агентства недвижимости стояла семейка с двумя детьми. Мальчики, громко галдя по-русски, тыкали пальцем в фотографии с шикарными виллами и бассейнами: “Пааап, давай эту купим!”
Ну, думаю я, местные русские (тут таких – хоть отбавляй). Предлагаю родителям мои визитки как учитель рисования. А они мне выдают:
– Мы только что приехали в Барбизон, а всё закрыто! Целый день гуляли по Парижу... Вы уже закрылись, а мы хотели взглянуть...
– Да, пожалуйста, месьё-дам, я открою и покажу вам нашу галерею!
Довольные родители стали рассматривать нашу “классику”, а дети, то есть младший из братьев, гундосить и выпрашивать машинку, которая стояла на столе Перса, рядом с каталогами и вазочкой с кистями. Гости были очень воспитаны, старший сын осаживал младшего.
Я рассказала о нашей живописи, они (дама с чудесными чёрными длинными волосами и белыми зубами, муж её – типичный русский, кажется, значительно моложе жены, мальчишки с огромными блестящими карими глазами) поблагодарили и всей
153
Галина Хериссон
семьёй вышли из галереи.
Я вздохнула и села в машину рядом с Ингваром, который уже притомился за рулём. Он уже повернул ключ зажигания, и, глядя в зеркало, вдруг сказал:
– Та мадам нам машет, может, что-то забыли в галерее?
Я вышла и...
– Мы хотим у вас картину купить!
Я практически упала в объятия этой чудесной семьи. Ещё раз впустила их в галерею. Они сомневались между “Садом Люксембург” (той самой, что я впервые увидела в витрине ещё в Фонтенбло несколько месяцев назад) и “Дворцом Дожей” (венецианским дворцом, написанным маслом так же пастозно и живо).
Кажется, они выбирали картины кому-то в подарок, я слышала обрывки разговоров сквозь свой весьма участившийся пульс. И тут, решившись, дама выдала:
– Мы берём обе!
Тут уж сердце забилось у меня как бешеное, и я стала срочно звонить Персу...
Я опущу длинный рассказ о том, как мы обсуждали скидку за покупку “оптом”, как я предложила им бонусом пару интересных рисунков и автобиографическую книгу про автора картин (парижский художник из русской эмиграции); как не получалось провести оплату картой из-за того, что Перс, старый растяпа, забыл официально сменить адрес в банке при переезде; как в итоге он позвонил своему иранскому коллеге, в соседнюю галерею, и как нас всех там принимали с шампанским и визитом по шикарным арт-апартаментам (600 евро за ночь), и как потом пришлось заплатить им гигантскую
154
НЕ ПРО ЗАЕК
комиссию – разумеется, ведь оплата прошла картой через их кассу...
Чудно! Я поимела свои десять процентов комиссионных и высокую оценку своего персидского шефа. Я сделала продажу, пока он был в отлучке. Первую серьёзную продажу, по его словам, за последние восемнадцать месяцев! Эх, что бы он делал без меня с русскими туристами? Ни слова по-английски... Он был, скорее, коллекционер и эстет, нежели галерист. Ничего не понимал и не хотел разбираться в новых способах коммуникации. Но это – совсем другая история...
Зато так я впервые выбралась из долгов и нищеты!
Жаль, что после той волшебной продажи всё снова застопорилось. У Перса нечем уже было мне платить зарплату. Он вечно где-то разъезжал, и вместо того, чтоб устраивать вернисажи, напокупал ещё картин, хотя кладовая у нас была полным-полна... Я выставила ещё пару своих работ. И всё лето просидела в этой галерее, общаясь с туристами из разных стран, создавая контакты, но, увы, уже почти ничего не продавая...
В то лето Я НАКОНЕЦ ПОЛУЧИЛА ДОКУМЕНТЫ!!!»
Издержки парижского гламура
«Извечный вопрос. Или платить бешеные деньги и жить среди асфальта в гламурном (в зависимости от округа, разумеется) Париже. Или жить возле Шато де Фонтенбло, посреди природы, но бежать на отходящий поезд и ехать на нём, окаянном, и в жару, и в холод в толпе уставших лиц. Вот теперь напротив меня сидят знойные африканки. А между ними – маленькая изящная и элегантная японка. Они, японки, остаются такими маленькими птичками даже далеко
155
Галина Хериссон
за пятьдесят. А знойные женщины сжимают её с двух сторон своими сдобными задами (третья их подруга на одну и ту же лавочку просто не вместилась). Просто палеолитические Венеры! У них структура другая. Если не следят за собой с детства – их разносит и вширь, и взад. И груди как арбузы. И яркие платки, и бижутерия, и часто парички, и наколки, и шиньоны на головах. Жалко, сфотографировать нельзя. Уж очень эти женщины колоритные... А жарища! Хорошо, что я купила лёгкую белую рубашку, но о ней особо и чуть позже... У японки – летняя шляпка в полоску, красно-вишнёвые губы и маникюр. Сумочка сдержанных тонов, маленький чёрный воротничок и чёлка. У африканок – большие браслеты и большие сумки с покупками. Ещё они всегда громко переговариваются друг с другом. И есть в них какое-то достоинство и гордость. А в японке – сдержанность и утончённость.
