Текст книги "Бирюзовые серьги богини (СИ)"

Автор книги: Галина Долгая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

– Ну, как? Тебе эта вещь о чем-нибудь говорит? Там, посмотри, что-то выгравировано…

– Нет, ничего там не выгравировано, эта бусина побывала в разных переделках, только и всего. А вот белые рисунки – это да! Это определенно символы! И они что-то значат. Такие бусы носят в Тибете, – заключил Саша.

– А вот это уже интересно! – Сима взяла бусину из Сашкиных рук, проверила на вес. – Могу себе представить, сколько весят бусы…

– Ну, на что только не пойдешь, чтобы защититься от демонов!

– Поясни, не поняла…

– Сима, ты же увлекалась историей Тибета! Пошевели мозгами, ты не могла не читать о защитных амулетах.

Сима начинала злиться.

– Не умничай. Предположим, я все забыла. Рассказывай!

Алешка оторвался от своей игры и подошел к матери. Они забрались на кровать и в четыре глаза уставились на Сашку.

– Ладно, аудитория, слушайте! – он, сцепив руки за спиной, медленно шагнул, изображая Александра Матвеевича. – Тибет – суровая страна кочевников. Суровая из-за климата и географического положения. Не будем вдаваться в подробности, но именно благодаря стихиям, угрожающим жизни человека, последним был придуман сонм богов и демонов, которые вроде как управляли этими стихиями. Боги, само собой, спасали, демоны убивали. Боги жили на небе, демоны – в воде и под землей. А еще, помнится, кто-то утверждал когда-то, что и на звездах, – Сашка, изобразив взгляд из-под очков, сурово посмотрел на Симу.

– Кончай кривляться. Устройство мира в представлении древних тибетцев я помню: белый, красный, синий и дерево, объединяющее все области. При чем тут бусина?

– Бусина – это защитный амулет от демонов. Каждый знак на ней имеет магическое значение. Обычно, такие знаки имеют отношение к определенным духам-хранителям. Так как демонов много, то и хранителей тоже, потому тибетцы носят большие тяжелые связки бус, состоящих из множества бусин. Но самыми драгоценными и магическими считаются такие, как эта – агатовые и с рисунками. А называют эти бусины… дай вспомнить… Ага! Дзи! Их называют «дзи»!

– Дзи… – Сима хмыкнула, – и эта тибетская «дзи» оказалась в нашем подвале… вот теперь я окончательно запуталась. Получается, что все началось с этой бусины… А, Саш?

– Выходит, что так, – Саша заметил волнение Симы. – Давай попробуем выстроить логическую цепочку. – Он перехватил инициативу. – Начнем с бусины. Она древняя – это и без экспертизы видно! – к нашим краям практически не имеет никакого отношения. Так? – Сима кивнула, соглашаясь. – Вопрос: «Как этот амулет попадает в ваш подвал?».

– Мама сказала, что тогда ремонтировали дорогу и привозили целые машины камней. А сосед дядя Паша потихоньку таскал для себя, перед гаражом хотел площадку себе забетонировать, чтобы в дождь не раскисала. Камни носил ведрами и ссыпал в сарай в подвале. Вот в тот сарай я и попала! Он и сейчас есть! Могу показать.

– Хорошо, покажешь, потом, а пока давай дальше. Откуда привозили камни?

– С реки, с Чирчика, может быть, а может быть с Сыр-Дарьи…

– Так. В бассейнах этих рек существовали древние поселения. Это факт. Русла их меняются – это тоже факт. Где раньше было поселение, позже, вполне возможно, текла река. К тому же, через Ташкент проходил Великий Шелковый Путь. Это тоже вариант. Можно предположить, что наша бусина каким-то образом оказалась там, где уже в наше время копали камни, песок для строительства. Дальше. Теперь ты. Ты попадаешь в подвал. Там падаешь, и эта самая бусина каким-то образом оказывается у тебя в кармане. Возможно? Возможно!

– Возможно-то возможно, но странно это, Саш, ты не находишь?

– Не спорю. Но не более странно, чем белый монах!

– Галлюцинации? – с надеждой в голосе спросила Сима.

– И у тебя, и у тети Вали?

– Мда… Нет, я этот призрак часто видела, не галлюцинации. Сначала пугалась, не спала, но он вел себя спокойно, мне даже казалось в детстве, что он убаюкивает меня. Саш, я его и недавно видела, после Маринкиной свадьбы…

– А! Тогда ты могла увидеть не только призрак!

