Текст книги "Кеворка-небожитель"
Автор книги: Галина Галахова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)
СТРАННЫЙ СЛУЧАЙ
По утрам Раплет казался нам очень молодым, а к вечеру он выглядел совсем дряхлым: спина у него горбилась, ноги разъезжались в разные стороны, метла валилась из рук.
– Почему ты всегда такой старый к вечеру, дяденька Раплет? – привязался к нему как-то раз Аленька. Он был вообще ужасно приставучий.
– У меня такой завод, – отвечал ему дворник потупясь.
Он становился особенно мрачным почему-то к вечеру.
– Какой-такой завод? – теперь удивилась Наташа. А стоит Наташе начать удивляться, ее потом нипочем не остановишь. – Разве дворники на заводах работают? Они же – только на домах. Мне мой брат Владик так говорил. Он все знает. Он уже взрослый.
– Да Раплет все врет! – закричал на весь двор Аленька.
Ко всему прочему, Аленька был у нас еще и первый скандалист и заводила, то есть – самый главный. И потому вслед за ним мы хором принялись кричать, что Раплет все врет.
– Тссс! Замолчите, глупые вы дети. Я вам правду сказал, – Раплет боялся, весь прямо начинал дрожать, когда на него обращали внимание, – поэтому нам и нравилось его дразнить.
Однажды мы так Раплета задразнили, что вывели его из себя. Перед нами оказалось два дворника: молодой – утренний и старый – вечерний.
– Ну до чего же невозможные дети – убить их мало! – воскликнули они оба, подпрыгивая, точно от холода.
– Это ты… вы… невозможные дяденьки! – испугались мы и бросились врассыпную, но далеко не убежали: стало интересно, что будет дальше.
И вот прямо на наших глазах растворились створки в старом дворнике, туда, слегка пригнувшись, вошел молодой, и все пропало.
Мы стали тереть глаза, оглядываться друг на друга, а Кеворка сказал:
– Наташа, чего ты на меня так смотришь – не узнала, что ли?
– Лицо у тебя сделалось как не твое…
– Как это не мое? Тогда чье же?
– Не знаю…
– Анализ показал – для перекачки они готовы, – раздался как будто с небес громовой голос дворника.
Как по команде, мы запрокинули головы к небу.
– Какой анализ, какая перекачка? Раплет ты где? – закричали мы хором. – Мы тебя не видим – покажись!
Невидимый голос спросил:
– А ты, разведчик, готов?
До этого момента Кеворка стоял спокойно, но тут он испугался чего-то и спрятался за Витю.
Он был совсем ни на кого непохожий, Кеворка. Сначала мы думали, что он перепачкался углем, которым топили нашу котельную, и никак от него не может отмыться. Потом мы увидали его сразу после бани: но он остался того же цвета. И звался он Кеворкой – единственный во дворе. Наташ у нас было восемь, Аликов – трое. Кима, правда, была одна, но она была, как мы – отмытая.
Раплет нас всех называл родственниками зимы, а Кеворку – сыном лета. Болтали про Кеворку всякое, а старушки из нашего двора вообще плели про него всякие небылицы.
РАССКАЗ СТАРУШКИ СУСАННЫ
В нашем дворе жила-была одна завалящая старушка, по имени Сусанна. Про нее говорили, что ей сто лет в обед, а сама Сусанна любила повторять, что она случайно завалилась от смерти в будущее, как рисовое зернышко под половицу. Была Сусанна крохотного росточка, крепкая, белоголовая – как то зернышко – и любила все знать. По ее словам, лишь она одна знала настоящую кеворкину историю. И хотя другие бабки были уверенны, что Сусанна все выдумала или что-то перевирает, но все равно то и дело просили ее повторить байку про Клаушу и Черного Али. Сусанну долго упрашивать не приходилось: рот у нее никогда не был на замке, и даже когда с ней никого рядом не было, губы у нее шевелились, она разговаривала сама с собой и «с небом и землей» – как она любила выражаться.
