Текст книги "Золотые росы"
Автор книги: Галина Васюкова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)
В зале все время хлопали стулья: одни люди уходили, другие приходили. Нам с Зинкой тоже надоело сидеть, мы пошли ближе к сцене.
– Смотри-ка! – потянула меня за рукав Зинка.
Я глянула, куда она показывала, и увидела маму, которая сидела за красным столом и что-то записывала. Понимая, что ей сейчас не до нас, я потянула Зинку за рукав:
– Пошли!
– Куда? – удивилась Зинка.
– Дело есть, – сказала я таинственно.
Мы вышли на улицу. Легкий снежок плавно кружился в воздухе. Возле Дома культуры, мерно жуя сено, стояли лошади. Прямо под ногами у них шныряли бойкие городские воробьи.
– Ишь, народу понаехало! – удивленно сказала Зинка. – Как на ярмарку.
Я не знала, что такое ярмарка, но спросить постеснялась, да и некогда было.
– Знаешь что, – сказала я, – пойдем к пожарничихе, может, она отдаст рубль...
– А чего там, пусть отдает и все! – загорелась вдруг Зинка.
Мы зашагали вдоль по улице. Возле церковной ограды стояла закутанная в платок бабка и продавала груши. Маленькие коричневые дички гремели о жестяную мерку.
– Почем? – осведомилась Зинка.
– Рубль, деточки, рубль мерочка, – сказала бабка. – Сладкие...
Я проглотила слюну, а Зинка пренебрежительно бросила:
– Рубль за такое барахло? Да их летом у нас в лесу сколько хочешь, даром бери!
– Вот и бери... летом, – сердито сказала бабка, потеряв вдруг к нам всякий интерес.
– Неужто покупают? – недоумевала Зинка.
– Конечно. Видишь, уже полкорзины осталось, – сказала я, вытягивая шею.
И как бы в подтверждение моих слов из-за угла выбежал мальчишка и направился прямо к бабке. Протянув ей новенький хрустящий рубль, он подставил карман.
– Есть же люди, которым деньги девать некуда! – сердито проворчала Зинка.
Мы пошли дальше.
Новый дом пожарника с белыми ставнями был обнесен высоким забором. Во дворе на цепи металась огромная собака. Мы остановились в нерешительности. Я осторожно тронула калитку. К моему удивлению, она оказалась незапертой. Собака, гремя цепью, бросилась на нас.
– Не бойся, Зина, она не достанет, – сказала я, прижимаясь к забору и совсем позабыв в это время, что не Зинка, а сама я когда-то удирала от собаки.
На крыльцо вышла хозяйка.
– Чего надо? – крикнула она.
– Здравствуйте, тетя Аня, – сказала я вежливо, не обращая внимания на нелюбезный прием.
– Здравствуй, здравствуй, коли не шутишь, – сказала пожарничиха, всматриваясь в нас с Зинкой.
Мы молчали, не зная, что говорить дальше, и хозяйка, поеживаясь от холода, кивнула нам, чтобы шли в дом. Я так и не поняла, узнала она меня или нет.
– Ну, как вам живется, в колхозе-то? – спросила она, когда мы, шмыгая носами, замерли у порога. "Узнала, оказывается!" – обрадовалась я.
– Хорошо живется! – сказала я и тут же получила сильный толчок в бок. Я оглянулась на Зинку, но та стояла с невозмутимым видом, и я было даже подумала, что это не она толкнула меня.
– У нас корова есть, Буренка, – хвасталась я, – и еще...
– Корова-то есть, да что толку! – перебила меня вдруг Зинка.
Я в недоумении уставилась на нее, а Зинка продолжала:
– На одной корове далеко не уедешь...
– И правда, что с нее толку, когда денег нет! – смекнув, в чем дело, подхватила я. – Мама у нас не работает, и отец ничего не получает, так что у нас и рубля даже нет...
– А без денег известно какая жизнь, – рассудительно заметила Зинка.
Намек, казалось, был достаточно ясным, но тетя Аня и бровью не повела. Мы с Зинкой еще долго расписывали нашу "несчастную жизнь". Наша бывшая соседка слушала, кивала головой, но даже не подумала отдать нам долг. Мы так и ушли ни с чем.
Сердито хлопнув калиткой, Зинка сказала:
– Точно кулаки живут, потому и совести нет!
