Текст книги "Жатва"

Автор книги: Галина Николаева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 31 страниц)

– Что ты там будешь делать? – настойчиво повторил Прохарченко.

– Я в райзо… – неопределенно сказала она.

– В райзо! Сама же говорила «отжившая категория», инспекторская работа, а тут… Ты только погляди! – и снова она смотрела в окно, и от машин рябило у нее в глазах.

«Уходить скорее надо! – в отчаянии думала она. – Пропадаю. Ведь я же соглашусь! Ведь я же, дурочка, как пить дать, соглашусь, если просижу здесь еще пятнадцать минут! А как же Андрейка? А как же дом? Опять разлука и кочевая жизнь? Так все было хорошо и спокойно, решено и обдумано! Так все было чудесно! И зачем только я сюда заехала? Бежать скорее отсюда!.. Ведь я жетакая глупая, такая бесхарактерная!.. Бежать надо скорее, пока я еще не согласилась!»

Она хотела встать, но в комнате появился старший механик.

– Валентина Алексеевна, похоже, что получается со шкивком. Погодите, не уходите. Я хочу вам показать.

Она разговорилась с механиком, за это время Про-харченко куда-то исчез, а в комнату вошли несколько трактористов, старший агроном и знакомый Валентине председатель одного из ближних колхозов.

– На каком это основании Белавину работать на новом, а мне на старом? – говорил агроному невысокий, худенький тракторист. – Мы с ним в одно время одинаковые получили ХТЗ, он свой до утиля довел, а я свой уберег, так его на новый пересаживают, а мне на старом работать! Чем он передо мной взял – криком взял?

– А ты думаешь, все тебе да тебе! – возразил хорошо известный Валентине тракторист Белавин. – Думаешь, в газету про тебя написали, так теперь на тебя богу молиться? Зазнаешься! Не одному тебе новые трактора!

– Это Белавину-то новый трактор? – вскипела Валентина. Ее раздражение на сложность и неопределенность своего положения и на самое себя искало выхода. Она вплотную подошла к Белавину. – Это ему-то новый трактор?! У него подшипники на каждом гоне плавятся, да что там подшипники! Ему горючее и смазочное лень профильтровать. А видали, что у него творится под отстойниками? – обратилась Валентина к агроному. – Не видели? А я видела! У него горючее лужами стекает под отстойники, а ему и повернуться лень! Я ему летом в борозде говорю: «Горючее же подтекает». А он мне отвечает:

«Без тебя знаю». Он всему сельсовету известен как последний халтурщик. Как же бракоделу новый трактор доверить?

– Ну, ну, потише! – угрожающе сказал Валентине Белавин.

Но Валентина уже сорвалась и не могла остановиться. Волосы выбились ей на глаза, и она не догадывалась спрятать их под шапочку, а только встряхивала головой и продолжала говорить:

– Людей, которые так, как Белавин, обращаются с машинами, судить надо, а не новые тракторы им доверять!

– Вот, вот, – одобрил Валентину председатель колхоза, – а МТС за нашим колхозом этого Белавина закре-нила. Я прошу: «Дайте нам Огородникову или Киселева». «Они, – говорят, – к вам нейдут». Как это нейдут? А где на МТС дисциплина?

– Ну и вы тоже хороши! – накинулась Валентина на председателя. – Правильно делают трактористы, что к вам не идут. Летом случайно попала я к вам в колхоз. Вхожу в избу, смотрю, из-под стола ноги торчат. «Чьи это ноги?» – спрашиваю – «А это, – говорят, – тракто-ристовы ноги. Это, – говорят, – тракторист из ночной смены под столом отдыхает». Это называется отдыхает! Поставили вы трактористов на постой в избе, где повернуться негде, ни постелью не обеспечили, ни питанием. Я к вам пошла, а вы пьяный лежите с ногами на кровати. Помните вы этот факт или забыли? Хотела я вас за ноги да под стол, а тракториста на ваше место, да руки у меня не дошли!

– Воюешь, Валентина Алексеевна? – услышала Валентина веселый голос Прохарченко. – Всем достается? Пойдем поглядеть, как шкивок реставрируют по твоему рецепту.

