Текст книги "Золотые росы"
Автор книги: Галина Васюкова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)
– Тоже нашел чем хвалиться, – скривив губы, говорит Петька. – Меня к каждому празднику стригут.
– Ну и проваливай отсюда. Нечего тебе стриженому с нами, нестрижеными, сидеть, – говорит Зинка.
Петька обиженно сопит, но не уходит. Все молчат. Подходит высокая кареглазая женщина и, глянув на Петькино насупленное лицо, говорит:
– Пойдем, Петя, домой. Пойдем, сыночек...
Петька нехотя подымается. Отойдя немного, женщина обхватывает его рукой за плечи и что-то говорит, заглядывая в глаза. Петька, дернув плечом, сбрасывает ее руку и вразвалку идет дальше.
– Еще обнимает, такого индюка! – возмущается Зинка.
– Он же ей сын, – говорю я.
– Я бы такого сына и знать не захотела, – ворчит Зинка.
– А что, разве она... не кулачка? – спрашиваю я.
– Ничего у нее своего нет. Век на Лещиху работает. Та на ней верхом ездит, – говорит Зинка.
Я задумчиво гляжу вслед матери с сыном. Мне не совсем понятно, как это Лещиха "ездит верхом", но я чувствую, что в словах Зинки есть какая-то правда. У Петькиной матери большие грустные глаза, и я часто вижу, как она, стоя на крыльце Лещихиного дома, с тоской провожает взглядом женщин, идущих на работу в колхоз.
"Ушла бы от этой Лещихи и все!" – думаю я. Однако я уже знаю, что не все в жизни так просто, как кажется. Вот, например, тетя Маша: живет совсем одна и почему-то не выходит замуж за Алексея Ивановича. Тогда, весной, когда мы с Зинкой пришли к ней на ферму, мне показалось, что она была согласна с нами. Правда, она ничего не обещала, но мне почему-то думалось, что все скоро решится. Однако прошло вот уже больше двух месяцев, а она живет себе как и жила. При встречах с нами она улыбается по-прежнему, а мы с Зинкой отводим в сторону глаза и, быстро поздоровавшись, спешим уйти. Ни я, ни Зинка не возвращаемся к тому разговору.
Танька все бродит беспризорная, хотя Заречье уже давно присоединили к нашему колхозу. Алексей Иванович теперь не председатель, а бригадир. Почти каждый вечер он босиком спешит по залитому водой лугу в правление колхоза, и вид у него оживленный и бодрый.
А в деревне цветут сады. От самого центра до конца деревни тянется колхозный сад. Прислушиваясь к гудению пчел, стоят молочно-белые яблони. Изо всех палисадников выглядывают кудрявые вишенки, которых и не видно было раньше, когда они стояли без своего убора.
Даже унылое Заречье принарядилось – там ведь тоже весна! У нас с ними теперь одна весна, общая. Наш старенький, поминутно чихающий трактор вспахивает зареченское поле. Ровными рядами ложатся темные пласты земли, которые скоро начнут зеленеть. Хорошо им! Уберутся в зеленый наряд, потом сменят его на желтый. Осенью жнивье ощетинится колючей шубой, а к зиме снова поле укроется стегаными пластами вспаханной земли. И нет у него никаких забот о нарядах, не то, что у тетки Поли, которая целыми днями дежурит возле сельпо.
– Вот ситчику Фене на платье набрала, – говорит она, показывая маме синенький в белые цветочки материал. – Как, ничего? – спрашивает она.
– Красивый. Фене пойдет, – говорит мама.
– Очередь там огромадная. Да вы бы пошли, вам без очереди отпустят, говорит тетя Поля.
Я выжидательно смотрю на маму.
– Нам, собственно говоря, ситец... не очень нужен, – смущенно отвечает мама, взглянув на меня. Я опускаю глаза. Я понимаю, почему она так говорит: у нас нет денег. Тетке Поле как-то удается кое-что скопить, а нам нет.
Однажды тетка Поля принесла отрез голубого шелка на платье.
– Девчата лен полют, а тут шелк привезли. Фене платье будет, довольная, рассказывала она.
Взглянув на материал, моя мама тоже всполошилась.
– Поля, есть у вас еще деньги? – спросила она.
– Вот, все что осталось, – ответила тетка Поля, протягивая на ладони несколько бумажек. – На отрез мало...
– Спасибо. Вечером отдам, – сказала мама, пересчитывая деньги.
