Текст книги "Кеворка-небожитель"
Автор книги: Галина Галахова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)
Однако, охранники-карибы Кеворку не нашли, по дороге они столкнулись с Раплетом, который был так распален, что ничего перед собой не видел, не заметив охранников, он налетел на них и спалил их дотла, и сам с ними едва не сгорел – еле успел погасить пожар внутри себя, включив внутренний огнетушитель, но не успел включить внешний. Обгорев до полной неузнаваемости, он, однако, еще продолжал функционировать, правда, с внезапными остановками и сбоями.
НАТАША НА ГОРЕ ТАХУ
Наташа давно уже не чувствовала ни радости, ни грусти и проводила время в глубоком оцепенении рядом с веселыми кеоркийцами, у которых жизнь кипела так же бурно, как та похлебка, которую они варили на костре. Целыми днями она сидела в каменном доме Каракумовой Шубы перед окном. Дом стоял над пропастью, и Каракумовая Шуба говорила, что она с целью его здесь построила, чтобы все видели, что от веселья и смеха до низвержения в пропасть – один шаг.
Кеоркийцы подходили к окну и приглашали Наташу выйти из дома и потанцевать с ними, но она не отвечала ни слова и все смотрела и смотрела из окна вниз. В конце концов кеоркийцы решили, что она заболела от их вечного веселья и, чтобы вылечить ее, создали свой впоследствии знаменитый цикл песен «Когда же это все кончится и мы возьмемся за ум?».
Наташа смотрела вниз, где бился и ревел горный поток, высоко вздымая разноцветные водяные брызги. Хартингское Время по прихоти Каракумовой Шубы приговорило ее навсегда к одной безразличной минуте, и отняло у Наташи ее удивление и радость жизни, зарезервировав их для ее – Шубиного – будущего омоложения. Правда, иногда Наташа чему-то все-таки еще беспричинно радовалась, но тут сразу же в доме появлялась Каракумовая Шуба, тяжело падала ей на плечи и отнимала у нее эту радость – замыкала на себя, а потом, обрадованная, убегала к кеоркийцам на их шумные праздники, где она пела и плясала до упаду, пока полностью снова не выдыхалась.
Впрочем, Каракумовая Шуба старалась Наташу не обижать и даже выказывала ей иногда некоторую свою приязнь. Так, например, во время последней молниеносной войны с карками, чтобы не дать Наташе случайно погибнуть от бесшумной пушки, которая лупила куда попало, не разбирая где – свои, а где – чужие, она спрятала ее как великую диковинку в одной из пещер горы Таху.
В этой пещере, кстати, так же скрывалась от посторонних глаз и другая диковинка – глубокий старик Деткис со своим огромным фиолетовым драконом. Деткис грелся у огня и крепко прижимал к себе этого фиолетового дракона, точнее, одну из его семи голов. Дракон тоже был стар и от старости почти совсем ослеп и был уже страшен новой своей страшностью, которой наградила его старость.
Когда-то Деткис славился силой и храбростью и был послан на планету Фиолетовых Драконов, где победил их всех, а последнего, укрощенного, привез с собой. Он расхаживал с ним по Кваркеронии и Кеворкии, устрашая зрителей – одно из немногих массовых зрелищ на Альдебаране, где все очень любили страшное, и никто, кроме карков, ничего не боялся.
Когда весть о его ужасных представлениях долетела наконец до Дворца Светил, никто из них не решился взять Деткиса под свое покровительство, и по жребию он достался Каракумовой Шубе.
Она не знала, что с ним делать, и Деткис за ненадобностью был в конце концов упрятан в пещеру, где дряхлел и дряхлел, всеми забытый и заброшенный, на пару со своим драконом.
