Текст книги "Бирюзовые серьги богини (СИ)"

Автор книги: Галина Долгая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

Все старики согласно закивали.

– Что вы хотите? – Аязгул смотрел с почтением, но в его голосе звучали стальные нотки.

Старики помолчали. Переглянулись. Аязгул понял, что они еще до его прихода приняли решение. Тот же старик продолжил:

– Ты должен стать настоящим вождем, Аязгул, а не выполнять приказания Тансылу. А она… из нее надо выгонять демонов зла. И ты можешь помочь шаману сделать это.

– Нет! – решительно возразил Аязгул.

Он понимал, что значат слова «помочь шаману». Придется связать Тансылу, подавить ее волю, как после этого он сможет смотреть ей в глаза? К тому же она… беременна!

Старики, недовольно скривив губы, закачали головами. Аязгул унял гнев и добавил:

– Вам незачем беспокоится. Я ручаюсь за свою жену. Дайте срок – и она изменится. Сама изменится, безо всяких ритуалов. А я буду рядом. Обещаю вам, старейшины, что больше в нашем племени не будет никаких несчастий, пройдет зима, и мы вернемся на наши законные пастбища, а потом и на Йенчуогуз, если совет племени так решит.

Старики переглянулись, согласно кивая. Из шатра выглянула женщина – невестка Хадии.

– Аязгул, зайди, бабушка хочет тебя видеть.

Поклонившись старейшинам, охотник, согнувшись, вошел в шалаш. Хадия полулежала на подушках, укрытая добротным войлочным одеялом. Старая женщина поманила парня. Он подошел ближе, сел на колени, положив на них ладони.

– Аязгул, – голос старухи был тихим, чувствовалось, что каждое слово дается ей с трудом, – Аязгул, сынок, я видела мысли Тансылу. Сбереги ребенка, посланного ей богами, – бабушка перевела дух, помолчала и добавила: – Тансылу опомнится, верь. Не оставляй ее.

К утру бабушка умерла. Люди посплетничали, пошушукались да и занялись своими делами. Тансылу затаилась, скорее чувствуя, чем понимая, что любое резкое слово, сказанное ею, обернется против нее самой. И только Аязгул видел в ее глазах все тот же огонь, которому она не давала распаляться.

Но беременность смягчила ее нрав. Как не хотела Тансылу становиться матерью, как не сопротивлялась женскому естеству, а все же прислушивалась к себе, замирала, когда ребенок толкал ее, гладила живот, улыбаясь. А то снова металась в ярости, ощущая беспомощность своего положения, когда хотела, как обычно, сесть на Черногривого и умчаться на простор подальше от любопытных взглядов.

Ко дню весеннего равноденствия ребенок, наконец, попросился на волю. Стойбище пришло в оживление. В большом чане грели воду, женщины суетились в юрте, оставив мужчинам бездеятельное ожидание.

Аязгул сидел задумавшись у загона с кобылицами. Рядом с некоторыми стояли еще совсем маленькие жеребята. Тонкие ножки, чуткие уши, детский любопытный взгляд малышей вызывал радость в сердце мужчины. Он наблюдал за лошадьми и думал о своей жизни. Как все непросто сложилось, как трудно оказалось жить. Совсем не так представлял он свое будущее в детстве. Мечтал, что женится на Тансылу, что будут у них дети: мальчики – зоркие и сметливые, как он, девочки – нежные и умные, как она. Но… Да, они вместе, они – муж и жена, но нет того счастья, о котором мечтал мальчик Аязгул, и сейчас он, как и положено мужчине, сидит и ожидает, когда его жена родит, но он-то знает, что ребенок – не его, что это семя Ульмаса дало жизнь этому ребенку. Да, об этом знают только он и Тансылу. Что ж, он будет считать ребенка своим, но ведь люди все видят, ничего не укроется от их пытливого взгляда. Сможет ли он, не будучи отцом, порадоваться рождению малыша? А если нет, то, что скажут люди?

– Аязгул! – голос женщины отвлек от размышлений.

Он метнулся к юрте, и отчего-то сердце в его груди екнуло. Из юрты послышались крики Тансылу:

– Уберите Это от меня, уберите! Аязгул! Убей Это, я не хочу его видеть, убей!