– Тоже еще молодая, нарядиться охота, – глядя ей вслед, сочувственно вздохнула тетка Поля.
Я обрадовалась, что у мамы будет новое платье. Тогда она, пожалуй, отдаст мне то самое, с серыми "яблоками", о котором я мечтала.
Мама пришла домой часа через два.
– Полдеревни обегала, пока денег достала, – сказала она весело. – Ну, зато Устенька рада будет...
– Так это ей?! – воскликнула тетка Поля.
– Ей, конечно, – сказала мама. – Вы вот своей Фене купили, а дед Сашка не догадается. Мужчина, что с него взять!
– Стоило так ради кого-то стараться! – удивлялась тетка Поля.
Я бросилась к маме и крепко поцеловала ее. Потом помчалась к Зинке, чтобы поделиться радостью: у Устеньки будет нарядное платье.
К НАМ ЕДУТ ГОСТИ
Окончились занятия в школе, и мы уже несколько дней носились по деревне вольные, как птицы.
Белыми мотыльками разлетелись цветы яблонь, и на их месте появилась первая завязь. Яблочки были еще такие маленькие и незавидные, что их даже не караулили. Мы попробовали было на зуб, но потом долго отплевывались горькие.
А у Петьки в огороде наливался соком прозрачный крыжовник. Петька ходил важный и даже близко никого не подпускал к своему огороду.
– Лопнешь от жадности, буржуй несчастный, – говорила Зинка, и мы, задрав носы, проходили мимо.
– Грачи голодные, – шипела нам вслед Лещиха. Мы не обращали на нее внимания. Крыжовника, конечно, хотелось, но у нас были дела и поважнее.
Возле нашего дома на фанерках стояли изделия из глины. У нас там был целый завод. Глину мы брали в овраге и месили в старом жестяном тазу. Каждый лепил, что умел: Ленька по большей части зверей, а мы с Зинкой посуду.
Из-под Зинкиных пальцев выходили горшки, кувшины и миски, я лепила сервизы и вазы. Крошечные чашечки с ручками были как настоящие. Сначала мы держали свои изделия в тени, чтобы не потрескались, а потом сушили на солнце. Когда это занятие надоедало, мы бежали играть в "Казаков-разбойников". И так каждый день с раннего утра до самой темноты. Волосы у меня выгорели, лицо было обветрено так, что я, к своему удовольствию, почти не отличалась от Зинки. И вот однажды моей привольной жизни наступил конец. Забежав как-то днем на минутку домой, я увидела в руках у мамы письмо.
– Вот, Оленька, к нам едут гости, – сказала она, – твоя двоюродная сестра и тетя...
– А сестра большая? – спросила я.
– Пожалуй, такая, как ты, – прикидывая в уме, сказала мама.
Я обрадовалась и побежала разыскивать Зинку, чтобы сообщить ей неожиданную новость. Вечером мама сказала отцу:
– Письмо получила из Витебска – твоя сестра Ульяна с Алей собираются к нам...
– Да ну?! – удивился отец и, взглянув на меня, как-то неопределенно улыбнулся. Я не понимала, почему он как будто нисколько не обрадовался. Ведь он, наверно, соскучился по своей сестре, потому что, сколько я помнила, он никогда не ездил к ней в гости и она не приезжала к нам.
Несколько дней у нас в доме шли приготовления к приему гостей. Мама с бабушкой все стирали и убирали, я срочно лепила новый сервиз в подарок своей сестре. Глядя на всю эту возню, отец посмеивался:
– Леньке бантик на рубашку не забудьте нацепить, а Ольга чтоб умела делать реверанс...
Мама сердито отмахивалась, но, когда отец уходил, она тревожно спрашивала меня:
– Оленька, я надеюсь, ты не разучилась вести себя прилично?
Я молчала, потому что никак не могла припомнить, чтобы вообще когда-нибудь проходила эту науку. Отец и сама мама всегда учили меня быть правдивой. Я привыкла говорить в глаза все, что думала, а потом вдруг как-то так обычно получалось, что я, оказывается, плохо себя вела.
Мама до сих пор не могла простить мне тот рубль, который мы с Зинкой с таким трудом отвоевали. Она говорила, что я ее просто опозорила, хотя мне и сейчас казалось, что не отдавать долг гораздо хуже, чем просить.
Тетю Ульяну я никогда не видела, она ничего нам не была должна, и мне казалось, что у мамы нет никаких оснований волноваться. Ну, а с сестрой мы уж, наверно, поладим, независимо от того, умею я себя прилично вести или нет.