«Что я раскричалась? Баба бабой! – спохватилась Валентина. – И разве с крика начинают работу на новом месте? А разве я собираюсь начинать? Я же совсем не собираюсь! Что же мне делать? Ничего не понимаю».

Но ей не дали размышлять.

– Рад вас видеть, Валентина Алексеевна, – говорил старший агроном. – Садитесь же, что вы стоите!

Она села на стул против агронома и сразу почувствовала себя ученицей. Она была еще школьницей, когда агроном Вениамин Иванович Высоцкий уже пользовался в районе широкой и доброй славой. В Угрене стоял его дом, окруженный удивительным садом, в котором росли невиданные в Угрене сливы, и многоцветные георгины, и странные, маленькие желтые, похожие на виноград, помидоры. Валентина вместе с другими угренскими ребятами иногда забиралась на забор, чтобы полюбоваться невиданными сокровищами, и случалось, что агроном вел ребятишек к себе, угощал сливами и помидорами. Тогда он был такой же корректный, неизменно спокойный, с ласковыми усталыми глазами и с седыми висками. В детстве он казался Валентине мудрецом и волшебником, и след от детского благоговения перед ним все еще сохранился в ее душе.

«Все такой же, – думала она. – Лет двадцать прошло с той поры, а он почти не изменился: и те же седины, и тот же бобрик на голове, и даже галстук такой же – синий в полоску. Могла ли я думать, когда лазила к нему на забор, что мне придется работать с ним? Ох! Но я же не буду, не буду здесь работать!»

– Вы помните, как я к вам на забор лазила и как вы меня кормили сливами? – сказала она.

– Помню, помню. Верткая такая была, с исцарапанными ногами.

– Я вашей жены боялась: она мне ноги мазала иодом, мне щипало. А вас я любила.

– Приятно слышать! – сказал Высоцкий. – Видите, с каких хороших слов мы начинаем работать вместе!

Валентина чувствовала, что какая-то неодолимая сила затягивает ее, и пыталась сопротивляться.

– Я никак не смогу работать на МТС… – начала она, но ее перебил председатель колхоза:

– Так как же с культивацией и боронованием, Вениамин Иванович?

– Давайте, Валентина Алексеевна, посмотрим наши планы вместе. В связи с прибытием новых тракторов мы пересматриваем планы.

Он уловил ее протестующий жест, но настойчиво продолжал:

– Нет, нет, безотносительно к тому, где вы будете работать. Просто посоветуемся как два агронома.

Он ознакомил Валентину с планами:

– В южной, безлесной части нашего района земля созревает раньше, в северной – позже. Учитывая это, я разработал своего рода тактику переброски больших тракторных соединений, если так можно выразиться, – легкая улыбка придала шутливый оттенок его словам. – В первые весенние дни основная масса тракторов работает в самой южной части района, потом происходит последовательное перемещение к северу. Эта разработанная мною узловая система создаст большие удобства и для агрономического надзора, и для ремонтно-техническои помощи. Вот примерный маршрут перемещения основной нашей силы.

Он протянул Валентине лист ватмана с четко выведенной линией маршрута. Он, видимо, гордился им, а Валентина представила себе движение десятков тракторов с юга района на север и поняла его гордость.

– Это и в самом деле красиво, Вениамин Иванович. Движутся, как танковая колонна!

Ему, видимо, было приятно то, что, она поняла его, он улыбнулся, и на его впалых щеках образовались две крупные складки.

Покончив с планами, он сказал:

– Сейчас я вам покажу интереснейший материал! – С торопливостью, не похожей на его обычную сдержанность, он полез в стол и извлек оттуда две синие аккуратно завязанные папки. – Это анализ работы нашей МТС за последние три года. Не преувеличивая, скажу, что такого анализа вы не найдете ни на какой другой МТС!

Шелестели листы глянцевой бумаги, плыли перед глазами столбцы цифр и Валентина поражалась тщательности кропотливого анализа, его логичности и последовательности.