– Эта самая Клауша выросла у меня на глазах, – обычно так начинала свой запев Сусанна. – Была я тогда совсем молодка, лет эдак семидесяти. Честно скажу, очень мне Клауша нравилась: скромная, приветливая, никогда людям слова поперек не скажет и чистенькая всегда, и не размалеванная. Другие девки все за парнями гоняются и от парней ни в чем не отстают, курят, ругаются, а эта все ходит с книжкой под мышкой и лоб от знаний морщит. Иной раз станет мне ее жалко – не ведает утех младости. Тогда кликну я наших парней, все они под моим присмотром под потолок вымахали, и спрашиваю я их: «Где ваши глаза, разбойники? Хоть бы кто из вас Клаушу приметил, вниманием одарил. Девка – сущий клад!» И что же они мне в ответ, наши балбесы? «Пресная твоя Клауша – ни рыба, ни мясо. Скука с ней смертная.» Воистину, им надо перцу и соли…
– Ну погодите, грожу я им, хватитесь – ан поздно будет! Питали и питают парнишки ко мне доверие. Я, мил-мои, все личные тайны ихние при себе храню – помереть некогда. А Клауша, знай наших, уже и в Академию Холодных наук поступила, и окончила Академию – пока молодежь мне тут над ухом гитарой бренчала. На главный холодильник ее распределили. Я как-то судьбу ей на картах раскинула. Скоро тебе, девка, говорю, счастье от холода выпадет. Жди и надейся! В ответ смеется: «Какое там счастье, Сусанна (очень уж не люблю, когда меня бабкают: баба, бабушка Сусанна! Велю меня всем просто Сусанной называть, потому что душой день ото дня все молодею), у нас только быки мороженые – вот и весь пейзаж». Не тужи, говорю, девка, карты все точно говорят, они меня никогда не обманывают! Но она только рукой махнула, видать, не поверила. И вот год проходит, за ним другой, и тут, как на грех, авария: куда-то весь холод возьми и подевайся у них на главном холодильнике. Быки мороженые в тепле сразу зашевелились, не по вкусу им, видать, тепло, вынь да положь холод – ну чисто дети! Начальство Клаушу за бока: «Высшее образование? Ну и действуй!» Заплакала Клауша, пошла сбежавший холод искать и нашла – даром, что ли, всю жизнь книжки умные читала. Он прогуляться из холодильника, оказывается, вышел – надоело ему, вишь, взаперти-то всю жизнь сидеть. Клауша цоп его – родимого – за холонные рученьки и потащила обратно в холодильник, загнала под висячий замок – сиди и не чирикай! Начальство обрадовалось, Клаушу – на повышение, сделали ее главной встречальщицей, чтоб иностранцев в гости принимать. И тут, как по заказу, здрасти вам, прибывает делегация из неведомых глубин Африки, аж с самого экватора. По обмену опытом насчет холода. Во главе делегации принц Али. Черный, откровенно говоря, страшный – печная заслонка с той стороны, где сажа. Увидел Клаушу – язык прикусил и речи лишился, но ручку ей все ж таки умудрился пожать, пока то да се. А ей такое внимание – в диковинку. Кабы не надорваться от ваших черных глаз! Смутилась девка, но потом все ж с силенками собралась и по-аглицки дала ему полную отставку, мол, так-то и так, уважаемый мистир-синьор Кеворк, я девушка честная, не за ту меня принимаете… А он, черный дьявол, хлоп перед ней на коленки аж при всем честном народе: «Я полюбил вас, мисс Карпушкина, с первого взгляда. Прошу вашей руки и сердца!» Клауша ушам не верит – у нас так быстро не бывает, я тридцать лет на земле каблуками отстукала, мне никто «милая моя» не сказал. «Милая вы моя», – говорит принц Али, а тут быки мороженые опять зашевелились, через стенку кричат «Не зевай, дура!» И дрогнула Клауша, а кто бы не дрогнул, я бы тоже дрогнула от такого накала. Ну поженились. Принц тоже по холоду пошел. Учился. И прожили они душа в душу несколько лет. Я все на них издали любовалась – молча. Чтоб не сглазить. И вдруг несчастье, или счастье, уж не знаю: отец родной, король африканский, на той части света, где экватор, помереть взялся. А королевству тому африканскому без короля ну никак нельзя – все перегрызутся, передерутся, перекусаются меж собой, на пальму опять полезут, но пальмы-то нет, срубили ихнюю пальмочку под самый корешок. А Клауша уже с Кеворкой. Али зовет ее с собой в Африку королевой стать, а она, вишь, гордая какая, отбрыкивается – не так, мол, воспитана, взгляды ей не позволяют быть королевой, домократка. Принц потужил-потужил, но не ехать нельзя – собрал манатки, да и укатил в свои пампасы. Обещался писать кажный божий день. С той поры все писем ждем-пождем, но ни ответа ни привета. Вот и сказке конец, мои солнушки!
