Текст книги "Кеворка-небожитель"
Автор книги: Галина Галахова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)
Галина Галахова
Кеворка-небожитель
НАТАША ПОЛУЧАЕТ ПОДАРОК
Наташин брат Владик, молодой человек семнадцати лет, устроился сразу на две работы – в обычное время на фабрику-кухню, а по утрам, вечерам и выходным – помощником к дворнику Раплету. Через месяц Владик отпраздновал первые свои две получки. Наташе – будущей первокласснице – он подарил семью матрешек – одна в другой, и пятицветную на жидких кристаллах авторучку. Дворник заплатил ему за работу частично деньгами, а частично – этой вот самой ручкой. Наташа подаркам обрадовалась, взяла у Владика на столе первый подвернувшийся под руку лист бумаги, перевернула его на чистую сторону и принялась выводить букву «А». Но никакой буквы «А» не получилось, вместо нее нарисовался один знакомый мальчик – глаза в разные стороны смотрят, волосы треплет ветер, лицо задумчивое, и не скажет он ни слова, покуда его не окликнешь раз или два.
– Витя? – удивилась Наташа. – Как ты похож! Но почему такой холодный-фиолетовый?
Однако Витя с ответом не спешил, и Наташа снова начала выводить букву «А».
Теперь на лист выбежала Витина собака Чапа. Чапа раньше бродячая была – голодная и холодная. Пока с Витей не повстречалась. Он просто так, по рассеянности, ее погладил, а она пошла за ним на всю жизнь. Так Кеворка сказал.
Наташа строго посмотрела на ручку, погрозила ей пальцем – что за шутки! – и решила, раз такое дело, нарисовать Кеворку. Это очень даже легко. Всегда смеется, волосы дыбом и ужас какой черный – не отмыться ему, не оттереться. Но Кеворка получился другой: красного цвета, глаза опустил в землю и – боится чего-то. Рядом с ним дерево еще нарисовалось. Высокое и раскидистое. На каждом его листочке надпись – Гва-да-рий Фи-го-соф, – прочитала Наташа по складам, – ой, что это? Или это кто?
– Это мы, – раздался смех.
Под деревом она увидела темно-зеленого Аленьку рядом с бледно-голубой Кимой. Сидят в обнимку и смеются:
– Чур, Наташка, мы тут первые! Это – наш домик.
Какая-то ворона-не-ворона в фуражке набекрень и в одном дырявом носке на лапе похлопала их по спине обшарпанным крылом.
– Эрррумий! – каркнула ворона и уже нацелила свой клюв на Наташу.
Наташа испугалась и ударила по листу бумаги ладошкой. Бумажный лист поднялся в воздух, покружился недолго и сел на диван, а ручка упала на пол и закатилась под стол. Стало тихо – вдруг остановились настенные часы. Наташа удивленно захлопала глазами. В наступившей тишине отчетливо прозвучал этот одинокий и беспомощный звук хлопающих ресниц.
– Что это? – воскликнула она. – Почему часы остановились? Почему я моргаю так громко, откуда эти рисунки?
Наташа наклонилась за ручкой, но тут задребезжали стекла, и она невольно выпрямилась.
Распахнулось окно: в комнату ворвался ветер. Он был синий. Наташа ощутила на лице холодноватую упругость его развевающегося плаща, пропахшего дождем. Со двора донесся звук шаркающей по асфальту метлы.
Нарушился обычный порядок вещей: разбежались в разные стороны стулья, закружились по комнате и, налетев друг на друга, повалились – ножки кверху. С писклявым скрипом отворились дверцы платяного шкафа и оттуда выскочили, пританцовывая, взявшись за рукава, папины костюмы – черный и серый – и мамины платья ужасно ярких цветов и странных фасонов. Поехал и тут же накренился на бок стол, опрокинулась на пол стоявшая там тяжелая ваза с сиренью. Длинный неопределенный язык воды заглотил край скатерти, подчеркнув стола врожденную угловатость.
