Текст книги "Бирюзовые серьги богини (СИ)"

Автор книги: Галина Долгая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

Сима не могла не улыбнуться. Этот дядька, как отец, опекал ее и даже чем-то похож был на него. Любил шутить, умел раскрутить неприятную ситуацию так, что о ней все забывали, переключаясь на его балагурство.

Направляясь к аксакалам, Сима краешком глаза заметила, как Арман, оставив коней рядом с лагерем, перебрался к камню и, вежливо поздоровавшись со всеми, подошел к сидевшей особняком женщине с высоким головным убором. Да и все мужчины, кроме разве что Армана и Хакана Ногербековича, были одеты в отороченные яркими узорчатыми полосами халаты и высокие войлочные шапки – кто в белые, кто – в черные.

«Прям, этническое представление!» Сима еще более неловко почувствовала себя, но делать нечего. Она перешла перекидной мостик и подошла к начальнику.

– Здравствуйте, – она чуть склонилась, здороваясь со всеми, и спряталась за начальником от любопытных взглядов, но он решительно подтолкнул ее вперед.

– Вот, наша практикантка, ее зовут Симона, она из Ташкента.

Действо походило на смотрины. Сима почувствовала огромное желание убежать. Старики молча разглядывали ее, а бабушка Армана, как догадалась Сима, просто сверлила ее взглядом, и этот взгляд двумя змеями вползал в сердце, сковывая его. Сима почувствовала, как стало тяжело дышать. Она попятилась, только заметив, как Арман тенью метнулся за камень и тут же его голос прозвучал у самого уха:

– Я с тобой, Сима, ничего не бойся, на выпей.

Он протянул ей пиалушку. Не спрашивая, что там, она залпом осушила ее, только почувствовав знакомый запах эфедры и вкус кислого молока, смешанного с какими-то незнакомыми травами. Через пару минут Сима словно сбросила оковы, вздохнула, открытым ртом ловя воздух.

Она хотела сказать, что знаки надо смотреть днем, что сейчас ничего не видно, и она не может рассказать о том, что думает об их значении. Но не успела и звука издать, как раздался глухой удар сильной ладони в бубен. Еще один, еще. Удары поглощались чернеющей за Батыр-камнем степью, но ритм ускорялся, а у Симы подкосились ноги. Арман осторожно подхватил ее за талию, все шепча слова ободрения. Костры вспыхнули ярче, разродившись целыми снопами искр, старики, что-то причитая, синхронно закачались в стороны. Бабушка Армана, вдруг прекратив стучать в бубен, возвысила голос, то ли призывая кого-то, то ли предостерегая о чем-то. Сима расширила глаза. Перед ней, прямо над плоским камнем, на котором совершали жертвоприношения, поднялась высокая, почти с голову Батыр-камня, фигура воина. Ее очертания колыхались вместе с огнем костров, но с каждым мигом фигура становилась все более четкой, хотя цвет ее оставался белым, местами разбавленным серыми тенями.

Шаманка выкрикнула несколько отрывистых слов, и Сима поняла ее. В голове сложилась фраза: «Проснись, Рожденный Свободным!». Бабушка Армана выкрикивала следующие слова и Сима перестала ощущать свое тело, она словно выросла из него и поднялась на уровень бело-серого призрака.

Когда шаманка крикнула: «Говори!», все звуки внизу оборвались. Все взоры устремились на Симу и того воина, что гневным взглядом буравил ее. Но девушка уже не боялась, она подняла правую руку, вытянула ее вперед ладонью и вместе с поднявшимся ветром в степь полетели магические фразы. Сима произносила доселе неизвестные ей слова, которые объединили значения символов в заклятие: «Луч божественного света, посланный на землю оком Великого Тенгри, да осветит мир, да раскрутит несокрушимое оружие Великих Духов Света, дабы поразить Духов Тьмы и разрушить чары зла, ниспосланные на Великого Воина Неба, закрывшие от него кровью и плачем невинных, его истинное предназначение. Силой, данной мне Тенгри, волей, ниспосланной Умай, я, Рожденный Свободным, приказываю тебе, мятежный дух, покинуть земли и воды мира людей и отправиться к Отцу Небесному! Я дарую тебе свое прощение! Да будет так во имя любви и созидания во всем мире!»