Все в кишлаке онемели. Аязгулу стоило немалых усилий, чтобы взять себя в руки. Он вошел в юрту. Тансылу лежала, разметавшись на кошме, женщины прибирали, унося чан с окровавленной водой. Одна из них сидела на коленях неподалеку от Тансылу и покачивалась, держа в руках меховой сверток. Аязгул подошел к ней, положил руку на плечо. Женщина повернула к нему заплаканное лицо. Узнав мужа Тансылу, протянула ему сверток.

– Девочка… она была жива, когда родилась, но… я не знаю, что случилось, господин, я хотела дать ее матери, но…

– Ничего, не плачьте, вы же знаете, что так бывает, что женщины при родах одержимы демонами…

Женщина сжала губы, закачалась из стороны в сторону.

– Ее демоны убили ребенка, посмотрите, девочка вся посинела и перестала дышать…

Аязгул пошатнулся. Но совладал с собой, взял сверток в руки, присел, приоткрыл кусок меха, в который был завернут ребенок, и увидел лицо малыша. Его глазки были закрыты, кожа посинела, ребенок не дышал, не тянул губки в поисках соска. Раскрыв его чуть больше, Аязгул заметил на маленьком плечике родимое пятно, погладил его пальцем, провел по тонкой шейке. Ребенок был еще теплым.

– Выбрось, убей, – прошипела Тансылу, приподнявшись на локте и сверкая безумными глазами.

Не в силах даже смотреть на нее, он закрыл лицо ребенка и, прижав его к себе, порывисто встал и вышел.

Белолобый скакал галопом, а его хозяин все понукал его и понукал, не замечая ничего вокруг, не разбирая дороги, не думая, куда несет его конь. Меховой сверток жег грудь, слезы не успевали высыхать на щеках.

Аязгул скакал до темна. Когда конь, сбавив темп, вдруг сам остановился, Аязгул опустил повод. Недвижно посидел, приходя в себя, и слез с коня. В темноте только различались очертания гор, за которыми всходил тонкий месяц.

«Рождается», – подумал Аязгул, почему-то вспомнил жеребят, жмущихся к бокам кобылиц. И так горько стало ему, так жалко стало крепенькую на вид девочку, оставившую жизнь, едва сделав первый вдох!

«Как же так… Что же за чудовище эта женщина?..» Аязгул не находил ответов на свои вопросы. Он вынул из-за пазухи ребенка, развернул его, разглядывая при тусклом свете молодого месяца. В нем девочка уже не выглядела синей, напротив, ее кожа отражала матовый свет лунного ободка, и личико казалось спящим. Аязгул заплакал, склоняясь над ребенком. Вдруг совсем рядом раздался волчий вой. Белолобый заржал. Аязгул завернул ребенка и кинулся к коню. Не успел он и шага сделать, как крепкий удар в спину сбил его с ног и он оказался под конем. Сверток выпал из рук. В темноте сверкнули два желтых глаза.

Аязгул вытащил кинжал, махая им перед собой наугад, раз чиркнул по чьей-то плоти, перекатился на спину. Белолобый шарахнулся было со страха, но встал на дыбы, отгоняя волков передними ногами. Аязгул поймал повод, запрыгнул на мощную спину своего любимца и, придерживая его от бегства, склонился ниже, пытаясь рассмотреть землю под собой. Но не было там ни свертка, ни волков. Только беспокойство коня, да ощущения от удара сильных волчьих лап на спине подтверждало, что они были, что это не привиделось.

Успокоив Белолобого, Аязгул слез с него и, не выпуская повода из рук, еще раз все внимательно осмотрел вокруг, пошарил по земле руками, не доверяя глазам, но так и не нашел ни девочки, ни куска меха, в который она была завернута.

Глава 7. Тайна символов

Глаза волка сияли желтыми топазами. Они были так близко, что отлично различались все оттенки радужки, в которой тонула черная точка зрачка.

«Что ты хочешь?» – мысль – тягучая, как расплавленная карамель, – потекла от Симы к волку.