– Цифры простоев и анализ этих цифр, – говорил" Высоцкий. – Простои по зине МТС и по вине колхозов. Анализ качества различных марок тракторов на основании простоев. Простои из-за поломок материальной группы и расплавки подшипников.

Высоцкий увлекся, улыбался, хмурился, шевелил бровями так, что начинал двигаться седой ежик волос на голове. Валентина с детства помнила его привычку: увлекшись, хмуриться и усиленно шевелить бровями, – и сейчас эта привычка почему-то казалась ей необыкновен нo привлекательной. Нравилась ей также и его улыбка – широкая и неумелая улыбка редко улыбающегося человека. Видно было, что листы эти – его любимое детище и он рад случаю поговорить о нем.

– Видите, Валентина Алексеевна, на основании одних этих цифр можно сделать весьма убедительные^ математически обоснованные выводы о качестве различных тракторов, о слабых и уязвимых узлах каждой марки, а также и преимуществах того или иного метода организации ремонтных работ.

– Интересно, основная масса простоев идет за счет определенной группы трактористов или у всех простои примерно одинаковые?

– Для этого не требуется математических выкладок, – улыбнулся Высоцкий. – Мы же все знаем, что у нас есть плохие и есть хорошие трактористы.

Валентина долго и с увлечением разбиралась в материалах Высоцкого, потом механик повел ее смотреть на реставрацию новых шкивков, потом она говорила с трактористами, и все уже обращались с ней, как со своим человеком.

Уехала она с МТС только тогда, когда шофер умоляющим тоном сказал ей:

– Валентина Алексеевна, ведь мне к трем заказано дома быть, исполкому нужна машина, а теперь пятый час!

– Значит, через два дня оформляешься? – сказал ей Прохарченко так, как будто дело было решено.

– Без меня меня женили. Что же я теперь Андрейке скажу? – жалобно ответила Валентина, однако глаза ее, не отрываясь, смотрели на строгие ряды тракторов, выстроившихся под навесом.

Машина тронулась.

– Скоро пять часов! – упрекнул ее шофер. – Ругать же меня будет Андрей Петрович! Он вас к обеду ждал.

«Это, называется, едет женщина домой… Едет жена к. мужу… – горестно думала Валентина. – Но ведь можно еще передумать. Что скажет Андрейка? И зачем я заехала на эту МТС! Интересный анализ сделал Вениамин Иванович. Надо подумать над ним… Как у них получится второй шкивок? С первым у них не ладилось! А какое мне дело до всего этого? Страшно большое дело!»

Андрей встретил ее дома. Он сам таскал ее чемоданы из машины, суетился, хлопотал, сам накрыл на стол и усадил ее обедать:

– Ну вот, Валька, теперь мы каждый день будем сидеть за столом вот так – друг против друга!

Она не знала, с чего начать разговор. «Как его огорчить? Есть не могу. Кусок нейдет в горло. Начну просто разговаривать о МТС».

– Ты знаешь, Андрейчик, – сказала она преувеличенно легкомысленным тоном, – я задержалась на МТС. Какая это силища! И как там интересно! Правда, интересно?

– Еще бы! – от души согласился Андрей.

– Вот… я и говорю… Ты знаешь… агроном, оторванный от МТС, – это уже не то… это уже что-то такое… устарелая… отживающая категория.

– Это ты хватила через край!

– Я думаю, Прохарченко через год-два выведет свою МТС в передовые.

– Кто же в этом, сомневается! Прохарченко через год-два станет Героем!

– Станет, если у него будут дельные помощники.

– Штаты им утвердили. Подберет себе помощников.

– Андрейчик, вот я и решила стать одним из этих помощников.

– Ты?

– Да. Ты только не огорчайся!

Он положил ложку и сразу сделался серьезен:

– Валя, но ведь это значит опять та же самая жизнь с бесконечными разъездами.

– По МТС ближе, чем колхоз.

– На пять километров!

– Пять километров – это много.

Они забыли об еде. Валентина подошла к Андрею, обняла его за плечи, присела на ручку его кресла. Он не ответил на ее ласку, отстранился, и впервые в жизни она увидела его раздраженным.