И вот у горы Таху шли теперь и продолжались нескончаемые жаркие бои, а в горной пещере сидели на полу у огня старик, прижимая к себе голову дракона, и маленькая девочка Наташа, закутанная для безопасности в голубой плащ Каракумовой Шубы. Эта девочка, закрыв глаза, слушала-не-слушала старого Деткиса, который старческим надтреснутым голосом рассказывал в пространство, очевидно, самому себе, уже не первую сотню раз про какую-то неведомую богиню, которую он когда-то боготворил, а потом потерял, когда она, по его словам, упала с неба в воду и обратилась рыбой…
Последний огромный фиолетовый дракон, утратив свою былую кровожадность, зябко жался к хозяину в поисках у него тепла и тихой ласки. А когда-то оба они были такими грозными воинами, что Хартинское Время до сих пор опасливо обтекало их, и они старились по обычному времени – без всякого понятия о других возможностях.
Когда старик на минуту замолчал, Наташа открыла глаза и спросила:
– Неужели Вы были когда-то моложе Кеворки?
Старик погладил дракона и сказал:
– О время, время, почему ты так безжалостно к твоим сыновьям? Кто такой Кеворка?
Внезапно у входа раздался шум, и в пещеру ввалился воин Гиян, он привел с собой толпу пленников: троих братьев Горохов, Гришку, увешенного со всех сторон детьми, и Аленьку.
Шумный Гришкин табор тут же вырвался из мешка, попрыгал на пол и запросил есть. Горохи повернулись спиной к огню, не желая подчиняться кеоркийским правилам. Аленька стоял у самого огня и таращился на Наташу и не узнавал ее, потом он зевнул и отвернулся. Наташа вскрикнула. Ее крик разбудил дремавшего дракона, и тот разинул свои огненные пасти, до смерти перепугав шаловливых грибенков и грибошков. Они повалились на отца, стремясь под его мудрой шляпкой найти укрытие и защиту. Гришка прижал их к себе и некоторое время они сидели смирно и молча, лишь изредка высовывая свои любопытные мордочки.
Наташа подбежала к Аленьке сзади.
– Угадай – кто? – спросила она, вспомнив язык, на каком когда-то давным-давно они разговаривали между собой, и закрыла ему глаза ладонями.
Ее голос прозвучал в этой высокой пещере чужой, странной музыкой. Аленьке этот голос в первую минуту ничего не сказал, ни о чем не напомнил, но когда он дотронулся до сомкнутых у него на лбу рук и начал их ощупывать, горячечный пульс толкнулся ему в пальцы – и он узнал, ощутил родственное тепло. Пелена забвения спала с него, и он мгновенно как бы полинял, потеряв темно-зеленый цвет карка.
– Наташа?! – закричал он, еще даже не повернувшись к ней, но уже успев разомкнуть ее руки.
Когда же он обернулся, он увидел лицо Наташи – простое чудо Земли. Оно было так необыкновенно прекрасно это лицо, так оно выделялось из толпы его новых странных знакомцев, что у него сжалось сердце, и он заплакал.
Узнавание было бурным и радостным: они обнялись, будто век не видались, но они не виделись еще дольше – потому что, казалось, забыли друг друга навсегда.
Гришкины дети со всех ног кинулись к ним, они решили, что тут началась какая-то неизвестная им игра, и едва не сгорели – дракон лапой отшвырнул их от огня, со страшным скрипом спрятав ужасные свои когти, и Гришка стал кланяться ему в пояс долго и благодарно, кланялся каждой его голове за спасение угорающих.
Война полыхала за пределами пещеры, а здесь теплилась простая мирная жизнь, где каждый другому был человек, гриб и дракон. И не было в этом ни для кого ничего странного.
В пещеру вбежал Кеворка.
Ободранный и грязный, он упал в нескольких шагах от огня и долго лежал так лицом вниз, с трудом переводя дыхание. Совсем не таким представлялось ему возвращение в отчий дом после победного полета в далекие миры.