Расстроенные, мы уныло потащились назад.
Бабки с грушами возле церкви уже не было, и только там, где она стояла, валялась на грязном снегу одна маленькая дичка. Оглянувшись по сторонам, я торопливо подняла ее и, отогрев в кулаке, незаметно сунула в рот.
– Нет, ну ты подумай, есть же на свете такие бессовестные люди! – не унималась Зинка.
Рот у меня был занят грушей, и я молчала. Бабка не обманула – дичка и в самом деле оказалась очень сладкой.
МЫ ДЕЙСТВУЕМ РЕШИТЕЛЬНО
Первая попытка достать рубль оказалась неудачной, но мы с Зинкой не собирались так легко сдаваться. Назавтра мы встали с твердым намерением действовать смело и решительно.
Смотр затягивался, и наше выступление перенесли еще на один день. Мама снова была занята в комиссии, и мы беспрепятственно улизнули из зала.
Веселым чириканьем, как старых знакомых, приветствовали нас воробьи. У церковной ограды, на том же месте, стояла бабка с грушами, но мы шли с видом людей, спешащих по важному делу, и не оглядывались по сторонам. Ткнувшись в запертую калитку нужного нам дома, мы на секунду растерялись, но тут же начали стучать. На наш громкий, требовательный стук торопливо вышла тетя Аня.
– Это вы? – удивленно подняла она брови и с кислой улыбкой добавила: Вот гости!..
Мы поздоровались, и я, не отвечая на ее улыбку, твердо сказала:
– Тетя, мама просила, чтобы вы отдали нам долг.
Брови хозяйки поднялись еще выше.
– А сколько же я ей должна? – удивилась она.
– Вы ей должны... рубль, – уже менее уверенно сказала я.
– О, боже мой, вот долг-то! – закатив маленькие глазки, заколыхалась в смехе пожарничиха. – Я и забыла, мелочь такую...
– Кому мелочь, а кому и нет, – насупившись, проворчала Зинка.
Я толкнула ее локтем, чтобы не вмешивалась, а то, чего доброго, своим языком испортит все дело.
– Вы бы вчера сразу и сказали, зачем приходили, – уже не скрывая своего раздражения, проскрипела хозяйка, когда мы вошли в дом. – А то шляетесь, только снег таскаете, – бросила она свирепый взгляд на наши стоптанные валенки.
Мы молчали.
Она долго рылась по карманам и сумкам, отыскивая злополучный рубль, а мы с Зинкой стояли у порога и с замиранием сердца следили за ее полными, мясистыми руками. Наконец она сунула мне какой-то серый мятый комок, и, провожаемые ее недобрым взглядом, мы очутились за калиткой.
Разжав руку, я разгладила измятую бумажку. Мы увидели, что это и в самом деле рубль. Самый настоящий рубль, хотя очень старый и мятый, с оторванным углом и вообще грозивший рассыпаться на клочки. Сразу исчезло чувство мучительной неловкости, которое мы испытывали, пока стояли, как нищие, у порога, и нас с Зинкой охватил безудержный восторг.
Сейчас, через несколько минут, мы за него получим долгожданную пеструю коробочку – настоящее сокровище!
Мы летели по городу не чувствуя под собой ног и с разбегу – вот невезение! – сунулись в закрытую дверь магазина. Еще не понимая, что случилось, Зинка изо всей силы дергала за ручку, а я торкалась носом в стекло, чтобы заглянуть внутрь. И тут я увидела наклеенную на стекло изнутри бумажку, на которой было написано: "Переучет".
Мы с Зинкой долго стояли как в столбняке и с ужасом смотрели на бумажку. Этого не может быть!
– И главное неизвестно, сколько он может продолжаться, – растерянно сказала я.
– Может, неделю, а может, и скоро откроют, – пожала плечами Зинка.
– Давай подождем, – предложила я.
Мы уселись на крыльцо и стали ждать. Морозец тотчас начал прокрадываться к нам под пальто, тонкими иголочками покалывать в пальцы на ногах. Когда становилось нестерпимо холодно, мы вскакивали и топали ногами, как солдаты на посту. Поминутно, приплюснув носы к стеклу, заглядывали внутрь. Там все было свалено на пол и продавщицы перекладывали товар с места на место. Карандашей не было видно. "Может, распродали все", – с тревогой подумала я.