– Ты знаешь, Валя, я не мещанин и не обыватель. Когда это было необходимо, я сам отправил тебя в колхоз, не посчитался ни с тобой, ни с собой. Но сейчас? Кому это необходимо сейчас? МТС? Мы найдем. для МТС хороших агрономов! Сейчас нам есть из кого выбрать. Для чего же сейчас нужна эта жертва?

– Это совсем не жертва. Это нужно для меня.

– Для тебя?

– Да.

– Зачем?

– Затем, что это как раз та работа, которая мне по душе. Около ста машин! Крупнейшая МТС в области. Такой директор, как Прохарченко. Такой старший агроном, как Высоцкий. Они же мне, молодому агроному. честь оказывают, приглашая меня. А какие там мастерские! Какие станки!

– Ты думаешь о станках… Но ты совсем не хочешь думать о муже! Валя, ведь я человек…

– Конечно…

Он освободился из ее рук, пошел в другой конец комнаты и стал тщательно застегивать пуговицы на пиджаке. По этому жесту она поняла, что он взволнован. Когда он волновался, то молчал, застегивал пуговицы и начинал медленно тщательно причесываться.

«Сейчас вытащит гребенку из пиджака», – с жалостью и с любовной насмешкой подумала она. Он действительно вынул маленькую зеленую расческу и принялся старательно расчесывать кудри.

– Валя, – сказал он, кончив причесываться, – мне иногда кажется, что ты не любишь меня. Нет, не не любишь, это, конечно, глупости, но мало любишь. Я понимаю разлуку, когда она необходима, но когда никакой необходимости нет? Имею я, наконец, право через десять лет после женитьбы притти домой и увидеть дома собственную жену, которую я люблю и о которой тоскую? Как ты хочешь, а у меня такое впечатление, что ты сейчас эгоистична и не думаешь обо мне. Да. Ты эгоистична. Да. Мне предстоит трудный и решающий год. Может быть, самый трудный и решающий в моей жизни. В этом году я или должен вывести район в число хороших, или… или я не сдержу слово коммуниста. Имею я право хотя бы в это особо трудное для меня время иметь нормальную семью, иметь жену рядом с собой?

– Андрейка, ты говоришь, как настоящий обыватель!

– Ну вот, – сказал он обиженно. – Договорились! Спасибо! Заработал!

Она увидела, как дрогнули его щеки, брови и напряжение почувствовалось где-то у висков, в углах бровей, глаз. Он прошел в кабинет. Через минуту Валентина вошла к нему. Он стоял спиной к ней у стола и рылся в бумагах. Вся его фигура и даже хохолок на макушке имели обиженное выражение. Она посмотрела на него с нежным превосходством женщины.

«Какие они все все-таки дети, даже самые умные из них!..»

Она снова обняла его за плечи.

– Дорогой мой, ведь это же совсем близко. Мы будем все время вместе. Я каждый день буду приезжать домой. Мы будем часто-часто видеться.

– Годовой опыт показал нам, как мы «часто-часто» виделись!

– Годовой опыт показал нам, как мы были счастливы.

Слова тронули его, и он еще не очень охотно, но все же ответил на ее ласку: сжал ее пальцы.

– Андрейчик, там же будет такой размах и масштаб работы, какой мне еще не снился. Мне же интересно! – она вспомнила ту сцену, которая произошла между ними в день ее приезда в Утрень, те доводы, которыми он убеждал ее, и лукаво продолжала, спрятав улыбку – Дорогой, почему ты не хочешь понять этого? Расстояние в какие-то двадцать километров! Машина в нашем распоряжении. Ну, чего тут расстраиваться? Ну, из-за чего тут делать трагедии?

Он уловил лукавство в ее тоне, посмотрел на нее, увидел смеющиеся карие глаза, вспомнил, что эти же самые слова он твердил ей больше года назад, и не смог не улыбнуться.