– Я серьезно. Он вот тут висел, – Сима подняла глаза к потолку.

– Висел?

– Угу.

– Ладно. Подведем итог: будем считать, что бусина попала сюда не случайно! Идем дальше. Ты едешь в степь и оказываешься вовлеченной в шаманский ритуал. И практически одновременно…

– Нет, раньше! – перебила Сима, догадавшись, с чем Саша связал ее поездку в ту судьбоносную экспедицию.

– Хорошо. Пусть будет так: сначала исчезает призрак, потом ты становишься участницей какого-то магического ритуала. Совпадение?

– Не знаю, но все как-то за уши притянуто, тебе не кажется?

– Нет, не кажется, – парировал Сашка, – жаль, что никто не смог сказать, что же ты тогда говорила. Это могло бы нам подсказать верный путь в рассуждениях, но ладно… идем дальше.

– Саш, а дальше… дальше Алешка! – Сима мягко улыбнулась. – Все, что предшествует его рождению, тоже по полочкам будем раскладывать?

Саша опустил глаза.

– Не будем. Интереснее, как Алешка назвал бусину.

– Си-а-ва. Почти, как меня.

Алешка повис на шее матери и прыгая повторил:

– Си-ми-ва!

– Задушишь, озорник! – Сима расцепила руки сына и, перетащив его на колени, пощекотала. Алешка захихикал, скорчившись. – Что такое «симива», а? Ну-ка говори, а то я тебя съем! – она наклонилась к сыну и потеребила за грудку. Мальчик заливисто рассмеялся и, снова повторив «симива», ткнул пальчиком в мать.

– Связь бусины и мамы для Алешки очевидна! – заключил Саша. – А, как известно, устами младенца глаголет истина! Я попробую разобраться с символами на ней. А там посмотрим.

Глава 10. Испытания

Вьюга с остервенением кидалась на шкуры, закрывающие вход в пещеру. Горсти снега влетали внутрь при каждом порыве ветра, но вскоре стало тихо. Бахтигуль вылезла из-под теплой кошмы и, ежась от холода, прошла к выходу, ориентируясь только по слабому свечению, окаймляющему его. Девочка толкнула шкуру. Послышался шум ссыпающегося сверху снега, но шкура оказалась намертво засыпанной внизу.

– Гули… – тихо позвала мама.

Бахтигуль обернулась и радостно побежала назад, неловко переставляя озябшие ноги. Она снова забралась под кошму между своими стариками и прижалась к груди матери, пытаясь сказать ей что-то. Но вместо слов из ее горла вылетали несвязные звуки, походившие на мычание. Но старуха понимала ее.

– Снег, да, снег, дочка, сейчас подниму старика, он очистит вход.

Амина приподнялась на локте, перевалившись через дочь, наклонилась к лежащему неподвижно мужу.

– Ирек, слышь, Ирек, вставай, снег вход засыпал, надо расчистить, а то не выйдем, – старуха закашлялась.

Бахтигуль, толкая мать в грудь, попыталась уложить ее назад. Амина откашлялась и опрокинулась на спину. Девочка села и, мыча, начала тормошить отца. На его лице, застывшем напряженной маской, отразилось недовольство. Веки дрогнули, губы скривились. Старик облизнул их и приоткрыл глаза. Бахтигуль издала радостный крик.

– Очнулся? Ну и хорошо, – выдохнула Амина.

Но старик не встал. Он только моргал и шевелил губами, пытаясь что-то сказать. Бахтигуль наклонилась ухом к его рту.

– Пить, – расслышала она и оживленно показала матери на отца, на свои губы, изобразила рукой чашку.

Амина поняла ее. Снова приподнялась, пытаясь разглядеть лицо мужа.

– Совсем сдал… что же делать? Надо снег убрать, надо огонь разжечь…

Бахтигуль хлопнула себя по груди, с вопросом глядя на мать.

– Да, да, дочка, понимаю, но ты не сможешь, мала еще…

Девочка вскочила на ноги, выпрямилась, показывая, какая она большая, и протянула к матери руки, стуча кулачками друг о друга.

– Ладно, попробуй, может и получится, а то у меня совсем сил не осталось.

Старуха достала из-под изголовья два камня, протянула дочке.