– Ну что им стоит вынести нам одну коробочку? Минутное дело! – сказала Зинка.
– Правда, мы бы даже и не заходили туда, а в щелочку, – поддержала ее я. – Мы им рубль, – а они нам карандаши, без сдачи...
Но на нас никто не обращал внимания, и мы топтались возле магазина до самого вечера. Когда уже начало темнеть, продавщицы ушли домой. Высокий мужчина вышел последним и закрыл дверь на висячий замок. Взглянув на наши посинелые носы, он спросил:
– Вы что хотели, девочки?
– К-карандаши, – едва выговорила непослушными губами Зинка.
– Закрыто у нас, – сказал он, как будто мы сами не видели, и шагнул с крыльца.
– А... завтра вы откроете? – рванулась за ним я.
– Завтра еще нет, послезавтра приходите, – сказал мужчина.
Все пропало! Послезавтра мы уже будем в деревне. Все наши мытарства, хитрости и унижения оказались напрасными. Мы с Зинкой плелись по улице, едва переставляя одеревенелые ноги. Я готова была зареветь, но так продрогла, что казалось, будто и слезы у меня все вымерзли.
– А пошел он, этот дяденька! – сказала вдруг Зинка. – Может, он и не самый главный, может, он даже сам ничего не знает...
– И правда, придем завтра, – а магазин открыт! – обрадовалась я.
Окрыленные надеждой, мы зашагали быстрее. В клуб уже, конечно, идти было нечего, и мы направились домой.
Возле нашей калитки маячили две маленькие закутанные фигурки. Мы догадались, что это внучки хозяйки – Маша и Катя.
Увидев нас, девочки бросились навстречу.
– А где вы были? – заглядывая нам по очереди в лицо, спросила старшая, Маша.
– По делам, – не очень вежливо буркнула Зинка.
– А вас мама искала, сердится, – сообщила Катя.
– Вы завтра выступать будете, а мы смотреть пойдем, – сказала Маша.
– У нас в садике выходной, – доложила Катя.
ТОЛЬКО СНЕГ СТОЛБОМ...
Когда мама утром нас разбудила, Маша и Катя уже сидели умытые и причесанные и с нетерпением посматривали на нас. Мы с Зинкой вскочили и заторопились.
– В клуб еще рано, – сказала мама. – Я по делам пойду, а вы собирайтесь и часа через два придете...
У нас тоже были "дела", и мы с Зинкой мешкать не стали. Наскоро связав в узел костюмы, мы собрались уходить.
Заметив, как я торопливо запихивала в узел свою юбку и передник, хозяйка сказала:
– Куда она годится такая мятая? Выгладить надо...
Она разогрела утюг и даже помогла мне погладить.
– А она ничего, оказывается, эта бабка, – удивленно сказала Зинка, когда мы вышли на улицу.
– Ничего, ничего, – передразнила я ее. – Только мы сейчас из-за нее опоздаем. Да эти еще... хвостики, – кивнула я на шагавших позади Катю с Машей.
Но я волновалась зря – мы никуда не опоздали. Магазин был закрыт, и не было заметно никаких признаков, что его собираются открывать. Расстроенные, мы отправились в Дом культуры. Мама, встретив нас, велела переодеться и ждать. В зале было довольно холодно, и я набросила пальто. "Хорошо Зинке, с завистью подумала я, – она в своем волчьем костюме не замерзнет". Но, взглянув на нее, я увидела, что она вся дрожит.
– Ты чего? – удивилась я.
– С-страшно, – призналась Зинка. – А ты разве не боишься?
Мне почему-то вовсе не было страшно, и я беспокоилась больше за то, как бы там без нас не открыли магазин. Когда я сказала об этом Зинке, она тоже заволновалась.
– Надо сбегать посмотреть, – сказала она.
– Давай ты, – предложила я, – а то мне пальто одевать не хочется.
Зинка положила рядом со мной на стул волчью маску и, сунув в карман рубль, побежала.
Через несколько минут она влетела в зал и, едва переводя дух, сказала:
– Понимаешь... собаки, увязались за мной, еле ноги унесла...
Представив себе, как она мчалась по улице в своем вывернутом наизнанку кожухе, в котором должна была изображать волка, а за ней неслась целая стая собак, я не выдержала и громко расхохоталась.
На нас зашикали.
– А магазин закрыт, – наклоняясь ко мне, прошептала Зинка.