Ласково, но решительно он отвел Валентинины руки и прошел в спальню. Валентина, сидя на ручке кресла, смотрела ему вслед. Он выглядел утомленным и шел несвойственной ему, усталой, шаркающей походкой. Она впервые в жизни увидела и в этой походке и во всей его фигуре сходство со своим свекром и впервые подумала, что молодость – не такое неотъемлемое качество Андрея, как ей казалось, и что придет такое время, когда ее муж перестанет удивлять окружающих своим мальчишеским видом. Ей стало жаль его, и она прошла за ним в спальню. Он лежал на диване, полузакрыв глаза. Его обида на нее не проходила.

Из-под опущенных век он смотрел на. Валентину. «Ходит. Подошла к этажерке, собирается читать. И не думает о том, что сделала мне больно. Думает о своей работе, об МТС, но не обо мне. У нее своя жизнь…»

Валентина никогда не была поглощена целиком семьей, у нее всегда был свой самостоятельный мир. Андрей знал это, и постоянное соседство этого кипучего и веселого мира Валентины обычно казалось ему освежающим, но сегодня оно огорчило его.

«Бывают женщины, способные до конца раствориться а близком человеке, слиться с ним. Валька все-таки живет «сама по себе». Но что же мне делать, если я люблю ее? Люблю, быть может, именно за это. И ничего, брат, с этим не поделаешь. Люблю. А помощи больше не попрошу. Хватит одного такого разговора, как сегодня».

Мать Андрея любила рассказывать знакомым, что первая связная фраза, которую сказал ее маленький сын, состояла из двух слов: «Я сам».

Эти упрямые слова Андрей пронес через всю жизнь.

И сейчас, лежа на диване, обиженный Валентиной, он повторил их:

«Опять затылок разболелся. Попросить Вальку разыскать в шкафу пирамидон? Я сам скорее найду, и не к чему демонстрировать ей свои болезни. Еще подумает, что хочу ее разжалобить».

Он встал, принял пирамидон и бодро сказал Валентине:

– Валентинка, отправляйся в кабинет со своими книгами, я хочу на часок уснуть.

4. «Металлурги»

Валентина прихворнула и около недели провела дома. Андрей почти все время был в разъездах, они виделись мало, при встречах сохраняли обычный дружеский и веселый тон, но утратилась общность мыслей и чувств, превращавшая их в одно целое. «Как будто все хорошо: и шутим, и смеемся, и любим друг друга попрежнему – а чего-то не стало», – думала Валентина.

Однажды она проснулась среди ночи. Постель Андрея пуста. В кухне горел свет, и оттуда доносились непонятные звуки. Валентина впопыхах не нашла халата, накинула на плечи простыню и босиком побежала в кухню. Андрей в ночной рубашке, в брюках-галифе и в калошах на босу ногу сердито накачивал старый примус.

– Что с тобой, Андрейка? Ты захворал? Ты болен? Он продолжал возиться с примусом и не взглянул на нее.

– Не спится. Буду работать. Хочу чаю, а плитка «испортилась.

Валентина растерянно смотрела на мужа, переступая озябшими ногами по холодному полу.

На его сильной шее явственно выступали тяжи мышц, и между ними лежали синие тени. Лицо, обычно веселое и розовое, теперь было хмурым и приняло свинцовый оттенок. Скулы обострились.

– Почему ты не разбудил меня? – голос у нее был тонким и жалостным. – Дай я приготовлю тебе чай! Я же это сделаю лучше, чем ты! Дай я помогу тебе!

– Иди, спи!

Он упорно не смотрел на нее. Ей стало обидно и тревожно.

– Почему ты не хочешь, чтобы я тебе помогла?

– Валька, знаешь, я просил тебя по-настоящему помочь мне. Ты не захотела… А чай я и сам вскипячу…

Он еще яростнее принялся накачивать примус. От резкого движения качнулся чайник, вода пролилась на горелку, огонь погас, смрадный столб поднялся в воздух. Потом стала разбрызгиваться тонкая керосиновая струя. Андрей молча и сосредоточенно чиркал ломавшимися спичками.

«Хоть бы выругался! – подумала Валентина. – Что же это? Мы всерьез поссорились? – Она села на табуретку и поджала озябшие ноги. – У него, оказывается, все-таки скверный характер. Разобиделся. И не смотрит на меня… А шея у него стала худенькая, и походка какая-то шаркающая. Только завитки на шее Андрейкины. Что же это? Но я не хочу, ни за что не хочу с ним ссориться!»