При виде Кеворки изумленный Деткис привстал. Горохи пожелтели. Воин Гиян накрылся пустым мешком. А Гришкины дети начали бегать у огня и резвиться, перепрыгивая через Кеворку. Из них составилась длинная живая цепочка, находившаяся в неустанном движении.
Аленька и Наташа стояли как вкопанные. Они запомнили Кеворку – неприступного и таинственного хозяина риотрона, совсем для них чужого и чуждого. Этот же, распластанный на полу у огня, являл собой жалкое зрелище: он стонал и хриплым голосом призывал своего отца, пастуха Кинду, просил у него прощения, и теперь он снова стал им близок и понятен, но это было сейчас странное для них чувство, и оно их испугало.
И могучий пастух Кинда, предводитель кеоркийских воинов, вошел в пещеру во главе веселящейся толпы. Он был беспросветно черный.
Кеворка быстро вскочил и распрямился перед ним во весь рост, и отец смог рассмотреть сына.
– Что-то не узнать мне тебя, сын мой, – сурово сказал Кинда и сделал шаг назад, чтобы получше разглядеть Кеворку при свете пещерного огня.
Кеворка попытался улыбнуться, но улыбки не получилось.
– Отец, за мной погоня! Коричневый дзынь и Раплет мчатся, чтобы растерзать меня – спрячь, отец, спаси!
Кинда стоял у огня, широко расставив могучие ноги, и потирал над огнем руки, сразу озябшие. Гришкины дети между тем уже тысячу раз успели пробежать у него под ногами, а пастух все не двигался и молчал.
– Убереги меня, отец!
Никто не смел прервать затянувшегося молчания Кинды.
До Кеоркии уже дошел страшный слух, что Кеворка – преступник, нарушивший заповедь разведчика. Кеоркийцы могли иногда позволить себе некоторые вольности, но никто еще не заходил так далеко, чтобы вмешиваться в дела Светил. И потому Кеворка не вызывал у них сейчас ни жалости, ни сочувствия, кроме того, они хорошо знали, что такое коричневый Дзынь да еще в компании с Раплетом. Редко кому удавалось после их совместного набега ускользнуть и не стать бормотухой. Потому-то были сейчас серьезны смешливые.
– Кев, сын мой, – наконец, прервал Кинда свое молчание, – я гордился тобой, когда ты впервые запел наши песни. Я гордился тобой, когда тебя зачислили в ученики к Наку Пакуа. Я гордился тобой, когда ты, мой сын, удостоился чести быть разведчиком. Я гордился тобой, когда ты в первый раз отправился в свой первый полет. Я всегда тобой гордился и встречал тебя таким праздником, что начинала прыгать от радости сама Таху… А твоя статуя, которую мы вылепили – потому что тосковали по тебе? Неужели какие-то несусветные образцы для тебя дороже народа твоего, отца твоего и всего нашего Альдебарана?! Вот они здесь, взгляни на них – на странных странников из неведомых нам миров… и ответь нам!
Кеворка обернулся – его радостный крик пошел гулять по пещере:
– Ребятааа…… выыы…
– Взгляни, с каким ужасом и презрением они смотрят сейчас на тебя, отверженного! Я знаю – без всяких колебаний они бросили бы тебя на произвол судьбы, если бы им угрожала смерть, как тебе сейчас. Чужие, я спрашиваю вас: оставили бы Кеворку без помощи, если бы вам угрожали смертью?
Аленька и Наташа, взявшись за руки, одиноко стояли у огня. Все от них отшатнулись, и только Деткис, прислонившись спиной к спящему дракону, не изменил своего положения.
– Мы его уже оставляли, хотя нам тогда не грозили смертью… – во многом их можно было обвинить, кроме лжи.
Тяжелый вздох послышался со стороны. Это Деткис перевел дыхание на запасное.
– Глупые вы, глупые, – вздохнул Деткис, – разве можно так отвечать правителю Кеоркии?