Сима подняла руку выше головы, и бессильно уронила ее. По степи пронесся гул. Призрак воина, скованный веками цепями заклятия, почувствовал себя свободным, выпрямился во весь рост, став еще выше Каменной головы. Он посмотрел вдаль, словно пытаясь охватить взглядом простор степи. Его грудь вздыбилась. От сильного выдоха люди сжались, непроизвольно вскрикнув. Воин опустил глаза и увидел маленькую фигурку женщины. Призрак опустился перед ней на колено, пытливо вглядываясь в лицо.

– Ты прощаешь меня, дитя? – в голосе похожем на барабанный гул прозвучало сомнение.

– Я прощаю тебя, Великий воин.

Он, вздохнув с облегчением, так, словно сбросил с себя пудовые цепи, склонил перед Симой голову и невнятно промолвил:

– Спасибо…

Встала шаманка, взяла бубен и запела грозную песню Воителей Света. Призрак обратил тяжелый взор к ней, поднялся, положив руку на меч. Шаманка завершила песню, и призрак Великого Воина растаял.

Сима упала без чувств. А через мост бежал дядя Боря с монтировкой в руке, кроя матом на чем свет стоит и всех казахов, и своего начальника, и бог знает кого еще. Он встал рядом с Симой, повисшей на руках Армана; потрясая монтировкой, забрал девушку от «ирода», который затуманил ей голову. Славка с Жоркой прибежали следом на помощь и все вместе отнесли Симу в лагерь.

Облака закрыли Луну. Пошел дождь. Люди разошлись. В лагере археологов в наркотическом сне бредила Сима. Друзья по-очереди дежурили возле нее, а Хакан Ногербекович плакал, не стесняясь слез, то и дело повторяя:

– Не знал я, что они задумали, не знал, старый дурак, просили только о знаках рассказать!..

В юрте было темно. Только хилый свет луны, прорвавшийся сквозь нагромождение облаков, просачивался в круглое отверстие наверху. Арман оставил дверь приоткрытой и остановился на пороге, вглядываясь в темноту.

– Подойди, Арман, – властно позвала бабушка; ее голос оставался сильным, хоть и чувствовалась в нем усталость после нелегкого ритуала.

– Как вы, аже [13]13
  Аже(каз) – бабушка по линии матери.


[Закрыть]?

– Уже лучше, сынок, сядь рядом.

– Свет включить?

– Не надо, у кого есть глаза, тот всегда видит.

Арману показалось, что бабушка улыбнулась. В другой раз он бы тоже улыбнулся, сказал что-то ласковое, в другой раз, но не сейчас. Сейчас в его груди кипели чувства: обида, гнев, растерянность, любовь…

– Аже…

– Я понимаю, Арман, – бабушка положила свою руку на его. Сухая теплая ладонь успокоила. Умела мудрая Батима расплетать клубок чувств и прогонять гневных духов. – Ты не сердись на меня, сынок, знаю я, что ты думаешь! Думаешь, старая бабка посмеялась над тобой, растоптала твои чувства… Нет, Арман! Поверь мне, так было надо!

– Но, аже! – Арман вспыхнул, как соломинка в язычке огня.

– Тихо, тихо, – Батима сжала его руку, – не давай демонам поселиться в твоей душе, успокойся, выслушай меня, – она перевела дух, помолчала. – Помнишь, я рассказывала тебе сказки о Великом Тенгри, о его смелом воине, голова которого, как страж, так и стоит в степи уже много веков? – Арман кивнул. Бабушка приподнялась. – Помоги мне сесть, дай подушки. Вот так. Хорошо. Теперь слушай.

Каждый человек живет для того, чтобы выполнить свое предназначение. Ведет его дух, посланный Тенгри. Когда только новая жизнь появляется в женщине, Умай поселяет тот дух в ее чреве и он терпеливо ожидает часа своего нового рождения. С того момента судьба человека на всю жизнь связана с духом. Боги завещали нам терпение, смирение, веру в свое предназначение. И, если, человек уходит с дороги, по которой его ведет бог, случаются беды. Демоны Эрлига только и ждут, когда человек откажется от бога, и его дух станет уязвим. А каждый дух – это великая добыча! Вот и борются силы Света с силами Тьмы за каждого человека.