– Ну ее к чорту, эту работу на МТС! – сказала она решительно. – Ты стал такой худенький, синенький, вих-растенький. Андрейка, я возьму себе какую-нибудь маленькую работу в Угрене и буду ухаживать за тобой.

Когда я жила в Первомайском, я недостаточно ясно представляла, как тебе трудно и как ты выматываешься!

Он взглянул на нее искоса, увидел ее неподдельное огорчение, сразу повеселел, уселся с ней рядом и взял ее за руку:

– Валька, только этот год, один этот! Ты помнишь, вскоре после того, как я принял район, я сказал в обкоме: «Помогите создать образцовую МТС – и я подниму район!» Мне помогли. МТС создана! Теперь нужно превратить ее в рычаг, который поднимет всю экономику района. Сумеем ли мы это сделать? Как этого добиться? Трудностей куча! Ведь я спать разучился: лягу, а в. мозгу эта мысль бьется и бьется!

Он говорил горячо и торопливо. Казалось, слова давно накопились в нем и искали выхода. Валентина смотрела на его похудевшее лицо, на босые ноги в калошах, слушала его и старалась вникнуть не только в слова, но в то, что стояло за ними.

– Было тридцать машин – к весне станет больше ста! Это же – количество, которое должно перейти в новое качество! Мы должны овладеть этим качеством. Ты знаешь, ни на фронте, ни в партизанском отряде мне, кажется, еще не было так трудно. Кадров нехватает, большинство машин до невозможности изношенные. Район всегда, в течение десятилетия, был самым слабым в области. Как сделать его передовым?

Ночью в холодной кухне, полураздетые, они разговаривали до тех пор, пока не закоченели и пока их не осенила счастливая идея продолжить разговор в спальне.

Выговорившись, Андрей успокоился и уснул. Впервые за эту неделю он спал, уткнувшись лицом в плечо жены. Валентина не засыпала, встревоженная его горячими словами и небывалой у него нервозностью.

Она боялась пошевелиться, чтобы не нарушить его сна. Ей хотелось просить у него прощенья.

На следующий день она с особым рвением помогала домашней работнице стряпать обед. Она готовила любимые блюда Андрея и старательно припоминала рецепт чудодейственной гурьевской каши, которую в госпитале давали самым слабым больным. «Мед, молоко, манная крупа, сок алоэ и еще что-то такое… диэтическое… да, яйца! Значит, сюда войдут витамины и глюкоза!.. – соображала она. – Надо раздобыть для него в больнице хорошие порошки от головной боли. Только бы Андрейка не слег и не расхворался в самое горячее время! Какой он был ночью… Худой, бледный. Я еще не видела его таким». После тревожной ночи воображение ее так разыгралось, что, когда Андрей появился на пороге, она удивилась: он отнюдь не походил на человека, который вот-вот расхворается и сляжет. Розовощекий, веселый, энергический, он быстро вошел в комнату, с полным недоумением посмотрел на «гурьевскую кашу», неосторожным движением смахнул со стола порошки от головной боли, и, не поднимая их, принялся рассказывать:

– Слышала бы ты, Валька, какая сейчас у меня была баталия. Высоцкий принес пространную докладную: утверждает, что план работ МТС, составленный Прохар-ченко и Рубановым, завышен и нереален. Прохарченко стоит на своем. Спорили у меня в кабинете до хрипоты!

– Почему же ты такой веселый, будто рад этому?

– Рад? Нет. Это – не то слово. Но ты знаешь… Как это тебе объяснить?.. Точно где-то у меня у самого была какая-то неуверенность, была до той минуты, пока я. не наткнулся на сопротивление. Ты понимаешь, когда Высоцкий начал высказывать один довод за другим, у меня все сразу прояснилось. Сразу определился план действий… Нет, он помог, помог мне, сам того не желая… Чем помог, не могу определить, но помог.

