Текст книги "Пьесы"

Автор книги: Габриэль Марсель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

Рене. Нельзя же вышвырнуть за дверь женщину, которая проработала у тебя двадцать пять лет…

Элиза. Неважно, если ты нашла помоложе за ту же плату… К тому же для этих людей существуют приюты.

Рене. Платные.

Элиза. Не обязательно.

Рене. Ну, тогда это для прислуги депутатов.

Элиза. Может быть. И все-таки было бы лучше, если бы ты меня послушала. (Указывая на Шарлотту.) Ну а она – как она себя чувствует?

Рене. Да не блестяще, как всегда. Мы ходили к Сабурену.

Элиза. Так. Пятьдесят франков – псу под хвост. Сколько раз я тебе говорила, что от этих «светил» мало проку!

Рене. А многие на этот счет другого мнения.

Элиза. Вот уж меня это не волнует, я знаю, что говорю. На вот, посмотри, я вырезала из газеты специально для вас.

Рене. Не люблю газетных объявлений.

Элиза. Все-таки можно туда написать.

Рене (читает). «Мадемуазель Аглае Монтилье, улица Пот-о-Роз, 26, Нуаршан». Отметь у себя, Шарлотта. Ну, уж марки для ответа мы не приложим. (Шарлотта достает из сумочки авторучку и блокнот.)

Элиза. Что, у нее теперь – автоматическая ручка?

Рене. За пять франков девяносто пять сантимов.

Элиза. Это самые хорошие.

Этьен (Морису, почти с содроганием). Папа, как ты это…

Морис. Что, дорогой?

Этьен. Нет, ничего. (Берет руку отца в свою и крепко сжимает ее.)

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

^{Спустя несколько дней. Место действия – прежнее. В комнате – Морис и Агата.}

Морис(шутливо). Агата, мне только что в библиотеке нанес визит Лорансо.

Агата. Да?

Морис. Вы совсем не догадываетесь, какими планами он со мной поделился?

Агата. Не имею ни малейшего представления.

Морис. Он пришел единственно для того, чтобы поговорить со мной о вас, и сообщил мне о своем намерении… жениться на вас.

Агата. Он с ума сошел. Он меня совсем не знает – так же, как я его.

Морис. Он убежден, что вы – именно та женщина, какая ему нужна.

Агата. Это ребячество. Однако я не прочь узнать, что вы ему ответили.

Морис. Мне оставалось только слушать.

Агата. Я считаю, что вы могли, и должны были, уговорить его отказаться от столь абсурдных планов.

Морис. Почему – абсурдных? Пусть вас не вводит в заблуждение его седина, Лорансо на год моложе меня.

Агата. Вопрос не в этом.

Морис. Это очень порядочный малый, из него выйдет отличный муж. И если его до сих пор не оседлали…

Агата. Вы сами не можете удержаться от употребления комичных словечек, говоря о нем.

Морис. Что поделаешь? Слово «оседлали» ему очень подходит.

Агата. И вы хотите, чтобы я принимала его всерьез!

Морис. Он бы женился давно, попадись ему женщина, о которой он мечтал. Лорансо долгое время жил с матерью, женщиной замечательной во всех отношениях, но с непростым характером, которую он боготворил. Он посвятил себя ей до ее последних дней. Это трогательно, согласитесь.

Агата. Не спорю.

Морис. Странное у вас выражение лица!

Агата. Скажите, он поручил вам уведомить меня о своих намерениях?

Морис. Он попросил меня прозондировать почву.

Агата (с иронией). И вы тут же выполнили его просьбу…

Морис. Так что же, я должен был исподволь готовить вас к этой новости?

Агата. Поскольку вы совершенно не знали, какое впечатление она на меня произведет, – да, конечно, вы должны были бы действовать не столь грубо и прямолинейно!

Морис. Вот это действительно выпад.

Агата. Я вам уже говорила: мне кажется, вы не вполне представляете себе, что я чувствую и как следовало бы со мной держаться.

Морис. Но согласитесь, вы никогда не предоставляли мне возможности подобного анализа… Я вас узнал лучше – совсем чуть-чуть! – с момента отъезда Элизы, за эти шесть дней. Согласитесь, это небольшой срок. До тех пор вы почти не общались со мной.