Дракон, услыхав про глупых, открыл глаза и насторожился: любил он пожирать глупых – они были самые вкусные.
Кинда обвел взглядом собравшихся, и его взгляд уперся в Деткиса с его драконом.
– Деткис, ты славишься своей справедливостью. Ты слышал – я ничем их не стращал, они сами добровольно во всем признались! – торжествуя, воскликнул Кинда. – Давай, мы сейчас отдадим их на съедение твоему фиолетовому дракону. Когда сюда прибудет коричневый Дзынь и Раплет, с прикатчиками будет покончено. Наш суд над ними уже свершится. И тогда мы сбережем горы и долы Кеоркии от поругания. И жизнь ни в чем неповинных кеоркийцев также сбережем.
Деткис промолчал.
– Тогда и тебя нам удастся спасти, сын мой!
– Так и будет, отец, как ты сказал: мы обязательно сбережем горы и долы нашей доброй Кеоркии и жизнь всех ее жителей. Мы сейчас убежим отсюда, куда-нибудь скроемся, только помоги нам это сделать. Да, я изменил Делу Грандиозного Познания – но не предал его. Как только я запущу прикатчиков на их планету, я сразу приду и сдамся Светилам, и пусть тогда Светила меня казнят. Но они – в чем они виноваты, когда верили, что я такой же, как они? – Кеворка махнул рукой в сторону Аленьки и Наташи, так и не сдвинувшихся за это время с места. – Вижу – ты не понимаешь меня, отец! Если честно, то я перестаю понимать сам себя… Слишком долго надо мной шумел другой ветер, другие звезды смотрели мне в лицо, и солнце там тоже было другое. Я не знаю, что со мной случилось на этот раз – почему не чувствую радости, что я вернулся?! Где мой дом?! Кто я…
…другой ветер… другие звезды… и солнце там тоже было другое… кто я… – слабо откликнулся Деткис. Кеоркийцы зашумели – кеворкины речи пришлись им не по вкусу.
– Предатель! К дракону его – в пасть!
– Неужели какие-то пришельцы тебе дороже дома и всех нас?! – только и нашел что сказать Кинда.
Разъяренная толпа откликнулась дружным эхом:
– Дороже дома и всех нас?!
Громче всех кричали Гришкины дети, которые стали напрыгивать и карабкаться по высоким плечистым кеоркийцам, воображая, что идут по говорящим горам – они так играли.
Кинда остановил толпу одним мановением руки – воины замерли на месте. Он пользовался у них чудовищным влиянием.
– Ах, отец! Они признались, что бросали меня и бросят еще не раз… Мне тяжело это слышать. Но я знаю – я научу их быть другими, они вернутся и все поймут, когда останутся там без меня, наедине с собой.
Наташа с плачем кинулась к Кеворке. Аленька бросился вслед за ней.
– Кеворка, прости нас… мы всего боимся… мы тогда ничего не знали… а сейчас не знаем и боимся еще больше…
Послышался далекий грохот, огонь стал меркнуть, и все вокруг потемнело и стало коричневеть.
– Дзынь совсем близко! – Гиян в ужасе бросился Кинде в ноги. – Прикончи их, Кинда, накорми дракона пришельцами – не то мы все погибли. И с Кеворкой тоже разберись, пока не поздно.
– Связать чужаков! – приказал Кинда. – И Кеворку – вместе с ними, – добавил он тихо.
Не успели кеоркийцы наброситься на свои жертвы, как перед ними вырос Деткис. Фиолетовый дракон стоял с ним рядом и пламенел всеми семью пастями. Передние воины в страхе отступили, повалив задние ряды, а коричневый туман тем временем стал быстро обесцвечиваться и, казалось, вот-вот совсем отсюда исчезнет, неожиданно столкнувшись с пламенеющими пастями дракона.
– Кто дотронется до детей, сам угодит в пасть дракону. Я не бросаю слов на ветер! Я все слышал, и пришла моя пора вмешаться! Даже драконы не трогают и не едят детей, верно, я говорю, Чим-чин-чимбурай?
