Текст книги "Осень бедствий (СИ)"

Автор книги: Галина Гончарова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

Считай, их и нету...

Казалось бы, да и махнуть рукой, и бросить все – деды-бабки наши жили, не тужили, так и мы проживем. Но что-то в голосе странной торы не давало Прасковье успокоиться.

Что-то не давало ей сидеть тихо.

А потому втайне, через подругу, были куплены несколько мешков с крупой, с мукой. И постепенно, с мальчиками, Прасковья переправила их в землянку.

Сколько пришлось приложить сил, чтобы зверье не добралось! Сколько потрудиться! Но...

Постепенно все обретало форму.

И очаг, сложенный из камней на скорую руку, и несколько горшков, и кое-какое тряпье, те же одеяла – хорошее Прасковья взять не решилась, а вот что поплоше, старое, драное...

Не слишком-то она верила, что этим придется воспользоваться.

Но...

Страх гнал ее вперед.

Тот самый страх, что побуждал запасать соль и спички, сахар и керосин, тот страх, который властно гнал ее прятать запасы, тот инстинкт, который приказал не покупать скотину – только овощи, зерно, то, что может долго лежать. И даже подруге Прасковья не говорила всей правды.

Надо, да...

Так случилось, у нее слюбилось, дело-то молодое... и мужа нет... потому и прячется, чтобы ворота дегтем не измазали. А деньги оттуда же.

Полюбовник дал, да приказал чего купить...

Не только себе, еще и ему.

Откуда деньги?

Да откуда ж ей знать? Перепало ей чего, и то уже хорошо...

Подруга приняла это вранье безоговорочно. И – Прасковья подозревала, рано или поздно она не удержится, понесет по селу. А и ладно!

Бабы за мужиками последят, за ней посмотрят, никого не увидят, да и отлипнут! Или скажут – бросил.

Слухов и сплетен Прасковья не боялась. Твердо знала, что муж в них не поверит. А хоть бы и поверил... сколько она его не видела? Уже не дней – лет! Тяжелых, каторжных...

Она тут не мед ложкой хлебает! А злые языки уж всяко не страшнее голодных детских глаз. Не страшнее пропавшего от голода молока, не страшнее просьбы твоего ребенка – даже не о мясе. О кусочке хлеба...

А ты его дать не можешь!

Всякое бывало в ее жизни...

Так что... Прасковья с мрачной решимостью прятала продукты, обустраивала землянку, и еще раз объясняла все детям.

Куда идти.

Что делать.

Зачем...

Да, она допускала все. И в том числе, что ее в какой-то момент не окажется рядом. Мальчишки справятся. Родня их не бросит, а вот так... оно все одно надежнее.

А часть денег Прасковья все одно спрятала. Даже не в избе – прикопала в сарае, в стайке с наземом... Положила в жестяную коробку от леденцов, завернула в платок, да и прикопала ночью, оглядываясь, чтобы никто не видел. Без света, при луне...

Мальчишки тоже о том знали.

Прасковья надеялась, что обойдется. Но с юга шли странные слухи, с севера...

И частенько, заходя в церковь, Прасковья ставила лучинку перед образом Творца. За тору Яну. Пусть Творец посмотрит на нее – и сохранит в своих ладонях.

Пусть у нее все будет хорошо...

Как же ей было страшно!

А зима неумолимо надвигалась.

Русина, Подольский округ.

– Солдатушки, бравы ребятушки...

Песня гремела и звенела в воздухе.

Илья со своим полком входил в Подольск.

Сражаться даже не пришлось – когда местный комитет Освобождения услышал про идущий к ним Кавалергардский Ее Величества Государыни Императрицы Анны полк, то... вульгарно удрал!

Пошло и скучно смотался из города с такой скоростью, что на лошадях не догнать. Да Алексеев и не собирался.

Его задача какая?

Идти на соединение с семнадцатым кавалерийский гвардии полком, принять командование на себя занять Подольский округ и удерживать до подхода основных сил.

Почему Подольский?

Да по самой простой причине – здесь одна из самых важных транспортных развязок. Считай, больше половины поездов проходит именно через этот узел! Именно через Подольск!

Перережешь Северную железную дорогу – и считай, оставишь освобожденцев без снабжения. Отбивать, конечно, будут, Илья не питал иллюзий. Но...