Черный костюм уселся на подоконник и засвистел папин любимый персидский марш, серый упал в кресло и, закинув брючину на брючину, запустил в потолок кольцо дыма. Платья вниз рукавами повисли на трехрожковой люстре и качались, качались. Зашевелили стрелками часы и пошли, отбивая: «так-так, так-так, нетак-нетак».
Стало невозможно.
– Перестаньте, я ничего не понимаю… – Наташа зажмурила глаза, заткнула уши.
– Что ж тут непонятного? – весело подхватил натужным голосом Владик. Он только что плечом приоткрыл дверь и, пятясь, спиной вперед вошел в комнату, прижимая к груди фотоувеличитель. – Глянь, какой фотоувеличитель я себе подарил, Наталья. Не зря на Раплета весь месяц ишачил, как верблюд. Он увеличивает…
– Увеличивает-преувеличивает, – воскликнула Наташа, открывая глаза и разжимая уши, радуясь появлению брата и одновременно страшась, что ей сейчас от него попадет за беспорядок в комнате.
– Не увеличивает-преувеличивает, а только увеличивает. Прошу, пожалуйста, не путать.
– Какая разница!
Владик обернулся и налетел на опрокинутый стул, от изумления брови у него высоко подпрыгнули.
– Огромная… черт, а где стол? Наталья, что за дела? Это же – форменное безобразие! – закричал он.
– Сегодня, Владик, у нас, не черт, а… – прошептала Наташа и на всякий пожарный случай полезла под стол, чтобы отсидеться там до лучших времен, и наткнулась на авторучку, и обрадованно воскликнула:
– Да это же, Владик, твоя авторучка, она все и натворила!
Медленно и неохотно выпадала Наташа из недавних странных событий. Такое с ней случалось не раз после кукольного театра или мультфильмов, где все не так, как есть, а – как-то совсем уж по-другому.
Владик пытался сохранить серьезность, однако надолго его нехватило.
– А вот это уже, моя дорогая, называется преувеличением, да еще каким! – Он рассмеялся и всей своей тяжестью вместе с тяжелым фотоувеличителем рухнул на стол, ударившись животом об угол стола, откуда свисала мокрая скатерть, и холодные капли воды потекли ему на ноги. – О, черт, угол какой острый, и зачем только делают такие столы, остолопы! – Он сморщился и начал растирать живот ладонью.
Наташа высунулась из-под стола, горестно всплеснув руками.
– Владик не верит мне – кто же тогда мне поверит?
На плечах у нее вздулись рукава-фонарики голубого шелкового платья, из которого она давно уже выросла, но все никак не хотела с ним расстаться – его сшила мама.
– Ну, скажу я тебе, понаделала ты тут черт знает что и напридумывала бог весть…
– Я? Понаделала? Напридумывала? Да я совсем даже не знаю этого… Гвадария… Эрррумия! Нет, ты мне, пожалуйста, сам все объясни. Он, что ли, ворона?
Владик весело хмыкнул.
– Нет, Наталья, с тобой не соскучишься. Хорошенькое дело – до чертиков насмотрелась своих мультяшек, а мне – объясняй. Нет, так дело у нас не пойдет… хотя постой-постой: Эрумий… где-то я, помнится…
Наташа не дала ему вспомнить.
– Владик, да честное-пречестное это не я – а твоя авторучка, она букву «А» не хотела писать. А потом Витю с Чапой, Кеворку и Киму с Аленькой взяла и нарисовала. И очень даже похоже – я же так не умею! Они были там… живые, ну как мы с тобой сейчас… И цвет у них был… всевозможный… – Наташа покрутила авторучку, как будто впервые увидела ее. – Ой, а я же тогда – какого цвета буду? Тут только желтый остался… желтой быть не хочу…
– О чем ты? Какие рисунки? Ну где хоть один – дай, покажи мне. Я хочу посмотреть.