Не сразу, но все же Бахтигуль разожгла костер в углублении посередине пещеры, собрав в него последние дрова. Водрузила сверху котел, и горстями засыпала в него снег, лежавший горкой у входа. Воды вышло мало, но девочка положила в нее пучок травы, который дала мать, и вскоре от котла потянулся ароматный шлейф летних запахов.

Бахтигуль согрелась у огня. Она сидела около котла на корточках, протягивая к ярким языкам пламени ручки, а потом прижимая их то к ушам, то к щекам. Старуха наблюдала за девочкой, и щемящая боль сжимала ее уставшее сердце. Еще совсем малышка, пяти весен от роду, разве сможет она одна выжить в горах, если они оба умрут?! Амина, в который раз собрав все силы, встала. Бахтигуль подбежала к ней, обняла за колени, подняла на мать глазки, в которых сияла искренняя радость. Амина погладила дочку по головке. Ощутив ладонью спутавшиеся пряди, подумала: «Надо бы причесать». Но гребень куда-то подевался, а искать его не было сил.

– Шапку надень, где твоя шапка?

Бахтигуль недоуменно подняла плечи, отмахнулась, показала на огонь.

– Согрелась? Хорошо.

Но костер уже не играл лепестками огня. Его свет угасал. А дров больше не было.

Тяжелая зима выдалась. Столько снега намело, такие морозы трещали, что людям пришлось очень туго. Старик давно перестал охотиться, выходил за дровами, да тоже давно. Всех своих животных люди съели. Не осталось и запасов сырных шариков, которые и просто пососать можно было, и суп сварить. Амина страдала, не находя выхода. И страдала она, переживая за дочку. «Что мы? Старики! А как же ей выжить?.. Цветочек мой…»

Бахтигуль протянула матери чашку отвара. Девочка всегда улыбалась. А вот говорить не научилась. И подросла уже, а все ни одного слова не сказала, только мычит, да поет что-то свое, не разобрать.

Горячий отвар согрел грудь, Амина прокашлялась, сама налила отвара для старика, напоила его. Он, хоть и ожил немного, но подняться не мог, а дочка со всей силы теребила шкуру у входа, стараясь столкнуть снег, подпирающий ее снаружи. Как-то удалось ей очистить один угол, и она радостно заверещала.

– Молодец, иди погрейся, я сама схожу за дровами.

Амина надела меховой халат мужа поверх своего, натянула рукавицы и попыталась протиснуться в щель между камнем и шкурой. Не получилось. Узка оказалась щель. Да и сумрачно было за ней. «Вечер ли, утро?..» – думала Амина и боялась выходить. Мало ли какой хищный зверь притаился снаружи, только того и ожидая?! Пока старуха размышляла, Бахтигуль, подражая матери, натянула на себя все, что смогла и мышкой выскользнула из пещеры. Амина только ахнула, как дочки и след простыл.

Прильнув к щели, старуха вглядывалась в серую мглу, прислушивалась к звукам. Вот она услышала возглас Бахтигуль. Трудно понять – радостный ли, испуганный, – и Амина закричала:

– Бахтигуль, дочка, вернись! Вернись…

Старик завозился под кошмой, попытался встать. Но только уронил меховое одеяло.

А Бахтигуль вернулась, прижав к груди свежую ляжку горного козла. Амина сама замычала, показывая рукой на мясо, не веря своим глазам.

Девочка положила ляжку между горячими угольями и потом жестами рассказала, как она вышла и увидела перед собой зверя – она изобразила уши, порычала, показав какой длинный нос у зверя, какого он роста, и старуха поняла, что это был волк.

– Ирек, слышишь, Ирек, волчица мясо принесла, ай-я-яй, как же она помнит, как знает… Ой, спасибо тебе, мать-волчица, ой, спасибо! – причитала Амина, а пещера наполнялась аппетитным запахом.

Долго жевали старики почти сырое мясо, но и того, что они смогли проглотить, хватило восстановить силы. Наказав дочери сидеть в пещере и носа за ее пределы не высовывать, они вдвоем, дождавшись светлого дня, ушли за дровами.

Бахтигуль прибрала постель, встряхнув, как могла, тяжелые меха и кошмы, красиво поставила котел с чашками и села у входа, приоткрыв уголок полога, чтобы было видно жизнь снаружи.