У него есть приказ.

Он будет держаться.

А потому первое место, в которое направился Илья – это к градоправителю. В шикарный особняк на центральной площади.

Не дошел.

Примерно за две улицы до особняка, Илья был атакован обтрепанным мужичком самого затрапезного вида, который кинулся ему в ноги.

– Господин, радость-то какая!

Естественно, напугал коня, естественно, Илье пришлось приложить немало усилий, чтобы удержать жеребца. Не то, чтобы дурака жалко, но конь потом нервничать будет, и копыта отмывать...

– Ты с ума сошел, что ли, дед!?

– Господин, счастье-то какое! Пришли!

Дед выпрямился – и вцепился в упряжь коня.

– Мы уж и не ждали, и не чаяли, и тора, как на глазах, таяла, а вы пришли...

Илья понял, что лично ему счастья не видать – и смирился. Посмотрел на деда, спешился.

– Давай, рассказывай.

* * *

Савелий Лукич, он же дед Савва, был дядькой прежнего градоправителя – тора Измайлова. Воспитывал тора с малолетства, любил, как родного, а уж когда тор женился, когда у него дети появились, когда его градоправителем сделали...

Счастье – было!

Ага, а потом пришли освободители паршивые...

Собственно, дед Савелий крыл их такими словами, что услышь его освобожденцы – мигом бы отказались от своих идей. Какое там освобождать – догнать и запинать нахала!

А то ж!

У него дом, семья, считай, сын, дети и внуки... и его кто-то освобождать будет? Да тьфу на вас, уроды подболотные!

Пришли...

Тора Измайлова расстреляли.

Когда Савелий рассказывал о том, как захватывали управу, как тор Измайлов защищал ее с немногими верными солдатами, как лично спрятал деда Савелия в потайной комнате, приказав позаботиться о жене и детях, как тора расстреляли на площади...

Слезы катились по морщинистым щекам, мочили густую бороду.

Илья молча слушал. Утешение? Тут не поможет, разве что отомстить пообещать.

Савелий дождался, пока все закончится, и выбрался из управы через окно на заднем дворе. И опрометью помчался к хозяйке.

Успел вовремя.

Тора Измайлова похватала драгоценности, деньги и детей – в произвольном порядке, и успела удрать из особняка ровно за час – полтора до визита освобожденцев.

Особняк заполыхал в ту же ночь.

Савелий снял меблированную комнату на окраине и кое-как обеспечивал семью тора. Уехать бы отсюда, но...

Тора Измайлова, будучи дамой некрепкого здоровья, заболела. Свалилась с нервной горячкой. Дочь и сын сидели с ней, Савелий добывал еду, получалось не так, чтобы очень хорошо, но хоть вчистую голодать не приходилось.

Все было хорошо... ну, насколько оно могло быть в такой ситуации. Но в меблирашки занесло одного из людей Свина.

Кто такой Свин?

Так сутенер, вестимо! Котяра, главный по Подольску, все его знают, у него два борделя, и несколько улиц он держит. Девочки ему мзду платят...

Тора Измайлова – дочь, а не жена – как раз ходила за водой. И...

Да, именно так. Кто защитит красивую девушку в это нелегкое время? Некому помочь, некому позаботиться... Савелий пытался защитить девушку, но получил под дых, а когда пришел в себя...

Бросился на поиски.

Брат?

А что восьмилетний мальчишка сделать-то может? Разве что сам пропадет!

– Нашел? – коротко спросил Илья, который опасался нового словоразлива.

– Как не найти, тор? Она в «Кабаньей лежке», у Свина.

– Вот как?

– Обычай у него такой, каждую новенькую, значитца, через себя пропускать. Чтобы он первым, а уж потом, опосля него, и в бордель, к девкам продажным... разве ж так можно с торой?! Она руки на себя наложит!

Илья подумал про Анну. И махнул рукой.

Одну не спас. Может, хоть эту спасти удастся?

– Дорогу показывай.

Подождет та управа с полчасика, ладно, и час подождет. Никуда не денется.

* * *

«Кабанья лежка» оказалась достаточно большим двухэтажным домом. На первом этаже – трактир. На втором...

– Тут у него, значитца, кабинеты, – шепотом просвещал Савелий. – И девки сюда захаживают с клиентами. Тор Измайлов все извести проклятого под корень хотел, да как на грех, не одно, так другое...