Мы сидели в зале довольно долго, и нас никто не вызывал на сцену.
– Может, там уже открыли, – сказала Зинка, которой, как и мне, это мысль не давала покоя.
– Пойду посмотрю, – решила я и, быстро надев пальто, не застегиваясь, выскользнула из клуба.
Собаки не обратили на меня никакого внимания, зато люди начали оглядываться. Заметив, что на меня смотрят, я пошире распахнула пальто и шла, гордо поглядывая на прохожих.
Книжный магазин был по-прежнему закрыт, но мой необычный костюм придал мне смелости, и я решила непременно выяснить, откроют его сегодня или нет. Повертевшись возле двери, я постучала.
– Скажите, пожалуйства, когда будет открыто? – спросила я, когда ко мне вышел вчерашний дяденька.
– Завтра, – сказал он.
– А... сегодня не откроете? – допытывалась я.
– Нет.
Я тоскливо посмотрела на захлопнувшуюся за ним дверь и медленно пошла назад. Возле церкви, где стояла бабка с грушами, задержалась и, разжав ладошку, нерешительно взглянула на пригревшийся в руке серый бумажный комок. Осторожно развернула его и начала разглаживать мокрыми пальцами, стараясь придать бедному рублю более солидный вид. И вдруг одна его половинка как-то незаметно отползла в сторону и, соскользнув с моей ладони, плавно опустилась на тротуар. Я ахнула, бросилась ее поднимать. Потом и так и этак прикладывала разорванные половинки одну к другой, но ничего у меня не получалось. Вместо рубля на ладони лежали два жалких клочка.
– Ну-ка, покажи, – услыхала я вдруг.
Подняв глаза, я увидела бабку, торговавшую грушами. Она внимательно рассматривала обе половинки.
– Ишь, как его... разделали... – сказала она неодобрительно.
– Вот... только сейчас... порвался, а то был совсем целый, – сказала я чуть не плача.
– Ну ладно, куда тебе сыпать-то? – спросила бабка, пряча обе половинки в карман.
Я уставилась на нее, еще не веря неожиданному счастью. И вдруг сообразила, что она не шутит, сдернула с головы свою красную шапочку и подставила бабке.
В клуб я влетела вся сияющая и довольная, что все так хорошо кончилось. Но Зинка, к моему великому огорчению, и не думала радоваться. Взглянув на мерзлые дички с торчащими в разные стороны хвостиками, она поджала губы и молча отвернулась.
– Так ведь сегодня не откроют! – доказывала я ей. – Я узнавала...
– Ну и что? – уставилась на меня Зинка.
Уже чувствуя, что сделала глупость, я смущенно сказала:
– И потом, ведь он совсем порвался... пополам. Нам бы за него все равно ничего не дали...
– Бабке небось дадут, – сказала Зинка.
Я еще хотела что-то сказать, но в это время подбежала Катя и сказала, что мама велела нам идти на сцену. Я сунула шапку с грушами под пальто и, прижимая ее локтем, двинулась за Зинкой.
В маленькой комнатке за сценой мама подозвала какого-то паренька с гармошкой.
– Может, ты им подыграешь, Саша? Им выступать скоро...
Саша солидно кивнул и, усевшись на стул, растянул меха гармони. При первых звуках знакомой песни мое сердце радостно дрогнуло. Я запела, и вдруг... умолкла на полуслове, растерянно поглядывая вокруг. Вместо звонкой песни изо рта у меня вырывались какие-то булькающие звуки, как будто горло было заткнуто дырявой пробкой. Откашлявшись, я попробовала еще раз, но... результат был тот же.
– Ой! – испуганно схватилась я за живот, чувствуя, как вместе с шапкой из-под полы пальто поползли груши.
И в ту же секунду они с деревянным стуком рассыпались по комнате.
Маша с Катей удивленно вытаращили глаза, Зинка нахмурилась, а я стояла, опустив голову, и сосредоточенно рассматривала торчащие вверх носы собственных валенок.
– Так. Все ясно. Можете идти домой, – с убийственным спокойствием сказала мама.
Подавленные и несчастные, мы вышли на улицу. Все было кончено. Зинка в своем вывернутом наизнанку кожухе хмуро молчала. Позади шествовали верные Маша с Катей. У Кати в руках была ненужная уже волчья маска. Маша несла мою корзиночку, которую дед Сашка сплел для Красной Шапочки.