Кругом, сколько хватало глаз, землю устилало белое покрывало. Арча склонила к земле тяжелую голову с толстой снеговой шапкой. Изредка в белесом небе пролетал ворон, нарушая карканьем тишину в царстве зимы. Даже говор реки не был слышен. Бахтигуль замерзла, но уходить внутрь пещеры не хотела. Она подоткнула под ноги кусок меха, которым укуталась, засунула руки подмышки и, вжав голову в плечи, чтобы меньше дуло в горло, вглядывалась вдаль, ища взглядом что-нибудь интересное.

Вдруг прямо перед ней появилась волчья морда. Девочка вздрогнула от неожиданности. Волчица стояла перед пещерой и смотрела на ребенка, поводя ушами, словно стараясь услышать то, что она могла бы сказать ей. «Ты пришла ко мне?», – мысленно спросила Бахтигуль. Волчица села, свернула хвост колечком. «Еще мяса принесешь?» Зверь поднялся, намереваясь уйти. «Подожди!» – остановила Бахтигуль, протянув к волчице руку. Та подошла, ткнулась холодным носом в раскрытую ладошку. «Спасибо!» Девочка погладила ее по широкому лбу. Волчица вильнула хвостом и, лизнув Бахтигуль в нос, убежала. Звонкий, задорный смех проводил ее.

Бахтигуль снова сосредоточилась на белом пейзаже. Вот вдали показались два темных силуэта. Ее старики возвращались. Бахтигуль откинула шкуру и, соскользнув с покатого камня перед входом в пещеру, пошла к ним навстречу, по пояс проваливаясь в снег.

– Сказала же, не выходи! И куда тебя понесло?! – ругалась Амина, растирая холодные ноги дочери.

– М-м-м, – оправдывалась Бахтигуль, дрожа от холода.

– Эх, – старуха махнула рукой, укутала девочку, как кулему, и накинулась на старика: – Разжигай уже быстрее, озябла она совсем, заболеет еще!

Пещера наполнилась дымом. Дрова, оттаяв, никак не хотели разгораться. Но вскоре просохли и затрещали, радуя сердца людей.

У входа послышалась возня. Старуха, прихватив горящую палку, подошла ближе и замахала, отгоняя невидимого зверя:

– Кыш отсюда, уходи!

Бахтигуль выбралась из-под одеяла и подбежала к пологу. Амина даже не успела ничего сказать, как девочка распахнула его и, наклонившись, с радостным воплем подняла над головой тушку зайца.

Старик со старухой переглянулись.

– Чувствуют они друг друга.

– Молоком волчицы пропиталась наша девочка, вот она ее и чует, как своих волчат.

– Так, сколько лет прошло… Те волчата уже волки матерые, а она все Бахтигуль кормит. Нет, здесь что-то другое! – Ирек многозначительно поднял палец. – Непростая у нас девочка, непростая, это я тебе говорю!

– Тю, – огрызнулась Амина, – он мне говорит! Я и сама знаю!

Бахтигуль слушала своих стариков и улыбалась. Потом подняла небольшой камень, отошла к дальней стене пещеры, по которой в бешеном танце скакали тени, подгоняемые пламенем костра, и чиркнула по гладкой поверхности. Остался неглубокий, но видимый след. Тогда девочка влезла на приступок и принялась рисовать. Старики затихли, наблюдая за ней. Дочка, закончив работу, засунула камень за торчащий у стены зуб и позвала родителей. Они, осветив пещеру факелом, увидели три фигуры людей: две большие и одну маленькую между ними, а ниже – на четырех лапах, с большими треугольными ушами и длинным носом – стояла волчица.

Когда снега сошли с земли, и она изошла паром под горячими лучами солнца, старик умер. Он умер во сне, на лежанке, ничуть не побеспокоив сон своей старухи и дочери.

Амина тихонько причитала, сидя рядом с ним в последний раз. Бахтигуль стояла в сторонке, впервые глядя на смерть, представшую перед ней в образе сухонького старика, сердце которого так устало в борьбе за жизнь, что смерть показалась желаннее.

– Что ж нам теперь делать, дочка? Как мы без него, а? Такую зиму пережили… ушел мой Ирек, ушел, без меня…

Бахтигуль присела рядом с матерью, положила голову на ее колени. Запела тихонько, завыла по-своему.