Я с нетерпением ожидала ее приезда и мечтала о том, как буду ходить с нею вместе на речку, играть и, может быть, даже спасу от какой-нибудь опасности, как когда-то Зинка спасла меня от волка, хотя и не настоящего. Зинка, разумеется, тоже будет с нами, и мы будем дружить втроем. Только бы поскорее она приехала!
И вот однажды, влетев в дом с полными карманами ранеток, которыми меня угостила Зинка, я замерла. Посреди комнаты стояла незнакомая худощавая женщина в белой блузке и черной юбке, подпоясанной кожаным поясом, и смотрела на меня строгими темными глазами. Я растерянно улыбнулась.
– Ну, подойди сюда, – сказала она, поманив меня пальцем.
Я подошла.
– Почему же ты не здороваешься? – сказала женщина.
– Здравствуйте, – сказала я с опозданием и покраснела.
– А ты знаешь, кто я? – спросила она.
– Знаю, – улыбнулась я.
– Кто же?
– Папина сестра, тетя Ульяна! – обрадованно выпалила я.
Темные брови гостьи полезли вверх, и она, бросив укоризненный взгляд на маму, снова уставилась на меня. Мне вдруг стало не по себе.
– Меня зовут тетя Люся, – чеканя слова, сказала женщина. – Запомнила? Тетя Люся. Повтори!
– Тетя Люся, – сказала я покорно.
Тетя Люся, взглянув на мой облупившийся на солнце нос, поцарапанные ноги и непослушные, вихрастые волосы, сказала:
– Пойди умойся, переоденься и можешь погулять со своей сестрой Алей.
Только сейчас я заметила у окна тоненькую рыжую девочку в коротеньком нарядном платье, тихую и бледную, похожую на перышко зеленого лука, который прорастал у бабушки в мешке, за печкой. Я попробовала было ей улыбнуться, но девочка, приоткрыв рот, смотрела на меня без улыбки, и я, повернувшись, пошла выполнять приказание тети Люси.
– Яблоки выбрось, – сказала она мне вслед, – они еще зеленые.
Выйдя на крыльцо, я не без сожаления зашвырнула совсем спелые и сладкие ранетки в огород и с ожесточением принялась скрести ноги, которые оказались недостаточно чистыми для знакомства с моими новыми родственниками. Спустя несколько минут я предстала перед тетей Люсей в своем самом лучшем, уже порядком выгоревшем голубом платье, в белых растянутых носках и сандалиях, которые были старательно зашиты мамой. Критически оглядев меня, как бы прикидывая, можно ли мне доверить мою сестру, тетя Люся сказала:
– Хорошо. Можете идти. Только не уходите далеко, не бегайте быстро и не подходите к собакам и коровам... Возьми Алю за руку, – приказала она мне.
Потеряв всякую волю, я покорно исполнила ее приказание, и мы, как два деревянных болванчика, сошли с крыльца. Увидев вдали ребят, с любопытством глядящих в нашу сторону, я потянула Алю за руку:
– Побежим!
– Нет, – сказала она, боязливо оглядываясь назад.
– Ну и стой тут одна, как столб, а я побегу. Мне мама бегать не запрещает, – раздраженно сказала я.
Она вытаращила на меня свои голубые глаза, в которых уже стояли слезы. Потом повернулась и молча пошла назад.
СТО НЕПРИЯТНОСТЕЙ
С этого дня неприятности посыпались на меня, как горох из дырявого мешка. За все, что бы ни случилось с Алькой, я должна была отвечать. Мне поминутно ставили ее в пример, и я даже шагу не могла ступить, чтобы мне не дали почувствовать, какая я плохая и невоспитанная девочка. Тетя Люся взялась за меня не на шутку и не теряла надежды на мое исправление. Она всеми силами стремилась переделать меня по образу и подобию своей дорогой Али, а я меньше всего хотела быть похожей на нее. Я терпеть ее не могла, и мне даже было стыдно перед ребятами, что она моя сестра. Играть ни в "Казаков-разбойников", ни в лапту она не умела, и стоило кому-нибудь ее задеть, сразу начинала плакать или бежала жаловаться. Один раз, когда Аля мне вконец надоела, я просто-напросто удрала от нее. Она нажаловалась дома, что я ее бросила и она чуть не заблудилась. Тетя Люся меня за это так долго отчитывала, что я устала стоять. Сначала я слушала молча, а потом стала оправдываться и сказала, что оставила ее почти у самого дома и что она никак не могла заблудиться.