Агата. И тем не менее вы не замедлили составить себе определенное мнение обо мне. Но, конечно, я слишком многого требую от человека, столь скорого на выводы и столь самоуверенного.

Морис. Однако ваши слова просто злы!

Агата. Вас удивляет даже это. Вы полагали, что я слишком глупа, чтобы быть неприятной, не так ли?

Морис. Вы несправедливы, Агата. Я не утверждаю, что не ошибался на ваш счет, но я ведь не судил вас.

Агата. Давайте не будем играть словами, хорошо?

Морис. Меня смущает то, что вы, насколько я мог заметить, не выказывали никакого доверия ко мне.

Агата. Неужели?

Морис. Вы были всегда так сдержанны…

Агата. Что тут удивительного? Чего вы, собственно, ожидали? К тому же это не так. Вы никогда не делали ни малейшей попытки внушить мне доверие, хотя сейчас и говорите об этом. Ваше отношение ко мне было неприязненным с первой минуты.

Морис. Уверяю вас, во мне говорило лишь чувство сострадания.

Агата. Уж очень глубоко затаенное. О, поверьте, я нисколько не жалею об этом; не сомневаюсь, что если бы вы захотели обнаружить свое сочувствие, то сделали бы это в такой форме, что оно только оскорбило бы меня.

Морис. Отлично! Надо будет мне предупредить Лорансо, что стоит вам завестись, как…

Агата. Пожалуйста, не возвращайтесь к этой теме, мне это неприятно. Ваш друг полностью заблуждался на мой счет, да и вы судили обо мне не лучше… Сделайте хотя бы так, чтобы мне не пришлось самой объясняться с ним. Любой демарш с его стороны я расценю как крайнюю бестактность; так ему и скажите.

Морис. Разрешите вам заметить, что вы воспринимаете все это не вполне адекватным образом.

Агата. Так, по-вашему, я должна быть тронута, польщена? Как! Мужчина, недурен собой, состоятельный – во всяком случае могу это предположить – и я имела счастье понравиться ему!.. Так нет, знайте же: это столь «заманчивое» предложение вызывает у меня отвращение. Прежде всего – кто дал вам обоим право думать, что я мечтаю изменить свою жизнь? Вы даже не задавались этим вопросом, для вас слишком очевидно, что я жду предложений, ловлю подходящий случай… Так вот, вы оба ошиблись. Я ни за что больше не выйду замуж.

Морис. Сколько горячности! Вы в самом деле хотите, чтобы я убедил беднягу Лорансо не искать встречи с вами?

Агата. Предупреждаю вас: если он придет сюда, я его не приму.

^{Вбегает Этьен; его движения порывисты, глаза сияют.}

Морис. Откуда ты?

Этьен. Я провел пару часов с Андре Кутелье. Он приехал из Чехословакии и жаждет вернуться туда. Все, что он рассказывает об этой новой стране, поистине вдохновляет! Он видел Масарика вблизи и восхищен им.

Морис. Не знаю… Я как-то не доверяю этим чехословакам. Можно ли рассчитывать на славян? Боюсь, нас и здесь ждут разочарования.

Этьен. Ты ошибаешься. Нужно больше верить. Согласись, они страдали, они страстно боролись за свободу; так почему же они должны оказаться недостойными ее?

Морис. Дай бог, чтобы ты оказался прав.

Этьен. Завидую Андре: чувствуется, что пребывание там обогатило его, укрепило веру в значимость великих простых идей, которые у нас уже задохнулись, потонули в словах. Словно душа его проветрилась. Клянусь тебе, я ему глубоко завидую. А вы, Агата, – скажите, вам ясна моя мысль?

Агата. Мне кажется, да.

Этьен. Быть может, именно там, у этих призываемых к свободе народов, можно видеть рождение…

Морис. То, как ты сейчас говоришь, напоминает мне публицистику Ромена Роллана. Я далеко не в восторге.

Агата. По-моему, Этьен, проблемы слишком серьезны, чтобы стоило поощрять подобного рода смелые эксперименты, сколь бы привлекательны они ни были. В такие минуты, думается мне, следует занимать более умеренную позицию.

Морис. Вы не представляете себе, до чего я согласен с вами!

Этьен. И, однако, я не уверен, что вы оба правы. Мы переживаем фантастическое время – но разве наше общество способно оценить те великие зарождающиеся движения, которые сейчас всколыхнули мир!..

