Текст книги "Роковой самообман: Сталин и нападение Германии на Советский Союз"
Автор книги: Габриэль Городецкий
Жанры:
Публицистика
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 45 страниц)
В течение лета и осени 1940 г. Гитлер колебался в выборе дальнейшего направления военных действий. Растущая американская помощь Англии, неуступчивость Черчилля и серьезные, логически обоснованные доводы против вторжения в Англию грозили спутать всю германскую стратегию. Он столкнулся с трудностью, не предусмотренной его планами: война на западе могла перерасти в долгую изнурительную борьбу, чего Германия не могла себе позволить из-за нехватки сырья и ресурсов. Изоляция Англии посредством создания Континентального блока – альтернатива, отстаиваемая Риббентропом и «восточниками» в Министерстве иностранных дел, – требовала продолжения сотрудничества с Советским Союзом. Когда лето наконец закончилось, Битва за Англию не достигла поставленных целей и появились признаки того, что Англия выстоит. Вторжение в Советский Союз из предварительных наметок превратилось в реальную альтернативу. Кроме того, поскольку силы Англии были скованы, мысль об успешном блицкриге против Советского Союза казалась еще привлекательнее.
Недостаточно внимания уделялось роли и влиянию германской элиты, которую Гитлер старался привлечь на свою сторону. В нее входили приверженцы «восточной» традиции, не слишком удачно представляемой Риббентропом, чья англофобия толкнула его на провозглашение идеи Континентального блока, и, в меньшей степени, часть военных. Предварительное планирование «Барбароссы» только начиналось, когда Верховное командование Вооруженных сил (ОКВ) и Риббентроп побуждали Гитлера попытаться изолировать Англию, установив германский контроль над континентом. Жесткий контроль над Юго-Восточной Европой, по их мнению, мог обеспечить Германии удобный тыл. Превосходства можно было достичь, создав прочную коалицию от Гибралтара до Японии{223}.
Шуленбург был самым рьяным сторонником Континентального блока. По его мнению, «Майн Кампф» шестнадцатью годами раньше была задумана Гитлером главным образом как пропагандистское оружие против московски ориентированного коммунизма. Он полагал, что теперь, после разгрома коммунизма у себя дома, планы Гитлера направлены «совсем в другую сторону, нежели на свержение советского строя или расширение территории за их счет». Точно так же он отвергал предположение, что Германия нуждается в украинском зерне, как «бессмысленный вздор». Его контакты в Министерстве иностранных дел укрепляли его уверенность, будто Гитлер с момента заключения пакта убедился, что Советский Союз «не является помехой для гигантской конструкции Европейского континента, на которой ныне сосредоточено его внимание»{224}.
С учетом всего этого, условия, создавшиеся после окончания войны на западе, казались благоприятными для установления нового мирового порядка и распространения пакта Молотова – Риббентропа на Юго-Восточную Европу. В Японии новый премьер-министр Коноэ Фумимаро, рьяный сторонник союза с Германией, санкционировал японскую экспансию на юг против англичан и американцев и попытался урегулировать отношения с Советским Союзом при посредничестве немцев{225}. И вот советское вступление в Бессарабию, ускоренное динамизмом политики Гитлера, обратило внимание Германии на Балканы. Шуленбург продолжал опровергать предположения, будто советская аннексия Бессарабии вызвана стремлением захватить румынские нефтепромыслы. Он приписывал ее, скорее, желанию Сталина участвовать в построении нового мирового порядка теперь, когда, казалось, близился конец войны. Следовательно, возникала важная задача – расширить компетенцию пакта Молотова – Риббентропа, чтобы предотвратить опасное столкновение интересов на Балканах{226}. По его мнению, это можно было осуществить, так как Сталин не стремился к «исключительной роли» в регионе{227}.
Хотя, на всякий случай, планы войны с Советским Союзом уже разрабатывались, и Гальдер, и Браухич признавали, что Советский Союз и Германия могли бы поделить добычу и «держаться подальше друг от друга». Вероятность достижения соглашения была высока, так как Гитлер недооценивал меру заинтересованности Сталина этим регионом: «Даже если Москва и не приветствует великие успехи Германии, она не начнет войну с Германией по собственному почину»{228}.