– Ты совершенно невоспитанная девчонка. Старшим не возражают, сказала мне тетя Люся. После этого я еще добрый час выслушивала, какая я плохая и что мне нужно делать, чтобы исправиться.
Чем дальше я слушала, тем яснее понимала, что толку из меня не будет. Ни один ребенок, разумеется, кроме Али, не мог выполнить всего, что требовалось, чтобы заслужить звание "воспитанного". Поэтому я с видом полной безнадежности смотрела в потолок и придумывала для Альки кару за все муки, которые мне из-за нее приходилось терпеть. Я мечтала о том, чтобы она когда-нибудь и в самом деле заблудилась и не пришла домой или чтобы ее хорошенько потрепал Павликов Волк.
Но, к моему огорчению, ничего такого с Алькой не случалось, а неприятности сыпались на меня одна за другой. Однажды, когда мы вышли с ней во двор, я увидела Зинку. Она издали делала мне какие-то знаки, а я стояла возле Альки, как пришитая, и даже носа не смела высунуть за калитку, чтобы узнать, в чем дело. Тогда, оглянувшись по сторонам, я подбежала к забору, подтянулась на руках и выглянула на улицу. Но Зинки уже и след простыл. И вдруг рядом со мной послышалось кряхтенье, потом над забором появилась Алькина рыжая голова.
– Что там, а? – наваливаясь всей грудью на планку, спросила она.
– Ничего. Слезай долой! – заорала я в страхе, что она сорвется и мне снова придется отвечать.
Однако Алька и не думала слезать. Осмелев, она болтала в воздухе свободной ногой, и ветер пузырил ее широкое розовое платье.
– Кому говорю, слезай! – кричала я, но Алька в ответ только щурилась и улыбалась.
Я дернула ее за ногу. Раздался треск... Когда я опомнилась, Алька уже лежала на земле, а в нашем заборе, как у Таньки в передних зубах, зияла дыра. Подол Алькиного нарядного платья украсился треугольным клином, который болтался, как собачье ухо.
На крыльце появилась тетя Люся.
– А ну-ка, поди сюда, – кивнула она мне.
Зная, чем все это кончится, я, не раздумывая, юркнула в выломанную Алькой дыру и пустилась наутек.
– Куд-кудах, тах-тах! – вытянув шею, тревожно закричала мне вслед курица. Я, не оборачиваясь, неслась прочь. Возле оврага остановилась и, переводя дух, оглянулась назад. Погони не было, и я немного успокоилась. Постояла, подумала и решила идти разыскивать Зинку. Не успела я дойти до сарая, где жила наша Буренка, как наткнулась на тетю Люсю. Она схватила меня за руку и молча поволокла в дом.
– Вот, полюбуйтесь! – торжественно объявила она, подталкивая меня к маме.
– Что ты натворила? – сердито спросила мама.
– Ничего, – сказала я.
– А почему через забор удирала?
Я молчала. Подошла Лиля и, засунув в рот палец, молча уставилась на меня.
– Вынь изо рта палец! – строго сказала ей тетя Люся.
Лиля перевела глаза на маму, как бы спрашивая: вынимать или нет? Мама, занятая мною, не обратила на нее внимания, и она, успокоившись, засунула палец еще глубже. Я улыбнулась.
– Еще и улыбается! – возмутилась тетя Люся. – Как вам нравится? Из-за нее ребенок чуть не убился, а она улыбается!
– Это она ребенок? – кивнула я на заплаканную Альку.
Та исподтишка показала мне язык.
– Ябеда она, а не ребенок! – выкрикнула я. – Ее никто не звал на забор. И вообще... вы мне надоели!
– Что?! – остолбенела тетя Люся.
В ту же секунду мама хлопнула меня по щеке. Слезы брызнули у меня из глаз, и я бросилась вон. Ничего не видя вокруг, я мчалась прочь от дома и остановилась только возле реки. Наша небольшая тихая речка как бы в дреме лежала на пестром лугу. Вода в ней казалась неподвижной и зеленой. В нее, как в зеркало, смотрелись склонившиеся лозы. Я помочила обкрапивленные по дороге ноги и, подставив их солнышку, села в густую траву. Ноги горели, как в огне, но еще больнее обида жгла сердце. Я всхлипывала, роняя слезы в подол. Монотонно жужжали пчелы, и меня начало клонить в сон. Я закинула руки за голову, легла на траву и не заметила, как уснула. Проснулась, когда вода в речке стала розовой от вечернего заката. Вскочила на ноги и вдруг увидела на лугу Леньку. Его светлая голова, едва возвышаясь над рослой травой, плыла в мою сторону. Я обрадованно замахала рукой.