Морис. Что ты имеешь в виду, говоря «движения»? Большевизм?

Этьен. Да, возможно. Знаем ли мы, что это такое?

Морис. Знаем отлично.

Этьен. В таком случае ты осведомленнее меня. Со своей стороны, я считаю, что сейчас самым правильным было бы поехать на год или на два в Россию, на такой же срок – в Германию и, может быть, на несколько месяцев – в Соединенные Штаты. Папа, грустно признаваться, но Франция – уже не средоточие и не лаборатория новых идей. Смелые опыты…

Морис. Боюсь, не слишком ли много иллюзий ты питаешь по поводу этих опытов. Я убежден, что по сути это все тот же старый рефрен… те же утопические мотивы.

Этьен. Но даже если допустить, что в самом учении нет ничего нового, разве не вызывает восторга то, как людям удается реализовать их в современной жизни?

Морис. Перед нами, французами, сейчас стоят сравнительно скромные задачи, но они важны и не терпят отлагательства. Поиск, которому ты собираешься себя посвятить, ни на йоту не продвинет их решение.

Агата. Да, и в настоящий момент следует руководствоваться именно этим соображением.

Этьен. Не знаю… я чувствую иначе. Мы нуждаемся не в тех или иных ухищрениях, а в глубокой реформе, которая бы основывалась…

Морис. Дорогой мой, признаюсь, мне тягостно слышать эти фразы оратора в твоих устах… Ну, я пошел.

Этьен(глядя ему вслед). Что это с папой? Отчего он так внезапно нас оставил?

Агата. Вы не догадываетесь?.. Он почувствовал в вас слишком горячее желание воплотить новые социальные идеи в жизнь: его потрясла мысль о предстоящей разлуке.

Этьен. Да, дело, очевидно, в этом. Но ведь он же знает…

Агата. Что знает?

Этьен. Что я ни за что на свете не стал бы огорчать его.

Агата. Так какой же выход?

Этьен. Во-первых, он прекрасно мог бы какое-то время провести со мной, в Берлине или в Праге, например.

Агата. С вашей матерью?

Этьен. Или без нее. Ведь… (Умолкает.)

Агата.Я плохо представляю себе это путешествие вдвоем. У вашего отца уже не то здоровье, что было когда-то. А там плохо с питанием.

Этьен. Если бы он понял, что речь идет о моем будущем…

Агата. Было бы довольно немилосердно стараться убедить его в этом. Этьен… ну, хорошо, можете обвинить меня в том, что я вмешиваюсь в ваши дела, но, прошу вас, откажитесь хотя бы на время от мысли о зарубежном путешествии. По-моему, вы не очень ясно представляете себе, что значило бы для него потерять вас снова. Да, потерять… Вы не наблюдали его, как я, в течение всей этой зимы и не можете себе это вообразить. Вы говорите о нескольких годах так, словно это недели.

Этьен. Но отец не стар. (С тревогой.) Вам кажется, что его здоровье под угрозой?

Агата. Клянусь вам, нет! Но ведь дело не только в физическом здоровье… Не надо без нужды заставлять его страдать. Впоследствии мы жалеем об этом; это ужасно.

Этьен. Агата, я до глубины души взволнован вашими словами…

Агата. Как бы мне хотелось, чтобы это было так… Это оправдало бы в моих глазах мое пребывание здесь.

Этьен. Благодарю вас за то, что вы говорили со мной с такой откровенностью. Не знаю, что меня больше трогает: желание предостеречь меня от дурного поступка или ваша забота об отце.

Агата. Да, вот еще что… Ваш отец не должен знать, что я взяла на себя смелость дать вам этот совет.

Этьен. Почему?

Агата (с горечью). Я полагаю, он отнесся бы к этому без вашей снисходительности и поинтересовался бы, почему я, собственно, в это вмешиваюсь.

Этьен. Он не может не оценить мотивов, которые движут вами!

Агата. Ваш отец не питает ко мне симпатии, ни, тем более, уважения. У меня только что был повод убедиться в этом. Разве вам так трудно иметь от него этот пустяковый секрет?

Этьен. Да. Во-первых, несмотря на ваши слова, я уверен, что он был бы глубоко тронут, если бы узнал…

Агата. Что я действовала в его интересах? С вашей стороны очень любезно желать, чтобы он изменил свое мнение обо мне.