Владик присел на корточки и заглянул под стол. И увидел он Наташу совсем-совсем от себя близко и под таким неожиданным для себя углом, под каким никогда прежде ему не удавалось ее видеть, и сердце у него сжалось при мысли – какая она еще совсем-совсем маленькая.
Наташа из-под стола потянулась к листу бумаги, который лежал на диване и начала его разглядывать со всех сторон. – Ой, да где ж они все? Только что ведь здесь были, а теперь – весь лист закаряканный-замаляканный. Куда-то они с него все подевались… – Она растерянно развела руками и снова спряталась под стол. – Куда?!
– Да это же мой черновик! – Владик выхватил из ее рук исписанный с одной стороны и много раз перечеркнутый лист бумаги. – Сколько раз тебе говорить, чтобы ты не рылась у меня на столе! Я тебе запрещаю это делать. Наталья, ты меня слышишь? Может быть, я что-то важное пишу. К тому же Эрумий… он, может быть, мой будущий герой, а никакая не ворона, понятно?!
– Мне было скууучно…
– Скучно, знаешь, бывает кому?
– А, может быть, я хочу быть тем… сама знаю, что глупая, и желтой тоже не буду… не люблю желтого… – И она расплакалась.
Он выудил ее из-под стола, поднял на руки, крепко прижал к себе. Сердце у нее трепыхалось, как заячий хвост.
– Желтый… по-моему, цвет надежды или мечты, а может, и ревности. Я точно не помню. – Он хотел ее как-нибудь успокоить. – Ты, например, о чем сейчас мечтаешь?
– О ма…
Он резко поставил ее на пол и судорожно начал за все хвататься, тыкаться во все углы – заниматься уборкой.
Пока прибирался, он думал о Неле – он познакомился с ней две недели назад в автобусе и всю ту неделю и эту всю бегал к ней на свидания, для чего пораньше загонял Наташу спать и брал с нее клятвенное обещание, что она быстро сейчас уснет без всяких сказок на ночь, а то ему пора на ночное дежурство, денег надо заработать на лето, на их будущую поездку на Кавказ. Наташа бредила этой поездкой. Они гуляли с Нелей до утра, и он много раз ее фотографировал у памятников глухой старины и звонкой современности.
Не так скоро, но в комнате все же воцарился некоторый порядок.
– Наталья, неплохо бы мне сейчас пойти и поработать хотя бы часок, хочется обновить фотоувеличитель – как ты на это смотришь?
– А ты куда?
– В фотолабораторию.
– Не в фотолабораторию, а в ванную, – уточнила Наташа и заглянула ему в глаза. – А можно с тобой? Я так хочу с тобой побыть, я же так давно тебя не видела, тебя ведь нет дома днем и ночью. Когда тебя нет, я на тебя сержусь.
– Но я же работаю, деньги зарабатываю!
– Я не буду мешать, буду только смотреть на фотографии.
– Давай не сегодня, а? Лучше завтра. Сегодня, понимаешь, я хочу напечатать Нелины фотографии. Я давно ей обещал.
– А нам зато ты обещал еще давнее: ее знаешь две недели, а нас всю жизнь…
Откуда-то взялась эта Неля, красивая, конечно, но только когда позавчера она пришла к ним в первый раз домой с ней познакомиться, то сразу начала рыться в маминых журналах мод и еще перемерила чуть ли не все мамины платья и шляпки.
– Завтра, обещаю, займусь вашими, хорошо? Не слышу ответа.
– Угу.
– И ты мне поможешь проявлять и печатать, идет? – обрадовался он. – Сама своими глазами увидишь, как будут появляться на фотобумаге Витя с Кимой, Кеворка с Аленькой, и ты с ними вместе.
– И еще Чапа.