– Оля, тебя мама ищет. Сказала, чтобы ты шла домой, – закричал он, заметив меня.
– Не пойду, – отрезала я, стараясь не подать и вида, что очень обрадовалась.
– А... что же ты тут будешь делать... одна? – спросил он растерянно. Скоро уже ночь...
Я молчала.
– А знаешь, – сказал он вдруг, – мне Алю жалко.
– Вот как! Тогда иди и жалей ее, и нечего было сюда приходить, сердито буркнула я.
– Нет, правда, Оля, она какая-то бедненькая... Ну, в общем, не такая, как все... – пытался он мне объяснить.
Я не стала его слушать и, быстро скинув платье, бросилась в воду.
Розовая гладь дрогнула и разошлась кругами. Я погрузилась в воду по самую шею и замерла. Вода казалась теплой, как будто подогретой.
– Вылезай, пойдем! – настойчиво сказал Ленька, но я плеснула на него водой, и он обиженно отошел. Спустя минуту его светлая макушка с задорно торчащим хохолком была уже далеко. Мне тут же расхотелось купаться, и я вылезла на берег. Сразу стало холодно. Щелкая зубами, я натянула платье. Оно неприятно липло к мокрому телу. Я села на траву и, обхватив колени руками, пыталась согреться. Холодные капли, скатываясь с мокрых волос, падали за шиворот. Обида подступала к сердцу. "Альку ему жалко, а меня нет, – думала я. – Она в нарядных платьях ходит и – бедненькая. А меня по щекам... из-за нее..." В носу защекотало, и я тряхнула головой, чтобы отогнать подступившие слезы.
Темная кромка леса вдали на светлом фоне неба стала похожа на зубчатую крепостную стену. Подтянув колени к подбородку, я смотрела туда, и мне казалось, что я и в самом деле вижу перед собой старую волшебную крепость. Может быть, в этой крепости живут сильные и справедливые люди, и они не обижают своих детей понапрасну. А может, там даже живет храбрый Орлик. Если идти в ту сторону долго-долго, то, должно быть, можно дойти до этой крепости...
Вдруг впереди я увидела какую-то фигурку, скачками приближающуюся ко мне.
– Ж-ж-их, ж-ж-их, – послышался свист рассекаемой на бегу травы, и рядом со мной оказался... Ленька.
– Все! Я убил Альку! – сказал он, тяжело дыша.
– Что?! – вскочила я. – Как это ты ее... убил?
– Я не хотел... Я нечаянно, – сказал он и в отчаянии сел на траву.
Меня обдало жаром. Опустившись рядом с Ленькой, я тихо спросила:
– Как же... ты ее?
– Я пришел домой, – начал рассказывать Ленька, – а она сидит на крылечке и такая грустная-прегрустная... Ну, мне стало жалко, и я решил ее развеселить...
– Ну, дальше, – торопила я.
– Я взял картошину, – продолжал Ленька, – воткнул в нее перо от нашего петуха, а снизу – гвоздик. Помнишь, как Павлик делал? Ну и запустил... Алька смотрела и смеялась, а картошина прямо ей в голову... гвоздиком...
– И что же? – не выдержала я.
– Сразу насмерть, – всхлипнул Ленька.
– Откуда ты знаешь? – воскликнула я.
– Так ведь она упала и не шевелится, – развел руками Ленька.
– Пошли! – решительно поднялась я.
– Нет, не пойду, – безнадежно сказал Ленька, но я не стала его слушать, а, схватив за руку, потянула за собой.
Мы притаились возле Буренкиного сарая и стали наблюдать, что делается у нас дома. В окнах горел свет, и все было тихо. Потом скрипнула дверь, и на крыльцо вышла бабушка.
– Оля! Леня! – вглядываясь в темноту, приглушенно позвала она. Мы бросились на голос.
– Пошли домой, – обнимая нас, ласково сказала она.
– Бабушка, а что Леньке теперь будет? – прижимаясь к ней, спросила я.
– Уши надерут, – сказала бабушка.
Стараясь заглянуть ей в лицо, Ленька тревожно спросил:
– Бабушка, а что Аля?
