Текст книги "Век любви и шоколада (ЛП)"

Автор книги: Габриэль Зевин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

– Это угроза? – Я представила, как она устраивает смуту на одном из открытий клуба.

– Ты очень подозрительная молодая женщина.

– Наверное, так. Будь мы в Америке, тебя бы арестовали.

– Но мы не там. И отравление – идеальное преступление. Оно требует терпения, но его очень трудно доказать. Кстати, каковы твои планы после похорон? Может, пообедаем? Девичьи разговоры и шоколад. К сожалению, я завтра уезжаю. Ты не одна, кто занимается бизнесом, хотя ведешь себя, как будто так и есть. Это не оставляет нам времени наверстать упущенное. Печально.

– Я чувствую жалость к тебе. Он любил тебя, а ты убила его, и теперь никто никогда не полюбит тебя снова.

Ее глаза стали черными от ненависти. Только произнеся это, я поняла, что ничего, кроме уверения, что другие находят ее жалкой, не могло возыметь такого эффекта над этой женщиной. Она бросилась ко мне, но я не боялась ее. Она была слабой и глупой. Я позвала Кадзуо и попросила показать ей, где находится дверь.

XIX

Я ДАЮ КЛЯТВУ ОСТАТЬСЯ В ОДИНОЧЕСТВЕ

Не смотря на то, что на дворе был белый день, я вернулась в свою комнату в доме Юджи, чтобы поспать. Я морально устала, если не физически. Я легла на кровать, даже не потрудившись снять свое черное кимоно.

Я проснулась за полночь, в комнате было неуютно и пахло плесенью. Мои одежды пропитались ароматом ладана, и я жаждала прогуляться, чтобы немного подышать свежим воздухом. Хоть я и не особенно заботилась о своей безопасности, я примотала мачете под кимоно.

Я направилась по тому же пути, по которому гуляла с Юджи несколько дней назад. Я пришла к пруду с карпами и уселась на древнюю каменную скамейку. Я наблюдала, как оранжевые, красные и белые рыбки плавали и резвились в нем. Я созерцала этих рыб. Было поздно – они породистые? Когда же рыбы спят? Спят ли они вообще?

Я расстегнула кимоно, которое слишком туго затянула прислуга.

Я посмотрела на свои руки и обручальное кольцо. Слишком большое для этого эксперимента, подумала я.

В эту ночь ярко светила луна, и я смогла увидеть свое отражение в воде. Я смотрела на Аню Баланчину и как рыбы плавали по ее лицу. Она, казалось, была на грани слез, и я ненавидела ее за это. Я сняла обручальное кольцо и швырнула его в нее.

– Это был твой выбор, – сказала я. – Ты не должна чувствовать печаль.

Мне было двадцать лет. Я вышла замуж и вот я вдова. В этот момент я решила больше никогда не выходить замуж. Мне не понравилось украшение, говорящее, что я теперь чья-то собственность, пафосные зрелища свадеб, и тот факт, что соединение своей жизни с чьей-то еще означает пустить печаль в свою дверь. Я не создана для брака по любви или иной другой причине, или, возможно, брак не создан для меня.

Бизнес имел смысл, пока соглашение не стало настолько сложным. Я не видела причины в будущем соединить свою жизнь с кем-то еще. Женившись по любви, всегда можно разлюбить (пример: мои родители, родители Вина). Если вы женитесь из-за бизнеса, отношения отказываются оставаться деловыми. Кроме того, я упорно трудилась, сделала трудный выбор, и построила нечто иное, чем офигительный дом из подростковой мечты. Я не желаю идти по стопам чьих-то историй и ошибок, а также не хочу, чтобы кто-то шел по моим. Кроме того, кто сможет быть со мной, не осуждая меня? Кто сможет понять, почему я сделала все эти вещи, которые сделала? Я сидела посреди ночи на жесткой каменной скамье в чужой стране и думала: зачем мне снова выходить замуж?