– И еще Чапа, – подхватил он, – без нее никак нельзя. И уж с моей-то фотобумаги вы никуда не исчезнете, наоборот, на веки-вечные останетесь такими, какие сейчас есть. – Он засмеялся довольный.
– Ладно, иди, – сказала она упавшим голосом, – я же тут не одна, правда? А с моей новой подружкой, – и она погладила серебристый колпачок авторучки.
Владик отвел глаза в сторону и в обнимку с фотоувеличителем поспешил в ванную, где они вдвоем с фотоувеличителем провели прекрасный красный вечер.
Наташа, оставшись снова одна, долго ходила без дела по комнате, искала, чем бы заняться, пока не придумала себе новую игру, стала учить часы правильно ходить, как они раньше ходили до ужасного беспорядка. Но сейчас часы упрямо шли по-своему: то вперед, то назад, то растягивали время, то сжимали его. Час становился на себя не похожим, а минута – тем более, и стало вдруг непонятно: то ли уже давно пора ложиться спать, то ли наоборот – просыпаться и поскорее бежать в детский сад, чтобы туда не опоздать, что они в последнее время делали, потому что Владик «зарабатывался на ночной работе и часов не наблюдал», как он ей говорил, возвращаясь домой под утро и падая с ног от усталости, но вид у него был совершенно счастливый – что ее почему-то пугало.
– Капризное вы, время, – рассердилась Наташа и ударила по маятнику. Часы жалобно вскрикнули. Она испугалась: – Что с вами – вам больно? Я больше не буду вас бить… никогда, слышите? – Она попятилась и села на диван.
Часы ничего не ответили: они совсем перестали ходить.
Со двора через полуоткрытое окно донеслись гортанные окрики Раплета:
– Марш домой, а ну – кому сказано – домой?!
Как всегда по вечерам, дворник разгонял мальчишек по домам, чтобы не шумели под окнами и не били мячом стекла на первом этаже. Обычно жестковолосая его метла шаркала по асфальту глухо, но сейчас Наташе почудилось, что метла у него звучит совсем по-другому, хрупко и надтреснуто она звенит, точно стеклянная.
«Может, это у меня в ушах зве…» – успела она подумать и, уронив голову на грудь, сидя на диване в неловкой позе, заснула, прижимая к себе авторучку, которая вдруг зашевелилась у нее в ослабевшей руке.
Ей снилась девушка Владика в белом платье и в белых туфлях на высоком каблуке, девушка кружилась, порхала по комнате, как большая бабочка, и закружила Владика, а потом они куда-то исчезли, она звала его, звала, но Владик не вернулся, и тогда во сне она на него обиделась, сказала себе – никогда-никогда его не простит…
Наступившие летние сумерки на мгновение озарились в комнате красно-желто-зелено-синим и фиолетовым всполохом – авторучка пропела тонкое «тиииууу!» и вылетела в окно, как маленькая ракета.
Раплет на лету поймал ее и спрятал в карман черного своего пиджака.
ДВОРНИК РАПЛЕТ
По вечерам Владик, если не работал, рассказывал Наташе про звезды. Про звезды Наташа любила слушать больше всего. Она удивлялась, что звезды на небе очень большие, во много раз больше Земли. Брата она не перебивала – пусть выдумывает, увеличивает-преувеличивает. Он ведь до сих пор не знает, что она видела звезды своими глазами однажды ночью, когда у нее болело ухо, и Владик ходил по комнате и носил ее на руках всю ночь. Один раз он остановился у окна, и она взглянула тогда через его плечо в неплотно прикрытые занавески и увидала на небе звезды, еще не зная того, что они – звезды. Она подумала в тот момент, что это неспящие дети ходят в темноте с фонариками, ищут, куда подевался день…
Это уже потом, когда она опять в который уже раз услыхала от Владика про звезды, она решила, что если бы звезды и вправду, как говорит Владик, были хотя бы такими большими, как Земля, они от своей тяжести давно бы уже свалились с неба на Землю и всю ее раздавили, и никого бы на земле не осталось… Она еще тогда про себя засмеялась, подумала: какой же Владик все-таки еще глупый, простых вещей совсем не понимает, а говорит, что уже взрослый, и она должна его всегда беспрекословно слушаться, потому что он старший – любил он командовать, ох, любил!