Он попятился, не отводя пытливых глаз, и Сима увидела под ним ребенка. Голенький, крепенький, он беспомощно дергал ручками и ножками. Его личико сморщилось в гримасе плача, но Сима не слышала ни одного звука. А волк все пятился, и его морда начала приобретать геометрические очертания. Сначала лоб волка превратился в ромб, потом, ниже носа появились линии, которые собрались в перевернутую букву «м».

Волк вместе с ребенком растворился в тумане сна, а на их месте появился знакомый белый призрак, очертаниями напоминающий китайского монаха.

Сима проснулась. Утро гуляло в комнате солнечными бликами и еще свежим ветерком. С кухни доносились запахи молочной каши и поджаренного хлеба, слышался негромкий разговор отца с матерью. Сима облегченно вздохнула, но вспомнила символ и, быстро встав, зарисовала его, набросав вокруг получившейся фигуры морду волка.

«Да! Это именно тот символ, и он обозначает волка!» – довольная своей догадкой, Сима улыбнулась и, положив карандаш, пошла умываться.

Сима вернулась домой в начале августа, когда самое жаркое время года закончилось, дни стали короче, а ночи прохладнее, но все же лето не торопилось уступать свои права приближающейся осени. Сима переживала свою первую и такую красивую историю любви. Красивую… если бы… если бы не тот страшный вечер у Каменной головы. Еще в поезде Сима думала, как могло так случиться, что она приняла вероломство за любовь, что не распознала обмана, заглядывая в глаза, в которых читала восхищение и признание.

Образ Армана преследовал ее днем и ночью. Сима оглядывалась, чувствуя его взгляд, вздрагивала, слыша его голос, просыпалась ночами и бессмысленно смотрела в потолок, вспоминая степь, вольный ветер, нежные ласки. Мать заметила ее грусть, но расспрашивать не стала, уж слишком отчужденно смотрела дочь, сказав только, что все хорошо, что она уехала раньше, чтобы разобраться с собранным материалом до начала занятий.

Нарушила уединение Симы Маринка, влетевшая к ней ураганом, разорвавшим тишину дома.

– Симка, как я соскучилась! – Марина повисла на шее подруги.

На душе у Симы сразу потеплело от того заряда оптимизма, который буквально растекался во все стороны от загорелой, сияющей, улыбчивой девушки, смачно поцеловавшей ее в губы.

– Ну, налетела, как смерч, – отшутилась Сима.

– А что такое? Почему ты такая понурая, что-то случилось, а, тетя Валя, что с ней? – Маринка тараторила, поглядывая то на маму Симы, то на подругу.

Валя отмахнулась.

– Не знаю. Приехала смурная вся, молчит, может тебе расскажет что…

– И расскажет! – Маринка не унималась. – Как экспедиция? Понравилось? Что откопали?

– Да ты хоть в комнату зайди, так и будем в коридоре стоять?

Симе вдруг захотелось уткнуться носом в Маринку грудь и от души поплакать. Она даже испугалась этого странного желания, почувствовав, как на глаза навернулись слезы.

Марина скинула босоножки, и прошлепала босая по чистому полу вслед за Симой, успев одним залпом осушить бокал холодного компота, который ей дала тетя Валя.

– Ох и жара… – не заметив настроения подруги, Марина плюхнулась на ее кровать, раскинув руки. – Но в Туркмении еще хуже! У нас хоть фонтанчики вдоль дорог, тени валом, а там… жуть! Но зато как интересно!.. Я в руках держала украшения, которые женщины носили четыре тысячи лет тому назад, представляешь?

– Сами откопали? – позавидовала Сима.

– Да нет, в музее с ними работали, описывали, зарисовывали, а сами находили горшки всякие, так, ничего особенного. А вы?

Маринка села

– И мы ничего особенного, – Сима улыбнулась.

– Понятно… А знаешь, мы с Сашкой все время тебя вспоминали.

– Да? И что Сашка?

– Да так, ничего. Он одержим историей Востока. Учит языки, в которых черт ногу сломит – сплошные черточки, закорючки…

Марина взяла со стола листок с нарисованной мордой волка.

– А это что? Волк? Ты рисовала? А такой ромбик с палочками я тоже у Сашки видела…

– Что? – Сима заинтересовалась. – Где видела?

– Вот странная ты, Симка, просто Сашка тебя не волнует, а Сашка вкупе с ромбиками – это уже другое дело!