– Лежит, – сказала бабушка, – с компрессом на голове.
– Жива! – воскликнул Ленька.
– А чего ей неживой быть, ведь не из пушки в нее выстрелили, – сразу успокаиваясь, сказала я. – А перо рыжее от нашего петуха ей даже подходит. Под цвет волос...
– Нечего смеяться-то, – сердито сказала бабушка и легонько толкнула меня в плечо. – Она, горемычная, и так уж натерпелась, обижать ее – грех...
Я сконфуженно замолчала.
Возле двери бабушка остановилась и, нагнувшись к нам, прошептала:
– Вы как заявитесь, так сразу просите прощения. Мать покричит на вас для острастки и все. Больше ничего не будет, не бойтесь.
КРЫЖОВНИК И ВАЗА С ЦВЕТОЧКАМИ
Через несколько дней от Алькиной "смертельной" раны и следа не осталось. Она снова гуляла во дворе и назойливо приставала к нам с Зинкой. У меня так и чесались руки надавать ей хорошенько, чтоб не лезла, но я решила больше с ней не связываться. Не обращая на нее внимания, мы с Зинкой в углу двора снова лепили посуду.
– Я тоже хочу, – канючила Алька.
– Лепи. Кто тебе не дает? – сказала я, отделяя ей кусок глины.
Алька неуверенно мяла в руках глину, с завистью поглядывая на мой новый сервиз, который уже сушился на солнце.
– Дружок твой пришел, – сказала ей Зинка, заметив за забором Петькину сатиновую рубаху.
– Повадился сюда! – сердито сказала я.
В самом деле, последнее время Петька вечно шнырял возле нашего дома. Однажды тетя Люся поманила его к себе и, оглядев с ног до головы, спросила:
– Как тебя зовут, мальчик?
– Петя, – сказал он смущенно.
Петькино смущение покорило тетю Люсю, и она решила, что это вполне подходящий товарищ для Али.
– Ее зовут Аля, – сказала она, кивнув на стоявшую рядом Альку, можешь с ней поиграть, если хочешь...
Еще бы он не хотел! Когда все от тебя отвернутся, будешь рад любой компании. С этого дня у них с Алькой завязалась дружба. Петька даже приглашал ее к себе в сад и угощал крыжовником.
Зайти во двор Петька побоялся. Они о чем-то пошептались возле калитки, потом Алька сбегала в дом, – видимо, спросить разрешения у тети Люси, и они исчезли. Мы с Зинкой успели испортить не по одному куску глины, а Алька все не возвращалась.
– Интересно, куда они делись? – задумчиво сказала я.
– Наверно, у Петьки в саду, – пожала плечами Зинка.
– Пойдем посмотрим, – предложила я.
Мы бросили свою глину и пошли.
– Смотри, смотри! – прошептала Зинка, когда мы поравнялись с Лещихиным забором.
Я поднялась на цыпочки и увидела Альку. Она сидела на скамеечке и, болтая ногами, ела крыжовник, который был насыпан у нее в переднике. Петька стоял рядом и воинственно размахивал тонким прутом.
– Ишь, красуется! – хихикнула Зинка.
И вдруг я увидела Таньку.
– Смотри-ка, и Танька там!
– Что она там делает? – не меньше меня удивилась Зинка.
– Крыжовник собирает... кажется...
Танька и в самом деле собирала крыжовник. Одна рука у нее была занята спелыми, прозрачными ягодами, и она, держа ладонь лопаточкой, двигалась осторожно, чтобы не рассыпать их. Петька, ухмыляясь, наблюдал за нею.
– Может, уже хватит? – сказал он.
– Сейчас, Петя, сейчас, – заторопилась Танька, – еще немножечко...
Она сорвала пару самых спелых ягод и осторожно положила их поверх остальных. Золотистый крыжовник пирамидкой возвышался на Танькиной ладони. Видя, что больше не поместится, она вздохнула и, взглянув на Петьку, сказала:
– Ну, Петя, все...
– Становись сюда! – приказал ей Петька, показывая на ровное место перед скамеечкой. Танька, боязливо моргая ресницами, встала перед Петькой. Алька перестала есть и уставилась на Таньку. Мы с Зинкой удивленно переглянулись, не понимая, что за представление там происходит. Петька не спеша закатывал правый рукав своей новой рубахи. Взглянув на него, Танька робко сказала:
– Петь, а может, лучше там, за калиткой? Я уж тогда сразу и пойду...