Поэтому я решила остаться одинокой. Как вариант периодически заводить любовника. (Католическая школьница во мне была шокирована этой мыслью; я сказала ей, что нас выгнали из католической школы, поэтому она должна заткнуться.) Тео фактически был моим любовником, и посмотрите, что из этого вышло. Определенно, лучше остаться одной. Я хотела бы заполнить свое свободное время продуктивным хобби. Я бы стала читать, как Имоджен, пошла бы на кулинарные курсы, научилась бы танцевать, стала бы волонтером, помогая детям-сиротам, приняла бы более активное участие в роли крестной Феликса. Я хотела бы написать мемуары.

(Примечание: даже много лет спустя мне трудно признать это. Бракосочетание с Юджи Оно, несмотря на все хорошее, что было сделано для «Темной комнаты», вероятно, войдет в историю как самая ужасная ошибка в моей жизни. Каждый, кто читает эти записи, знает, что совершила я их много. В тот вечер я совсем не была готова признать, что ошибка была моя, а не самого института брака.)

Во время раздумий я почувствовала, как что-то ударило меня под левую лопатку. Это было как-то неправильно, но тем не менее, не показалось мне значительным. Что-то тупое, среднего размера, безвредное. Софтбольный мяч или грейпфрут. Взглянув вниз, я увидела, что моя грудь пробита сверкающим острым лезвием. Вдруг лезвие исчезло и рана закровоточила. Больно не было, видимо, из-за адреналина. Я попыталась достать мачете из-под кимоно, но одеяние было таким объемным, что я промедлила. Когда я обернулась, лезвие вошло куда-то в нижнюю часть моей спины. Я попыталась встать, но правая нога отказала и я упала, ударившись подбородком и шеей об каменную скамью. София Биттер надо мной держала меч. Ее взгляд говорил, что она не остановится, пока я не буду мертва.

Как она проникла в усадьбу? Кто еще был с ней? У меня не было ни секунды на размышления. Я хотела жить. Мне нужно было время, чтобы добраться до мачете, поэтому я решила поговорить с ней.

– Почему? – Мой голос был едва громче шепота – я повредила гортань, когда упала на скамейку. – Что я тебе сделала?

– Ты знаешь, что ты сделала. Я бы предпочла отравить тебя, но у меня нет ни времени, ни доступа. Мне придется смириться с этим. – Она приподняла меч и подняла его выше.

– Погоди, – прошептала я так громко, как могла. – Прежде чем ты убьешь меня... Юджи просил кое-что сказать тебе. – Это была жалкая уловка с моей стороны, и у меня уже почти не было веры, что она сработает.

Она закатила глаза, но опустила оружие.

– Говори.

– Юджи сказал мне...

– Громче.

– Я не могу. Горло. Пожалуйста. Подойди ближе.

Она присела. Мы оказались с глазу на глаз. Я чувствовала щекой ее дыхание. Запах был немного едкий, как если бы она выпила кофе. Я вспомнила о том, как папа готовил на плитке кофе для мамы. Ах, папа, было бы здорово увидеть тебя снова. Я чувствовала, что мои веки начинают закрываться.

– Говори, – повторила она. – Что сказал Юджи?

– Юджи сказал... Он был так красив, правда же?

София ударила меня по лицу, но я даже не почувствовала этого.

– Перестань увиливать!

– Юджи сказал, что рыба не сожалеет, потому что...

– У тебя не никаких чувств.

Я была почти без сознания, когда почувствовала, как что-то щекочет мое бедро. Это могло быть только одно – павлинье перо, которое я вставила в свои ножны – перо Вина. Достань мачете, подумала я. Мачете предназначены для рубки, а не чтобы колоть, но мои травмы ставили меня в очень невыгодное положение. Но я знала, что это был мой единственный шанс.

Я сжала пальцы на мачете. Подтянула руки высоко, насколько могла, и обрушила их перед собой, пронзая, как я надеялась, ее сердце. Я вытащила мачете. Она упала в пруд с карпами, и как ни странно, я почувствовала вину из-за беспокойства, которое было причинено рыбам.

София Биттер однажды дала мне хороший совет. Как там она сказала? Не трудно ранить, если собираешься убить.

Я пыталась позвать Кадзуо, но мой голос подвел. Я понимала, что быстро теряю кровь, и если только не попаду к врачу, то умру.

Я попыталась встать, но не смогла. Я не чувствовала свою левую ногу. Испугаться я не успела. Я тащила себя руками по каменной дорожке. Наверное, до дома было около тысячи футов, а еще я оставляла кровавый след за собой.