– Не переворачивай все с ног на голову, – Сима посерьезнела, – я все лето бьюсь над расшифровкой одной загадочной надписи, а этот символ вообще во сне увидела, а ты – Сашка!..

– Что ж, хоть какие-то общие интересы у вас намечаются! Знаешь, давайте вечерком все вместе в «Буратино» посидим, мороженое поедим, поговорим, а?

Сима обрадовалась предложению Марины. Пора возвращаться в свою настоящую жизнь! А то, что случилось на практике, уже – прошлое. Да и вспомнив Сашку, Сима почувствовала радость. Не сошелся же свет клином на Армане! Что было, то было…

Вечерний город обнимал жителей прохладой. Ташкент словно извинялся перед горожанами за жаркий день и обвевал каждого прохожего свежим ветерком, закручивая его над каналами и фонтанами и гоняя по улицам.

Сима повыше подняла волосы, обнажив шею, надела короткую расклешенную юбку, фалды которой игриво приподнимались при ходьбе, и влезла в босоножки на длинных каблуках. Прохожие улыбались красивой девушке, парни присвистывали вслед, а Сима шла – гордая и неприступная, – высоко задрав подбородок, придерживая на бедре изящную сумочку, висевшую на тонкой лямке через плечо.

На открытой террасе кафе за столиком у самого края Сима издали увидела Сашку. Он тоже заметил ее и, опершись на кисть руки, смотрел, не спуская глаз. Чем ближе подходила Сима, тем шире расплывалась улыбка на загорелом лице Сашки. Сима тоже разглядывала однокурсника. Короткая стрижка обнажила светлый ободок незагоревшей кожи у лба и ушей. Просторная белая майка с непонятным рисунком на груди свободно лежала на плечах, лишь обозначив округлые контуры хорошо тренированных мышц.

– Привет! – Сима опустила глаза, почувствовав какую-то неловкость.

Саша встал, отодвинул красный пластмассовый стул.

– Привет! Садись!

– Маринки еще нет?..

– Я пораньше пришел, чтобы столик занять…

– А!..

– Что будешь пить? Сок?

– Нет, лучше воду, с газом.

– А мороженое? Какое тебе взять?

– Мороженое… м-м-м, давай сливочное с малиновым сиропом.

Сима улыбнулась, осмелившись, наконец, взглянуть на Сашку. Она увидела, что у него зеленые глаза, курносый нос. «Надо же, и как я раньше этого не замечала?.. А Арман, Арман совсем другой…» По сердцу снова резануло, Сима прикусила губы. Вовремя подошла Маринка. Она умела своей непосредственной болтовней отвлечь от самых навязчивых дум.

– Всем привет! Ух, какая сумочка! Саш, мне то же самое, что и ей, – Марина ткнула пальцем в подругу.

Саша пошел к стойке, у которой выстроилась приличная очередь, а Маринка наклонилась к Симе через стол, шепча:

– Ну, как вы встретились?

– Отстань, ладно? А то уйду!

– Ничего себе приветик!.. С тобой явно что-то не так.

Сима хотела встать, но Марина задержала ее за руку.

– Тихо, тихо, не порть вечер хотя бы мне. Все, обещаю, слова больше тебе не скажу, остынь. Посмотри на людей – у всех есть какие-то проблемы, но нельзя же с ними, как с полной торбой везде носиться.

Сима застыдилась.

– Прости, мне, правда, муторно на душе. Сюда шла такая счастливая, и вдруг ни с того, ни с сего, хорошее настроение, как корова языком слизала.

– Бывает. Давай попробуем провести хороший вечер, втроем, как раньше, когда мы отмечали поступление, помнишь? Сашка еще шампанским парочку за соседним столиком облил…

Сима улыбнулась.

– Да, смешно было.

Они проговорили весь вечер, вспоминая лето, смешные случаи, которые с ними произошли, рассказывая друг другу об интересных находках. Им было весело втроем, легко и просто общаться. Но все же грусть не оставляла Симу. Рассказывая друзьям, как она завязла в глине у реки, как, случайно оказавшийся рядом пастух, вытаскивал ее, она вспоминала Армана, их первую встречу. Друзья смеялись, не подозревая о том, кем стал для Симы тот пастух, сколько радости она испытала рядом с ним и как неожиданно они расстались.