Валентина поняла Андрея лучше его самого. У него была натура борца, и, едва натолкнувшись на острое сопротивление, он забыл усталость, забыл болезнь, забыл тревогу – снова был здоров, бодр, счастлив, уверен в себе. Он с увлечением рассказывал о споре Высоцкого и Прохарченко, а Валентина, покоренная его мгновенным преображением, с трудом сдерживала желание встать из-за стола, обнять его, говорить ему о чувствах, которые он будил в ней и о которых сам нимало не помышлял в эту минуту.

– Не размахивай так вилкой, Андрейка, ты забрызга-ешь скатерть, – приглушенным от сдержанной ласки голосом сказала она, – и объясни мне, что же ты теперь думаешь делать?

Он прищурился. Знакомое Валентине веселое и жесткое выражение появилось на его лице.

– Будем обсуждать на партактиве. Дам ему выступить перед широкой аудиторией.

– Но зачем же? – забеспокоилась она. – Он авторитетный человек и прекрасный оратор. Объясни, зачем предоставлять ему трибуну для пропаганды ошибочного взгляда? Это же неразумно, это просто нелепо!

– Ого! – сказал Андрей. Он поднял брови и сбоку с веселой насмешкой посмотрел на жену.

– Что «ого»? Объясни мне, для чего тебе понадобилось его выступление? Почему ты не хочешь объяснить?

Решительным жестом он притянул ее к себе и засмеялся ей в самое лицо:

– А зачем я тебе буду объяснять? Ты же у меня умница, ты же все раньше меня понимаешь.

Как Валентина ни настаивала, она не смогла добиться от него ни одного серьезного слова. Он подзадоривал ее, дразнил и отшучивался. Он снова ходил своей спорой, пружинистой походкой, смеялся, был в том бодром и деятельном состоянии, которое она особенно любила в нем.

Собрание партактива состоялось через два дня. Андрей решил созвать его не в райкоме, а в МТС.

Валентина пришла за несколько часов до собрания: ей хотелось посидеть над планами, поговорить с людьми. Ей было трудно встретиться с Высоцким. Ее многолетнее привычное уважение к нему давно стало дорогим и необходимым. Теперь Высоцкий шел против Андрея, Прохарченко, замполита. Валентина была уверена, что эти люди не могут ошибиться. Но и Высоцкому она тоже верила. Она ожидала тягостной встречи с ним, но все обошлось без малейшей неловкости. Он, видимо, обрадовался ей, провел в свой маленький кабинет, усадил в кожаное кресло и отрывисто заговорил:

– Хорошо, что вы пришли до собрания. Я хочу, чтобы вы ознакомились подробнее с моими материалами. Я очень уважаю и люблю Андрей Петровича, но он слишком азартен. Он привык к работе в других условиях. Он не знает наших мест! Угрень – не Кубань! Леса – не степи.

Худощавое лицо Высоцкого было таким темным, словно загар навсегда въелся в его кожу. Суровые, косматые, не то седеющие, не то выгоревшие брови, казалось, нужны были специально для того, чтобы как-то уравновесить слишком добрый и мечтательный взгляд. Лет двадцать назад Высоцкий преподавал естественные науки в школе, в которой училась Валентина. С тех пор она помнила его привычку сердито сводить брови над смеющимися глазами, когда он считал нужным приструнить ребят. Валентина любила своего старого учителя, но она любила и Андрея и Прохарченко.

– Кубанский степной чернозем – и угренские лесные оподзоленные суглинки! – видимо, страдая, морщась, как от боли, говорил Высоцкий. – Кубанское длинное, теплое лето – и наше северное ненастье! Разве можно механически перенести кубанские методы работы к нам в Угрень? Я знаю каждую кочку на наших болотах, я помню каждую грозу, разразившуюся над Угренем за последние тридцать лет! Я вижу, что мы идем к ошибке! Ошибка наша может тяжело сказаться на хозяйстве всего района, на благосостоянии тысяч людей… Если не это, разве стал бы я так спорить, ссориться, писать докладные и лезть на рожон? Вот вам мои материалы. Я ухожу, а вы оставайтесь здесь. Читайте. Вы агроном и местный человек. Это поможет вам разобраться.