Сусанна закончила уже неизвестно который по счету все тот же самый свой рассказ, вздохнула и стала рыться в карманах. Извлекла она оттуда маленький банан, обстрогала его единственным зубом и, утомленная весенним солнцем, но больше все-таки своим рассказом, принялась жевать.
Старухи тихо сидели рядом, кто вязал, кто читал, кто дите качал, а кто просто грелся на солнце. Весной видимо-невидимо старух выползает на скамейки, и сидят они там, как темный бисер, нанизанный на солнечный луч, и жизнь у них вечная…
Кеворкина история, которую мы тоже не впервой выслушали, копаясь тут же рядом в большой песочнице, и на этот раз осталась для нас загадкой: Сусанна цыкала все время, пропускала отдельные слова и целые предложения – ничего толком не поймешь, да нам было и неинтересно старух этих слушать, что они там болтают у себя на скамейке, язык у них без костей – как говорил Владик.
Сам Кеворка про себя ничего такого не знал, иногда отмалчивался, иногда говорил, что все это неправда, а иногда выдумывал почище Сусанны.
КУХНЯ РАПЛЕТА
Раплет жил одиноко и угрюмо в однокомнатной служебной квартире на первом этаже в первой парадной. Во дворе говорили, что свою квартиру Раплет превратил в сплошную кухню, где он готовил всевозможные изобретения для детской площадки: скамейки-качалки, железные ракеты и лестницы, каменных и деревянных зверюшек, урны для мусора и все такое прочее.
Самым известным его изобретением в нашем дворе считалась большая песочница, где мы любили играть в «водилы». Бывало, усядемся вчетвером по сторонам квадрата, а пятый ходит в середине и «водит», то есть ждет, когда кто-нибудь из сидящих вскочит, чтобы обменяться с кем-то местами, а он в это время – раз и кинется занимать свободное место.
Еще мы очень любили играть в футбол, Кеворка, например, мог гоняться за мячом часами. Самый лучший мяч был у Аленьки: очень туго надутый, в красную и черную клетку. Правда, выносил он его редко, говорил, что мяч нуждается в постоянном отдыхе.
Однажды он вынес свой горячо любимый мяч, а потом как закричит на весь двор, что сегодня ему мяча не жалко, будем играть до упаду, и отфутболил его Кеворке, Кеворка со всех ног бросился за мячом, но не догнал – мяч врезался Раплету в окно.
«Дзынь!» – стекло разбилось.
Раплет выскочил во двор с проклятиями.
– Спасайся кто может! – крикнул Аленька и удрал, как всегда, первый.
Мы бросились кто куда, а Кеворка не успел, на траве поскользнулся, и Раплет схватил его в охапку и потащил к себе в дворницкую. Кеворка бился в руках у дворника, как чернозолотая сильная рыба, лоб у него весь был в крупных, сверкающих на солнце каплях пота.
Бабки со скамеек кричали:
– Так его, так, накажи его, Раплет Мухамедович, штоб и другим хулиганам неповадно было!
Раплет втолкнул Кеворку в парадную.