«Прошлое, это уже прошлое», – убеждала себя Сима и, прощаясь с Сашкой, предложила:

– Приходи ко мне завтра, я хотела бы показать тебе кое-что интересное – символы, которые пытаюсь расшифровать, собрать в нечто, имеющее какой-то смысл. Сегодня как-то не до того было…

– Марина говорила, – глаза Сашки сияли от радости, – я приду.

Лед тронулся. Оставалось только надеяться, что половодье захлестнет их с головой, но не настолько, чтобы в круговороте льдин снова уплыть к разным берегам.

В эту ночь Сима снова видела волка, но теперь к ней пришла уверенность, что это не волк, а волчица, и ребенок с ней… ребенок – это явь, новость, что-то, что может изменить жизнь. Так сказала мама. А она умела разгадывать сны. И еще мама умела понимать настроение дочери и ждать, не надоедая вопросами, когда та сама расскажет о своих проблемах.

Приход однокурсника обрадовал Валю. К Симе даже в школьные годы мало кто из ребят приходил. А тут такой симпатичный парень, только ростом маловат, но все же чуть выше дочери, зато такой улыбчивый! Вместе с ним, казалось, в квартиру влетел свежий ветер, она вся наполнилась воздухом. «Надо же, какой легкий человек! Симке с ее тяжелым характером такой очень бы подошел».

Саша принес с собой толстую книгу. В ней они сразу нашли знак волка, который авторы отнесли к символам кочевников Азии. Чуть вытянутый по вертикали ромб, нижние стороны, которого продолжены вниз и образуют крест, а потом поднимаются вверх под острым углом, так, что получается английская «дабл ю».

– Я так и увидела…

– Где?

– Представляешь, во сне!

Сашка не удивился.

– В нашей жизни много символики. Мы редко обращаем внимание на случайные картинки, на форму листа на дереве, на другие знаки, которые даются нам, чтобы помочь разобраться в своей жизни, иногда оберегают, как крест, например, иногда остерегают или позволяют заглянуть в будущее.

– А откуда у тебя такая книга?

– От прадеда, он один из авторов. Прадед увлекался такими вещами, у нас много фотографий, рисунков, заметок, которые он делал в разных странах. Он был историком, еще в царские времена. А ты не знала?

– Нет, – Сима даже опешила, – поэтому ты поступил на исторический?

– Да, теперь вот разбираюсь в его наследии. Кстати, набор символов, который вы обнаружили, как бы это сказать… странный, наверное. Словно автор этой надписи собрал со всего мира, во всяком случае, азиатского, разные символы и объединил их. Смотри, вот это похоже на дордже.

– Свастика?

– Да, тибетская свастика, в движении созвездия Большая Медведица. Вот квадрат, вверх от него отходит линия – ручка ковша, тут затерто, но у другого угла квадрата хорошо видно линию, как луч левосторонней свастики.

– И от остальных углов квадрата тоже отходят такие же линии и все крутятся в одну сторону! – Сима взяла чистый лист бумаги и крупно нарисовала фигуру, пунктиром отметив то, чего не было видно на фотографии камня. – А что этот символ обозначает? Смену времен года, союз всех стихий?

– У тибетцев – алмаз, несокрушимое оружие.

– Несокрушимое оружие?.. «… раскрутит несокрушимое оружие Великих Духов Света…»

– Что? – Саша заметил, как Сима вдруг словно застыла и голос ее изменился. – Что ты сейчас сказала? Откуда это?

– Что «это»? – Сима очнулась.

– Ты только что сказала: «раскрутит несокрушимое оружие Великих Духов Света…»

– Не знаю…

Сима включила вентилятор. Встала напротив него, чувствуя, как холод проникает в грудь, закрыла глаза. Перед ней снова Арман, пиала в его руке, костры и голова Каменного воина…

– Сима…

Саша подхватил девушку под локоть.

– Голова закружилась… душно…

– А давай все двери откроем, сделаем сквозняк? – Сашка говорил, как пацан лет десяти. Симу это рассмешило.

– Давай!