Оккупация Бессарабии мгновенно улучшила стратегическую позицию Советского Союза в Черноморском регионе. Обеспечение контроля над устьем Дуная отодвигало угрозу от Одессы, защищая морские и сухопутные пути к Болгарии и Босфору. Эти условия во многом соответствовали тем, которые были достигнуты в результате Зимней войны с Финляндией для защиты морских подступов к Ленинграду. Но подобный шаг ставил под угрозу то, что Берлин рассматривал как необходимый ему экономический тыл. Поэтому Гитлер, может быть и нехотя, обратил свой взгляд на Балканы, так как не мог позволить Советскому Союзу устанавливать с помощью Италии новый порядок в этом регионе{229}.
Пожар на Балканах грозил подорвать операцию «Море – Лион», запланированную на середину августа. Вследствие этого Гитлер в середине июля заставил короля Кароля просить «беспристрастного» третейского разбирательства различных национальных претензий{230}. Едва лишь смолкли пушки во Франции, как Сталину сообщили, что Болгария обратилась к Германии за помощью, чтобы получить Добруджу и выход в Эгейское море, обещая взамен соблюдать строгий нейтралитет. Однако взгляд Сталина все еще был обращен скорее на приближающуюся мирную конференцию, чем на возможность военного столкновения с Германией{231}. В начале июля Шкварцева предупредили из Берлина, что аннексия Бессарабии укрепила решимость Гитлера установить германскую гегемонию на Балканах и что германское Верховное командование вызвано в Берлин для разработки военных мер по претворению этого плана в жизнь{232}. Хорошо осведомленные источники в Москве не могли не отметить, что русские «озабочены развертыванием германских войск на своих границах… и в то же время раздражены и напуганы проникновением Германии на Балканы». Советским военным разведчикам было поручено выяснить, не проявляется ли румынский синдром и в Болгарии{233}. К середине августа стало невозможно скрывать рост конфронтации с Советским Союзом. Сталин получал различные агентурные сведения о намерении Гитлера действовать в качестве посредника. Еще большую тревогу вселяло его заявление, что любое территориальное урегулирование на Балканах является временным и что, как только Англия падет, он бросится в атаку на Украину{234}. Резидент НКВД в Болгарии сообщал, что германские баржи перевозят по Дунаю тяжелое вооружение для укрепления побережья Черного моря{235}.
Болгария была стержнем советской системы безопасности, так как представляла собой сухопутный мост к турецким Проливам. Коллонтай, возможно, единственный советский посол, высказавшийся откровенно, признавалась, что русские были серьезно обеспокоены развертыванием вермахта на их границах и не могли допустить, чтобы германские войска продвигались на Балканы и создавали прямую угрозу Проливам{236}. «Схватка за Балканы», как поспешил сообщить в Софию болгарский посол, началась, вновь открыв «восточный вопрос». Подобное развитие событий было неизбежным с тех пор, как Гитлер наблюдал за Европой не только из Берлина, но и из Вены, где он сам себя возвел на престол как наследника возрожденной Австро-Венгерской империи{237}.
Болгария встретила начало войны в состоянии нейтралитета. Молчаливая поддержка болгарского нейтралитета Британией скрывала желание использовать Болгарию в будущем как трамплин, чтобы перехватить румынские нефтепромыслы у Германии. Однако царь Борис, так же как и Сталин, видел открытые войной возможности удовлетворить территориальные претензии его страны. Не теряя времени, он постарался заручиться поддержкой Гитлера в претензиях Болгарии на Южную Добруджу, раз уж русские оккупировали Бессарабию. Русские передали северную часть Добруджи Румынии после войны 1878 года в качестве компенсации за Бессарабию, но Румыния аннексировала и южную часть после второй балканской войны 1913 года{238}. Предупреждая британскую инициативу, русские предложили в сентябре 1939 г. соглашение о взаимной помощи, равносильное союзу{239}.
Антонов, болгарский посол в Москве, который «дал заманить себя в советские сети», тщетно летал в Софию в последнюю неделю сентября 1939 г., чтобы представить эти предложения лично царю. «Если бы [Антонов] представил хотя бы половину тех идей, которые он развивал передо мной незадолго до своего отъезда, – замечал турецкий посол, – у царя Бориса ему немедленно указали бы на дверь». Царь особенно боялся коммунистической угрозы, если русские получат точку опоры в Болгарии. Однако он не был невосприимчив к исторической и этнической близости населения в целом с Россией, которую русские «не упускали случая подчеркнуть»{240}. Например, ежедневно десять тысяч экземпляров «Известий» продавались на улицах Софии и около двадцати шести советских фильмов демонстрировались по всей Болгарии{241}.