Мое сердце билось быстрее, чем я могла когда-либо припомнить такое. Я задалась вопросом, сможет ли оно выскочить.

Когда я была примерно на полпути, из кустов вышел мужчина с крюком вместо руки. Я узнала его. Мое преимущество в тот момент состояло не в том, что я могла бы обогнать любого, а в том, что я была вровень с землей.

– София! – позвал мужчина.

Очевидно, она не ответила.

Я видела, как он смотрел на кровавый след, но он не притормозил, чтобы рассмотреть, идет ли он к дому или прекращается. В этот момент на тропинке появилась кошка Юджи Оно, направляясь в сторону пруда кои. Затем, заметив меня, кошка остановилась – я боялась, что она направится в мою сторону – а она, мяукнув, привлекла внимание мужчины. Она продолжала идти к пруду с карпами, и он последовал за ней.

Я дотащила себя до комнаты Кадзуо. Адреналин начал выветриваться и боль стала не иначе как мучительной. Я поскреблась в дверь. У Кадзуо чуткий сон, и он тут же был на ногах.

– София Биттер мертва. Ее телохранитель в поместье. Могут быть и другие, я не знаю. Кроме того, мне надо в больницу, – вот что мне удалось сказать.

Я всегда думала, что умру молодой. Я думала, что умру из-за связи с преступностью и шоколадом, но это происходило из-за любви Софии (и моего собственного неправильного выбора, что отразилось на мне).

Боже святы, подумала я перед тем, как мое сердце остановилось. София Биттер действительно любила Юджи Оно. От этого я чуть не рассмеялась: некоторые никогда не расправлялись так со своими бойфрендами из старшей школы.

XX

ПООБЕЩАВ БЫТЬ В ОДИНОЧЕСТВЕ, Я НИКОГДА НЕ ОДИНОКА

Очнувшись, я оказалась на больничной койке. Не знаю, по какой причине, этот раз отличался от предыдущих ранений. Ничего не болело, но тело было странно, зловеще онемевшим.

Миниатюрная медсестра что-то обнадеживающе сказала на японском. Казалось, она говорила: «Да, ты не мертва!» Но я не могла говорить и она выбежала из комнаты.

Спустя несколько мгновений вошел доктор, а с ним были мистер Делакруа и моя сестра.

Я поняла, что все серьезно, раз Нетти вызвали в Японию. Она взяла меня за руку.

– Анечка, ты очнулась, слава Богу. – Ее глаза наполнились слезами. Мистер Делакруа остался в углу, как прокаженный. Мне не показалось особенно странным, что он пришел, хотя дело было в Японии. Мне нездоровится, и ему или Тео понадобилось совершить поездку.

Я пыталась заговорить, но в горле оказались трубки. Я нажала на них, и медсестра схватила меня за руку.

– Вы помните, что с вами случилось? – спросил доктор. Облегчением было то, что он говорил по-английски.

Я кивнула, потому что это был единственный ответ, который я могла дать.

– На вас напали и пронзили. – Он показал мне диаграмму: я была представлена одномерной мультипликационной девочкой с пугающей чередой красных крестиков, указывающих на области травм. Девушка явно наделала много ошибок.

– Первое ранение случилось под лопаткой с проникновением в грудь пониже ключицы. По пути была задета стенка вашего сердца. Второе ранение проникло в поясницу, оторвав нервы вдоль левой стороны позвоночника. Именно поэтому вы не можете почувствовать свою левую ногу.

Я кивнула – по той же причине, что и раньше.

– К счастью, рана была нанесена очень низко. Немного выше, и ваша нога могла бы больше не функционировать. Немного ближе к центру – и вы полностью парализованы. Другая хорошая новость: ваша правая нога должна функционировать идеально, и вполне вероятно, что вы сможете нормально ходить, но никто не может сказать, сколько времени это займет.

Я кивнула, полагая, что закатывание глаз создаст путаницу.

– Травма сердечной стенки повлекла ряд сердечных приступов. Нам пришлось сделать операцию на сердце и залатать стенку, чтобы восстановить его нормальную деятельность. Вы сломали лодыжку, поэтому, как вы можете заметить, ваша нога в гипсе. Мы подозреваем, что вы пытались встать в какой-то момент после того, как вас ранили, тогда-то должно быть и вывихнули ногу.