Этьен.Я должен вам еще раз сказать…

Агата. Но для меня такая перемена не имеет значения, а если быть совсем откровенной, то я этого и не хочу. (Молчание.)

Этьен. Будет, как вы просите.

Леони (входит). Пришел господин Лорансо. (Нервное движение Агаты.)

Этьен. Любопытно! Агата, пожалуйста, не уходите; я знаю, что он будет рад видеть вас.

^{Входит Лорансо.}

Лорансо. Добрый день, Этьен. Как поживаете, сударыня?

Агата. Отлично, сударь, благодарю вас. (Сухо.) Вы меня извините, мне нужно отдать кое-какие распоряжения.

Лорансо (тихо). Нет, останьтесь, пожалуйста. (Агата направляется к двери.) Госпожа Клеман, если вы согласны меня выслушать… я хотел бы потом сказать вам два слова, правда, это не к спеху.

Агата. Но я собираюсь уходить.

Этьен. Ну, значит сейчас. Если я мешаю…

Агата. Разумеется, господин Лорансо не скажет мне ничего такого, чего не следовало бы слышать другим.

Лорансо. Но…

Агата (теряя терпение). Впрочем, в этом нет надобности. Поверьте мне. Я, скорее всего, догадываюсь… о чем вы хотели бы поговорить со мной. Это будет бесполезно. Не мучайте меня, сударь.

Лорансо. Клянусь, я не понимаю… Я вправе попросить вас выслушать меня.

Агата. Ну а я вправе отказать. Почему я вечно должна быть в чьем-то распоряжении?.. Возможно, я услужлива, но всему есть предел!.. (Уходит, готовая разрыдаться.)

Лорансо. Этьен, милый, что все это значит?

Этьен. Это я вас должен спросить.

Лорансо. Она явно догадалась… или, вероятнее всего, твой отец предупредил ее: но отчего же ей не выслушать меня? Что, она сегодня была как-то особенно нервна?

Этьен. Не знаю. Когда я вошел сюда, это было несколько минут назад, она мне показалась бледнее обычного.

Лорансо. Она была одна?

Этьен. Нет, с папой.

Лорансо. А!..

Этьен. Вы поручили ему переговорить с ней?

Лорансо. Я терзаюсь вопросом, что он такое сказал. Сумел ли он подойти к ней!.. В конце концов, Этьен, ну что в этом оскорбительного? Даже если она собралась отказать мне, даже если она любит другого…

Этьен. Я совершенно уверен, что она никого не любит. Кого она видит, кроме нас троих? Она не знает в Париже ни души… Может быть, просто верность памяти мужа делает для нее эту мысль невыносимой?

Лорансо. Но ты ведь не хуже меня знаешь, что представлял собой ее муж. Нельзя же вечно оплакивать пьяницу!

Этьен. Папа может и преувеличивать; ему случается быть несправедливым. Что, если Агата была счастлива в браке?

Лорансо. Заверяю тебя, эта женщина и представления не имеет о том, что такое счастье. Вот это-то меня терзает больше всего! Тебе не кажется, что она еще может передумать? Она тебе симпатизирует, добейся от нее, чтобы я был выслушан. Ну, не комедия ли, что я тебя избрал посредником в этой истории – в твоем-то возрасте!.. Да нет, ладно, я знаю, что ты меня любишь. Если бы ты только мог представить себе… Я ведь тоже никогда не был счастлив, да и не сделал ничего особенно хорошего. Вот только бы она отнеслась ко мне всерьез… Может быть, твоя мать при ней дурно отзывалась обо мне?

Этьен. Мама не слишком близка с Агатой.

Лорансо. Верно; глупо было предположить такое. Но что же тогда? Однако ведь всегда можно дать человеку возможность объясниться! Вряд ли ей так уж часто доводилось слышать слова, которые я собираюсь ей сказать.

Этьен. Может быть, она испытывает невольный страх перед возможным счастьем.

Лорансо. Не смеши меня, пожалуйста. Так не бывает. Разве что у невротиков, у людей закомплексованных; но в ней мне нравится именно то, что это натура прямая, цельная, в ней нет ни малейшей раздвоенности. Поговори с ней, Этьен, дорогой, убеди ее уделить мне хотя бы четверть часа.