Замена Антонова на Христова, опытного дипломата, и назначение профессора Богдана Филова, бывшего ректора Софийского университета, премьер-министром в феврале 1940 г. были для русских плохим предзнаменованием. Германофильские настроения Филова стали еще заметнее после падения Франции{242}. Расчеты Германии на румынскую нефть и союз с Италией обратили ее взгляд на Балканы. Риббентроп нажал на своего посла в Софии, чтобы тот перехватил у русских инициативу по удовлетворению болгарских претензий{243}.
Молотов, тем временем, советовал болгарскому послу извлечь «урок из того, что случилось так далеко к северу и западу от Германии», и придерживаться нейтралитета{244}. Как часть соглашения, заключенного с итальянцами, он ожидал, что Болгария выдвинет свои претензии на Добруджу через Москву. Однако у Драганова, болгарского посла в Берлине, тесно связанного с царем Борисом, не было сомнений по поводу нового баланса сил. Играя на явном соперничестве между Советским Союзом и Германией, он передал на Вильгельмштрассе заявление о претензиях на Добруджу в то же утро, когда советские войска переправились через Днестр в Бессарабию. Венгры последовали его примеру{245}. Гитлер обошел Сталина; Филова спешно вызвали в Зальцбург и обещали урегулирование болгарских претензий «в соглашении с Советским Союзом и Италией или только с Италией». Когда Филов выразил опасение, что Болгария может быть «раздавлена великим русским соседом», Гитлер заверил его: «Если кто-то затронет интересы Германии, удар будет сокрушителен». Тем не менее он все еще рассчитывал на «давнее влечение Сталина к Дарданеллам», которое намеревался удовлетворить постольку, поскольку это не приведет к разделу сфер влияния на Балканах{246}.
Сталин шел по туго натянутому канату. Молотовский обзор советской внешней политики, сделанный в Верховном Совете в начале августа, представлял собой «старательную, корректную и осторожную… демонстрацию полной независимости». Он явно был направлен на то, чтобы оправдать соглашение с Германией и опровергнуть слухи о возможной бреши в отношениях, идущие из Англии и имевшие целью втянуть Советский Союз в войну. Щекотливые вопросы по Проливам и недовольство германскими инициативами на Балканах отсутствовали. Это, однако, щедро компенсировалось серией коммюнике, отражавших неудовольствие Кремля{247}. В частном общении инициатива арбитража вызвала острую реакцию, которую Шуленбург предпочел затушевать в своих отчетах в Берлин. Он тщетно пытался убедить Молотова, что, действуя в качестве арбитра, Гитлер лишь отвечает на просьбу короля Румынии Кароля; это вряд ли согласовалось с тревожной информацией, что Гитлер фактически принуждает румын уступить Южную Добруджу Болгарии{248}. Принятый сессией Верховного Совета закон об аннексии Советским Союзом Прибалтийских государств и, самое главное, Бессарабии звучал очень похоже{249}.
Не имея реальных рычагов воздействия на Болгарию, Сталин продолжал завоевывать там народную поддержку. Царь Борис не в состоянии был помешать восторженному приему советской футбольной сборной{250}. Советский павильон на книжной выставке в Пловдиве был наиболее посещаемым. Было открыто регулярное морское сообщение между Одессой и Варной, где учреждено консульство. Британский консул в Варне констатировал, что показ на открытом воздухе советских фильмов на рыночной площади каждый вечер бывал гвоздем программы.
Риббентроп запретил Шуленбургу дальнейшие консультации с русскими по Румынии, так как Германия заявила о своих исключительных экономических интересах там{251}. Затем русским напомнили, что они не смогли бы добиться своих ревизионистских целей в Бессарабии, не «воспользовавшись плодами» германских побед на западе{252}. Гитлер использовал неудачный путч Железной Гвардии в Румынии, чтобы ужесточить контроль над страной. Генерал Антонеску, наделенный диктаторскими полномочиями, должен был сформировать правительство, «приемлемое» для Германии, которое было бы верно Венскому решению и выполняло экономические обязательства Румынии перед Третьим рейхом. В течение дня король Кароль вынужден был отречься от престола и отправиться в изгнание. Соглашение с Болгарией было незамедлительно подписано в Крайове 7 сентября{253}. Запоздалое предложение Советов об уступке всей Добруджи было отклонено. Болгары считали свое требование выхода к Эгейскому морю «имеющим жизненное значение и полностью оправданным, гораздо более важным [для Болгарии], чем одна только Добруджа»{254}.