Илья молча кивнул своим людям.

Командовать даже не понадобилось. Все слышали Савелия, все видели слезы старика...

Поэтому не стали вступать в дискуссии.

Выбили двери, ворвались внутрь, пристрелили с десяток подонков, правда, и троих своих потеряли. Негодяи тоже знали, с какого конца за оружие браться. И стрелять не боялись.

Свина вообще захватили живьем. И настала очередь второго этажа.

* * *

Она оказалась в первой же комнате.

Савелий влетел в дверь, ахнул – и бросился к лежащей на кровати девушке, упал рядом на колени, схватил руку и покрыл поцелуями.

– Тора!!! ЖИВАЯ!!!

Илья хмыкнул про себя.

Девушка-то действительно была прехорошенькая. Золотые локоны, большие голубые глаза, кукольное личико, фигурка... тонкая рубашка ничего не скрывала.

В том числе и синяков на запястьях.

А кровь на простынях была достаточно красноречива. Насилие-таки произошло. Понятно, если девчонку похитили вчера, то вчера все и случилось. Тора даже голову не повернула к Савелию, словно и не здесь была....

– Девочка моя, – рыдал старый слуга. – Внученька...

Бесполезно.

Илья махнул рукой, подошел к кровати – и сгреб тору в охапку. Завернул кое-как в одеяло.

– Пошли уж... довезем вас до дома. И дед... не дело это – в меблирашках. Что с домом тора стало?

– Разграбили.

– Не сожгли?

– Я с вами пяток солдат оставлю. Пусть сопроводят вас до дома, ну и помогут, чем надо. Если что – найдешь меня.

– Тор! Век творца за вас молить буду!!!

Савелий упал на колени перед Ильей. А смотрел...

На икону так не смотрят. Илья почувствовал неловкость, и поспешил убрать руку, которую дед норовил покрыть поцелуями.

– Полноте, дедушка. Вставайте...

– Тор...

– Водка-то у вас есть? Покрепче?

– Нет, тор... а надо?

– А то как же, дедушка! Обязательно надо!

– Зачем, тор?

– Сейчас бы твою тору напоить как следует. До зеленых лошадей, чтобы на ногах стоять не могла... понимаешь?

Савелий закивал. И то... не подумал.

А ведь рецепт хороший, проверенный...

– Все сделаю, тор. Все, как есть, исполню.

Илья кивнул. Подозвал двоих солдат, и распорядился доставить тору по адресу, охранять, а как придет в себя, препроводить на новое место.

Глупо?

Одна жизнь в жерновах войны, всего одна жизнь... или четыре?

Что это на весах вечности? Даже не пылинка – молекула. Но Илья почему-то не мог поступить иначе. Здесь и сейчас он помогал неизвестной девушке, потому что не смог помочь Анне.

Не сумел.

Не защитил, не пришел, не спас... даже не задумывался. Он-то считал, что Петер уедет из страны, а там – кто знает? И Илья мог приехать, да и жениться на Анне. Усыновили б они ребенка и жили спокойно-мирно...

Не получилось. Не сбылось.

И от этого на губах застывал горький привкус желчи.

Пусть хоть кому-то будет помощь...

* * *

Вот и управа.

Сразу видно, что здесь освобожденцы порезвились – что не сломали, то обгадили. С-сволочи.

Гербы, знамена – это понятно, но мебель-то вам чем помешала? Сразу видно – освобождаются люди от всего лишнего. У одного стула ножка отломана, у второго спинка треснула, на столе плясали, такое ощущение, шторы ободраны, карниз в углу стоит, стены исцарапаны и изрисованы какой-то похабенью...

Илья только что покривился. И посмотрел на своего ординарца.

– Платон!

– Слушаю, тор полковник?

– Наведи справки. Кто здесь работал, кто служил... ты понял?

– Да, тор полковник.

– Мне нужно наладить нормальную жизнь в городе и округе, а сам я... – Илья поморщился и не стал договаривать. Свои способности он отлично знал, чего уж там!

Не дано!

Как военный... ладно, до того же Валежного ему – как ползком до Борхума! Если б не Анна – никакой карьеры бы Илья не сделал, принцесса стала его шансом, а он лишь грамотно использовал ее любовь.

Не гражданский...