Прохладный ветер гулял по всей квартире, залетая из подъезда в распахнутые двери и сквозняком гоняя воздух, а Сима с Сашкой разложив на полу листки с символами и придавив их чем попало, чтобы не улетели, пытались собрать воедино смысл каждого, составить текст, опираясь на значение символов, дошедшее до людей через тысячелетия.

– Если читать от этого знака, – Саша ткнул пальцем в круг, перечеркнутый вертикальной линией, – а мне кажется, что именно с него и надо начинать! – то получается так: Луч света, идущий с неба или из глаза бога, освещает весь мир, – Сима написала «весь мир» на картинке, изображающей вложенные один в другой круг, квадрат и еще один круг, а Сашка положил рядом с ним знак дордже, – раскручивает несокрушимое оружие…

– Дальше символ волка…

– И как его вставить? – Саша потер переносицу, – ладно, оставим пока…

– А если этот символ указывает на кого-то конкретного, кто был из рода волка? – осенило Симу.

– И что? Несокрушимое оружие против человека?.. Сомнительно как-то. Может быть, род волка, как несокрушимое оружие… Белиберда! Давай пока оставим волков, пошли дальше: четыре правильных треугольника. Один – вершиной вверх, второй – такой же, но перечеркнут горизонтальной линией, два перевернуты вверх основанием, и один из них тоже перечеркнут. Что получается?

– Огонь, воздух, вода, земля!

– Правильно – все стихии. Можно сказать так: Глаз бога видит все – людей, духов, демонов, – обитающих в огне, в небе, в воде, в земле, ничто от него не скроется, так?

– Так!

– И, как закрепляющая печать, защита от злых сил – символ объединения созидания и порождения, как знак взаимной любви бога и людей – звезда Давида, – Саша придвинул листок с двумя нарисованными треугольниками, наложенными друг на друга так, что в центре получился шестигранник.

– И что получается в общем? – Сима взяла чистый лист, крупно написала: «Луч света, идущий из глаза бога…». Нет, лучше так: «Луч света, посланный Тенгри, осветит мир, раскрутит несокрушимое оружие воинов Света, которое поразит злых духов и демонов и кого-то из клана волка, во всех стихиях: в огне, в небе, на земле, в воде. Да будет так во имя созидания и порождения!» – Сима закончила фразу пафосно, и даже выпрямилась, подняв голову. – Все?

– Еще остаются звезды.

– Демоны верхнего и нижнего мира!

– Ну, это сомнительно, пятиконечная звезда – это пентаграмма.

– Это позже, в западных учениях, а восток может трактовать этот знак иначе.

– Может, – согласился Саша, – и здесь подходит хоть и западная трактовка, но вполне применимая к востоку – ведьма, друид, жрец. Можно предположить, что жрецы, или шаманы, смысл тот же, как бы охраняют это место, эту надпись… Слушай, а может это заклятие, вроде охранной молитвы?

Сима вспомнила ритуал вокруг Каменной головы, рассказ Армана о жертвоприношениях под ним, и предположение Саши показалось вполне логичным. Сима решила рассказать ему о том вечере, что касается ритуала, опустив личные переживания.

– Саш, дело в том, что я была участницей какого-то шаманского действа.

Саша откровенно изумился.

– Не по своей воле, не хочу вдаваться в подробности, да я и помню мало, меня опоили чем-то, наверное, что-то вроде сомы-хаомы.

Сашка присвистнул.

– Будешь издеваться, ничего не расскажу! – пригрозила Сима.

– Ты что?! Я вообще в трансе! И шаманский обряд, и шаманский напиток, ты вообще кто? С чего это местные шаманы тебя привлекли к какому-то ритуалу, да еще тайно?

– Не знаю, я о другом думала, ладно, не отвлекай, так вот, я что-то говорила там, еще и не своим голосом. Это мне потом рассказал наш шофер дядя Боря, он был далеко, прибежал в самом конце, а вот наш руководитель стоял неподалеку, он должен был все слышать. Может мне его спросить? Я все равно буду ему отчет отсылать о практике, чтобы подписал, оценку поставил, ну и спрошу, а?

– Спросить можно, но я в толк не возьму, ты говорила заклинание?

Сима пожала плечами.

– Не знаю, вот и хочу спросить.