Я не заметила, но теперь увидела, что так оно и есть. Что не делает морю погоды, так как мои ноги не работали вообще и, очевидно, это была только одна из многих проблем.

– Кроме того, вы сильно ушибли гортань, но так как вы были интубированы* (прим.пер. введена трубка с целью обеспечения проходимости дыхательных путей), мы пока не можем знать перспективы этой травмы. Вы находитесь на морфине, пока боли чувствовать вы не должны. Я не хочу приукрашивать ситуацию, мисс Баланчина. Вам предстоит долгая реабилитация.

Он, вероятно, не должен был говорить последнее предложение. Факт того, что донести до меня поверхностное описание моих ран заняло две минуты, был довольно хорошим знаком того, что я не оправлюсь еще некоторое время.

– Я оставляю вас на ваших друзей, – сказал доктор и ушел.

Нетти села на мою кровать и немедленно начала плакать.

– Анни, ты почти умерла. Болит?

Я покачал головой. Нет. Позже накроет.

– Я останусь, пока тебе не станет лучше.

Я снова покачала головой. Я была рада видеть ее, но даже в нынешнем состоянии я не могла придумать ничего хуже этого, когда ей полагается быть в колледже.

Мистер Делакруа подошел к моей кровати. Он ни разу не заговорил во время этой сцены.

– Я, конечно, посещал открытия японских клубов, пока ты не в состоянии.

Я хотела сказать спасибо, но не могла.

Он посмотрел на меня изучающим и безэмоциональным взглядом. Затем кивнул и вышел.

Нетти поцеловала меня, и хотя я только очнулась, меньше, чем полчаса назад, я уснула.

***

А теперь легкая ирония: я, которая только недавно клялась, что останется одна, вообще не оставалась в одиночестве. Я никогда не была так унижена. Я ничего не могла сделать. Я не могла добраться до ванной без посторонней помощи. Я не могла есть без посторонней помощи. Подъем руки до рта вновь разрывал швы на спине и груди, таким образом, мне приходилось оставаться неподвижной. Хуже младенца, потому что я была слишком громоздкой и неочаровательной.

Я не могла принять ванну. Не могла расчесать волосы. Очевидно, не могла ходить по комнате. Ребра сломали во время операции по восстановлению моего сердца, что было больно, слишком больно. Некоторое время меня считали слишком хрупкой даже для того, чтобы посадить в инвалидное кресло. Я не была на открытом воздухе в течение недели. Было больно говорить, поэтому я избегала этого, а писать еще больнее. Поэтому я шептала. Что тут сказать? Я больше не чувствовала себя хорошо. Меня не интересовали новости из дома. Не волновала забота о Семье или о клубах.

До этого я лежала в больницах; болела и я раньше. Но те разы не идут ни в какое сравнение с этим. Я не могла ничего делать, кроме как лежать в постели и пялиться в окно. Я не замышляла никакой мести. Я убила Софию Биттер и устала.

Полиция наведывалась ко мне. Поскольку София напала на меня, дело казалось им довольно шаблонным. Мы обе были иностранками – гайдзинами, и поэтому никого не заботило, каковы были ее, или на то пошло, мои причины.

***

Приблизительно через неделю обихаживания у меня больше не осталось причин для неловкости. Ну зачем беспокоиться, когда грудь выставлена на обозрение при замене швов на груди? Ну зачем беспокоиться, распахнулся ли мой больничный халат, когда под меня суют утку? Ну зачем беспокоиться, что я не могу ничего сделать без помощи, по крайней мере, еще одного человека? Я пустила все на самотек. Я ни с кем не боролась, как делала моя бабушка. Я сладко улыбалась и позволяла уделять себе внимание. Я была похожа на сломанную куклу. Мне хотелось верить, что медсестрам я очень сильно нравлюсь.

Хотя я уже перестала волноваться по большей части, у меня оставалась одна забота: Нетти. Она была превосходным защитником в те первые дни. Хотя я была разбита, мне больше не грозила смерть. Я хотела, чтобы она вернулась в колледж.