– Ребята, на помощь! – долетел до нас из парадной его отчаянный крик. – Я не хочу…
А нам в ту минуту так жутко стало, что мы попрятались по домам и носа оттуда не высовывали весь день и весь вечер.
А зато назавтра, к своему удивлению и радости, мы увидели Кеворку живого и невредимого. Он шел куда-то с матерью. Но ни в тот день, ни на следующий Кеворка ни разу не подошел к нам и не откликнулся на наш зов поиграть в футбол или в прятки. Но мы его все-таки подкараулили через несколько дней, и Кима его спросила, что с ним случилось, почему он с нами теперь не играет.
Кима у нас была ласковая, говорила тихо и медленно, и еще она была очень толстая, потому что любила все сладкое, а ее мама ничего сладкого ей не покупала, и Кима попрошайничала у нас, и мы с ней всегда делились, по очереди таскали из дому для нее сахар, печенье и конфеты, потому что было ее жалко. И Кима у нас наедалась досыта, и у себя дома не просила ничего сладкого, и мать ее была рада. И мы тоже все былиочень рады.
– Кеворка, не обижайся ты на нас, ладно? – попросила Кима. – Мы, честное слово, больше никогда тебя одного не бросим. Будем всегда все вместе, мы уже договорились, давай и ты с нами?
– Поздно!
Аленька, до этого момента молчавший, набросился на Кеворку:
– Чего поздно-то? Чего? Еще совсем светло, не видишь: белые ночи наступили. Так что нечего…
– Еще совсем светло… белые ночи… – тихо повторил Кеворка. – Все пропало… Я вас так звал, а вы меня бросили одного на съедение…
– Дааа… нам стало так страшно: Раплет такой жуткий!
– Думаете только о себе. А я приду к вам на помощь всегда. Я так сказал – я так сделаю.
Странная сила послышалась в Кеворкином голосе. Мы даже вздрогнули.
– Ну прости, ну пожалуйста, мы же этого не знали… – затянули мы все вместе.
– Прошу вас – не подходите больше к песочнице, особенно в жаркий солнечный день, такой, как сегодня…
– Что ты сказал? Это еще почему? – опять вцепился в него Аленька. – Мой папа заплатил Раплету за песок большие деньги. Целых два рубля. Так что буду хоть до ночи там играть. И никто меня оттуда не сгонит – песок мой, вот!
– Тебя-то как раз не жалко, – отмахнулся от него Кеворка. – Только запомни – я тебя предупредил. Все слышали?
Мы хоть и слышали, но ничего не поняли и стали Кеворку упрашивать, чтобы он нам рассказал, что видел на кухне у Раплета. Кеворка долго-долго нас мучил, но потом под «зуб даю, рогатик буду, если это – неправда!» начал рассказ…
Когда за Кеворкой захлопнулась дверь дворницкой, он подумал, что сейчас умрет от страха: прямо перед ним разверзлась огромная черная дыра, откуда сначала высунулся, а потом вдруг убрался тупой нос немыслимой какой-то трубы.
– Что это у вас? – спросил Кеворка и невольно попятился назад к дверям.
– Хартингский лаз, – буркнул Раплет и сорвал с себя парик, бороду, перчатки, сбросил пальто, и Кеворка увидел у него на голове косицы разноцветных проводов, а на груди и на руках – цветные кружки, треугольники, прямоугольники, волнистые линии и точки, составлявшие какие-то рисунки. Кеворка разглядел дом со стрельчатыми башенками, каждая башенка светилась своим цветом – красно-желто-зелено-синим и фиолетовым. Он сразу почему-то вспомнил авторучку, которую совсем недавно дала ему, но только на одну минуту, Наташа, и та авторучка вдруг сама ему нарисовала на его ладони какого-то тощего старика в сиреневом тумане…
Раплет погладил Кеворку по упругим волосам.
– Ну как ты? В порядке? – спросил он его таким голосом, как будто знал Кеворку сто лет.
Кеворка задрожал, голос Раплета напомнил ему кого-то – узнавание началось.