– Но, если это так, и ты ничего не помнишь… ты уверена, что заклинание ты говорила на русском языке?

Сима озадачилась.

– Не знаю… даже предположить не могу. Вряд ли… но я другого языка не знаю, на казахском что ли? – она хмыкнула, – я только пару слов помню на казахском, но… Саш, я не знаю.

– Вряд ли древнее заклинание могло звучать на современном казахском. Тем более, записано оно символами, если это заклинание, конечно.

– Не знаю…

– Это о несокрушимом оружии воинов света, – пояснил Саша.

– И что?

– Ты это сказала на русском.

– Да… напишу я все-таки Хакану Ногербековичу. Может он понял тогда, что я говорила, – Сима уставилась на Сашку. – Это тебе надо было ехать с ним, вон, сколько ты всего знаешь, а от меня никакого толку, только проблемы.

– На следующий год и поедем. Вместе. И никаких проблем.

Саша посмотрел на нее таким откровенным взглядом, что не понять его было невозможно. Сима смутилась. Но перспектива встречи с Арманом, да еще в присутствии Сашки, ее испугала.

– Поживем – увидим! Еще год учиться. Кстати, через три дня уже начнется – лекции, семинары…

– И хорошо, будем встречаться каждый день.

Сашка не скрывал радости. Но и Симе было приятно, хотя смутная тревога, предчувствие чего-то недоброго словно отодвигали от нее Сашку, не позволяя им перейти черту дружбы. Не давал покоя и сон про волчицу, особенно с того момента, как Саша рассказал, что волк – не только знак рода древних кочевников, но и символ высшего духа, обличие, в котором он являлся к достойным и общался с ними. Такие предания есть в истории кочевников. И даже имена. Например, Аланкува – праматерь рода Чингизхана. «Но я не праматерь», – думала Сима, а сердце замирало. Что-то происходило с ней, что-то необычное: и обморок, и какое-то появившееся отвращение к запахам с кухни. Она боялась напугать мать вопросами, боялась откровенничать с Маринкой. Но теперь жила в напряжении, ожидая того дня, когда ее сомнения могут быть рассеяны или подтверждены.

Но дни проходили за днями, и ничего не менялось, а Сима чувствовала себя отвратительно. Вполне уместная мысль теперь не оставляла ее: «Беременна!»

«Но как же так?! Какая же я дура, дура… что же теперь делать? Что будет с учебой? А мама с папой?..» – Сима даже представить себе не могла, как скажет им, что ждет ребенка. И от кого?! И вдруг ее осенило: «Они же сразу на Сашку подумают! Вот впутала парня, что же теперь делать?»

Но эмоции улеглись, а разум подсказал единственно верное решение – пойти к врачу! И Сима пошла.

– Беременность пять недель, – врач смотрела с издевкой, как казалось Симе, а вместо лица под белоснежным накрахмаленном колпаком она увидела волчью морду с внимательными желтыми глазами, смотревшими прямо в душу.

Сима силилась держать себя в руках, но руки тряслись, в самом прямом смысле, а ноги едва держали. Она опустилась на стул, глядя в пол и ничего не видя, кроме расплывающейся картинки зашарканного линолеума.

– Одна пришла?

Сима кивнула, пряча глаза.

– Замужем? Понятно… Ты не реви, так тоже бывает. Может, еще все образуется.

Сима повела головой.

– Не образуется.

Все пути назад были отрезаны – приговор прозвучал. Теперь она думала, как все это случилось, и как сказать маме, и когда… А еще ей страшно хотелось увидеть Армана, спрятаться в его объятиях и быть счастливой… вместе с ним. Но последние слова врача смутили ее не меньше, чем известие о беременности:

– Ты бы сейчас замуж вышла, муж и не догадается, что ты беременна – срок пока маленький, родишь, так и будет думать, что ребенок его.

Сразу вспомнился Сашка и стыд перед ним, и перед всем курсом запылал на щеках.

– Спасибо, мне не за кого замуж выходить.

– А-а… так на учет ставить или аборт делать будешь?

Вопрос больно ударил по сердцу. Но Сима уже пережила самое страшное и теперь, именно с этой минуты, начала думать по другому. Она ответила:

– Ставьте на учет. Ребенок не виноват, что мать – дура. Как суждено, так пусть и будет.