Столкновение из-за ДунаяБольше всего русских удручало намеренное исключение их из обсуждения окончательных границ Румынии и контроля над Дунаем. Международная Дунайская комиссия, созданная в Версале, занималась верховьями реки и была в основном технического характера. Европейская комиссия, начавшая работу как раз после поражения России в Крымской войне в рамках Парижского договора 1856 года, решала именно политические вопросы. Изменения, произведенные на Берлинском конгрессе 1878 года, повысили интерес к Дунаю Германии и Австро-Венгерской империи. После 1918 г. река фактически управлялась румынами, но они потеряли всякий контроль над ней на Синайской конференции в сентябре 1938 г., когда, в «миротворческих» целях, Германия единодушно была кооптирована в ее члены. Вместе с системой управления Проливами, выработанной в Монтре, Европейская комиссия подорвала статус России как великой европейской державы и создала слабое место в ее оборонительной системе. С точки зрения русских, устье реки давало мощным морским державам выход в Черное море, которое они привыкли считать своим внутренним морем. Перемена режима управления Проливами требовала соответствующего контроля над устьем Дуная. Ключом к советской обороне являлась способность снять блокирование выхода европейских флотов в Черное море не только в Стамбуле, но и на Сулинском гирле{255}.
Явное стремление Сталина к контролю над рекой следовало в русле традиционной политики имперской России. Требование места в комиссии, как открыто признавал Молотов, мотивировалось желанием не только компенсировать версальские обиды России, но и выйти из «подчиненного положения… навязанного России неудачной для нее войной… Крымской!»{256} После присоединения к Лиге Наций в 1934 г. русские не переставали настаивать на принятии их в комиссию, но получали отказ на том основании, что не являлись державой с равноправными и непосредственными морскими коммерческими интересами в регионе. Аннексировав Бессарабию, они уже имели законное право на место в комиссии и были в состоянии подкрепить свои требования военной силой.
Европейская комиссия с германскими и британскими представителями собиралась в последний раз на поистине сюрреалистическую сессию в Галаце в конце мая; словно забыв о превратностях войны, она подробно рассматривала планы развития устья реки{257}. Всего лишь через две недели после оккупации Бессарабии до Кремля дошла от германских источников в Бухаресте зловещая информация о том, что «теперь, когда Австрия стала частью Германии, Дунай превратился в германскую реку и немцы не намерены позволить СССР стать дунайской державой». По слухам, немцы уверяли короля Румынии Кароля, что Бессарабия оккупирована «лишь временно и будет освобождена»{258}.
Арбитраж, как просветил Гитлер Шуленбурга, был на самом деле задуман, чтобы вытеснить русских из дунайского региона{259}. Однако в Берлине советский посол решительно протестовал против попыток немцев преуменьшить значение планируемой Дунайской конференции, которая, по их словам, созывалась для обсуждения вопросов по западному берегу Дуная и потому очень мало касалась Советского Союза или не касалась вовсе. Советский Союз, заявлял он, «стал теперь придунайской страной и, следовательно, жизненно заинтересован во всех вопросах по Дунаю». Он предложил создать отдельную объединенную комиссию, из которой будут исключены «не имеющие непосредственного отношения к реке стороны, в том числе Италия», и юрисдикция которой будет распространяться от устья Дуная до Братиславы{260}. Сталин, не ожидая ответа, незамедлительно предпринял шаги к укреплению позиции Советского Союза как новой Дунайской державы. Он попытался приобрести у англичан, практически изгнанных из комиссии, десять буксиров, два танкера и тридцать 31,5-тонных барж, простаивающих в Галаце{261}. Ситуация обострилась, когда русские выпустили коммюнике, обвиняющее румын в инспирировании вооруженных конфликтов на границе с Россией{262}.
В Москве Шуленбург наблюдал за развитием коллизии с растущей тревогой. Он считал, что единственный способ избежать колоссального конфликта – это раздел сфер интересов в дунайском регионе, даже если это «принесет больше выгоды русским, чем немцам»{263}. Гитлер, занятый Битвой за Англию и бурной дипломатической деятельностью по созданию Континентального блока, временно ослабил хватку и пригласил русских участвовать в Дунайской конференции. В глубине души он, как всегда, подозревал возможность советско-британского сговора. Являясь членами комиссии лишь номинально, англичане на самом деле поддержали заявление Советов о приеме, предвидя, что последние «бросят там яблоко раздора»{264}.