– Жалеешь… а как же, он любил тебя…

Погоревав, Амина собрала пожитки и, оставив старика в его последнем прибежище, ушла вместе с дочерью, заложив вход в пещеру камнями, чтобы зверье не растащило останки мужа по косточкам.

– К людям нам надо, дочка, к людям пойдем, одним не выжить, – решила Амина и повела дочь туда, где летом проходил караван – за перевал, к которому вела тропа, не раз хоженая ими со стариком.

Земля просыпалась на глазах. То тут, то там белели первые цветы, молодые травы украшали почву, насыщенную влагой.

Амина и Бахтигуль шли тяжело. Старухе было нелегко перебираться по камням, с трудом она взбиралась на холмы, скользя по крутым глинистым тропам. Бахтигуль помогала, как могла: и за руку тянула, и сзади под ноги ставила камешки, чтобы мать не падала. Ночевали они, где придется. Найдут ложбинку посуше, завернутся в кошму и уснут, прижавшись друг к другу. Утром, озябшие и голодные, разведут костер, сварят суп из остатков сушеного мяса, добром вспоминая волчицу-кормилицу, поедят горячего вара и снова в путь.

А весна тем временем поднималась все выше. Добралась усердная и до высокогорных снежников, растопила льды и понеслась вода вниз, наполняя притихшие зимой реки. Встала такая река на пути у странниц: кипит вода в ней, грохочут камни по дну. Где сузится русло, там река сильным течением пробивает себе путь среди скал и крутых берегов. Где растечется она на несколько рукавов, там, хоть и послабее сила воды, а холодна она и руки не удержать, не то, чтобы вброд идти.

– Как же нам перебраться на ту сторону? – размышляла Амина, поглядывая из-под ладони на дальний хребет за рекой, за которым уже и караванная тропа.

Бахтигуль смотрит вдаль, как мать, ищет путь, но нет нигде ни переправы, ни такого места, где бы они могли вброд пройти. Разве что у тех скал… Бахтигуль запрыгала, показывая матери на две скалы, между которыми река неслась юркой змеей и дальше падала с высоты, разбиваясь на мириады брызг. Водяной туман и с долины видно: висит он над скалами, играют в его жемчужных каплях радужные блики.

– Что ты, дочка?! Мы не козы с тобой, чтобы по скалам скакать, – возразила Амина, а Бахтигуль тянет ее за собой, показывает на что-то.

Амина прикинула расстояние до водопада, вздохнула тяжело, поправила куль за спиной и уступила напору дочери.

– Идем, посмотрим, что ты там увидела.

Забравшись на скалу, старуха еле отдышалась. А Бахтигуль тянет ее дальше.

– Подожди, коза, дай воздуха глотнуть, – еле промолвила старуха, держась за грудь, из которой вот-вот, кажется, и сердце выпрыгнет.

Бахтигуль присела рядом, погладила мать по руке, заглядывая в глаза. Амина не выдержала, всплакнула. Дочка вытерла ее щеку, улыбнулась, покачала головой, не надо, мол, плакать.

– Не буду, ласковая ты моя… – вздохнула, глубоко, во всю силу легких, и встала, – ну, идем, показывай, что там.

Старая корявая арча, цепляющаяся узловатыми корнями за все расщелины в скале, скорее всего, не выдержав толстого снежного покрова, упала зимой на другой берег. Длинные ветви, опустившись до воды, подергивались под ее напором. Верхушка арчи, хоть и тонкая, но лежала далеко от края другого берега. Бахтигуль встала на ствол, попрыгала, показывая матери, что он крепкий.

– Осторожно, дочка! Подожди, давай я тебя обвяжу чем-нибудь, мало ли что, а так надежнее будет.

Амина достала халат мужа, сшитый ею из тонкой овечьей кожи. Она взяла его с собой, подумав, что пригодится. И пригодился! Связав рукава на груди дочери, она ухватилась за длинные полы, свернув их жгутом, примерилась к стволу, поняла – коротка веревка. И на треть перехода не хватит. Бахтигуль развязала рукава, сложила их вместе и, накрутив на руку, потянула мать за собой.

– Вместе идти? – испугалась Амина.