Сказала и словно сбросила с плеч тяжелый груз, слилась с новой жизнью, уже развивающейся в ней, и почувствовала себя сильной. «Я со всем справлюсь!» А волчица улыбнулась, сверкнув желтыми глазами.

Справиться со всем оказалось не так просто. Если мать, узнав о беременности дочери, растерялась и только и сказала в ответ: «Не ожидала я от тебя такого, дочка», то отец заметался по комнате, нервно закурил и выдал сразу, как Сима и опасалась: «Это пацан тот, что к тебе приходил?»

Сима старалась быть твердой и сразу заявила, что будет рожать, а Сашка здесь ни при чем, но родители не поверили. Тогда Сима сказала Сашке, предупреждая его:

– Не ходи за мной больше! – так и заявила.

– Вот те раз! – Сашка не ожидал и растерялся. – Что случилось – то?

– Случилось! – Сима почувствовала, как запылали щеки, но она решила не отступать, а обрубить все концы одним махом. – Саш, ты не обижайся, ты хороший парень и все такое, но я, – она набрала в грудь побольше воздуха и выдохнула: – Я беременна! А мои родители думают на тебя.

Сашка в прямом смысле слова лишился дара речи. Он так и остался стоять в коридоре университета, как столб, пока Сима уходила.

– Ничего не понял… беременна… так ничего же не было…

В тот же вечер прибежала Маринка. Позже, вспоминая все, Сима сама удивлялась своему спокойствию – она без утайки рассказала подруге об Армане. Зачем врать? От этого только лишние домыслы рождаются, а с ними и лишние вопросы.

– И как теперь быть? Ты что рожать будешь? А учеба? – Маринка сыпала вопросами, которые казались естественными, но так больно ударяли.

Сима не только об учебе, она вообще о своей дальнейшей жизни не знала. В сердце теплилась надежда на встречу с Арманом, копошился клубок из чувств: обида, боль, любовь, страх – все это мучило ее и Сима не находила выхода. Она прислушивалась к шагам в подъезде, дергалась на каждый звонок в дверь, представляла, как Арман узнает ее адрес у начальника экспедиции, как приедет… И вместе с тем терялась, лишь на мгновение представив Армана на пороге своего дома.

Но проходили месяц за месяцем, а от Армана не было ни слуху, ни духу. Сима не спала ночами: то плакала, то мечтала, тайком от родителей смотрела фотографии, где на фоне Каменной головы она запечатлела молодого казаха, показывающего археологам таинственные знаки.

Пока срок был маленький, Сима ходила на занятия, но перед зимней сессией она поняла, что дальше скрывать от всех свое положение не может, и решила бросить учебу.

Во время сессии тишина в коридорах университета редко нарушалась смехом или топотом студентов, бегущих из аудитории в аудиторию. Это вполне устраивало Симу. Она сторонилась любопытных глаз. Чувство стыда не оставляло ее, но движение новой жизни внутри придавало сил, и Сима в который раз поднимала голову и улыбалась, излучая обаяние мадонны.

В неизменных джинсах, в широком коротком пальто и длинном пушистом шарфе, концы которого болтались по животу, уже изрядно выпирающему, она спокойно шла из деканата с наконец-то оформленным академотпуском.

– Симона!

От резкого оклика Сима чуть не упала, споткнувшись о торчащую половицу.

– Симона, что случилось? Почему вас не было на экзамене? – искренне удивление в глазах профессора, внезапно появившегося на пороге одной из аудиторий, смутило беременную студентку больше, чем понимающие взгляды сокурсников.

– Здравствуйте, Александр Матвеевич, – она вздохнула и без лишних объяснений сунула профессору подписанное деканом заявление.

– Что? Что такое? Почему академотпуск?.. Ничего не понимаю… – профессор растерялся, перечитал заявление и уставился на живот Симы. – Вы беременны?..

– Да, Александр Матвеевич, через три месяца буду рожать, так что не до учебы, извините, – Сима забрала свое заявление и хотела уйти, но профессор осторожно, как древний артефакт, который может рассыпаться от самого легкого прикосновения, взял ее за рукав пальто.