Давным-давно, на землю сошел Великий дух, которому суждено было родиться свободным. Но человек изменил предназначение. Им овладели демоны Тьмы, и Рожденному Свободным пришлось вести борьбу за равновесие всего мира. Когда Великий Воин был убит, его душа не нашла себе покоя, а мятежный дух, получивший большую силу от демонов зла, воспарил над Землей. Тогда собрались шаманы со всей степи и сотворили заклятие, начертав на камне особые знаки, каждый из которых был известен только одному из них. Но все заклятие было ведомо Рожденному Свободным.

– Аже, вы хотите сказать, что Сима и есть тот дух?

– Не торопись, Арман, слушай. Прошли века, и заклятие начало ослабевать. Демоны зла не теряли время, они делали все, чтобы заполучить дух Великого Воина! И время пришло. Я услышала голос Тенгри, который возвестил, что придет та, в которой воплотится дух Рожденного Свободным, – бабушка откинулась на подушки. Арман слышал ее тяжелое дыхание. И не осмеливался просить рассказывать дальше. Но она сама продолжила:

– Я тебя не обманула, сынок. Ей нельзя было говорить заранее о ритуале. Дух Рожденного Свободным еще слаб в ее теле, и она не смогла бы сама его пробудить, а вот демоны зла, сразу бы поняли наши намерения и, кто знает, что могло бы случиться потом, – бабушка тяжело вздохнула, зевнула. – Ступай, Арман, я устала.

Арман встал. Тихо скользнул к выходу.

– Сынок, постой… Ты можешь рассказать все девушке. Надеюсь, она простит тебя. Но помни: вы с ней как две стихии – огонь и вода. Сам подумай, сможете ли быть вместе, хотя… кто знает… в жизни людей все предопределено, но они умеют поворачивать колесо судьбы.

Сердце Армана замерло. Он не решился спросить о Симе. Но бабушка каким-то чутьем узнала, что беспокоит его больше всего. Сима думает, что он обманул ее, заманил в свои сети только ради того, чтобы вовлечь в ритуал. Как убедить ее, что он тоже не знал обо всем, что будет. Он только делал то, что говорила ему бабушка – встал рядом с ней, чтобы поддержать, дал кумыс… Снова в нем поднялась буря гнева – как трудно смириться с тем, что тебя использовали! Предопределено… все предопределено… А как же быть с чувствами?! Он полюбил Симу и теперь… Что теперь делать?

Сима проснулась рано. Запах свежести от земли, умытой дождем, влетал в распахнутую палатку. Сима села. Голова закружилась. Во рту ощущалась горечь. Отчего?.. И тут перед глазами заиграли огни пламени костров, послышался шепот Армана, и Сима вспомнила странный вкус кумыса, поданного им.

«Что было дальше?..» Сима не могла вспомнить. Только отрывистые эпизоды мелькали в сознании, не связанные ни с Арманом, ни с ней. Но почему тогда сердце обжигает мысль о предательстве? Что случилось? Сима тряхнула головой. Кровь застучала в темечке, причиняя боль.

За палаткой посветлело. Симе ужасно захотелось плеснуть в лицо холодной водой из реки. Она расстегнула спальник, поежилась от холода, но, прихватив полотенце, вылезла наружу. К ее удивлению прямо перед палаткой, укрывшись поверх спальника куском брезента, спал дядя Боря. Сима постояла немного и, решив не беспокоить доброго к ней дядьку, пошла к реке.

Вода оказалась не такой прозрачной, как всегда. И текла она шумно, поднявшись почти вровень с мостиком, так, что мокрые лапки то и дело выплескивались на его дощатые перекладины. Сима разделась донага и залезла в воду. Мурашки побежали по коже. Погрузившись в воду лицом вниз, Сима вытянулась, расправила руки. Течение подхватило расслабленное тело и… Сима быстро вскочила, испугавшись, что кто-то может увидеть ее нагой. Но лагерь мирно спал, а заря чуть тронула небо на горизонте, подкрасив его пурпуром.

Поспешно одевшись, девушка пошла к лагерю, но остановилась в полшага и оглянулась на Каменную Голову. Ее верхушку едва тронул розовый свет, и Симе показалось, что Воин проснулся и скосил гневные глаза в ее сторону. Сима вздрогнула. В голове снова запульсировала кровь. Привиделось злобное лицо с ухмылкой. Сима сосредоточилась, силясь узнать, кто это, и, когда лицо обрело ясность черт, она ужаснулась – это был Арман!