– У меня есть медсестра и мне не нравится, что ты не в школе, – сумела я сказать самым бодрым голосом, который только смогла из себя выдавить.

– Но ты будешь одинока, – ответила Нетти.

– Я не одинока, Нетти. Я вообще не остаюсь одна.

– Это не то же самое, Аргон, и ты это знаешь. Ты чуть не умерла. Врачи говорят, что у тебя впереди месяцы восстановления. Ты не можешь переехать, и я не оставлю тебя здесь одну.

Я попыталась сесть на кровати, но не смогла.

– Нетти, твое пребывание здесь меня не расслабляет. Мне важно знать, что ты находишься в колледже, обучение – это важная вещь.

– Это смешно, Анни. Я не оставлю тебя.

Из темного угла комнаты мистер Делакруа произнес:

– Я останусь с ней.

– Что? – спросила Нетти.

– Я останусь с ней. Она не будет одинока.

Нетти стала очень высокой. Она одарила его своим особым выражением лица – сложной комбинацией королевы и гангстера, которое я видела много раз прежде, когда она смотрела на бабушку.

– При всем уважении, мистер Делакруа, я не оставлю сестру с вами. Я даже не знаю вас толком, а то, что знаю, мне не очень-то нравится.

– Доверься мне, Нетти, – сказал мистер Делакруа. – Это к лучшему. Я останусь с ней. Я уже веду дела в Японии. – Он снял куртку и повесил ее на стул, как бы намекая, что он планирует остаться. – Помнишь тот год, когда она отравилась в «Свободу»?

– Да, именно поэтому вы мне не нравитесь.

– По сути, она обменяла свою свободу на то, чтобы ты могла отправиться в лагерь для одаренных детей в Амхерсте. У меня получилось заключить сделку с Аней из-за ее большой любви к тебе. И то, чего она хотела в том году, не отличается от того, что она хочет прямо сейчас. Уважь ее желания и оставь ее. Можешь называть меня, как тебе нравится, но я доставлю ее домой летом, когда перелет станет для нее безопасным.

Нетти обернулась ко мне.

– Ты предпочитаешь оставить его, а не меня? Ты предпочитаешь ужасного отца Вина, которого мы привыкли ненавидеть? Я имею в виду, что даже его сын, самый лучший парень в мире, который со всеми ладит, ненавидит его.

Конечно, я предпочла бы Нетти, но больше всего мне хотелось, чтобы она вернулась в школу.

– Да, – сказала я. – Кроме того, разве он не задолжал мне хотя бы одну услугу в своей жизни?

Нетти повернулась к мистеру Делакруа.

– Если ей даже на мгновение станет хуже, немедленно свяжитесь со мной. Вы должны видеть ее как минимум раз в день и убедиться, что о ней хорошо заботятся. И я также жду отчетов. – Она в гневе вышла из комнаты и через три дня вернулась в МТИ.

– Спасибо, – сказала я ему позже в тот же день, или, может быть на следующий. Я много спала и часто путала дни. – Но вам не нужно так часто проверять меня. У меня есть медсестры. Я буду в порядке. Как-то неудобно влипать в неприятности, когда находишься в таком в состоянии.

– Я обещал твоей сестре. А я человек слова.

– Нет, вы не такой.

– Аня, не хочешь ли ты обсудить со мной некоторые детали бизнеса? «Бар света» в Хиросиме...

– Мне плевать. Уверена, все, чтобы вы не решили, будет правильным.

– Ты должна попробовать.

– Попробовать сделать что? Мне не нужно ничего делать, кроме как лежать здесь, мистер Делакруа.

На этой неделе они отключили меня от морфина, и это оказалось лучшим развлечением в подобного рода одиночестве.

XXI

Я СЛАБА; РАЗМЫШЛЯЮ ОБ МЕНЯЮЩЕМ ХАРАКТЕРЕ БОЛИ, ОПРЕДЕЛЯЮ, КАК МОЙ ХАРАКТЕР БЫЛ СФОРМИРОВАН

Мистер Делакруа ежедневно заглядывал на пару часов. Уверена, компаньонка из меня была ужасная. Как-то в конце октября он принес шахматы.

– Что это? – спросила я. – Думаете, я хочу играть в эту игру?