– Вот, я собрала, – протягивая мне корзиночку, сказала Маша.
Скосив глаза, я увидела в корзиночке груши.
– Можешь взять себе, – сказала я.
Корзиночка мне была теперь не нужна, а груши я просто ненавидела, как будто они одни были виноваты во всем случившемся. И вообще мне казалось, что я самая несчастная девчонка на всем свете.
И вдруг прямо перед собой я увидела Устеньку. Она стояла на тротуаре в своем белом пушистом платке и, глядя на нас, улыбалась.
– Устенька! – бросилась я к ней, и горячие слезы посыпались ей на руки.
– Ты чего это? – заглядывая мне в глаза, удивленно спросила Устенька.
Не в силах произнести ни слова, я плакала все громче и громче. Когда, наконец, Зинка рассказала, что случилось, Устенька, закусив губу, несколько минут молчала.
– А нельзя ли вместо песни – танец? – сказала она вдруг. – Ведь танцевать и без голоса можно.
– Я... "веревочку" не умею, – всхлипывала я.
– Ну, это пустяки, – сказала Устенька. – Давайте попробуем...
Мы зашли за чей-то сарай и принялись за дело. Слезы мои высохли, и я старалась так, что только снежные вихри разлетались во все стороны.
– Раз, два, три, четыре! Раз, два, три, четыре, – хлопая в ладоши, считала Устенька.
Зинка в своем полушубке запарилась так, что у нее на лбу выступил пот. Маша с Катей сосредоточенно и строго следили за нашей работой. Прибежала чья-то огромная тощая собака и, вытянув морду, несколько минут в недоумении смотрела на нас. Потом возле нас остановилась старушка, постояла, повздыхала и ушла.
Мы, не обращая ни на кого внимания, все плясали и плясали. И вдруг я почувствовала, что злополучная "веревочка", которую я дома никак не могла научиться делать, получилась. Ноги мои не мешали одна другой и, несмотря на усталость, летали легко и складно.
Потом мы во весь дух мчались в Дом культуры. Впереди бежала Устенька, поминутно оглядываясь и подбадривая нас взглядом. Мы с Зинкой старались не отставать, а позади семенили Маша с Катей. Катя прижимала к себе оскаленную волчью морду, а у Маши в руках была корзиночка с грушами, которые она, боясь рассыпать, придерживала рукой. Вслед нам оборачивались удивленные прохожие, а растревоженные собаки провожали нас громким лаем.
В клубе мы с Зинкой стояли у порога и напряженно смотрели, как Устенька, отозвав маму в сторону, что-то горячо ей говорила. Наконец мама обернулась и кивнула нам. Мы едва успели раздеться и немного отдышаться, как на сцене объявили, что исполняется танец "Красная шапочка и злой Волк". Уже знакомый нам Саша улыбаясь растянул меха гармони, и мы вылетели на сцену. Я неслась, не чуя под собой ног от страха, а Зинка-волк топала возле меня вприсядку. Потом она, склонив голову набок, наступала на меня, а я, делая "веревочку", испуганно пятилась назад и защищалась рукой от ее страшной оскаленной пасти. В зале послышались возгласы одобрения. Мельком глянув туда, я успела заметить в первом ряду Машу и Катю с широко раскрытыми восхищенными глазами и улыбающуюся маму. Мне вдруг стало так легко и радостно, что я, наперекор злому волку, вырвалась вперед и закружилась, размахивая корзиночкой с грушами, которую мне впопыхах сунула Катя. За сценой взволнованная Устенька, сложив ладони рупором, шептала:
– Волк, волк, уходи первым... Слышишь, волк?
Зинка кивнула и начала отходить. Она петляла вокруг меня, удаляясь все дальше, и, наконец, зарычав на прощание, скрылась совсем. В зале раздались дружные аплодисменты. Нас с Зинкой вызывали, требовали повторить, но мы, смущенные и счастливые, только раскланивались и убегали за кулисы. При всем своем желании мы не могли повторить этого танца, потому что его и не было вовсе. Мы танцевали как умели и как подсказывала нам Устенька и наша фантазия.
Вечером мы уезжали.
Возле калитки стояла наша хозяйка, вышедшая нас провожать, а рядом с ней Маша и Катя. У Кати под мышкой была зажата волчья маска, которую Зинка ей подарила. Катя собиралась показать ее ребятам в садике.