– Верно, – прошипел дракон, разевая широко огненные пасти, но не выпуская пока из них огонь, а лишь ярче освещая им пещеру. – Потому что дети очень щекотные.
– Это он изволил пошутить, – сказал Деткис. – Оставь при себе свои драконовские шуточки. Я – воин, старый кеоркийский тум, и лично я шутить не намерен: кто к нам приблизится, будет в один миг испепелен. Ляг, Чим, на пол. Дети – быстро к дракону, садитесь на него верхом! Мы полетим на нем в безопасное место.
Дракон распластался на полу ковром. Первым вскочил на него Деткис, сразу заметно помолодевший, за ним примостились Аленька с Наташей. Последним вспрыгнул на дракона Кеворка.
– Прощай, отец! – закричал он, утирая остатком рукава все еще мокрое лицо. – Обещаю: тебе больше никогда не будет за меня стыдно.
– Прощай, отец! – хором повторили за Кеворкой Гришкины дети, неизвестно как очутившиеся на спине дракона между Наташей и Аленькой. – Обещаем: тебе не будет стыдно за нас!
– Куда вы, кто вам разрешил – назад, ко мне?! – завопил не своим голосом Гришка. – Вы, что, совсем уже огрибели?
– Папочка, да ты же всегда нас так учил, что детям надо идти по жизни своей собственной тропинкой от одной грибницы к другой, а то им ввек не загрибеть! – наперебой кричали Гришке его грибенки и махали ему разноцветными своими шляпками, и подкидывали их кверху.
– Грибята, к вам это совсем не относится, это же я в общем и целом так говорил, теоретически. Вернитесь, умоляю…
Однако дракон Чим-чин-чимбурай уже оперся на свои твердые лапы, взмахнул пестрыми перепончатыми крыльями, ударил ставшим из треугольного совсем плоским костяным хвостом, взмыл к потолку и сделал прощальный круг под высокими сводами пещеры. Затем он сжался, точно пружина, и проломил одной своей, самой твердой головой потолок пещеры. Эта голова страшно завыла, он отключил ее и дальнейший полет продолжал на второй, третьей и так далее головах, а первая вышла из строя.
Гришкины дети вскоре успокоились, натянули свои шляпки поглубже, расселись на драконе поудобнее и оживленно принялись обсуждать необычайное путешествие, которое им предстояло и которому они радовались всей своей немудреной душой.
Наташа и Аленька молчали, потрясенные неожиданным поворотом событий.
Кеворка, обхватив голову руками, тревожно смотрел вдаль.
Даль была туманна и светла.
В ТИСКАХ ТАИНСТВЕННОГО ДЗЫНЯ
Безутешный Гришка сидел на коленях у Чучела Горохового и причитал на всю пещеру:
– Воспитываешь их, воспитываешь, учишь всему хорошему и доброму. Глаз не смыкаешь по ночам, когда они болеют, а они только – видели? – ручкой издаля помахали, и не жалко им папу, который всю жизнь надрывался ради своих грибят…
Прямодушные Горохи пытались его успокоить.
– Дети – от них одни неприятности, – назидательно говорил Шут Гороховый, вытирая гришкины слезы подолом рубахи, которая все время норовила выбиться у него из-за пояса. – Плюньте на них, уважаемый Гриша, здоровье дороже!
– А вот как состарюсь, а этого недолго осталось уже ждать, чувствую, как трухлею прямо у себя на глазах – кто мне шляпку воды поднесет? – не унимался Гришка. – И потом я так привык заботиться о детях, прямо теперь не знаю – как мне жить в одиночку!