Это так просто кажется, что легко наладить быт в городе. А на самом деле...

Перед чиновниками Илья испытывал какой-то даже и суеверный страх. Жуткий...

Вот сидит человек, серенький, скромный, вроде и ничего из себя не представляющий, ты его пальцем, как клопа, раздавишь. Но тронь!

И вони будет, что с того клопа! И убытков...

Как им это удается?

А как ему удастся наладить быт в городе?

Илья догадывался, что сделать надо многое. Ввести комендантский час – первое. Нечего по улицам шляться. Патрулировать город, хватать всех, кто шляется по ночам – и в тюрьму. За кем жена – дети придут, тех выпустим, остальные и посидят – хуже не будет. Используем на полезных работах. К примеру – чистка сточных канав и уборка мостовых.

Очень полезно.

А главное – нужно! Освобожденцы-то этим не занимались! Главное ж в человеке что?

Правильно, душа! А куда он гадит, так то дело вторичное... хоть бы и под кустиком – пышнее будет. Кустик, не человек...

Обратиться к горожанам, разъяснить, что власть здесь императорская. Даже если императора нет на троне, это не значит, что порядок нарушать можно. Восстановить пенитенциарную систему, которую развалили освобожденцы, выпустив на улицы всю шваль. Это называется – классово близкие.

Сразу ясно, кого поддерживать не надо. Кому могут быть близки уголовники? Явно не ангелам!

Наладить снабжение, обеспечить охрану крестьян, чтобы продукты поступали в город бесперебойно... даже от мыслей дурно делалось. Добровольные отряды, что ли, создать? Дружины?

Как вариант...

Илья сидел за столом в кабинете градоправителя, и думал, что не справится. Валежный бы справился. А он...

Не его это. Совсем не его...

А только делать-то все равно надо. Вот и будет.

Итак...

Начнем с бумаг. Не все ж документы эти твари на подтирки пустили? Должно и что-то остаться. А там – видно будет!

Русина, поместье Алексеевых.

– Ирочка! Гошенька! Радость-то какая!

– Баба Надя! – Гошка взвизгнул – и повис на шее у женщины, лет шестидесяти. Та крепко обняла внука, потом перевела взгляд на дочь.

– Вы к нам надолго?

– Надолго! – Гошка был твердо в этом уверен. – Мама Рина сказала – на год!

– Вот и чудненько, вот и ладненько... – заворковала женщина. – Гоша, солнышко, пойдем, я тебя в детской устрою. Рина, твоя комната свободна.

– Спасибо, мама.

– Да что ты, деточка! Хорошо, что ты дома!

Ирина выдохнула. Словно пружина лопнула, которая держала ее все это время.

– МамА, а папенька что?

Круглое, словно масляный блин, лицо Надежды Алексеевой, помрачнело.

– У папеньки голова болит, ты его не беспокой.

Голова болит. Интересно: в запое – или с похмелья? Ирина понимающе кивнула, болит, конечно, нет, беспокоить не будем...

А Гошка был счастлив.

Гошка трещал, как заведенный.

Про дорогу, про лошадку Симку, про сломавшуюся карету, про дядю Пахома, который подвез их на телеге, про...

Ирина привалилась спиной к косяку, и на миг позволила себе закрыть глаза.

Дома...

* * *

За обедом Алексеева не было. Зато бабушка трещала, как заведенная, выспрашивая дочь и про Звенигород, и про последние новости, и про Воронова...

Интересно же!

Ирина послушно рассказывала.

Свою мать она знала – та любопытна до крайности. Пока все новости не вытянет, не успокоится, а потом будет еще с полгода делиться ими с друзьями-знакомыми-приятелями...

А как иначе?

Глушь, захолустье, сюда не то, что освобожденцы, сюда почта-то не всякий раз доходит! А интересно ж! А любопытно!

Своих родителей Ирина Ивановна хорошо знала.

Отец, приземистый кривоногий мужичок, благодаря родственнику дослужившийся до капитана, а сейчас живущий в небольшом имении на пенсион и регулярно заливающий обыденность жизни крепкими напитками.

И мать.

Не первая красавица, нет...