Приехавший за нами дед Сашка топтался возле саней, устраивая там что-то поудобнее. И вдруг, когда он уже взялся за вожжи, я выпрыгнула из саней, бросилась к Маше и сунула ей в руки свою крошечную корзиночку, с которой выступала. (Груши мы еще раньше разделили на всех и съели, даже Зинка не отказалась от своей порции.) Усевшись в сани, я первым делом пощупала карман, где лежало мое сокровище – двенадцать цветных карандашей, среди которых был даже розовый. Такая же точно коробка покоилась у Зинки за пазухой. Это была наша премия, которую мы получили за танец.
Прижавшись друг к дружке, мы с Зинкой перебирали в памяти события прошедшего дня. Таяли в снежной дымке городские огни, и я радовалась, что мы едем домой.
ВЕСЕННИЙ ПЕРЕЗВОН
Нынешняя весна совсем не была похожа на ту, которую мы встречали на хуторе. Там она пришла к нам с нежным перезвоном капель, с искринками в засахаренном снегу, мягкая, тихая, немного задумчивая. Мы с Ленькой одиноко бродили вокруг дома, с тоской поглядывая на потемневшие крыши деревни. Казалось, что там, в деревне, настоящая весна, а до нас дошли только слабые ее отголоски.
Зато сейчас мы были в центре весенних событий. Весна хлынула в деревню сразу, со всех сторон, наполняя ее хрустом прозрачных сосулек, скрипом телег, хлюпаньем воды под ногами и звонкими голосами людей.
У нас в доме она появилась в образе Таньки со сбившимся платком на голове и мокрыми до колен ногами.
– Господи! – всполошилась бабушка. – Ведь она вовсе простудится...
Танька всегда ходила простуженная, поминутно вытирала рукавом нос, но никогда не простуживалась "вовсе". И мама, и бабушка пытались за нею присматривать, сушили ей валенки, отогревали на печке, но приручить ее было невозможно. Она, как дикий зверек, смотрела на всех искоса и чувствовала себя хорошо только тогда, когда ее оставляли в покое. Ее отец, худой, весь заросший рыжеватой щетиной, носился по деревне в своих расползшихся сапогах. Он все хлопотал, чтобы Заречье присоединили к нашему колхозу.
– Ведь не о себе я стараюсь, о людях, – доказывал он. – Нам одним не подняться – пропадем...
Встретив по дороге Таньку, он останавливался и растерянно говорил:
– Ну куда ты идешь? Ведь мокрая вся. Сидела бы лучше дома...
– Не буду я одна дома сидеть, – угрюмо отвечала Танька.
– Иди хоть к кому-нибудь в дом, побудь там, – говорил он, беспомощно оглядываясь по сторонам. – К Елене Сергеевне пойди или к Павлику в школу.
– Ладно, – соглашалась Танька и направлялась в школу, но потом передумывала, поворачивала в другую сторону и снова шла по своим делам.
Наш Ленька все чаще присоединялся к ней, и они с утра до вечера бродили по деревне.
Вечером, забравшись к отцу на колени и обхватив его рукой за шею, он просил:
– Папка, прими в наш колхоз Таньку с Павликом, а то они пропадут совсем...
Отец терпеливо и серьезно объяснял, что, если б это зависело от него, он бы давно принял. Но ведь в колхозе есть правление, и как оно решит – еще неизвестно, потому что не все согласны.
– А кто там у вас, в этом правлении? – вмешивалась в разговор я.
– Тетя Маша, Коля, Федин отец... – перечислял папа.
– И они против? – удивлялась я.
– Видишь ли, – говорил отец, – наш колхоз сам едва начал на ноги становиться, вот некоторые и боятся, что Заречье его снова назад потянет...
– Значит, пусть они там, в Заречье, пропадают?! – возмутилась я.
– Танька вот возьмет простудится и умрет! Что тогда? – дрожащим от обиды голосом воскликнул Ленька.
Отец задумчиво ходил по комнате.
– Пропасть, конечно, мы им не дадим, – сказал он.
Его ответ меня почему-то не успокоил, и я весь вечер просидела, обдумывая все эти дела.