Валентина погрузилась в чтение. Перед ней была целая книга – обширный и кропотливый труд, отражавший работу МТС за три года. С удивительной тщательностью выводились графики помесячного выполнения планов, расходов горючего. Подсчитаны были и часы простоев, часы, затраченные на ремонт тех или иных узлов. Зафиксированы были все особенности метеорологических условий за три года. Так тщательно и любовно, не жалея труда и вре. меня, всё подсчитать и все взвесить мог только человек, по-настоящему заинтересованный в своем деле.

Обстоятельность работы невольно вызывала уважение. Валентина бережно держала в руках глянцевые листы бумаги с аккуратными столбиками цифр. Около двух часов просидела она в одиночестве в маленьком кабинете агронома. Чем ближе к концу подходила рукопись, тем тягостнее становилась тревога Валентины.

Таблицы, графики и цифры со всей беспощадностью обнажали неприглядную картину. Изношенные машины, явно недостаточное количество трактористов, холодные и дождливые весны, ранние и дождливые осени, требовав шие максимального сжатия сроков полевых работ, – все было запечатлено и сконцентрировано в глянцевитых листах.

Трудности, которые в процессе работы могли показаться случайными, теперь, после тщательной систематизации, выглядели закономерными и угрожающими.

«На это нельзя закрывать глаз. От этого нельзя отмахиваться, – думала Валентина и заново перечитывала уже прочтенные листы. – Как же Андрей? Он не вчитался> Не вдумался?»

Она чувствовала, что цифры загипнотизировали ее, встала, отошла от стола и уселась на подоконник. «Это все серьезней, чем мне самой казалось».

Из окна Валентина видела большой двор МТС, машины, стоящие под навесом, веселую суету людей. Зрелище понемногу отвлекло и рассеяло ее. Настя Огородников а деловитой походкой прошла в мастерские. «Но ведь она есть Настя Огородникова! – подумала Валентина. – Почему же она никак не отражена в его цифрах? Есть целые бригады, перевыполнявшие нормы, есть новенькие комбайны и тракторы, которые все прошлое лето работали без аварий. Они есть на МТС, почему же их нет в его анализе? Почему там все спрятано за средними цифрами? Если их спрятать, если о них забыть, то действительно все может показаться мрачным. А если о них помнить, если всякую мысль и всякое стремление вести от них?..»

Что-то ограниченное и немощное вдруг представилось ей в столбцах цифр, так любовно и терпеливо выписанных в глянцевых страницах, так аккуратно подшитых и уложенных в красивую папку. В них крылась ошибка, неясная на первый взгляд, но обесценивающая большой и кропотливый труд. Со смутным сожалением подумала она и о самом Высоцком.

Для собрания освободили и подготовили большой, вмещавший до пятидесяти машин демонтажно-монтажный цех.

Еще не затоптанный торцовый пол, новые, только что выструганные стеллажи и верстаки вдоль стен, свежевыбеленные стены – все было с иголочки, все блестело в дымчатых солнечных потоках, лившихся из больших окон. Слова и шаги раздавались гулко, как в горах, лесной запах свежей древесины смешивался с запахом металла, на золотистой поверхности стеллажей детали машин мерцали сталью и никелем.

Середину цеха занимали скамьи, а по бокам почетной охраной стояло несколько тракторов. С обеих сторон маленькой самодельной трибуны возвышались комбайны, выкрашенные в кирпично-красный цвет. Созданные для движения под открытым небом, машины казались особенно тяжелыми и массивными под крышей цеха, по соседству со скамьями и столами.

– Хоромы! – сказал Угаров, осмотрев цех. – Это что же? – он кивнул на комбайны. – Тоже вроде в президиум выбраны?

– Наши главные докладчики! – улыбнулся замполит Рубанов.

Жилистый, со смуглым и подвижным лицом южанина, он, казалось, появлялся в нескольких местах сразу.

Донбасский сталевар, он после ранения приехал отдохнуть к родным в Угренский район, скоро соскучился отдыхать и, по его выражению, «пристрастился» к МТС. Назначение его замполитом пришло как-то само собой. С его легкой руки и распространилось в районе шутливое прозвище эмтээсовцев – «металлурги».