По утрам она просыпалась с большим-превеликим трудом, и Владик, поднимая ее в детский сад, командовал:
– Подъем! По коням! Рысью! – А потом, не добившись успеха, приговаривал: – Ладно-ладно, можешь спать сколько влезет. Я больше не буду тебя будить, а пойду позову Раплета: пускай он сюда идет и тебя будит. Слышишь, метлой чиркает на улице… нет, уже на лестнице… поднимается… идет по коридору… подходит к нашим дверям, остановился, дверь откры…
– Ой, не надо! – вскрикивала Наташа, все еще лежа с закрытыми глазами, хватала брата за руку и крепко прижималась лицом к его руке. – Разве не видишь, я уже встала, только глаза еще немного не открываются?
Каждое утро, когда надо было идти в детский сад, они играли в Раплета: Раплет был у них выдуманный дворник, злой волшебник, он обладал сверхъестественной силой, но они все равно каждый раз его побеждали, потому что Наташа не любила страшные сказки. Потом, когда однажды выяснилось, что у них в доме появился новый дворник, по имени Раплет, Владик от удивления присвистнул: «Ну дела! Это, пожалуй, почище любой фантастики!»
Ничего такого Наташа не понимала: она просто обрадовалась за брата, который так хорошо умел выдумывать.
Этому, правда, больше никто не радовался, а в Литературном Институте, куда Владик надумал в тот год поступать, за него даже огорчились, после творческого конкурса в ответном послании ему написали: «Уважаемый тов. Шагалов, к сожалению, в ваших рассказах отсутствует главное – правда жизни. Идите на стройку, на завод, поработайте там, наберитесь жизненного опыта, а потом напишите о наблюденном, пережитом вами…».
Но Владик не пошел ни на завод, ни на стройку, а устроился на фабрику-кухню, чтобы Наташе свежие пирожные приносить, и помощником дворника в своем доме, чтобы после фабрики-кухни быть поближе к Наташе. Он помогал Раплету подметать и убирать двор, мыл лестницы на этажах, а по ночам он писал о том, что видел во дворе, на своей и на соседних улицах. Но видел он все время почему-то все не то и не так. Написанное ему не нравилось, и он рвал свои черновики и выбрасывал их к большому удовольствию Раплета, который теперь перевыполнял планы вторичных поставок бумаги.
– Молодец, парень, – хрипло хвалил его Раплет, доставая из мусоропровода очередную кипу листов, – так бы тебе пахать всю жизнь.
Наугад Раплет доставал какой-нибудь клочок бумаги и начинал читать вслух: «Иван Иванович Загорюй сегодня свалился в котел кипящего асфальта. Он падал с неба, когда менял лампы в уличном фонаре, но не сварился, а – ударившись спиной об асфальт – был выброшен из котла по закону Архимеда…»
– Это ты того, все врешь, – усмехаясь в черную бороду, бурчал Раплет, сваливая бумаги в огромный желтый мешок. – Такого, братец, здесь не бывает, не выдумывай.
Раплет видел здесь то, что видят все. Каждое утро он вставал ни свет ни заря и начинал чиркать метлой по асфальту летом или осенью после дождя, скрипеть лопатой, когда шел снег, лязгать скребком или стучать ломом при гололеде. Он никогда не улыбался и не светлел лицом, был всегда молчалив и сосредоточен и свое немудреное дело выполнял с таким остервенением, что казалось – в обычный мусор, воду или снег он вкладывает какой-то свой тайный смысл, который мучает его или по крайней мере заставляет его все время быть начеку.