"Ну как же это так, что наш отец, такой справедливый и сильный, не может им помочь? Ну, хотя бы Таньке, Павлику и Алексею Ивановичу. Ведь им так плохо живется! И неужели ничего нельзя сделать, чтоб им стало полегче?.."
И вдруг мне в голову пришла одна мысль, которой я решила поделиться с Зинкой. Назавтра мы с нею шептались во время занятий, и Серафима Ивановна пригрозила выставить нас за дверь. На четвертом уроке она привела свою угрозу в исполнение.
Очутившись на улице, мы нисколько не огорчились – ради того дела, которое мы задумали, можно было и пострадать.
Мы отыскали Таньку и, утопая в грязи, отправились в Заречье. Дорога мне показалась не близкой, и я удивилась, как это такая маленькая Танька каждый день ходит в нашу деревню.
В Заречье старые почернелые избы смотрели на нас подслеповатыми окошками, и только один бывший кулацкий дом возвышался над ними. Казалось, он высосал из них все краски, оставив один серый цвет, потому и стоит такой светлый и нарядный. На улице было пустынно, и даже весеннее солнце не скрашивало унылого вида.
Когда мы вошли во двор Алексея Ивановича, на нас с громким лаем набросился Волк.
– Ты что это, Волк, старых друзей не узнаешь, – сказала я, на всякий случай отступая назад. Но Волк меня тут же узнал. Он приветливо замахал хвостом и, пристыженный, пошел за нами.
Танька, пошарив под крылечком, достала ключ, и мы вошли в дом.
– Да-а! – сказала Зинка, оглядываясь по сторонам.
В доме было такое запустение, что мне стало как-то не по себе. Но Зинка не растерялась.
– Где у вас метла? – обратилась она к Таньке, снимая платок.
– Метла? – удивленно переспросила Танька.
– Ну да! И ведро с тряпкой, да поживее, – командовала Зинка.
Через несколько минут работа закипела. Раздевшись и подоткнув подол платья, Зинка веником терла пол. Я, высунув от усердия язык, скребла ножом некрашеные доски стола с черными кругами от чугунов и сковородок. Растерянная Танька сперва молча наблюдала за нами, а потом, забравшись на табуретку, начала мокрой тряпкой протирать цветы.
Мы работали почти до вечера. Когда все было готово, Зинка удовлетворенно потерла руки:
– Ну вот, теперь порядок.
Я, окинув взглядом блестевшие в лучах заходящего солнца умытые окна, помолодевшие фикусы и желтый выскобленный пол, сказала:
– Скатерть бы еще на стол...
– А у нас есть, мамкина еще, – бросилась Танька к сундуку.
Она достала белую скатерть, вышитую крестом, и подала мне. Я в нерешительности взглянула на Зинку. Скатерть была совсем новая. Чувствовалось, что ее берегли.
Порывшись еще в сундуке, Танька достала фотографию на толстом картоне и, протянув ее мне, сказала:
– А вот моя мама. А это тятька, – ткнула она пальцем в молодого бравого парня, в котором трудно было узнать нынешнего Алексея Ивановича. Он стоял, опершись о стул, на котором сидела светловолосая женщина с ребенком на руках.
– Это Павлик, – пояснила Танька. – Меня еще не было, потому и не сфотографировали, – вздохнула она.
Я смотрела на улыбчивое лицо Танькиной матери, на ее широко открытые глаза и думала: "Она, наверно, была добрая и веселая, и ей, наверно, было бы приятно, что в доме красиво и чисто..."
Не раздумывая больше, я постелила на стол скатерть.
– И где это Павлик болтается? – уныло проговорила Танька, заметив, что мы собираемся уходить.
– Тебя, наверно, ищет, – сказала я.
– Мы его домой пошлем, если увидим, – добавила Зинка, – а ты пока тут сама похозяйничай.
– Как только они с тятькой заявятся, я им скажу, чтоб ноги вытирали, оживилась вдруг Танька. – И картошки сейчас наварю, а то Волк тоже есть хочет...
Мы с Зинкой шли и молчали. Перед моими глазами стояла Танька, совсем маленькая, одна в пустом доме, и даже то, что у нее там сейчас все убрано и помыто, не утешало. В голове вертелись разные мысли. Вдруг я остановилась.
– Послушай-ка, Зинка, а что если...
Я выложила свою новую идею и по оживившемуся Зинкиному лицу поняла, что затея ей понравилась.