– Ну, мне скучно с тобой, – сказал он. – Ты не желаешь обсуждать дела и ничего даже чуточку смешного не говоришь, вот я и подумал хотя б в шахматы поиграть.

– Не умею в них играть.

– Великолепно. Тем более надо заняться этим.

– Если вам скучно со мной, так может вернетесь в Америку? У вас остались там дела.

– Я обещал твоей сестре.

– От вас не ожидают исполнения обещаний, мистер Делакруа. Все знают, каков вы.

Он поправил подушку под моей головой. Мне было неудобно сидеть, но я старалась не подавать виду.

– Так нормально? – спросил он мягко.

Я стиснула зубы и кивнула. Ни единая часть моего тела не чувствовалась и не функционировала как раньше. Я думала о Лео, когда он попал в аварию, о Юджи, и, конечно, о бабушке. Я не была достаточно терпелива с ними.

Он поставил шахматную доску на столик моей кровати.

– Пешки ходят только вперед. Они кажутся неинтересными, но выигрыш или проигрыш зависит от того, как сходит пешка, что имеет вес, и политик во мне прекрасно об этом знает. Королева очень влиятельна. Она может делать все, что захочет.

– Что произойдет, если ее ранят?

– Игра продолжится, но будет гораздо труднее победить. Лучше приглядывать за своей королевой.

Я взяла черную королеву в руку.

– Я чувствую себя глупо, мистер Делакруа, – сказала я. – Вы без конца твердили мне нанять охрану. Если бы я вас послушала, то не оказалась бы в таком положении. Должно быть, вы рады, что были правы.

– В данном случае я не рад, что оказался прав, да и ты не должна винить себя. Ты была бы не ты, если бы не настаивала на том, что будешь поступать по-своему.

– Поступать по-своему на данный момент кажется довольно глупым.

– Это в прошлом, Аня, – сказал он будничным голосом. – Мы находимся там, где находимся. София Биттер была психопаткой, я поражен, что тебе удалось выжить. Теперь конь – он, пожалуй, наиболее сложная фигура для игрока. Он ходит буквой «Г».

– Откуда вы знаете, что конь это он? – спросила я. – Любой может оказаться под этой броней.

Он улыбнулся мне.

– Хорошая девочка.

***

В конце ноября я выписалась из больницы и вернулась в поместье Юджи Оно. Со мной поехала медсестра и устроила меня в старую комнату Юджи, наиболее удобное помещение в доме. Я старалась не думать о том, что последний обитатель этой комнаты умер медленно и мучительно.

К декабрю я передвигалась с ходунками. В феврале у меня появились костыли. К середине марта сняли гипс, обнажив поразительно безжизненную ногу болезненных оттенков желтого, зеленого и серого. Что есть, то есть, здоровой она не выглядела: свод стопы был плоским, лодыжка тощей как запястье, а пальцы свернулись странно и бесполезно. Я смотрела на эти пальцы и спрашивала себя, какой цели они когда-то служили. Я предпочла бы избежать этого зрелища, хотя это было не вариант – мне приходилось постоянно смотреть на нее, потому что он не работала! Когда я ставила свою ногу, то не могла почувствовать землю. Они дали мне подпорку и трость. Я покачивалась как зомби. Это было совсем не скучно: приходилось должным образом приказать своему мозгу переместить ногу, а затем ноге переместить свою стопу, а затем проверить и посмотреть, где находится земля и так с каждым шагом.

Что по поводу остального тела? Не сказать, что я бы назвала его привлекательным. Широкие розовые шрамы расползались до середины груди, под плечо, под поясницу, на шею, в ногу и на ноге, и за подборок. Некоторые шрамы были от нападения, некоторые из-за предпринятых врачами мер по спасению моей жизни. Я выглядела как девушка, заколотая маньячкой и перенесшая операцию на сердце, короче именно той, кем я и была. Выходя из ванной, я старалась не рассматривать себя очень близко. Я носила длинные свободные платья с высоким воротником платья, в которых, как сказал мистер Делакруа, я была похожа на фронтирских женщин* (прим. пер. Женщины, проживавшие в зонах освоения западных территорий США. Они носили закрытые платья без декольте).