«Не может быть!..» Но мысль, что именно Арман заманил ее в ловушку, воспользовавшись доверием, пульсировала в висках. И стало так больно. А как же слова о любви? Как же говорящие взгляды? Неужели она ошиблась, поверила и теперь обманута?..

– Идем, дочка, нечего туда пялиться, что было, то прошло, идем, холодная совсем, – дядя Боря обнял ее и настойчиво повел к лагерю.

Симу прорвало, слезы потекли, разбредаясь по щекам, как струйки дождя по стеклу.

– Дядь Борь, как же так? Я ведь люблю его…

– Ничего, моя хорошая, ничего, все пройдет, давай я тебе сейчас чайку сварганю…

Симу трясло в ознобе. Зубы стучали, оголенные плечи тряслись. Дядя Боря достал спальник, укутал девушку, все приговаривая что-то ласковое, веселое, но Сима не слышала его. Она вспоминала вчерашний день, ласковые руки Армана, его горячее дыхание, мягкие губы и последнюю злую ухмылку.

– Как же так, как же такое может быть…

Дядя Боря подал кружку с чаем. Тонкий аромат мяты поднялся вместе с паром и заструился у лица. Сима вдохнула его, закрыла глаза. Горячая кружка обжигала руки.

– Дай сюда, горе луковое, обожжешься.

Дядя Боря перелил чай в пиалушку, снова подал.

– Очнись, спящая красавица, пей! – приказал он, и Сима послушно пригубила обжигающий губы чай.

Вскоре поднялось солнце. Сразу стало тепло. И Сима отошла. Боль спряталась и тепло – больше от человеческого сердца, чем от горячего светила, – согрело ее. Оглянувшись на камень за рекой, на еще спящий лагерь, Сима вдруг поняла, что ей здесь больше нечего делать. А как только она представила, что вот-вот, как обычно бывало по утрам, приедет Арман, то вскочила и побежала в палатку.

– Какая муха тебя укусила? – дядя Боря едва не выронил кружку от неожиданности.

Сима, складывая рюкзак, выглянула, ища полотенце и косметичку.

– Дядь Борь, кинь, пожалуйста, – попросила она, кивнув на свои вещи, лежавшие на столе, – и мотор заводи, сейчас поедем!

– Ишь, раскомандовалась! Куда ты собралась?

Сима выволокла из палатки свой рюкзак, засунула в боковой карман косметичку и, упав на колени перед шофером, запричитала:

– Дядь Борь, миленький, давай поедем быстрее, я не знаю, куда провалюсь, если он сейчас прискачет, дядь Борь, прошу тебя, золотой, родненький, отвези меня куда-нибудь подальше, я не могу больше здесь оставаться, дядь Боренька, пожалуйста!

– Да успокойся, Симушка, что ж это такое, господи, куда ж тебя отвезти? – дядя Боря шарил взглядом по лагерю, словно ища где-то потерявшийся ответ на свой вопрос.

Из палатки вылез Хакан Ногербекович. Увидев своего шофера и Симу у его ног, он поначалу опешил, но потом чувство вины снова засосало под ложечкой и он с видом побитой собаки подошел к Симе.

– Симона, я виноват перед вами, простите старика, я не знал, что так все получится, понимаете, Сима, они так интересовались нашей работой, у нас всегда тесный контакт с местным населением, все всегда на доверии, а тут такое, понимаете…

– Хакан Ногербекович! – Сима решительно встала перед ним и твердо сказала:

– Мне надо в Ташкент, немедленно. Пожалуйста, рассчитайте меня и скажите дяде Боре, чтобы он отвез меня до ближайшей станции, – она сделала паузу и тихо добавила, опустив глаза: – А то я пешком уйду.

Мужчины недоуменно переглянулись. Дядя Боря только хотел что-то возразить, как Сима нервно подняла рюкзак, закинула его за плечо и, пытаясь засунуть вторую руку в лямку, почти побежала на дорогу.

– Стой, шальная! Да отвезу я тебя, только куда – до станции километров двести, у меня и бензина не хватит.

Сима остановилась.

– А до поселка, что мы проезжали, когда сюда ехали, сколько километров?

Дядя Боря пожал плечами.

– Шестьдесят будет.

– Бензина хватит?

– Хватит. А дальше как? В поселке что ли сидеть будешь?