Дунайская конференция – событие, подробно прокомментированное историками. Чтобы избежать преждевременной конфронтации, немцы уступили желанию русских создать новую Дунайскую комиссию для области к югу от Братиславы вплоть до устья реки. Но они предполагали уменьшить ее значение, отложив созыв и сведя ее деятельность к техническим вопросам в рамках временных соглашений{265}. У Молотова были другие идеи. С самого начала он делал оговорки по поводу включения Италии, дававшего ей вместе с немцами свободный доступ к Черному морю{266}. Чтобы ограничить свободу германо-итальянского маневра, Средневосточный отдел советского Наркомата иностранных дел под непосредственным руководством Кремля в деталях разработал план, обеспечивавший русским исключительный контроль над устьем реки. Перед своим отъездом в Бухарест Молотов лично оповестил участников плана, какой тактики следует придерживаться. В делегацию на высшем уровне, возглавляемую Аркадием Соболевым, заместителем Молотова, включили генерал-майора В.Д.Иванова, что показывало значение, придаваемое Дунаю с военной точки зрения. Вместо того чтобы лететь непосредственно в Бухарест, делегация остановилась в Софии, где Соболев убеждал царя Бориса сопротивляться требованию Германии о присоединении Болгарии к Тройственному союзу. Показательно, что потом делегация предпочла следовать в Бухарест по железной дороге, сначала тщательно проинспектировав болгарскую пограничную область Русе на Дунае.
Сильное землетрясение было плохим предзнаменованием для конференции, когда она открылась 28 октября. Объявление Италией войны Греции в тот же день предопределило дальнейшее проникновение немцев на Балканский полуостров. Позиция русских на конференции предвещала конфронтацию Гитлера с Молотовым в Берлине; она показывала, вне всякого сомнения, что, несмотря на давление, оказываемое Германией, русские не согласны примириться с доминированием Германии в Румынии. Первоначальная умеренность Соболева скоро сменилась настоятельным требованием немедленного роспуска четырехсторонней комиссии из представителей Румынии, Германии, Италии и Советского Союза и создания смешанной советско-румынской администрации водных путей по всей дельте Дуная. Такая система позволила бы советским военным кораблям свободно проходить по Сулинскому гирлу, принадлежащему Румынии, и контролировать доступ немцев к Черному морю. Он требовал также права для советского флота становиться на якорь в Галаце и Браиле, осуществляя тем самым de facto суверенитет над выходом к Черному морю. Подобное решение было с ходу отвергнуто остальными тремя сторонами. Поскольку дело зашло в тупик, постановили, что советская и германская делегации вернутся по домам для дальнейших консультаций. Пока Соболев ездил в Москву, генерал Иванов и Новиков, начальник Ближневосточного отдела Наркомата иностранных дел, воспользовавшись периодом междуцарствия, инспектировали северо-восточную часть Румынии через Плоешти, Бузэу, Фокшани и Панчу. Они неминуемо попали под наблюдение румынской службы безопасности, ситуация досадная, но для советских визитеров отнюдь не непривычная.
Избавившись от слежки, они предприняли продолжительную экскурсию вдоль Дуная к Оршове, по железнодорожному мосту через реку, закончив ее, что показательно, длительной остановкой в черноморских портах{267}.
После провала конференции русские перешли к односторонним действиям. Во время визита Молотова в Берлин они захватили дюжину маленьких островков в Килийском гирле устья Дуная и полный контроль над главным руслом Старо-Стамбул, по которому килийские воды впадают в море. Затем советские военные корабли попытались захватить румынскую часть дельты Дуная, но были обстреляны румынами и отступили. Русские старались не оттолкнуть от себя румын окончательно, оставив им контроль над гирлами Сулинским и Святого Георгия. Они явно стремились установить исключительный контроль над навигацией по Килийскому гирлу – единственному проходу для морских судов. Совместное с румынами владение Мусурским рукавом главного русла мало что значило, так как он был слишком мелководен для крупнотоннажной морской навигации{268}.
Неудивительно, что германский посол в Бухаресте предупреждал Берлин: настойчивость Советов подтверждает, что они «собираются вести не политику разумного взаимопонимания с Германией на Дунае и в Черном море, а, скорее, политику шантажа». В преддверии визита Молотова в Берлин стало ясно, что русские создали в конечном итоге «скорее политические, чем экономические трудности» для Германии на Балканах{269}. Как сообщал германский военный атташе, германская делегация на Дунайской конференции была «недовольна советскими предложениями», отвергающими позицию Германии.