С его бледного лица стекала черная борода, глубоко запавшие зеленые глаза неожиданно обжигали.
Еще тогда, в самом начале, когда Раплет только-только еще появился у них во дворе и приступил к работе, Владик при встречах с ним каждый раз старался как можно быстрее и незаметнее прошмыгнуть мимо дворника: отчего-то ему делалось не по себе, страшно ему вдруг становилось – в чем он не хотел себе признаваться, потому что это не лезло ни в какие ворота, и действительно, с какой стати он должен был бояться выдуманного им дворника, который, правда, непонятно каким образом взял и материализовался, и даже имя у него было то же самое, впрочем, это все могло быть простым совпадением, какие в жизни встречаются чуть ли не на каждом шагу, и никому до этого нет дела – ну совпало и совпало, ну и что с того? А – ничего. И – ничего, и вправду.
Однажды утром, когда он, как обычно, вел сонную, капризную Наташу в детский сад, они увидели дворника, стоявшего в детской песочнице с воздетыми к небу руками. Издали он показался Владику похожим на огородное пугало – в вечном черном своем, почти до пят, пальто и в черной шляпе набекрень, а из под шляпы какой-то провод торчит. Владик не удержался и фыркнул – страха как не бывало.
– Привет, трудящимся Востока, наше вам с кисточкой! – Он приподнял с головы воображаемую тюбетейку.
Раплет быстро опустил руки и схватился за метлу, лежавшую тут же на песке.
– Какой я тебе с Востока? Я не с Востока, я – оттуда, – сумрачно ответил он, неопределенно махнув метлой в небо.
Владик подумал, что Раплет шутит, и решил ему подыграть:
– С неба, значит, свалились?
– Не свалился, а прошил Землю лучом.
Владик с трудом поборол смех и, чтобы не рассмеяться дворнику прямо в лицо, брякнул сходу какую-то глупость, вроде того, уж не портной ли вы и что шьете – если это не секрет.
– Скоро небо кому-то покажется с овчинку… а ты дерзкий очень, смотрю, старших не уважаешь – нехорошо. Надо бы тебя на выучку взять, научить уму-разуму. – (Через какое-то время и на самом деле он пошел к Раплету в помощники, но никакой-такой особенной выучки не было).
Владик смутился – действительно, получилось глупее не бывает.
– Извините. Не хотел вас обидеть. Наташа, поздоровайся с товарищем дворником, – поспешил он блеснуть вежливостью, и дернул Наташу за руку. – Вон, смотри, метла какая… прямо как и не метла… – Опять новая нелепость соскользнула у него с языка, и он тут же прикусил себе язык.
Наташе здороваться с Раплетом не хотелось. Когда с человеком здороваешься, будто что-то важное рассказываешь ему про себя. А зачем такому страшному Раплету про нее что-то знать? Так и не поздоровалась она с ним тогда, в первый свой раз.
Вот и в это утро, наступившее вслед за тем вчерашним, полным беспорядка вечером, она тоже, как всегда, полусонная, тащилась в свой нелюбимый детский сад и слезно Владика просила, чтоб он оставил ее сегодня дома, пусть даже одну на целый день, она уже привыкла оставаться одной и не будет скучать, и ничего не будет у него со стола трогать, а будет весь день только спать, потому что… Тут она вдруг замолчала и на какую-то минуту заснула прямо на ходу, проснулась она оттого, что Владик сильно дернул ее руку и велел поздороваться с Раплетом. Здороваться с дворником она, как всегда, не хотела, и, только повернув за угол, когда Раплета совсем уже не стало видно, чтобы лишний раз не раздражать брата, тихо пискнула, как мышка:
– Дяденька Раплет, здравствуйте. А у меня ваша авторучка куда-то задевалась, которую мне Владик подарил…
Как ни странно, Раплет ее услышал, выглянул из-за угла и переспросил:
– Задэвалась, говоришь – странно-странно, – и окинул Наташу пристальным взглядом, как будто к чему-то примеривался, а потом взмахнув метлой, чтобы начать очередное сражение с очередной огромной лужей, образовавшейся во дворе после ночного сильнейшего дождя, поинтересовался: – А куда же она, по-твоему, могла задеваться, дэвочка?