Болтушка и хлопотушка, женщина любопытная, регулярно витающая в облаках и увлекающаяся новым течением, вроде лечения током или чудодейственной пользы полыни, но при том достаточно практичная и неглупая. И подтверждением ее ума служил тот факт, что никому из лже-лекарей, проповедующих о необыкновенной силе их снадобий, не удалось заставить ее сильно раскошелиться.

Парочка пузырьков?

Ладно...

А чтобы что-то большее? Уж простите, денег в доме нет, самой надо.

Надежда Юрьевна не была красавицей даже в молодости. Невысокая, толстенькая, с талией, которую даже в юности не мог обозначить ни один, самый жесткий корсет, с кудрявыми волосами и круглым личиком, с обаятельной улыбкой, увы – канонам красоты она не отвечала. Потому и спросом на брачном рынке не пользовалась.

Иван Алексеев тоже был не бог весть каким женихом – выпивал он уже тогда, и ладно б просто выпивал! Так ведь чудил потом так, что вся округа за головы хваталась. Сплетнями он соседей обеспечил тогда – на двадцать лет вперед.

То напьются, да решат в тореадоров поиграть! Только вот по пьяни быка с хряком перепутают.

То купаться пойдут, да вместо озера – аккурат в болото, хорошо хоть не утопли.

То к девушкам поедут, а попадут в монастырь... да ладно бы в женский! В мужской!

Родители Ивана за головы хватались. Женить бы его, так ведь кто позарится! А тут сошлись два одиночества. И Наденька не так, чтобы спросом пользовалась, и Иван... вот и окрутили молодых.

И ничего так, и детки хорошие пошли, что Иришка, что Илюшка. Сынок так очень удачным получился!

И на родителей не слишком похож? Ну так в прадедов-прабабок удался. Вот дочка – та копия отца, от щуплой фигурки до обезьяньего личика. Потому и замуж долго не выходила. Потому и личная жизнь у нее не слишком сложилась, даже когда женишок нашелся.

Ладно еще мужику можно быть раздолбаем, все одно охотница найдется, а вот Ирочка в довершение всего и дурость папенькину унаследовала. И на нее охотников не нашлось, пришлось брать, что под ногами валялось. К женщинам-то отродясь требования строже.

Но Гошку она любила.

И Надежда внука любила. Родной же!?

А что мать его великая княжна... это и вовсе хорошо! Творец видит, Творец дарит...

Постепенно, кто знает, и деньги появятся, и дочку могут фрейлиной взять... мало ли что в жизни бывает? Вот, Илюшке уже с карьерой помогли, правильно поохотился! И дочку, бог даст, пристроим!

Ирина рассказывала.

Надежда слушала.

А когда обед закончился, и дамы перебрались в дамскую гостиную, а зевающий Гошка ушел спать, подвела итог.

– Плохо все, Иришка. Надо брать добро, и да и уезжать, пока есть возможность. Не нам, так хоть вам.

– Мама!?

Такого Ирина Ивановна не ожидала. И рот открыла.

– Ежели эти освобожденцы императора приговорить не задумались... от всех остальных и подавно головы полетят. Вот что, дочка, собирайся-ка ты на воды!

– На воды?

– Да. В те же Герцогства.

– Не хочу я никуда ехать! В зиму-то! Мам, ты что!?

Надежда покачала головой.

– Какая зима? Осень только началась!

– Октябрь уж на дворе! – уперлась Ирина Ивановна.

– И что с того? Все одно ехать надо!

– Весной и поедем, – топнула ножкой дочь.

Надежда поглядела на детище.

Вот ведь... и если упрутся что муж, что дочь – так и не сдвинешь... Илюшке, что ли, написать? Да найдет ли его письмо?

Сложно это...

Надежда махнула рукой и вышла из гостиной.

Дурой она не была. Да, были у нее свои недостатки, но глупости среди них не числилось. А еще – чутье. Этим качеством обладали и Наденька, и ее сын...

Сыну оно помогло повести себя правильно. А Наденьке...

Нехорошее что-то надвигалось. Ой, нехорошее.

Надо бы приготовиться. Хоть какую денежку припрятать, хоть какую потаенку устроить, домик, опять же, снять в ближайшем городе, втайне от всех...

Вот, кстати!

С лесником поговорить. Савватей – мужик справный, не откажет старой знакомой в ма-аленькой просьбе.