По правде говоря, шрамы не очень беспокоили меня. Я гораздо больше смущалась из-за того, что моя нога плохо функционировала и гораздо сильнее раздражалась из-за постоянной боли вследствие повреждения нервов после удара в позвоночник.

Боль... в течение длительного времени это все, о чем я могла думать. У человека, известного как Аня Баланчина, тело заменили на больное. Я была пульсирующим, ноющим, чудовищно капризным шариком. Уверена, нахождение рядом со мной было не очень-то приятно. (Ну вы и так с самого начала не могли назвать меня жизнерадостным человеком.)

Я очень боялась поскользнуться и упасть и той зимой подолгу сидела в четырех стенах.

Я принялась за чтение.

Я играла в шахматы с мистером Делакруа.

Я начала чувствовать себя чуть-чуть лучше. Даже собиралась взять планшет, но передумала. В нынешнем состоянии не хотелось ничего слышать от Вина. Однако я разговаривала с Тео, Мышью и Скарлет по телефону. Иногда Скарлет передавала телефон Феликсу. Он был не таким уж хорошим собеседником, но мне нравилось разговаривать с ним. По крайней мере, он не спрашивал меня о самочувствии.

– Что там у тебя происходит, парень? – спросила я.

Происходило вот что: у моего трехлетнего крестника появилась подружка. Ее звали Руби, и она была пожилой женщиной – ей исполнилось четыре. Она предложила пожениться, но он не был уверен, что к этому готов. Она была паинькой большую часть времени, но мальчик говорил, что она могла и покомандовать. Он не совсем был уверен, но подозревал, что возможно с помощью обмана уже женился на ней. Там был неоднозначный инцидент с поцелуем в крошечной гардеробной, а также что-то типа банки с пластилином, то ли одолженной, то ли подаренной. Так как ему не хватало словарного запаса, этот рассказ занял около часа, но это было прекрасно. Время у меня имелось.

А затем неумолимый в этом вопросе мир вступил в весну.

В поместье Юджи расцвели деревья сакуры, земля оттаяла, и я начала меньше бояться упасть. Появились даже признаки жизни в моей мертвой ноге, и я смогла более-менее заставить себя пойти, куда хотела, хотя на это уходило миллион лет.

Иногда я ходила к пруду, где на меня напали. Путешествие, которое занимало у меня меньше пяти минут полдюжины месяцев назад, теперь занимало сорок. Рыбы еще живы. Крови не было. Никаких доказательств, что там я убила и сама была почти убита. И в этом тоже, кстати, мир был неумолим.

Как правило, мистер Делакруа ходил со мной. Мы до сих пор не разговаривали толком о делах, о чем всегда говорили до этого. Вместо этого мы говорили о наших семьях: о его сыне и жене, о моем детстве, о его детстве, о моих родителях, о брате, сестре и бабушке. В детстве он осиротел. Его отец, который занимался кофе, покончил с собой, когда законы Рэмбо вступили в силу. В двенадцать его усыновила богатая семья, в пятнадцать он влюбился в девушку – в бывшую жену, маму Вина. Он переживал из-за развода и до сих пор любил свою жену, хотя признался, что был виноват, и что осталось мало надежды на счастливый конец.

– Это из-за клуба? – спросила его я. – Так вот почему вы развелись?

– Нет, Аня. Из-за более важного. Из-за лет пренебрежения и неправильных решений с моей стороны. Есть тысяча вариантов поступить правильно. Кстати, это чертовски много шансов. Но в итоге они заканчиваются.

***

Мистер Делакруа сподвигал меня выбраться из усадьбы Юджи хотя бы днем, но мне было лень. Я предпочитала ковылять там, где я буду незаметна.

– Однажды тебе придется покинуть это место, – сказал он.

Я старалась не думать об этом.

За неделю до конца апреля, в воскресенье, мистер Делакруа настоял на том, что мы должны выйти.

– У меня есть причина и ты не можешь с ней поспорить.

– Сомневаюсь в этом. Я могу спорить со всем.

– Ты забыла, какой сегодня день?

Ничего не приходило на ум.

– Пасха. День, когда даже такие грешные католики как ты и я прячут свои прегрешения у дверей в церковь. Я вижу, ты стала большей грешницей, чем я думал.