– А вы, Гриша, не живите в одиночку, присоединяйтесь к нам, – предложило Чудо Гороховое, запахиваясь в стручок, только его нос оттуда торчал. – У огня – а холодаю! Как вы отнесетесь к тому, что мы с братьями станем заботиться о вас? Мы тоже любим о ком-нибудь заботиться – вот об Аленьке заботились-заботились, о земном человечке, а он улетел и даже не попрощался. Обидно: к такому чужому и непонятному тебе существу и то конце концов привыкаешь и без него уже как-то грустно. А вы все-таки грибной, нам более понятный и близкий, еще немного бы и почти гороховый… Правильно я говорю, братья?
Братья кивнули. Услыхав эти печальные речи, воин Гиян разжалобился и принес пленникам жареных скворчей, чтобы закусили ими и перестали рвать душу себе и другим – у других, может быть, тоже душа не каменная пещера.
– А Таинственный Дзынь, кажется, на сегодня отменяется, – заметно повеселел Гиян.
– Кто посмел сказать – что мы отменяемся?! – раздалось в пещере под самым потолком.
Через дыру в потолке влетело коричневое облако и заплясало по пещере.
Все, кто находились там, грохнулись ничком на пол и застыли в немом оцепенении. Только жареные скворчи не растерялись и разбежались, кто куда. Да еще пастух Кинда продолжал стоять у тлеющего огня, низко опустив голову, казалось, он один не заметил появления Таинственного Дзыня.
Дзынь подлетел к нему и громко загремел ему прямо в ухо:
– Не испугался, никого не боишься, хочешь бормотухой стать?!
Кинда поднял голову, полную тяжелых дум, и спокойно ответил:
– Если ты пришел по мою душу, старина Дзынь, то изволь – я готов.
– Не темни, Кинда. Ты знаешь – мы пришли сначала за твоим сыном, а уж только потом за тобой – где он? Скоро здесь должен появиться Раплет. Пока он безнадежно отстал, потому что ломается на каждом шагу. С Дзынем никто не сравнится. Отдай Кеворку мне. Тогда тебе, возможно, не придется страшно коричневеть и бормотать.
– Я знаю законы, Дзынь, и не стану упорствовать. Но здесь ты не найдешь, кого ищешь. Они все умчались в неведомые дали на драконе Чим-чин-чимбурае. Их вел Деткис. Тебе что-нибудь говорит это имя?
Дзынь сначала поежился, зато потом не на шутку рассвирепел и, перемахнув через слабый, едва теплившийся огонь, пролетел над лежащими ниц кеоркийцами. Те, кого он отравил своим ядовитым дыханием, вскочили с дикими воплями и выбросились вон из пещеры. Несчастные, их разум был опален Таинственным Дзынем, они сделались бормотухами, которые всегда похожи на коричневые тени и, вечно что-то бормочут, но их никто никогда не понимает, не желает даже слушать и – более того – старается поскорее от них избавиться в прямом и переносном смысле.
– Вот тебе мой ответ. Ты слышал его, пастух?
– Слышал! – содрогаясь, сказал могучий Кинда. – И видел!
Громыхая всем своим неисправным обгорелым железом, в пещеру ворвался закопченный Раплет.
– Всех приговорить к Таинственному Дзыню! – заскрежетал он и еще сильней задымился от ярости. – А предателя, Кеворку – первым номером! Расторопный Дзынь, ты схватил его?
– Кеворка смылся… – смущенно пробормотал Таинственный Дзынь, – кажется, я его немного того, продзынил…
– Куда?! – весь так и завибрировал Раплет.
– Кинда – куда? – подсвистнул Дзынь. – Отцы отвечают за детей. А ты еще вдобавок хранитель этого края – отвечаешь вдвойне!
– Они… улетели… на фиолетовом… драконе, – как можно медленнее старался говорить Кинда, чтобы задержать погоню. – А куда – не знаю. Я уже говорил об этом Дзыню. Дзынь, ты что забыл?