Женщина кивнула своим мыслям – и направилась в кабинет мужа. Там она недрогнувшей рукой открыла сейф, вытащила оттуда пачку купюр, и снова закрыла железный ящик. Скажет мужу, что потерял по пьяни. Или потратил куда, он и не вспомнит.

А потом накинула плащ, надела капор – и, не привлекая к себе внимания, выскользнула из дома через заднюю дверь, которой обычно пользовались слуги. Ее путь лежал аж за десять с лишним километров...

Лошадь?

Верхом Наденька ездить не любила, а с тех пор, как вес ее перевалил за девяносто килограммов, так и не хотела. Поди, взгромоздись! И то сказать – животное!

Чего ему там в голову стрельнет! Понесет еще, в канаву свалит...

Нет, лошадей Наденька не любила.

Заложить коляску?

Тоже не стоит. Не то место, куда можно открыто съездить, ой, не то...

Вот и пришлось женщине топать по дороге, пыхтеть, хорошо хоть дорога через перелесок шла, деревья тень давали, да и народу – никого. И то дело...

И все же к деревне она вышла изрядно запыхавшись.

Торы не потеют?

С нее попросту лило, платье было, хоть выжимай... ничего, переможется. Лишь бы человек, который ей надобен, дома оказался. Лишь бы повезло...

Вот и дом на отшибе. Крепкий, надежный, не соломой крытый – железом. Дорого, да деньги у хозяина есть. Надежда толкнула калитку, вошла во двор и махнула рукой дернувшемуся к ней мальчишке.

– Отец дома?

– Дома, тора Надежда...

Женщина почувствовала, как ослабели колени, как закружилась напеченная солнцем голова...

Дома!

Дошла!!!

Она справилась с собой – и шагнула к крыльцу.

– Тора? – на пороге стоял Савватей. Один из самых крепких хозяев в деревне. А еще – лесовик. И, хоть о том никто и не знал, отец Ильи.

* * *

Давно уж было это, уж и забылось почти, а стоит глаза в глаза друг другу поглядеть – и все опять вспыхивает.

И ночи помнятся, жаркие, сладкие, и шепот огненный, и объятия... ежели б не Саввушка, так бы и померла, не зная, что за счастье познать можно. Так было...

Красавицей Наденька никогда не была. А как сговорили ее за Ивана, вообще затосковала. Не то беда, что муж неказист, с лица воду не пить. А вот что дурак дураком....

Ох, как же ей тогда плохо было! Как тошно, как грустно! Хоть ты стой и волком вой... да кто ж услышит?

Мать клевала – и так, мол, не красавица, помрешь в девках, радуйся, дура!

Отец пилил – Иван-то дурак, да родня у него дельная, пропасть не даст. Проживете всю жизнь, как за каменной стеной.

А Наденьке так и слышалось – в тюрьме.

На каторге, с кандалами и ядром.

Но в свой срок состоялась и свадьба. Иван на свадьбу напился так, что супружеский долг невесте только через два дня отдал. А в ту ночь заблевал всю спальню, словно у него поршень внутри работал... с-скотина!

Любовь?

И любви там не было, и уважения не осталось. И махнула Наденька рукой.

Стала жить, как с чужим человеком. А что его? Было б свое, родное, можно было б и пожалеть, и поддержать, и помочь. А это – чужой. Слова мы все произнесем, которые надо, а делать...

Перебьется!

Иришка родилась через год после свадьбы.

Ванька орал, что ему девки не нужны, сыновей подавай! Но к жене раньше времени не лез – расползлась она после родов, раскислась. Да и плохо было... горячка, лихорадка... чего с ней только не было. Молока – и того не было.

Пришлось кормилицу из деревни брать, а ей как раз и оказалась сестрица Саввы. У нее тогда свой сынок родился, ну и барскую дочь ей на руки отдали. Та двоих и выкармливала.

Брат к сестре забегал, Надюшка – к дочери... слово за слово, взглядом по человеку...

Так оно и срослось.

Уж сколько там было от любви, а сколько от выгоды, Наденька и по сей день не знала. Но отблагодарила.

Денег дала, хозяйство завести помогла, еще Саввушкин отец крепко на ноги встал, а уж сам Саввушка...

И брата его в лесничие пристроила, и сам Саввушка не бедствовал... конечно, женился он потом. Ну так то – потом! А тогда ее времечко было!