– Он всех женщин и девочек называл не иначе как «дэвочками», и даже Сусанну.
Наташа развела руками.
– Улетела, наверное, куда-то – правда же, Владик? А может, к вам вернулась – я же не знаю.
Владик собрался было ради смеха поддержать сестру в этом ее остроумном, но далеком от действительности предположении, но увидел на лице Раплета улыбку, и от этой его улыбки ему стало вдруг снова не по себе. Он беспомощно оглянулся по сторонам, и его взгляд скользнул по детской площадке, вернее, по самому ее краю. Отсюда, где они с Наташей сейчас находились, он мог видеть только небольшой кусок двора – там как-то неуклюже громоздилась, другого слова он не мог подобрать, нелепая зеленая песочница. И бредовая мысль посетила его в тот миг: неспроста Раплет всучил ему эту авторучку… но зачем?!.. И он оторопело посмотрел на Раплета, попрежнему выглядывающего из-за угла.
– Что ты на меня так смотришь? – услыхал он его глухой покашливающий голос. – Я тебе, дорогой, что-то должен? Кажется, я с тобой рассчитался сполна – или – нет?
– Да, конечно. Просто чушь какая-то в голову лезет… – Владик встряхнул головой.
– Давай вымету, – усмехнулся Раплет. – За мной это не заржавеет, сам знаешь. – И он поднял метлу наизготовку.
– Вымети, Раплет, пожалуйста, вымети, – запрыгала по асфальту Наташа, к этому времени уже совершенно проснувшаяся и готовая играть в эту и в любую другую игру, только бы подольше не идти в детский сад. – Я хочу очень посмотреть, это будет смешно, правда же, Владик?
– Ну раз дэвочка просит…
Для начала Раплет перевернул метлу снизу вверх и три раза стукнул об асфальт палкой. Метла, точнее, все ее прутики, вспыхнули на утреннем солнце радужным стрекозиным крылом. И, словно бы на зов, из парадной выбежал черный, как уголь, полуголый Кеворка в красных шароварах и босиком.
– Кто меня звал? – закричал он пронзительно, как свисток, и промчался мимо Раплета, окатив его, Наташу и Владика грязной водой из лужи, с которой Раплет собирался сразиться.
Раплет от неожиданности охнул, заскрипел, не хуже старых дверей в любой из парадных того дома, который обслуживал, и с метлой под мышкой потащился прочь.
Вадик с Наташей стали отряхиваться от воды и услыхали женский крик.
– Куда босиком – стекла кругом? Сандали надень, горе ты мое любимое!
За Кеворкой бежала его мать, толстая Клауша.
– Раплет, ты меня звал? – закричал удалявшемуся дворнику в спину Кеворка, пойманный Клаушей в крепкие материнские объятия. На ходу она уже успела его обуть и надеть ему голубую рубашку. – Зачем звал?
– Не приставай к дворнику – что за глупая привычка? Видишь, человек занят, тоже куда-то спешит – ему не до тебя. А вот я из-за тебя, озорника, вечно на работу опаздываю, – Клауша потянула Кеворку за собой, а он изо всех сил упирался, кричал вдогонку Раплету – звал или не звал?!
И всех нас, остановившихся детей, тоже тянули за собой матери, потому что у всех у нас были матери, боявшиеся опоздать на работу.
– Быстрее! – кричали они. – Опаздываем!
И только Наташу тянул за собой Владик. Больше провожать ее в детский сад было некому: их родители прошлой зимой попали в аварию – в машину отца врезался на скользкой дороге встречный грузовик.