Сима закинула рюкзак в кузов машины, оттуда раздался крик. Сонная голова Жорки высунулась наружу.

– Вы чего?

Но Сима не удосужилась ответить на его вопрос и парировала дяде Боре:

– А там автобусы ходят. Как-то же люди ездят на станцию, а?

Хакан Ногербекович понял, что хотела девушка и, разложив карту на столе, подозвал шофера.

– Смотри, Борис, от того поселка к югу уходит хорошая дорога. Думаю, Симона права. Должен там ходить какой-нибудь транспорт. Отвези ее, только помоги сесть на что-нибудь, одну не оставляй. А деньги я сейчас дам.

Когда «Газ-66», заклубив пыль за собой, успел отъехать на пару километров, с другой стороны показался всадник. Арман ехал в лагерь, не торопя коня. Он обдумывал, что скажет Симе, да и всем остальным о вчерашнем происшествии.

– Здравствуйте, Хакан-ака! – спешившись у лагеря, Арман отпустил Черногривого пастись, и подошел к начальнику экспедиции. – Куда это дядя Боря ни свет, ни заря поехал?

Хакан Ногербекович сложил карту.

– За продуктами, хлеб у нас кончился, сахар, а ты чего в такую рань?

– Почему «рань», семь часов уже. Скоро жара начнется.

– А-а… ну садись, чай попей.

– Спасибо, – Арман отхлебнул из пиалушки, из которой недавно пила Сима, – с мятой… А Сима спит еще?

– Спит, – Хакан Ногербекович плеснул себе чаю.

Жорка, недобро посматривая на раннего гостя, сворачивал спальник. Вадим Петрович и Славка тоже выползли из палаток и еще сонные подошли к столу.

Арман поставил пиалу на стол, напрягся.

– Ты о Симке забудь, понял, – Славка толкнул его в плечо.

Арман встал.

– Ребята, ребята, никаких разборок, этого еще нам не хватало! – Хакан Ногербекович встал между парнями. – А вы, Арман, – он покачал головой, – нехорошо вы поступили, нехорошо! И вы, и ваши старики! Не ожидал я такого.

– Хакан-ака, я все объясню…

– Нечего тут объяснять! – встрянул Вадим Петрович. – Уходи и не появляйся тут больше.

Арман набычился.

– Я хочу поговорить с Симой. Перед вами я не виноват. Что плохого я сделал?

– Что плохого?! – Славка набросился на Армана, но Хакан Ногербекович, несмотря на маленький рост и кажущуюся тщедушность, оттолкнул его.

– Не сметь руки распускать! Он прав! Он ничего плохого нам не сделал. И нам еще работать вместе, и не в последний раз!

Начальник кричал, и это так удивило его подчиненных, что они вытаращились на него, будто впервые видели.

– Всем сесть! А вы, Арман, уж постарайтесь, объясните нам, как так получилось, что вы опоили нашу сотрудницу напитком шаманов и без ее и без моего ведома использовали ее в своих целях, надо сказать, нам тоже неизвестных.

Пока Арман сбивчиво пересказывал слова своей бабушки, Сима уезжала все дальше и дальше. И чем больше становилось расстояние между ними, тем тяжелее было на сердце Симы, и тем беспокойнее становилось Арману.

Не закончив рассказ, он посмотрел на палатку и спросил, глядя в упор на Хакана Ногербековича:

– Где Сима?

Тот не смог солгать еще раз и сказал, что она уехала. Арман немедля вскочил на коня и поскакал следом. Но, хоть Черногривый и был одним из самых быстрых коней кочевья, догнать машину он смог только тогда, когда она возвращалась назад. А дядя Боря, затормозив перед конем, вставшим на дыбы перед самым носом грузовика, и не обратил внимания на вопрос парня, а погрозил кулаком и так далеко послал, что не только у юноши, а и у коня уши стали пунцовыми.

Глава 6. Борьба за жизнь

Быстро разносится молва по степи. Даже случайно оброненное слово подхватывают ветра и мчатся с добычей в разные стороны, шепча по дороге травам и птицам то, что услышали. А если вдруг ветра сталкиваются друг с другом, то слова смешиваются, и весть обрастает домыслами. И наполняется степь и красивыми легендами, и мудрыми притчами, и задумчивыми песнями…

Когда Тансылу и Аязгул прискакали в одно из дальних стойбищ своего племени, их встретили настороженно. Обменявшись взглядами друг с другом, они спешились, вместе вышли к косо поглядывающим воинам.