Завертело-закрутило, запуржило-завьюжило... Вот от той страсти и понесла Надюшка – Илюшку. Сын был – копия отца! Настоящего!

Года три у них крутилось, потом уж на нет сошло, Саввушка женился, Наденька помогала ему по старой памяти, сына растила, дочь... сын в отца и удался. Что внешностью, что крестьянской сметкой, что удалью молодецкой!

А муж?

Муж так ничего за эти годы и не понял. И смотрелся рядом с Илюшкой, что такса рядом с аргамаком, но доволен был по уши. Молодца родила! Красавца!

Годы шли, дети росли, уж и любовь забылась, как и не было, а вот пришел край – и не к кому было кинуться, кроме Саввушки.

– Гроза идет, Савва. Страшная гроза, темная...

Савватей внимательно слушал любовницу.

Да, любви с его стороны не было. Никогда. А вот сострадание...

Ваньку Алексеева, иначе как обмылком сопливым по округе никто не называл. Крестьяне – и те... Пори, не пори, ори, не ори... а только все одно – обмылок! И жене его Савва сочувствовал искренне. Особенно когда обмылок принимался по пьяни орать, что сама дура бесполезная, и девку-дуру родила...

Вот и поспособствовал маленько...

А пока близок с торой был, понял, что женщина она неглупая, серьезная, по пустякам к панике не склонная, а придурь... так с придурком жить – и не так одуреешь! Всякое бывает, а только с кем поведешься, от того и наберешься!

Жена Савватея – та догадывалась. Но поскольку баба умная (по себе брал) то и не лезла она. Ни в дом, ни в разговор, ни в мужнины тайны. Оно иногда полезнее будет.

Савва слушал.

А потом кивнул, соглашаясь.

– Сделаю, тора.

– Сделай, Саввушка. Сделай... Илюшкин то сынок. Кровь родная...

Савва кивнул.

Илью он любил, хоть и был с ним нечасто. Но научить барчука ловить рыбу, показать ему лес, посадить на коня...

Уж как Наденьке пришлось расстараться, чтобы отец и сын хоть немного вместе побыли, про то только она и знала. А чтобы никто не заподозрил?

Шепотков – и тех не было! Каково с этим в деревне справиться, в глуши... кому сказать – не поверите! А она, вот, превозмогла. Никто и не догадался...

Сейчас же...

Мало ли что?

Надя вручала любовнику судьбу своего – и его! – внука. И просила купить продуктов, да и схоронить их в лесу, на заимке. В надежном месте.

Купить в городе паспорта на троих. Двоих женщин, да и мальчика. Чтобы они по паспортам – жомы.

Мужа она в расчет и не принимала. А чего его?

Чужой человек. Ненужный...

Дурной он был, да такой и остался. И сам пропадет, и их подведет... нет, мужа Наденька с собой брать не собиралась. Никуда и никогда.

А еще – прикупить домик в ближайшем городе. На свою семью, да поселить там кого из родных.

Если обойдется, так домик Саввушке и будет.

Не обойдется? Всем равно пригодится, хоть ты тор, хоть ты жом.

Савватей слушал и соглашался. Все он сделает. Все, как надо... а мальчишка-то от кого?

Надя даже не колебалась.

– Саввушка, и тут Илюша в тебя пошел. Только его любовница сынка признать не смогла. Вот, как отец ее помрет, так там уж можно будет, а пока попросила Иришку за сыном приглядеть. Высоко там тора стоит, очень высоко...

– Не расшибется, сейчас-то?

Надя только плечами пожала.

Вот не волновала ее великая княжна сейчас.

Утрясется все? Успокоится? Тогда и будем решать, кому и что сказать. Нет?

Ей внука спасать надо! Какая бы мать не была, отец – все одно Илюшка. Своя это кровь, родная...

– Не знаю, Саввушка. Ты сделай, как я прошу. А я еще приду.

Савватей взял ее руку в свои ладони. Здоровущие, натруженные... как и тогда, тридцать уж с лишним лет назад. И так же пошло теплой волной к сердцу.

– Приходи, Наденька. А то, может, вспомним молодость?

– Ох, кобель!

Но хоть и ругалась тора, а из дома выходила спокойная и довольная. Со счастливой улыбкой. И от провожатого не отказалась – Савватей лично пошел. По лесу пройтись, о старых временах поговорить... жена хоть и поругается, а только – поймет. Не дура потому как.