– Я тебя сейчас полностью восстановлю. В твоей памяти стерто все, кроме сектора Ноленса. Поворачивайся, как я!
Раплет придвинул Кеворке вертящуюся табуретку-вертушку, сам уселся на такую же, и они стали вращаться на краю черной пропасти, из которой снова выглядывала труба. Они вращались все быстрей и быстрей, и в Кеворке оживала память прежней жизни, она раскручивалась по спирали Вейса, наполняя его душу видениями далекого Альдебарана, и он – маленький мальчик Земли – вспомнил и ощутил нечто такое, что заставило его радостно воскликнуть:
– О, благодатная Кеоркия, о, могучий Кинда, где вы?
Раплет тотчас остановился и, довольный, подмигнул ему.
– Есть врожденная информация! Видишь, все наносное и чужое стирается достаточно легко, если вертишься у Хартингского лаза.
– Не надо ничего стирать. Это уже не чужое, а мое!
– Ты еще не просох, разведчик. Так всегда бывает при переходе из чужой жизни и памяти. Это скоро у тебя пройдет: не будем пока торопиться. Дело осталось уже за малым. Ты должен исполнить свой последний долг: в первый жаркий солнечный день садись с ними на песочницу, а дальше – не твоя забота. Они у меня все меченые, и ты – в том числе. Это для наводки, чтобы никаких отклонений. Настройка луча пойдет по Наташе – она легче всех поддается настройке. Она сама поможет мне, когда увидит… А ты только махни мне рукой – сам понимаешь, нужна связка минут!
– Что ты, амер, – это совершенно невозможно: они – мои друзья! Я не могу…
Раплет скрипуче захохотал, и еще долго его хохот гулял по кухне, отскакивая от голых стен, вырываясь в открытое окно. Кима, например, слышала этот хохот Раплета во сне, сама нам как-то в этом призналась.
– Они твои никто, запомни это, мой мальчик, чтобы исключить всякие помехи и неприятности. Пришла пора отвыкать от земных понятий. И о нашем разговоре – никому, иначе все полетит в тар-та-рары, а нам надо – совсем-совсем в другую сторону. Анычунэ, разведчик!
– Анычунэ!
Раплет восторженно проскрипел:
– Осталось совсем немного – и мы выполним проект «Пятилистник»! Раз-два-три-четыре-пять, вышел зайчик погулять. Ты – наш зайчик. Нагулялся? А теперь за работу!
Мы слушали Кеворку затаив дыхание – какой выдумщик!
– Что ли, яма в кухне Раплета выходит на другую сторону земного шара? А куда он землю тогда девал? – задумчиво спросил Витя не столько Кеворку, сколько самого себя.
Витя, несмотря на свой дошкольный возраст, уже успел выучить от корки до корки два учебника по физике за седьмой и восьмой классы. Он их выкопал в прошлом году у Наташи дома из стопки старых журналов и книг, которые Владик собирался отнести в магазин «Старая книга», чтобы получить немного денег на пропитание.
– Выходит, Раплет – механический? – тихо спросила Кима. – А разве механические дворники бывают?
Кима очень любила задавать вопросы – ответы, впрочем, ее не всегда интересовали.
– Механические дворники работают на лобовом стекле грузовиков и автомобилей, – объяснил Киме Аленькин отец.
Он был таксистом и сейчас шел с работы домой. Незаметно приблизившись к нам, он подхватил своего непослушного сына подмышку, чтобы утащить его с собой, другим способом его было просто невозможно загнать домой.
Аленька вырывался, бил отца руками по голове, ногами в живот и орал на весь двор:
– Папа, пусти, оставь меня! А Кеворка нам такое… такого! – Аленька на какой-то миг даже перестал брыкаться. – У Раплета на кухне дыра до другого неба! И что Раплет весь насквозь механический! И что он с проводами и рисунками! И похитят нас скоро…
Аленькин отец рассмеялся:
– Кто тебя похитит – не обрадуется! А Кеворка прав: у Раплета действительно вся грудь в татуировке и слуховой аппарат с проводами есть. Сусанна на днях, я тоже тогда шел с работы, рассказывала бабкам, что Раплет после тюрьмы почти совсем оглох. В молодости подрался по пьянке и человека убил – так что смотри у меня, никогда не дерись и не пей, а то будешь, как Раплет!