Этьен. Но как я могу добиться того, в чем не преуспел папа?

Лорансо. Абсолютно не представляю.

Этьен. У него, конечно, больше влияния на нее, чем у меня.

Лорансо. Ты полагаешь?

Этьен. Она очень считается с его мнением, они часто бывают единодушны в суждениях. Вот, например, только что…

Лорансо. Но он же не умеет с ней разговаривать, он ее не понимает! Отец мне сам признавался. (Распаляясь.) Я уверен, что он не нашел нужных слов!

Этьен. Мне кажется, он сейчас судит о ней совсем иначе, нежели несколько дней тому назад. Со времени маминого отъезда он имел возможность гораздо лучше узнать ее.

Лорансо. Он тебе это говорил?

Этьен. Нет, но я это вижу.

Лорансо. Этьен, милый, повторяю, я рассчитываю только на тебя. Всего четверть часа; я не прошу о большем. (Встает.)

^{Входит Морис.}

Морис. А, вот и ты! Ну как? Удался тебе твой план?

Лорансо. Она отказалась меня выслушать. До свидания.

Морис. Почему ты прощаешься, старина? Можно подумать, что ты сердит на меня. Но тут нет моей вины!

Лорансо. Вот в этом я как раз не уверен. Хотелось бы знать, как именно ты ее информировал о моих намерениях. Только не сейчас.

Морис.Я ей сообщил о них самым естественным образом – и сразу обнаружил, что она встретила эту новость плохо.

Этьен. Кажется, я забыл свои часы…

Лорансо. Останься, мой мальчик, здесь ничего секретного.

Морис. Боюсь, мы с тобой оба несколько заблуждались на ее счет; по сути это весьма сложный человек. Она жила чересчур уединенно, замкнуто, в ней накопилось столько горечи; этого не скажешь, глядя на ее невозмутимое лицо. Должно быть, она слишком много перенесла. Может быть, страдание и формирует душу, но не улучшает характера, и я не уверен, что это действительно та женщина, какую тебе могли бы пожелать твои друзья. Я вынашивал для тебя другие планы и, поскольку ты наконец решил следовать моим советам…

Лорансо. Я тебе весьма признателен, но кроме нее мне никто не нужен! (Уходит.)

Морис (спеша за ним). Ну постой, не уходи так!.. Что за муха тебя укусила! (Через минуту возвращается.) Никогда не видел его в таком возбуждении.

Этьен (после небольшой паузы.) Папа, ты больше не сердишься на меня? Не стоило принимать так близко к сердцу то, что я только что говорил!

Морис. Это по поводу задуманного путешествия?

Этьен. Да. Ты же знаешь, как я легко воодушевляюсь, еще не поразмыслив как следует. Конечно, беседа с Андре Кутелье произвела на меня огромное впечатление. И, как всегда в таких случаях, начинаешь задаваться вопросом: а почему, собственно, не я? Но, во-первых, куда бы меня это завело? Это значило бы терять время, а если я хочу подготовиться к конкурсу…

Морис. Дорогой, поверь, меня не надо убеждать. Я счастлив, что ты сам понял, насколько химеричен этот план.

Этьен. Да это не план, это, скорее, была мечта.

Морис. Пусть так. Что же касается путешествия, то… может быть, мы могли бы совершить его вместе? А?.. Что ты думаешь по этому поводу?

Этьен.Я был бы счастлив.

Морис. Нынешним летом или осенью. Мюнхен, Вена… может быть, Будапешт, возвратимся через Прагу и Дрезден. Примерно так.

Этьен. Это было бы чудесно! Вот только как быть с мамой…

Морис. Более чем вероятно, что твоей матери придется проходить курс лечения.

Этьен. Врач недоволен состоянием ее горла?

Морис. К сожалению, он явно считает его неудовлетворительным.

Этьен. Наверное, она недостаточно осторожна.

Морис. Может быть.

Этьен. Но в этом случае мама, по-видимому, рассчитывает на одного из нас в качестве сопровождающего?

Морис (неожиданно резко). Однако мне кажется…

Этьен. Ты ведь можешь себе представить, каким огромным огорчением было бы для меня отказаться от такой поездки. Но тем не менее нельзя…

Морис(глухим голосом). Этьен, взгляни на меня. (Этьен отводит глаза в сторону.) Не отворачивайся: это может ввести меня в заблуждение, а мне была бы тягостна мысль, что тебе недостает… недостает мужества.