* * *

Лесная тропинка, узенькая, тесная. По ней двоим идти сложно, разве что тесно-тесно обнявшись. Да вот беда – сейчас Наденьку Алексееву можно было обнять только втроем.

Савву это, впрочем, не останавливало.

Что его вело в свое время? Что?!

Не любовь, нет. Не было той любви.

А вот когда он к сестре пришел, да и увидел там барыню... усталую, измученную, серую всю от тоски – и пожалел.

И понял.

Пьяница, да дурак, он что в деревне, что в хоромах – дурак и пьяница. И иначе тут не скажешь. Девки маются – бабы каются...

Вот и каялась девчонка, даром, что барыня, и маялась, и тосковала... и жалко ее было.

Понимаете, вот кто-то – замужем.

А ей выпало всю жизнь женатой быть. Просто потому, как доверь дураку имущество, да себя, да детей... и жалеть будет и некого, и нечего – все разнесет. Все пылью и прахом станет, сколько б поколений не наживало. Все дурак по ветру пустит.

Надя понимала, что никогда рядом с ней крепкого мужского плеча не будет – и плакала. Оплакивала свою жизнь, в которой никогда... вот никогда ее никто не заслонит. Не справится с ее бедами, не вытянет из пропасти, не поможет, не спасет.

Савва и сам не пытался.

Но ведь когда человеку сложно и трудно идти, ему нужен костыль. Хотя бы ненадолго, пока болит нога, пока тяжко, а потом он и сам выправится, и костыль бережно у дороги положит – авось и другому путнику пригодится.

А пока нет сил, и перебита нога, а ползти все равно надо...

Вот Савва и стал таким костылем для торы Надежды.

Поддержал, подтолкнул, и она справилась.

Смирилась с мужем, расправила плечи, приняла всю тяжесть жизни на себя – и встала стеной. Стала и заслоном, и опорой, сама осознала силу...

Не сразу, нет.

Пару лет они с Саввой были вместе.

Пару лет она слышала, что красива, что умна, что нужна... и постепенно, словно деревце, надломленное злой рукой, выправлялась. Становилась сильнее, крепче, цеплялась корнями, расправляла ветви.

Она стала сильной.

А сильный человек умеет быть благодарным. Умеет воздавать должное тем, кто ему помог. Это слабые люди обычно злы и жестоки, сложно быть добрым, если ежечасно ждешь удара. Сложно быть благородным, если об тебя вытирают ноги.

Надя стала сильной. И отблагодарила Савву, хоть и на свой лад.

Деньги – это много или мало?

Как сказать. В каких-то координатах это пустяк. Но – попробуйте жить без денег?

Прокормить детей? Найти еду, жилье.... Нищим выбирать не приходится, не так ли? Надя даже не деньгами откупалась – спокойной и уютной жизнью. Савва ей подарил уверенность в себе, она ему – уверенность в завтрашнем дне.

Много это – или мало? Кто ж теперь скажет?

А в те времена они так и ходили. Юный тогда Саввушка, пухленькая и обаятельная Наденька... сейчас так не получится.

А потому Надя и не стала уходить далеко. Дошла до одной из памятных полянок... вот и дерево на ней, усесться можно.

– Саввушка, это я и стенам не могу доверить.

– Наденька?

– Знаешь, от кого сын у Илюшки?

– Тора... ты ж не назвала имени.

– Великая княжна Анна.

Слово, которое сорвалось с губ Саввы, вообще-то в присутствии тор... да и вообще, женщин и детей, произносить не стоило бы.

Надя сидела молча. Ждала осознания. Наступило оно быстро.

– Это ж как же?! Это ж... Это че ж...

Да, сложно осознать, что с одной стороны у мальчика дед – крестьянин Савватей, а с другой – император всея Русины, Петер Воронов.

В один шаг такое и на голову не натянешь...

Но наконец Савва осознал, смирился, и посмотрел на тору с куда большим интересом.

– И че ж теперь?

– Ничего, Саввушка. Просто – сбереги внучка, если что. Сбереги.

– Наденька, слово даю. Все сделаю.

– Сделай, Саввушка. Может и такое быть, что больше делать будет некому.

Савва покачал головой.

– Все что смогу, Наденька. Защищу, уберегу...