– Прибыл ли гонец от госпожи Дойлы? – спросил Аязгул.

– Прибыл, – ответил бывалый воин, старший над всеми в этом стойбище.

– А раз так, почему встречаете ее дочь недобрыми взглядами? – Аязгул и сам пускал молнии из глаз, ставшими в прищуре темно-синими.

– Так и второй гонец прибыл за ним, – ответил старший, – и передал, что, если дочь Таргитая прибудет к нам раньше его брата, то связать ее до его приезда.

Тансылу сжала рукоять клинка так, что ее пальцы побелели. Зорким взглядом она прикинула, сколько человек стоит по бокам от них, сколько подошло сзади. Аязгул сможет отбиться от тех, кто впереди, а ей придется взять на себя задних. Спина к спине, они защитят друг друга, но смогут ли выбраться? Ведь воины окружили их кольцом. Но Аязгул не собирался драться. Он подошел вплотную к старшему воину и громко, чтобы все слышали, процедил:

– Кто такой брат Таргитая? Он вождь, чтобы вы его слушали? Что, последняя воля жены вождя, отдавшей свою жизнь взамен жизни дочери, уже ничего не значит для вас? А гибель Таргитая? Где был Ишбулат, когда его брат сражался с Бурангулом, бежавшим, как трусливая собака? Или воинская честь тоже для вас ничто?

Воины согласно закивали, одобряя слова Аязгула.

– Воля жены вождя – для нас закон. Не можем мы нарушить его. Это навлечет на наши семьи гнев духов.

– Хорошо, Аязгул, мы поддержим Тансылу и тебя, – согласился и старший, – но есть другие стойбища, как быть с ними? Что, если они встанут на сторону Ишбулата? Мы не хотим воевать со своими братьями, проливать родную кровь.

– Верно говоришь, – Аязгул вышел из кольца, присел у большого шатра. Тансылу последовала за ним под пристальными взглядами тех, с кем еще недавно носилась по степи, соревнуясь в быстроте коней и меткости стрельбы. – Еще два стойбища, кроме вашего, и те, кто идет с Ишбулатом. Сейчас пошлем гонцов в стойбища. Ты дашь свою камчу, чтобы им поверили, что ты на стороне дочери законного вождя. А Ишбулата встретим в каньоне. Дадим воинам, охраняющим его, самим выбрать, с кем они.

– А Ишбулат? – воин встревожился.

– А Ишбулата отпустим вместе с семьей. Пусть идет, куда хочет, хоть к Бурангулу.

– Ладно говоришь, Аязгул, а что если воины Ишбулата станут защищать его? Что тогда?

Аязгул встал, вынул клинок из ножен. Сталь блеснула, поймав солнечный блик.

– Тогда, воин, мы будем сражаться! Если ты еще помнишь, как это – махать мечом.

Старший окинул тяжелым взглядом соплеменников. Медленно вытащил меч, все остальные сжали рукояти своих мечей, готовые одним движением дать разящей стали свободу.

– Обещаю тебе, дочь Таргитая, служить, как и твоему отцу, почитать твоего мужа, как вождя, и защищать наших людей и скот от всех, кто осмелится пойти на нас войной.

– Обещаю, клянусь, клянусь, – повторили воины.

Тансылу облегченно вздохнула.

Каньон бурым шрамом разрезал степь, разделив два широких холма друг от друга. В тени отвесных стен спокойно проходило любое стадо или табун. Летом ложе каньона было сухим. Но земля, пропитанная водой бурной реки, бегущей здесь весной, щедро украсила себя кустами юткуна и джиды, деревцами тала и вишни. Долго держалась вода в ответвлении каньона, в конце которого из стен чудным образом росли каменные, серого цвета, шары, похожие формой на полные груди женщины. Чабаны приводили туда овец на водопой, отдыхали в прохладе, сочиняя сказки о гигантских грешницах, замурованных в скалах, от которых остались на виду только их соблазнительные части тела.

Недалеко от этого места каньон сужался. Именно там решил Аязгул встретить Ишбулата. Прикинув, сколько времени понадобится ему, чтобы со всем скарбом яйлака дойти сюда, Аязгул успел собрать воинов других стойбищ и, разделив их на три части, распределил по двум сторонам – на верху каньона и на выходе, если вдруг Ишбулат решит вырваться вперед вместо того, чтобы повернуть назад.