– А ты не сбежишь, с крыжовником? – недоверчиво спросил Петька.
– Честное слово, не сбегу! – тараща глаза, заверила Танька.
– Ну ладно, пошли! – согласился Петька.
Алька подобрала рукой передник с ягодами, и все трое отправились на улицу. Мы с Зинкой присели возле куста. Не доходя до калитки, Танька приостановилась и, взглянув на Петьку, жалобно сказала:
– Петь, а может, я пойду, а?
– Э, нет! – заявил Петька. – Сразу не надо было соглашаться, а теперь расплачивайся...
Танька пересыпала крыжовник в пригоршню и, повернувшись к Петьке спиной, закрыла глаза. Он, воровато оглянувшись вокруг, быстро размахнулся, прут свистнул в воздухе и...
– А-а-а-а! – закатилась Танька, хватаясь руками за то место, по которому пришелся удар. Ягоды, подпрыгивая, покатились по дорожке.
– Эй, Танька, а крыжовник? Крыжовник подбери! – крикнул уже вслед ей струсивший Петька. Но Танька даже не оглянулась.
– Ах ты, гад проклятый! – Зинка, вся бледная от возмущения, рванулась к Петьке.
Мы сшибли его с ног...
Закрывая руками голову и давя рассыпанные Танькой ягоды, он катался по дорожке. Потом, изловчившись, юркнул к себе в калитку, и перед нами осталась одна перепуганная насмерть Алька.
– Я... я ее не трогала, – лепетала она.
Я было шагнула к ней, но Зинка, остановив меня, спросила:
– Это за что он ее так?
– Танька попросила ягод... Ну, он разрешил, только с уговором: пусть берет крыжовника, сколько унесет в руках, а он за это... один раз... прутом... Танька сама согласилась, – сбивчиво рассказывала Алька.
– А ты тоже крыжовник ела? – нахмурясь, спросила Зинка.
– Ела, – едва слышно сказала Алька.
– А прутом не получила? – допытывалась Зинка.
– Нет, – глядя на нее округлившимися от ужаса глазами, прошептала Алька.
– Значит, тебе тоже положено? – прищурив глаза, сказала Зинка.
Я готова была тут же восстановить справедливость, но Зинка, не обращая внимания на мой воинственный вид, сказала Альке:
– Эх ты, жаба! Убирайся отсюда, чтоб я тебя не видела...
Алька, вытряхнув из передника остатки крыжовника, быстро зашагала прочь.
– Эх, зря не дали! Все равно ведь нажалуется! – глядя ей вслед, с сожалением сказала я.
Зинка бросила на меня хмурый взгляд и промолчала. Весь этот день я просидела у нее и решила пойти домой только когда уже совсем стемнело.
К моему удивлению, на меня никто не обратил внимания. Бабушка молча усадила меня есть, и лишь тетя Люся, изобразив на губах подобие улыбки, спросила, не с работы ли я так поздно. Алька за спиной матери делала мне какие-то знаки, но я показала ей кулак, и она, надув губы, обиженно отвернулась.
Утром, едва я вышла во двор, моим глазам предстала картина полнейшего разгрома на нашем глиняном заводе. Вся посуда была поломана и разбросана, как будто здесь ночью бушевал ураган. Мой новый сервиз, который вызывал зависть у Альки, превратился в бесформенные осколки.
В это утро наша Буренка не шла в поле чинно и важно, как и подобает всякой уважающей себя корове. Мне некогда было с ней церемониться, и я подгоняла ее вовсю. За поворотом я встретила Зинку, которая тоже выгоняла в поле свою рябую Лысуху.
– Алька у нас там все поколотила! Всю нашу посуду! – сказала я Зинке.
– С чего ты взяла, что это она? – спросила Зинка.
– Сама увидишь, – сказала я.
Коровы мчались галопом: Лысуха резво, с охотой, подхлестывая себя хвостом по облезлым бокам, Буренка – недовольно косясь на меня сердитым глазом. Наконец мы от них избавились и побежали к нам.
– Д-да, дела! – задумчиво сказала Зинка, глядя на учиненный погром. Я смотрела на нее, ожидая, что она скажет еще, но Зинка так ничего больше и не сказала. Мы сидели возле нашего дома на завалинке и молчали. Вдруг на крыльце появилась сонная Алька. Не замечая нас, она потягивалась, зевала, потом пошла через двор, осторожно ступая по земле босыми ногами.