Бахтигуль кивнула и снова натянула «веревку». Старухе ничего не оставалось, как последовать за дочерью. Но, глядя на темную воду и на покрытый сучьями арчовый ствол, Амина испугалась. А Бахтигуль уже встала на ствол бочком, посмотрела на мать, показывая ей, как лучше идти, и пошла, приставляя одну ногу к другой, ловко переходя сучки и тонкие ветви, хватаясь свободной рукой за более крепкие. Амина сжала полы халата и тоже встала на бревно. Старуха была так худа, что весила не много больше своей дочери. Ствол даже не качнулся под ними. Бахтигуль уверенно двигалась по нему, тоже крепко сжимая маленькой ручонкой рукава халата. И не опора вроде, а все же связь с матерью и уверенности побольше.

Когда Бахтигуль дошла до середины переправы, шум водопада оглушил ее. Внизу маслянисто перетекала толща воды, готовясь всей массой обрушиться вниз. Холодом повеяло от воды, пальцы рук онемели, но Бахтигуль упорно двигалась, приставляя одну ногу к другой и смотря только на свои носки. «Веревка» натянулась. Девочка дернулась, подняла голову и увидела, как мать покачнулась. Ножка Бахтигуль зацепилась за сучок, и девочка опрокинулась вперед, не удержав равновесия. Амина присела, закричав и уцепившись за халат обоими руками. Бахтигуль перекувыркнулась через голову и повисла, держась за рукава халата, который зацепился за один из сучков ближе к ней. Девочка болтала в воздухе ногами. Одна нога ударилась о толстую изогнутую ветку. Бахтигуль нащупала опору, встала на ней, отпустила халат и, ухватившись за мелкие ветки арчи, вползла на ствол и прижалась к нему, обхватив и руками, и ногами. Амина дернула халат, пытаясь вытянуть, чтобы Бахтигуль сподручнее было достать его, но не удержала равновесия, покачнулась, ухватилась за ветви арчи. Ладони соскользнули по влажной хвое, и Амина упала в воду. На мгновение взгляды матери и дочери встретились: ужас в глазах ребенка и смирение в глазах старой женщины.

Темная вода мягко приняла тело и в мгновение ока сбросила его вниз. Бахтигуль закричала. Она висела над чудовищным потоком и кричала. Слезы лились из глаз ручьем, но девочка не замечала их.

– Ма, ма, ма, – звала она, всхлипывая, до тех пор, пока горло не перекрыло спазмом.

Едва очухавшись от потрясения, Бахтигуль кое-как развернулась, поползла, двигаясь всем телом, цепляясь руками за ветки, прижимая коленки к стволу. Ее кожаные штаны порвались, халат распахнулся и цеплялся за сучья. Но Бахтигуль выбралась на другой берег и сразу же помчалась вниз, туда, куда вода унесла ее мать.

Еще с высоты скалы девочка увидела в воде у самого берега тело Амины. Женщина лежала ничком, упираясь боком в большой камень, который удерживал ее в стремнине. Водопад грохотал, плевался брызгами, взбивал воду в созданном им водоеме в пену. Бахтигуль сползла по крутому склону к самой кромке воды, попыталась взять мать за руку и вытянуть на берег, но ее сил на это не хватило. Девочка плакала навзрыд, тянула и тянула, пока окончательно не выдохлась. Она упала на землю и отключилась от внешнего мира, то ли уснув, то ли погрузившись в бессознательный мрак.

Когда Бахтигуль очнулась, солнце уже ушло. Амина так и лежала в реке. Ее тело дергалось под напором воды. Бахтигуль присела у головы матери, погладила по мокрым седым волосам, поплакала и встала. Всхлипывая, она постояла, тоскливо глядя на последнего родного человека, любившего ее всей душой, потопталась в нерешительности и все же пошла, оставив Амину в ее холодной колыбели.

Ночь спустилась в ущелье. Стало еще холоднее. Бахтигуль шла вверх, туда, куда еще днем показывала мать. Когда девочка вышла на гребень, холодный ветер ударил в нее и едва не сбил с ног. Наклонившись вперед, сжавшись воробышком, Бахтигуль шла и шла, не разбирая дороги. И лишь когда небо снова посветлело и первые лучи солнца коснулись личика девочки, она остановилась.

Впереди у подножия холма, с которого она спускалась, Бахтигуль увидела ленту дороги, протоптанную сотнями ног людей и животных. Оглянувшись назад, девочка опустила голову, всхлипнула, вытерла нос и глаза рукавом халата и, собравшись с последними силами, побрела вниз, преодолевая страх неизвестности, от которого гулко стучало маленькое сердечко.