Этьен. Но дело здесь вовсе не в мужестве, иначе все было бы куда проще.

Морис. Не знаю, не уверен. (Горничной, которая вошла в этот момент.) Что вам, Леони?

Леони. Письмо от мадам для госпожи Клеман.

Морис. Я не знаю, не вышла ли госпожа Клеман.

Леони. Мне кажется, я слышала, как хлопнула дверь на лестницу, но я не вполне уверена.

Этьен. Пойду взгляну. (Уходит.)

Леони. Может быть, мадам сообщает, когда она приедет.

Морис. Возможно.

Этьен (возвращается). Я ее не нашел.

Морис. Мы ей передадим письмо, когда она вернется. (Леоны уходит.)

Этьен. Папа, не смотри на меня так. Ведь я и без тебя понимаю, что в доме у нас не все благополучно, и меня это мучает. Подумай только: вернуться… внешне как будто ничего не изменилось, однако и ты уже не тот; ты все видишь в ином свете.

Морис (взволнованно). Дорогой мой! Что… действительно – в такой степени?

Этьен. Разумеется, я удивляюсь себе, я не понимаю, каким образом некоторые вещи не бросились мне в глаза раньше. Возможно, я оставался ребенком дольше, чем другие; либо… Нет, все-таки вряд ли все было так, как сейчас…

Морис. И однако по сути мы не менялись – ни твоя мать, ни я.

Этьен. Правда, бывали у меня тайны, которые я в пятнадцать, и даже в двенадцать лет не подумал бы поведать маме, когда рядом был ты. Но – не знаю, я не страдал от этого. Мне все это казалось в порядке вещей.

Морис. К тому же она была для тебя хорошей матерью. Может быть, она слишком пичкала тебя лекарствами, но это объяснялось непомерной заботливостью. Могло ли тебя стеснять отсутствие у нее культурного кругозора, умения вести разговор? Ведь ты редко ходил куда-нибудь с ней. Я брал тебя с собой всякий раз, когда это было возможно.

Этьен. Наверное, я что-то замечал, но, не знаю почему, меня это совсем не тяготило. Вы были моими родителями. Существуют вопросы, которые смущают тебя только применительно к другим.

Морис. Да, для ребенка мама – это все мамы, вместе взятые; дом, «у себя», – это правило: все остальное – исключение. И тем не менее – я едва смею тебе в этом признаться – в какие-то минуты, когда ты уже вышел из раннего детского возраста, меня немного коробило, что ты не выказывал ни удивления, ни беспокойства. Конечно, по сути мною владело чувство эгоистическое, грешное. Но твоя ровная расположенность к нам обоим подчас пугала меня. Мне хотелось большей уверенности в том, что ты видишь между нами хоть какое-то различие. Бывало, я сожалел о том, что ты явно наслаждаешься «очагом», который мне больше напоминал тюрьму. Не знаю, припоминаешь ли ты день, когда мы вместе прогуливались в лесу Марли: это было незадолго до твоего второго экзамена на степень бакалавра. Я готов был открыться тебе. Тогда полоса моей жизни была особенно тяжелой. Как сейчас вижу небольшую беседку среди деревьев, где я собирался поговорить с тобой откровенно. Но в последний момент что-то меня удержало – что, не знаю сам! Возможно, некое целомудрие. Или, скорее, опасение услышать ответ, который поверг бы меня в замешательство. Мне вдруг показалось, что своим поступком я могу разрушить что-то хрупкое и очень для меня дорогое. Или я был неправ?

Этьен. Нет, не думаю; тогда, вероятно, я бы действительно тебя не понял. В общем… лишь намного позже, может быть, уже после ухода в армию, я начал думать о вас… ты понимаешь, о вашей совместной жизни. К сердцу словно подкатывал комок смутного страха. Особенно после первой моей побывки. В поезде, на обратном пути на фронт. Вы оба стояли на набережной, так далеко один от другого! Эта картина преследовала меня по ночам. И, как я тебе уже говорил, я жалел главным образом не тебя. У мамы был несчастный вид; глаза ее были красны, что с ней бывает редко; а когда паровоз засвистел, она сделала рукой движение… такое беспомощное, такое жалкое…

Морис. В тот вечер, по возвращении, твоя мать устроила мне сцену.