Увидев разбитую посуду, ахнула и стала тревожно оглядываться по сторонам.
– Ишь ты – удивляется! Может, не она? – шепнула мне Зинка.
– Притворяется! Ты ее еще не знаешь, – уверенно сказала я.
По-прежнему не замечая нас, Алька нагнулась и стала собирать в кучу глиняные осколки.
– Ой, какие хорошенькие чашечки были! Так жаль их ужасно... – ласково приговаривала она.
– Видишь, видишь, хитрюга какая! Я ей ни на грош не верю, – прошептала я.
И вдруг Алька, как вспугнутая кошка, бросилась в дом.
– Чего это она? – удивилась Зинка.
– Причесываться, наверно, Петька появился, – хихикнула я.
Мы с Зинкой приподнялись, чтобы выглянуть на улицу, и, к великому своему удивлению, вместо Петьки за изгородью увидели конопатого Федю. Я уже хотела было позвать его во двор, но Зинка, нахмурив белесые брови, сказала:
– Постой, посмотрим, что тут дальше будет.
– А ты знаешь, и он последнее время что-то часто возле нашего дома стал вертеться, – подозрительно сказала я.
Зинка метнула на меня быстрый взгляд и еще больше нахмурилась.
В это время на крыльцо вышла Алька в цветастом сарафане и с огромным бантом в волосах. Федя неловко топтался возле калитки.
– Заходи, чего ты там стоишь? – сказала ему Алька.
Федя вошел и, смущенно переминаясь с ноги на ногу, протянул Альке крошечный букетик незабудок.
– Вот, шел возле речки, дай, думаю, нарву, руки не отсохнут... сказал он.
Мы с Зинкой просто замерли от удивления. Алька нюхала цветы и радостно тараторила:
– Ой, какие хорошенькие! Им надо вазу слепить из глины. Ты умеешь, Федя?
Федя важно кивнул и, засучив рукава, принялся месить нашу глину. Меня так и подмывало выскочить из своего укрытия и наделать шуму, но Зинка сердитым взглядом останавливала меня.
– Ой, Федя, ну что же ты лепишь? Это же не ваза, а кувшин, расстроилась Алька.
Федя старался изо всех сил.
– У вазы горлышко должно быть тоньше и длинннее... – объясняла Алька.
Наконец ваза была готова, и Алька сунула в нее цветы.
– Как красиво! – восхищенно сказала она. – Я видела точно такую вазу с цветами на открытке.
– Да-а, ничего себе, красиво, – подходя, сказала Зинка. – А так будет еще красивее... – наступая пяткой на вазу, добавила она.
Даже не глянув на растерявшегося Федю, она повернулась и пошла со двора. Я последовала за ней. Когда мы были уже за калиткой, со двора донесся отчаянный плач Альки.
КАЖДОМУ ПО ЗАСЛУГАМ
В тот день мы с Зинкой ходили печальные. Особенно тихой и задумчивой была Зинка. Я попыталась развлечь ее и начала изображать Альку с петушиным пером в голове, но Зинка даже не улыбнулась, и мне тоже расхотелось кривляться.
– Пойдем на речку, – предложила я.
– Пойдем, – вяло согласилась Зинка.
Усевшись рядом на бережку, мы молчали. Солнце жгло вовсю, но даже купаться почему-то не хотелось.
– Нет, это подумать только – цветочки Альке носит! – с возмущением сказала я. – Ну, предположим, Петька – это еще куда ни шло, а то ведь Федя!
Зинка только вздохнула. Ей, конечно, было вдвойне обидно, потому что она больше всех дружила с Федей. Они и снопы возили вместе, и лазили к Лещихе в сад, и доходами со "святого родничка" Зинка тоже делилась с Федей. Даже половину цветных карандашей, которые она в городе получила за танец, отдала Феде.
– Пусть себе, – сказала вдруг Зинка, – Алька-то ведь уедет, а мы останемся...
– Ничего, Федечка, будешь еще подлизываться, да поздно будет, сказала я, оборачиваясь и грозя вдаль пальцем, как будто Федя мог увидеть. Сказала – и замерла: по лугу шли Алька с Петькой в сопровождении тети Люси, а за ними, немного поодаль, тащился Федя. Вид у него был хмурый. Зато Петька так и юлил перед тетей Люсей. Он что-то рассказывал, размахивая руками и умильно заглядывая ей в лицо, а тетя Люся благосклонно улыбалась.