Я погрязла в грехах. Откровенно говоря, я считала себя неисправимой. Поскольку последний раз я ходила на мессу вместе со Скарлет и Феликом и убила человека. Нет смысла верить в небеса, если вы уверены, что единственное место, в котором окажетесь, это ад.

– Мистер Делакруа, вы не могли найти католическую церковь в Осаке.

– Католики есть везде, Аня.

– Я удивлена, что вы даже ходите на Пасху.

– Я полагаю, ты имеешь в виду, из-за того что я такой негодяй. Но именно грешники заслуживают ежегодного искупления части их греха, не думаешь?

Во внутреннем дворе стояли гранитные статуи Девы Марии и Иисуса. У обеих были японские черты лица. Обычно Иисус напоминал мне Тео, но в Осаке он больше походил на Юджи Оно.

Литургия была такой же, как в Нью-Йорке – в основном на латыни, хотя английские слова проскакивают в японском языке. Мне было нетрудно внимать ей. Я знала, о чем шла речь и когда надо кивать, поддакивать, когда от меня ждут ответа да или нет.

Я обнаружила, что думаю о Софии Биттер.

Я вдыхала запах ее крови, смешанной с моей.

Будь у меня шанс, я бы убила ее снова.

Наверное, я не окажусь на небесах. Никакая церковь и конфессия не исправят меня. Хотя пасхальная служба была прекрасной. Я была рада, что пришла.

Мы оба решили пропустить исповедь. Кто знает, вдруг священник говорит по-английски?

– Чувствуешь себя обновленной? – спросил меня мистер Делакруа на выходе.

– Чувствую нечто подобное. – Я хотела спросить его, убивал ли он, но сомневалась в этом. – Когда мне было шестнадцать, я поддерживала плохую репутацию. Постоянно ходила исповедоваться. Чувствовала, что всегда кого-то теряю. Бабушку, брата. У меня были плохие мысли о родителях. И, конечно, обычные нечистые мысли, которые приходят в голову девочкам-подросткам – ничего такого страшного. Но с тех пор я на самом деле нагрешила, мистер Делакруа. И я не могу перестать смеяться над девушкой, которая думала, что она такая ужасная. Она ничего не сделала. За исключением, может быть того, что родилась не в той семье, в неправильном городе и не в тот год.

Он остановился.

– А сейчас ты можешь назвать, что натворила ужасного?

– Я не собираюсь перечислять все. – Я замолчала. – Я убила женщину.

– В целях самообороны.

– Но все же, я больше хотела остаться в живых, чем оставить жизнь ей. По-настоящему хороший человек позволил бы ей умереть в пруде кои?

– Нет.

– Но даже если это правда, я не была безупречна. Она не выбирала меня наугад. Она выбрала меня, потому что поняла, что я что-то украла у нее. И я, наверное, так и сделала.

– Чувствовать вину бессмысленно, Аня. Помни: всем мил не будешь.

– Вы не можете всерьез в это верить?

– Приходится.

***

Однажды на исходе апреля я спросила его:

– Мистер Делакруа, почему вы все еще здесь? Вы должны заниматься делами в Штатах. Когда мы расстались, то обсуждали баллотирование в мэры.

– Мои планы изменились. Но это не исключено.

Мы подошли к пруду и он помог мне сесть на скамейку.

– Ты знаешь, наверное, что у меня была дочь?

– Сестра Вина, которая умерла.

– Да. Она была очень красивая, как ты. Была остра на язычок, как я. Да и ты тоже. Она появилась у нас с Джейн, когда мы были молоды, еще в средней школе, но к счастью, у родителей Джейн были деньги, так что это не повлияло на нашу жизнь слишком кардинально, как это могло бы быть при отсутствии денег. Моя дочь заболела. Это было изнуряюще для всех. Для моей бывшей жены, для моего сына. Алекса очень тяжело боролась за жизнь немногим больше года, а потом умерла. Моя семья перестала быть прежней. Я больше не мог находиться дома. Я делал вещи, которыми не горжусь. Я заставил их переехать в Нью-Йорк, чтобы получить должность окружного прокурора. Я думал, что это может стать новым началом, но это было не так. Я не мог быть с женой и с сыном, потому что становился слишком несчастным.