Этьен. Ты мне написал об этом, и, помню, я был тогда не только огорчен, но и рассержен.

Морис. На меня. Значит, мне не следовало этого делать.

Этьен. У каждого – свой способ страдать. Думаю, что ее способ – бранить окружающих. Как видишь, я был несправедлив к тебе. У меня даже мелькнула ужасная мысль, за которую я прошу у тебя прощения.

Морис. Какая?

Этьен. Если ты не догадываешься, тем лучше. У меня не хватит смелости ее высказать.

Морис. Это – обвинение в мой адрес?

Этьен. Да.

Морис(с глубокой серьезностью). Кажется, я понял, о чем ты. Но – клянусь, я всегда был верен твоей матери… О, я не хочу казаться лучше, чем я есть! В той ситуации…

Этьен. Зачем мне это знать?

Морис. … но особенно после твоего рождения, Этьен, мной руководило твердое стремление не совершать определенных проступков. Ты спас меня от некоторых искушений уже самим своим существованием. Тебя удивляет то, какую роль ты играл в моей жизни? Ну да, это так. Ты был для меня всем – еще до своего рождения.

Этьен. Для тебя!..

Морис. Есть вещи, которые не могли сохраниться в твоей памяти. А я помню ночи, которые проводил без сна возле твоей постели, когда тебе было три годика. Тогда ты часто болел бронхитом, и я мучился ужасно. Временами меня одолевала мысль, что ты не выживешь, что тебя не удастся выходить. Твоя мать пожимала плечами, но этого было недостаточно, чтобы меня успокоить… Однако я сам не знаю, почему я тебе все это рассказываю.

Этьен. Прости, но мне все-таки не совсем ясно – а я так хотел бы понять. Ведь не из любви же ко мне ты…

Морис. Передо мной все время возникал образ этих разведенных отцов, которые видят своего ребенка по несколько часов в неделю. Ведь если бы я оступился, я не мог бы надеяться сохранить тебя. Твоя мать не простила бы мне измены.

Этьен. Но, папа, в моих глазах это не довод. Так или иначе то, что ты придерживался подобного образа жизни, диктовалось сугубо практическими соображениями.

Морис. Можно ли требовать большего от мужчины? Ты и теперь, когда стал лучше во всем разбираться, не представляешь себе, чем была наша супружеская жизнь!

Этьен(в волнении). Но ведь так было не сразу, не с самого же начала!

Морис. Почти сразу.

Этьен. Мне, видимо, этого не понять! Это должно было быть ужасно… когда это началось, этот период нравственного обособления, время, когда между вами не стало близости.

Морис. Но ты нас знаешь, Этьен; как ты можешь вообразить, что между нами когда-либо была близость? Подумай-ка.

Этьен. И все же: наверное, был момент, когда ты не предвидел, что ваша жизнь может стать такой? В противном случае… зачем было жениться на ней! (Помолчав.) Ужасно, что ты таким путем принудил меня к вопросу, который я никогда не стал бы тебе задавать! Ты словно шаг за шагом загонял меня в угол.

Морис. Это не я, мой мальчик, будь справедлив: это сама жизнь.

Этьен (с болью). Я в этом не уверен… Мне кажется, ты не слишком опасался некоторых вопросов; ты ведь хотел, чтобы мне пришлось задать их.

Морис. Но на самом деле у меня все основания бояться их… Ты хочешь знать правду о нашем браке. Она очень проста. Начало моей самостоятельной жизни, ты знаешь, сопровождалось неудачами. Мои родители не имели состояния.

Этьен (про себя). О!..

Морис.Я дважды пытался получить степень кандидата филологии, оба раза безуспешно; я не был создан для такого упорного, отупляющего труда. Мне не хватило мужества продолжать его. К тому же преподавательская работа внушала мне ужас; и еще – я не хотел уезжать из Парижа. Как я тебе уже сказал, я провел там несколько мучительных лет. Три или четыре частных урока для меня раздобыли друзья; плохо оплачиваемые статьи в безвестных журналах давали мне возможность существовать. Мои родители, ты теперь знаешь, не оставили мне никакого состояния. Не желая больше жить впроголодь, я согласился на должность учителя в Бурже.