– Хранитель края, ха-ха? Сейчас ему нечего будет хранить! – Хищно растопырив железные пальцы, выставив вперед руки, Раплет, как слепой, пошел на врага и вцепился в Кинду мертвой хваткой. Его черная проволочная борода поцарапала Кинде лицо.
– Дяденька, не надо, мне больно, – раздался жалобный писк, – раздавили совсем…
Это самый младший сын Гришки, Грибошек, во время беготни случайно завалился Кинде запазуху, там у него пригрелся, заснул в тепле, а теперь проснулся от сильного неприятного сжатия.
– О, сыночек мой, о мой дорогой Грибошек! – радостно воскликнул Гришка и со всех ног бросился к Раплету и стал что было сил отрывать его от Кинды.
Кинда в этот момент опомнился и тоже стал отрывать Раплета от себя, и, вдвоем с Гришкой, оторвал-таки.
Раплет медленно со скрипом приподнял свою железную ногу и быстро опустил ее на опухшую от слез и жалоб шляпку гриба Гришки.
И Гришки не стало – только грибной бульон растекся узкой струйкой по каменистому полу.
– Что вы сделали – вы раздавили моего папу, я вам этого не прощу?! – не ведая страха, отчаянный Грибошек спрыгнул на пол и заколотил своими слабыми ручонками по обгорелой железной ноге Раплета.
Раплет наклонился, чтобы его схватить, но Грибошек от него увернулся и побежал по спинам распластанных на полу кеоркийцев. Таинственный Дзынь помчался его догонять. Кеоркийцы, над которыми он пролетел, стали вскакивать и выбрасываться наружу со страшным хохотом, а Грибошек исчез из виду, как будто его здесь и не было.
Раплет с вернувшимся Дзынем снова набросились на Кинду.
– Ты, отец предателя, ответишь нам теперь за все!
– Мой сын мне сказал, что он не предатель. Он вернется и защитит свою честь перед Светилами. Я верю своему сыну.
– Его честь никому не нужна: нужен он сам. Куда полетел дракон?
– Не знаю – я уже говорил Дзыню. И опять повторю – не знаю.
Таинственное облако стало сгущаться над головой Кинды, его охватил дикий хохот: – Скажу, все скажу, только отпусти!
Дзынь отпустил Кинду. Кое-как успокоившись, Кинда сказал:
– Они улетели… там с ними были еще двое пришельцев, прикатчиков…
– Ну теперь мне все ясно-понятно! – вскричал Раплет. – Они полетели искать остальных. Я знаю этих прикатчиков: они друг без друга жить не могут. Вот где они у меня сидят, – и он поднял и сжал свой железный кулак. – Ты, Дзынь, давай прошвырнись-покружись над озером Больших Гудзонов – вдруг они вздумают направиться туда – почему бы нет? Ведь там кувыркается их бывшая подружка. Она – теперь подружка Перевертыша. А я махну в Лабиринт: там их бывший дружок Витя старательно учится на Ноленса. Ха-ха! Рано или поздно, но Лабиринта им тоже не миновать: все дороги ведут в Лабиринт. Как только мы их поймаем, я разложу их в узкий спектр красного крия. Они все там очень любят красный цвет – они его получат! Ну давай, парняга, разбегаемся в разные стороны. Связь держим как раньше: будем друг другу телепать. Дзынь, победа будет за нами, она уже – за нами!
Тот страшный вечер тянулся в Кеоркии долго – Хартингское Время любило растягивать ужасные минуты. Свидетели тех событий были страшно подавлены, и только осиротевший Грибошек, по счастливой случайности забравшийся в стручок к Чучелу Гороховому, крепко спал, иногда, правда, вздрагивая и всхлипывая во сне. Тогда Чучело Гороховое начинало гладить его своей прохладной гладкой лапой – и Грибошек мгновенно успокаивался. Он нашел себе новый кров и защиту – Горохи сообща усыновили его, так они почтили добрую память скороспелого гриба Гришки.