И отец Аленьки потащил упирающегося Аленьку домой.
Мы остались вчетвером: Кеворка чуть не плакал, Витя смотрел на небо близорукими глазами, Кима гладила задремавшую Чапу, а Наташа рисовала на песке пузатые треугольники и пьяные зигзаги: шофер того грузовика, который мчался по скользкой дороге, был пьяный.
МЫ ВСЕ ВМЕСТЕ
Мы все вместе ходили в один и тот же детский сад, а теперь «отломились от него одним куском для школы». Так Кеворка сказал. А еще с нами была Витина собака Чапа. Чапа в детский сад не ходила, она бегала с той стороны забора и ждала, зарывая голову в прошлогодние листья, когда Витя к ней вернется. И он каждый раз возвращался.
И вот наступила поздняя весна или раннее лето – не поймешь. Так Кеворка сказал. Играли, как всегда, в песочнице – вольные мы птицы, забывшие про запрет, точнее, в него не поверившие. Кеворка продолжал пугать нас страшными своими сказками, но мы в ответ только смеялись, потому что знали правду: с нами ничего плохого не может случиться, мы у себя дома. Сидели мы каждый на своей стороне, все, кроме Аленьки: ему стороны сегодня не хватило, и он «водил», старался столкнуть с деревянного поребрика Киму – такая была у него игра, он всегда нарушал все правила.
Чапа лежала внутри квадрата на песке. Морда у нее спала, а глаза иногда открывались, когда Витя говорил.
А Витя говорил:
– Бабушка написала мне последнее предупреждение, потому что я «не понимаю устного человеческого языка, приходится теперь заниматься писанием», в дом обещала не впускать, потому что ей «надоела эта собака, из-за которой столько грязи». А я и сам теперь домой не пойду!
И мы знали, что именно так оно и будет. Сам Витя теперь домой ни по чем не пойдет, а вот как позовут с девятого этажа: «Виктор, домой, немедленно!» – так и побежит и даже попрощаться с нами забудет.
Аленька все-таки столкнул Киму и занял ее место.
Кима водила тихо, вроде бы и не водила совсем. Стояла и смотрела по сторонам, на небо, на деревья. Она у нас была тихая от своего счастья. Ей всегда было хорошо и ни разу плохо.
В этот день мы играли как-то вяло и все больше молчали. Кима наклонилась к собаке. Чапа подняла лохматую голову и положила голову на Кимину ладонь. Сегодня даже собака была невеселая, будто чувствовала, что последнее предупреждение наступило.
Чапа открыла глаза и снова закрыла глаза. И была она живая, ах, какая живая! Шерсть на ней лоснилась и ходила, как трава под ветром. На Чапу не дул ветер. Это у нее изнутри дуло и называлось дыханием. Так Кеворка сказал.
Нещадно пекло, припекало яркое весеннее солнце. Было непривычно тихо. Вокруг – ни души. Все старушки, и даже Сусанна, расползлись от непривычной жары по домам. За нами из окна наблюдала Витина бабушка, то есть она изредка оттуда выглядывала и кричала нам, что ей сверху видно все и чтобы мы это знали и не озорничали, играли дружно. Была ее очередь нас пасти.
– Сейчас вот последнюю тарелку сполосну и сразу же спущусь! – крикнула она нам, высунувшись по пояс с девятого этажа.
– Сейчас сполоснет и спустится… – прошептал Витя. – Я ее знаю.
– Смотрите, листья распускаются, – закричала Наташа и привстала, а Кима взяла и заняла ее место.