Тансылу залегла за небольшим камнем, нависшим над пропастью. Аязгул пристроился неподалеку, слившись с корявым стволом сухого дерева.

Ждать пришлось недолго. Аязгул точно рассчитал, когда Ишбулат будет подходить к каньону. Если бы брат Таргитая знал, что его ждет, то, наверное, решил бы обойти каньон стороной. Но кони хотели пить, как и люди, впрочем, а Ишбулат был уверен в том, что малолетняя девчонка, хоть и воинственная, но глупая, раз решилась убить сына великого вождя Бурангула, уже связана воинами и ожидает его, Ишбулата, решения о своей судьбе. Так и вошел Ишбулат в каньон, представляя, как он отвезет ее в яйлак Бурангула, как выпьет с ним чашу примирения и подарит славному вождю отару овец и трех самых быстрых скакунов из своего табуна.

В каньоне дул свежий ветер, чувствовалась близость воды. Конь под Ишбулатом встрепенулся, люди тоже оживились, предвкушая долгожданный отдых в прохладе. И тут сверху посыпались мелкие камешки, и раздался звонкий голос.

– Ишбулат, остановись!

Ишбулат натянул повод и, как и его конь, недовольно задрал голову, осматривая верх каньона. Тансылу стояла у самого края пропасти. Ее фигурка закрывала собой солнце, но лучи огибали тоненькую девушку, создавая вокруг нее сияющий ореол и слепя глаза смотрящим снизу.

– Ты предал меня, Ишбулат! Ты предал своего брата, моего отца и вождя нашего племени! Ты нарушил обещание выполнить последнюю волю моей матери! Ты должен покинуть племя, если хочешь жить!

Ишбулат, не шевелясь, просмотрел края стен каньона. Никого не заметив, он приосанился и приказал воинам:

– Подстрелите ее!

Не успел один из них поднять лук, как упал замертво: стрела Аязгула со свистом вонзилась в его грудь.

Конь под Ишбулатом заплясал. Все воины заметались, растерявшись. Женщины запричитали, прижимая к себе малолетних детей.

– Воины! – снова раздался голос Тансылу. – Вы можете присоединиться к моему войску и жить в своем племени, как и раньше, и служить мне и моему мужу Аязгулу, как раньше служили моему отцу Таргитаю и его жене.

Тревожный шепот прокатился в рядах воинов, следующих с Ишбулатом. А на краю каньона с двух сторон выстроились воины Тансылу.

– Не слушайте ее! Я – ваш вождь! – Ишбулат пытался перекричать девчонку.

– Самозванец ты, Ишбулат, а не вождь, – раздался сверху спокойный мужской голос. Старший воин, первым присягнувший Тансылу, обратился к своим собратьям: – Воины, слушайте! Я, Кудайберды, говорю вам – оставьте предателя и идите к нам. Идите вместе с семьями и добром. А ты, Ишбулат, уходи назад. Тебе нет места среди нас! А не уйдешь, погибнешь! Тебе из каньона не выйти, есть только одна дорога – назад!

– Прошу вас, муж, поверните коня! – взмолилась женщина, припав к ноге Ишбулата. – Подумайте о своих детях!

Ишбулат бросил на жену полный презрения взгляд, который смягчился, скользнув по трем малышам, что стояли за матерью. Воины отошли от своего предводителя, уводя за собой свои семьи. Ишбулат понял, что проиграл. Его щека нервно дернулась, и он процедил сквозь зубы, разворачивая коня:

– Ничего, еще пожалеете…

Забрав нехитрый скарб, уместившийся на двух лошадях, семья Ишбулата покинула племя, подчинившись воле той, жизнь которой еще день назад висела на волоске.

Отблески костра проникали в шатер – не такой широкий, как юрта, но достаточно просторный для того, чтобы два человека могли спать в нем, не касаясь друг друга. Аязгул лежал с открытыми глазами, прислушиваясь к дыханию Тансылу.

«Нет, она не спит». Мужчину тяготило такое близкое соседство с любимой женщиной, но он помнил свою клятву и боролся с желанием, отгоняя мысли о ласках и нежности. Но на то они и мысли – как избавиться от того, о чем мечтаешь каждую ночь?!

– Тансылу… ты спишь?