Добравшись до дороги, Бахтигуль легла и, свернувшись клубочком, уснула. Солнце, особо щедрое в тот день, укрыло ее лучистым покрывалом. Даже ветер, гуляющий там, где ему вздумается, оставил девочку, не тревожа ее сон.

Бахтигуль спала крепко. Так крепко, что не услышала ни топота копыт, ни покрякивающего звона колокольчика, возвещающего округе о том, что идет караван. Ее издали почуяли собаки. Ощерившись, они настороженно подошли, зарычали, обнюхали и, не учуяв опасности, вернулись к каравану.

– Смотри, кто-то лежит, – сидящий на первой лошади, рассматривал грязный комок одежек, который привлек внимание собак.

Второй сопровождающий пригляделся, пришпорил коня и, подъехав ближе, наклонился, чтобы получше рассмотреть.

– Ребенок, вроде девочка… жива или нет…

Он лихо спрыгнул с коня и, присев рядом, осторожно толкнул Бахтигуль. Она, медленно выплывая из сна, застонала, заморгала, силясь открыть тяжелые веки.

– Ты что тут лежишь? Кто ты? – суровый бородач испугал ее.

Бахтигуль уставилась на незнакомца полными ужаса глазами и попятилась, отползая назад.

Сидящий на коне, наблюдая за ней, сплюнул, позвал своего товарища:

– Оставь ее, она не в себе. Поехали, время до темна мало, надо успеть лагерь поставить.

Мужчины вернулись к каравану, а Бахтигуль, приходя в себя, вдруг опомнилась, поднялась на ноги и, протянув руку, бессвязно мыча, побежала за ними.

– Смотри, за нами увязалась, откуда она тут взялась?.. Мычит что-то, не иначе больная.

– Гнать ее надо, мало ли что… Наведет еще беду на нас, вон как смотрит, глаза, как у демона…

– Да брось, девчонка и девчонка. Оборванная вся, есть, небось, хочет.

– Ты как знаешь, а я ее к своему добру близко не подпущу. Пусть идет своей дорогой…

Но Бахтигуль не знала, где ее дорога. Она боялась чужаков. Да и не видела она раньше никого, кроме своих стариков. Они рассказывали ей о других людях. Она представляла их, но страшными показались люди, злыми, не такими, как ее мать и отец. Но еще страшнее было оставаться одной. Вот и шла девочка, из последних сил переставляя дрожавшие от слабости ноги.

Бородач, оглядываясь, посматривал на нее. Девочка, не старше его младшей дочери, вызывала жалость. Но настороженные взгляды других караванщиков, их опасения, удерживали его от проявления сострадания. Молодой статный мужчина примкнул к каравану, оставив свою семью в далеком селении, притулившемся у леса, за могучей рекой, левый берег которой уходил к горизонту степными просторами. Отправившись в загадочную восточную страну со своим товаром – мехами, железными орудиями, выкованными им самим, льняными отрезами, сотканными женой, – северянин, как стали называть его торговцы, намеревался обменять все на красивые тонкие ткани, на украшения и бронзовую посуду с изысканными формами и чеканкой.

Караван шел южной дорогой, раньше других освобождающейся от снегов. Хоть путь и был длиннее, зато надежнее. Бывалые торговцы приняли новенького с добром, потому он не желал выделяться среди них, зная, что верный товарищ в пути лучше, чем затаившийся недруг. Но девочка была так жалка и так слаба, что сердце северянина сжималось, когда она спотыкалась и падала и тут же поднималась и бежала за ними, не чуя ног, лишь бы не отстать.

Когда караван встал, и люди начали обустраиваться на ночлег, Бахтигуль села невдалеке и тоскливыми глазами наблюдала за тем, как ставят шатры, как разводят огонь и варят суп. Девочка принюхивалась к запахам еды, как голодный волк, который ходит вокруг охраняемого гурта, и знает, что не утащить ему овцу, не утолить голод. Голова Бахтигуль закружилась, и снова пришло спасительное беспамятство. Девочка завалилась на бок, ничего не слыша и не видя.