Этьен(вполголоса). Но ведь ты не хотел уезжать в Парижа.

Морис. Что поделаешь! Усталый, исхудавший, почти больной… у меня не было выбора. Корнуйе, родители моего ученика, приходились близкими родственниками твоей матери, у них я и познакомился с ней. Я не могу восстановить в деталях всю историю нашего сближения, это малоинтересно, и, как ни странно, я многое позабыл. Скажу только, что твоя мать, не будучи красивой, способна была нравиться. Добавлю, что говорила она довольно мало, казалось, охотно слушала…

Этьен. Ты говоришь так, словно рассказываешь чью-то чужую историю!

Морис. Дело в том, что мне очень трудно сегодня видеть себя таким, каким я был тогда. Перед тем я пережил в Париже бурное время… две связи, одну за другой, сыгравшие огромную роль в моей жизни: одна закончилась полным охлаждением… другая трагически оборвалась. Видишь, Этьен, я тебе рассказываю все. Не думай, что мне это легко. (С минуту молчит; Этьен с чувством протягивает ему руку.) Так вот, я чувствовал себя надломленным духовно и физически, я хотел покоя, надежности – и просто комфорта…

Этьен. Папа!

Морис. Мне казалось, что любовь – то, что зовется любовью – уже занимала в моей жизни очень большое место, я не мог рассчитывать еще раз подобное пережить. Так оно и было… Я хранил память о безмерно дорогой мне умершей; мне казалась кощунственной сама мысль о том, что жена могла бы хоть отдаленно внушать мне чувство, подобное тому, какое я питал к Ирен Ламбер… Ну, вот я и назвал тебе ее имя. Этьен, не забывай, что у меня было страстное желание иметь детей, иначе ты просто не сможешь меня понять. Вскоре я заметил, что кузина моего юного ученика, несмотря на показное безразличие, испытывает ко мне по меньшей мере любопытство, а возможно, и нечто другое… Вскоре я понял, что она в самом деле мной увлечена; Элиза не была мне неприятна… мы обручились…

Этьен(взволнованно). И все же, увидев ваше прошлое в новом свете, я не могу поверить, что что-либо в ней могло тебя прельстить. О, мне это стало так ясно!

Морис. Уж чересчур ясно, мой дорогой. Запомни: отношения между людьми не так просты, как ты это себе представляешь.

Этьен. Она не разделяла твоих вкусов, у нее не было твоей любознательности, твоих способностей. Как и умения вести беседу… и даже этой блистательной живости, которая так часто вводит в заблуждение. Не было в ней и обволакивающей женственности. Ни деятельной доброты, душевной, согревающей… Ни… Господи, ты обратил внимание, что я говорю о ней в прошедшем времени, словно речь идет о покойной! (Готов разрыдаться.)

Морис. Не терзайся так, я не могу этого видеть!

Этьен. Подумать только, что определило твой выбор!.. Что бы ты ни говорил, но если бы не этот ужасный мотив, эта потребность… в комфорте!.. И если она тебя любила … именно потому, что она тебя любила, ты не имел права… Прости. Я чувствую – то, что я говорю сейчас, жестоко, отвратительно. Но это не моя вина.

Морис.Я не сержусь на тебя.

Этьен. Так хорошо с твоей стороны, что ты нашел возможным сказать мне все начистоту. Никто другой не был бы на это способен… Но только… что же я такое между вами обоими, теми, кто друг для друга теперь – ничто? Неужели в меня действительно перешло нечто от вашего бытия вдвоем? Не могу в это поверить… Кажется, ты не понял меня.

Морис. Да. Не совсем.

Этьен.Я думаю, что если ваш союз изначально был самообманом, – значит, я не могу быть плодом этого союза… по духу, понимаешь? То, что нас с тобой связывает – совершенно другого рода. Отсюда – и другие обязанности… Это трудно… так трудно. (Молчит, подавленный.)

Агата (входя). Извините, я не помешала?

Морис. Агата, тут для вас письмо от Элизы. (Протягивает ей письмо.) Вероятно, вы сможете нам сказать, когда она возвращается.

Агата (читает). Не знаю; она вроде бы не пишет об этом…

Морис. Что там?

Агата. Здесь есть постскриптум, к сожалению, несколько неразборчивый: «А еще я получила…»

Морис. Дайте мне, я привык.