Новые листья и вправду распускались прямо на наших глазах, зеленый туман листьев поплыл над нами, а синее небо холодело, а солнце было рогатое – если прищурить глаза. Мы сидели, сощурившись, пригретые солнцем, разморенные жарой – и ничего не хотели делать, ни о чем говорить, и нам вдруг показалось, что нас здесь нет, и это продолжалось до тех пор, пока Аленька с Кеворкой не подрались. Ну прямо как всегда ни с того ни с сего. Они вывалились из песочницы и в обнимку покатились по земле.
– Эй, ты, родственник зимы, отпусти его! – раздалось поблизости.
И мы увидели злое лицо Раплета. Он шагнул к нам в песочницу, наклонился, поднял с земли Кеворку и Аленьку и затащил их к нам.
– Ах, сын лета, я сейчас проучу твоего врага. По нему уже давно метла моя плачет.
Раплет замахнулся на Аленьку метлой, и мы все окаменели от страха и неожиданности, никто из нас не заметил, откуда он здесь взялся.
– Что ты – не надо! Я сейчас с ним помирюсь. – И Кеворка кинулся обнимать Аленьку и выталкивать его из песочницы, а нам он закричал: – Ребята, бегите отсюда! Скорей!
Аленька оттолкнул от себя Кеворку и запрыгал на корточках по песку.
– Раплет, покажи нам свою трубу. Ну похить нас, похить! Не похитишь – я моему отцу все про тебя рассказал…
– Ах, сын лета, как ты так мог… – Раплет весь передернулся. – Всем сесть сюда и не шевелиться!
Каждого из нас он отметил, ударил больно своей метлой и заставил сесть на поребрик песочницы, после чего мы не смогли даже пошевелиться. Аленьке от Раплета досталось больше всех, он его просто отлупил метлой, так что Аленька завыл на весь двор, как резаный.
Из окна выглянула Витина бабушка.
– Что такое? Что там у вас опять? Почему такие дикие крики – оглохнуть можно? Я спускаюсь, сейчас наведу поряд…
– Сейчас с нами случится необычное, – тихо сказал Кеворка, ни к кому не обращаясь. – Я говорил… я вас всех предупреждал.
Мы вцепились в песочницу так, что руки у нас побелели. Нам всем стало одинаково страшно, хотя ничего не происходило. Над нами стоял наш солнечный день, кругом лежал наш любимый город, а нам все равно было страшно без разницы…
– Ребята, да что это с вами? – окликнула вдруг нас Чапа. Мы, как по команде, повернулись к ней. – Да что это вы на самом деле? Чего так испугались-то?
– Чапа, да неужели ты по-нашему можешь? А почему ты раньше молчала и никогда не говорила? – удивился Витя.
А нам удивляться было уже некуда – мы и без того были переполнены удивлением и страхом до самых краев.
И потому, когда Раплет вытащил из кармана авторучку никто не обратил на нее никакого внимания. Одна только Наташа ахнула и долго не могла отвести глаз от авторучки, пока Раплет не встряхнул авторучку, как встряхивают градусник, а потом ткнул ею в каждого, кто был в песочнице, даже в Чапу.
Чапа дико залаяла – она увидела фиолетового Витю, красного Кеворку, темно-зеленого Аленьку, бледно-голубую Киму и желтую – Наташу. Но это все продолжалось какой-то миг.
– Полный порядок! – вскричал Раплет. – Теперь уж точно вы будете мои – никто.
И вслед за этим произошла радужная вспышка.
Нам перестало быть страшно, мы переглянулись.
Раздался оглушительный взрыв, заколебалась под нами песочница, с нее бесшумно снялся зеленый опознавательный квадрат и повис в воздухе, и не успели мы охнуть, как опрокинулись с него вниз и стали ввинчиваться куда-то в бездонную яму. Было опять страшно, как в затяжном летучем сне, мы то и дело вздрагивали.
Сквозь золотистое облако огня, Наташа увидела бегущего по детской площадке Владика, за ним бежали Аленькин отец с Киминой матерью, последней ковыляла Витина бабушка.
– Владик, я больше на тебя не сержусь…