Стемнело. На небе засияли звезды. У костров слышался смех, где-то рядом хрустели кони, пережевывая молодые кустики трав. Бахтигуль очнулась от холода, студеными ручейками пробравшегося через разодранную одежду к худенькому тельцу. Девочка встала и, пошатываясь, несмело побрела к костру, хоть погреться, хоть чуточку поближе…

Ее заметили. Кто-то подозвал, кто-то гыкнул, отгоняя, как дикого зверя. Но все же жалость победила страх, и Бахтигуль не только разрешили погреться, но и дали чашку супа.

Обжигаясь, держа чашку двумя трясущимися ладошками, девочка пила суп под дружный хохот людей, которым она казалась смешным пугалом, которые нашли для себя развлечение, наблюдая за оборванкой, глупо улыбающейся и мычащей в ответ на вопросы и шутки. Северянин не выдержал издевательства над ребенком. Он сел рядом с ней, прикрыл полой своего халата и в ответ на непонимающие взгляды, сказал, будто про себя:

– Да какой она демон, просто ребенок!

Бахтигуль обвела всех вопрошающим взглядом. В нем было столько откровенности, столько просьбы о милости, что видавшие виды караванщики опустили глаза, стыдясь своего веселья.

– Ладно, пусть идет с нами до ближайшего селения. Там оставишь ее, – разрешил старший.

– Добро! – прижимая к себе девочку, беспокойно вертевшую головой от одного человека к другому, одобрил его решение бородач.

– Ну, что сжалась вся? – с нежностью, на какую был способен мужчина, спросил он. – Эх, дитя… натерпелась ты… ничего, найдем тебе жилье, забудешь свою боль, новая у тебя жизнь начнется! А? Понимаешь?

Бахтигуль понимала. Тому, кто слышит сердцем, любая речь понятна.

Караван медленно брел на юг, огибая холмы, вползая на перевалы. Они прошли уже не одно стойбище кочевников, но девочка так и шла за караваном, не желая оставаться нигде. Она то бежала рядом, то ехала на лошади, куда ее сажал бородач. Не таким страшным оказался он. Просто его черные курчавые волосы, что на голове, что на бороде, были куда гуще, чем у других. Вот и выглядел он на фоне остальных мужчин суровым и грозным. Северянин дал Бахтигуль гребень, показывая, чтобы причесалась, залатал порванные сапожки. Хотел было и штанишки починить, но она застеснялась, убежала. Тогда бородач достал один из своих отрезов, и умело скроил ей на глазок и сшил новые штаны. Хоть они были не такие теплые, а все же чистые и целые. Бахтигуль отблагодарила его признательным счастливым взглядом, в котором читалось: «Есть хорошие люди, есть добрые люди». И с тех пор, как верный пес, ловила взгляд бородача, стараясь угадать его желания.

На привалах девочка развлекала караванщиков, танцуя для них. За это ей хлопали и давали еду. Но Бахтигуль старалась помогать во всем, в чем могла – мыла посуду, искала дрова. Спала она с собаками, позволяющими греться у их косматых теплых боков. Просыпалась раньше всех, умывалась, если рядом была вода, заплетала косу, сумев все-таки расчесать свои спутанные волосы.

Трудно приходилось в непогоду. От дождя и снега одежда Бахтигуль промокала, ноги, руки стыли. Девочка дрожала от холода, тогда бородач брал ее к себе и сажал впереди, укутав в свой халат. Спать тоже позволял в шатре. Но Бахтигуль чувствовала себя уютней с собаками. Заберется между ними, закопается в их шерсть и спокойно уснет.

Но больше всего Бахтигуль нравилось ехать на лошади. Выпрямится ровно, обеими руками крепко ухватится за луку седла и покачивается в такт шагам коня. Вокруг все видно, как птице, летящей в небе. И чувствовала себя в эти мгновения Бахтигуль такой счастливой! А то вспомнит она, как так же радовалась очень давно, так давно, что от этого воспоминания набегут слезы. Как ей не хватало добрых рук матери, как хотелось снова услышать скрипучий говор отца, спорившего с ней, и еще хоть раз заглянуть в пытливые желтые глаза волчицы, приходившей к ней в трудную пору жизни. Сейчас бы, вспоминала Бахтигуль, они всей семьей оставили пещеру, снова построили свой шалаш. Отец поставил бы силки и поймал птичку, из которой мать сварила бы ароматный суп. А потом они все вместе пошли бы за вкусными кислыми стеблями, растущими из-под земли, а она сорвала бы такой вместе с широким листом и сделала себе шапку, чему улыбнулась бы мама…