Дойдя до перекрестка, где одна дорога поворачивала на ферму, мы остановились. Со стороны леса надвигались сумерки. Из деревни тянуло дымком, заливались лаем собаки.
– Поздно уже. Может, лучше в другой раз? – нерешительно сказала Зинка.
Несколько минут мы спорили и наконец все же повернули на ферму.
Там шла вечерняя дойка коров. Весело позванивая подойниками, пробегали по двору девушки. Спрятавшись за угол, мы с Зинкой выжидали, пока все разойдутся. Было слышно, как звонкими струйками ударяется о подойники молоко, мерно дышат коровы. В приоткрытую дверь коровника я увидела тетю Машу. Она сидела на маленькой скамеечке и доила рябую корову.
Мы стояли долго. Доярки разошлись, в маленьком домике зажегся свет. Заглянув туда сквозь марлевую занавеску, мы увидели тетю Машу. Она что-то записывала в тетрадь.
– Пошли, – сказала Зинка.
Мы долго скреблись у двери – никак в темноте не могли отыскать клямку. Тетя Маша открыла изнутри.
– Кто тут? – спросила она и, вглядевшись, удивленно добавила: – Что за поздние гости пожаловали?
Мы растерянно молчали. Мне стало неловко, и я подтолкнула Зинку говори, мол. Но Зинка будто проглотила язык. Тогда я выпалила:
– Тетя Маша, мы пришли просить вас, чтобы вы вышли замуж за Алексея Ивановича, зареченского председателя.
Тетя Маша в первую минуту не могла сказать ни слова.
– Это... кто же вас послал? – спросила она наконец строго.
– Никто. Мы сами, – сказала я виновато.
Тетя Маша облегченно вздохнула, но лицо ее осталось строгим.
– Хозяйка им нужна, – проговорила Зинка.
– А Танька... она такая маленькая, – сказала я звенящим от подступивших слез голосом.
– Мы сейчас у них были, убрали там все...
Тетя Маша обняла меня за плечи и притянула к себе. Другой рукой она обхватила упиравшуюся Зинку. Уткнувшись носом в тети-Машино плечо, я почувствовала, как что-то теплое поползло у меня по щеке.
– Ничего, ничего, девочки, все будет хорошо, – сказала тетя Маша, ласково поглаживая меня по голове.
– А он, Алексей Иванович, красивый даже... На фотографии. Не верите? Спросите у Зинки, – сказала я.
Приподняв голову, я осторожно взглянула на тетю Машу. Она улыбалась, и две прозрачные слезинки дрожали у нее на ресницах.
– Когда-нибудь такая жизнь наступит, что никакого горя на земле не будет, – задумчиво сказала она.
Я радостно встрепенулась.
– Ну, пошли, Зина, а то уже поздно.
– Не боитесь? Может, проводить вас? – живо поднялась тетя Маша.
– Дойдем, – по-взрослому солидно сказала Зинка.
Захлопнув дверь домика, мы с Зинкой сразу окунулись в темноту. Подморозило. Под ногами с легким хрустом ломались тонкие льдинки.
На душе у меня было празднично, как будто тетя Маша своей ласковой рукой сняла с меня невидимую тяжесть.
НАРЯДЫ
Земля впитала в себя весенние ручьи, и всё вокруг зазеленело. Над оврагом лозы развесили прозрачную занавеску. Сплетенная из тоненьких листьев на голубом фоне неба, она покачивалась от легкого ветерка и казалась кружевной. Склонив голову набок и прищурившись, я прикидывала на глаз, какое бы из нее получилось платье.
Стоит только оглянуться вокруг – и бери себе какие хочешь наряды. Можно сшить платье бархатное – из зеленой муравы, что устилает всю площадь посреди деревни, можно голубое с белыми разводами облаков, а лучше всего из розовой зари, что склонилась к лесу.
– Какое тебе больше нравится? – спрашиваю я у Зинки.
– Мне мама обещала, когда подрасту, сшить из своего шерстяного платка, – говорит она.
У моей мамы нет такого платка, и мне нечем похвастаться, но я назло Зинке говорю:
– Жди еще, пока подрастешь! А вот мне мама на лето перешьет свое, которое серыми "яблоками".
– А мне скоро новую рубаху сошьют, сатиновую, – хвастает Петька.
– А... меня тятька подстрижет, – нерешительно говорит Павлик.