– Нет.

– Почему?

– Я думаю.

Тансылу приподнялась с кошмы. Ее косы расплелись и накрыли спину, как крылья ворона. Аязгул сглотнул, потянулся рукой к светлеющей рубахе Тансылу, под которой дышало свежестью молодое красивое тело. Но острие кинжала легло на горло.

– Аязгул, вот, что я хочу сказать: я перережу тебе горло, как Ульмасу, если ты еще раз осмелишься встать передо мной. Я – вождь! Не ты. Запомни это, Аязгул.

Он не сразу понял, о чем она сказала. Но явно не о его намерениях сейчас. Но на всякий случай согласился. А Тансылу, спрятав кинжал, спросила:

– Как ты думаешь, куда поехал Ишбулат?

Аязгул тоже сел.

– К Бурагнулу. Их теперь объединяет одно – злоба и жажда мести.

– Вот и я думаю о том же. Ишбулат хорошо знает путь к нашим стойбищам. День-два и сюда может прийти войско.

– Наши воины не спят.

– Этого мало. Нам надо уходить, уводить стада, людей. А здесь устроить засаду. Если мы не покончим с Бурангулом, он покончит со мной!

Аязгул натянул сапоги, встал, накинул халат.

– Ты куда? – Тансылу насторожилась.

– Скажу, чтобы с рассветом отправились за старшинами всех отрядов. Соберем совет. Будем решать. За горами есть хорошая долина, никем не занята. Я сам видел, когда поднимался на хребет Черных гор, с бродячими людьми разговаривал. Говорят, травы много, места много, отдельные семьи живут, племен нет.

– Пошли туда охотников, пусть сами все разузнают. Назад в старый кишлак [14]14
  Кишлак – зимнее стойбище кочевников.


[Закрыть]возвращаться нельзя. Если в той долине, о которой ты говоришь, можно зимовать, то туда и пойдем. И надо торопиться: до холодов осталось мало времени, ветер уже сильный дует, дожди зачастили.

Аязгул наклонился, отдернул войлочный полог, задержался на миг.

– Спи, Тансылу, до рассвета еще есть время, спи. Ни о чем не беспокойся.

Тансылу свернулась клубочком, обхватив ноги. Как хорошо, что у нее есть Аязгул, подумала она и улыбнулась. Да, за его спиной было безопасно. Но Тансылу не хотела стать слабой, зависимой во всем даже от преданного друга. Не такой вождь нужен племени! Пусть Аязгул охраняет ее с тылу, а воины смотрят ей в глаза и слушают ее приказания, а не ее мужа! Мужа… Что-то странное ощущала Тансылу, когда произносила это слово теперь. Не то, что раньше, когда за ним всплывал отвратительный образ Ульмаса, или еще раньше, когда оно в ее воображении было сродни слову «вождь». А лежа рядом с Аязгулом каждую ночь, она слышала его прерывистое дыхание и необычное сосущее ощущение, томление во всем теле, и это не давало ей сомкнуть глаза. Не было рядом матери, не было у Тансылу и подруг, и никого из женщин не могла она расспросить о том, что с ней происходит. Так и боролась с собой, делая вид, что только дела племени заботят ее. Хотя, да, так оно и есть, сейчас решается судьба не только ее самой, но и всего племени. Останутся ли они свободными и вольными делать то, что хотят, или подчинятся Бурангулу, станут его рабами, познают месть Ишбулата, который не простит никого, кто его предал?..

«Убить! Говорила, надо было убить Ишбулата и дело с концом! – Тансылу сжала кулаки, повернулась на спину. – Что ж, убью, убью обоих – и его, и Бурангула. Не будь я рождена воином!»

Тансылу уснула перед самым рассветом. И привиделся ей во сне волк. Он смотрел на нее раскосыми желтыми глазами, смотрел до тех пор, пока она не провалилась во тьму.

А посыльные выехали до рассвета и уже к полудню в лагере собрались старшины отрядов, а на следующий день к перевалу, через который пролегал путь в дикую долину, двинулись стада и табуны племени.

– Бурангул собрал свое войско на пути к зимним стойбищам. Ишбулат с ним, – доложил охотник, которого Аязгул посылал разведать, что делается в степи, – стада идут туда, куда уходит солнце, много овец, много лошадей. Воины стоят лагерем в трех местах, там, где всегда идем мы.