Текст книги "Миф «Ледокола»: Накануне войны"

Автор книги: Габриэль Городецкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 26 страниц)

Призрак сепаратного мира

Предупреждение Черчилля, являвшееся запоздалой попыткой привлечь Советский Союз к участию в событиях на Балканах, не могло не возродить в Москве память о событиях конца лета 1939 г. Оно укрепило подозрения в том, что это – попытка направить войну на восток. Одновременно возродились страхи сепаратного мира. 17 апреля, перед тем, как Криппсу были направлены окончательные инструкции Черчилля вручить Сталину его послание с предупреждением, Криппс жаловался Идену, что положение складывается катастрофическое. Это в значительной мере вызвано тем, что правительство никак не может определиться – готово ли оно «пойти на тесные отношения» с Россией «и что для этого сделать». Позже, в результате провала своей политики в Юго-Восточной Европе, Россия стала более восприимчивой к давлению со стороны держав оси. Не дожидаясь инструкций из Лондона, Криппс направил Молотову пространную памятную записку, где посулы и угрозы шли вперемежку. Его записка стала последней попыткой вовлечь русских в орбиту союзников. Здесь следует подчеркнуть, что этот импульсивный шаг был продиктован желанием опередить Шуленбурга, который к этому времени неожиданно уехал в Берлин для проведения срочных консультаций. Криппс был уверен, как он предупредил Идена, что Шуленбург «очень скоро» появится обратно из Берлина «с новыми широкомасштабными предложениями для Советского Союза в обмен на далеко идущее экономическое сотрудничество с Германией; альтернативой могут послужить замаскированные угрозы того, что случится в случае отказа Советского Союза»⁸⁸.

В присущем ему стиле проповедника Криппс втолковывал Вышинскому, какую политику, по его мнению, Россия должна проводить. Все составные элементы этой политики несли на себе печать провокации. Криппс не ограничивался теперь предупреждениями русским об опасности, которая, как он считал, вышла из разряда гипотез, обретя достаточно конкретные очертания в немецких планах на весну 1941 г. Он прибегал, как он и сам понимал, к довольно «деликатному» средству привлечения русских на сторону Англии, играя на их страхе перед заключением сепаратного мира. Последовавшие вскоре события лишь продемонстрировали правоту Форин оффис, возражавшего против использования этого «обоюдоострого оружия». Оно «могло привести Сталина к тому, что он лишь укрепится в проведении своей политики умиротворения»⁸⁹.

Намеки Криппса на возможное заключение сепаратного мира в случае, если Россия не изменит свою политику, оказали длительное воздействие, чуть не ставшее роковым: «…не исключено в случае растяжения войны на продолжительный период, что Великобритании (особенно определенным кругам в Великобритании) могла бы улыбнуться идея о заключении сделки на предмет окончания войны на той основе, вновь предложенной в некоторых германских кругах, при которой в Западной Европе было бы воссоздано прежнее положение, Германии же не чинилось бы препятствий в расширении ее «жизненного пространства» в восточном направлении. Такого рода идея могла бы найти последователей и в Соединенных Штатах Америки. В связи с этим следует помнить, что сохранение неприкосновенности Советского Союза не представляет собой прямого интереса для Правительства Великобритании, как, например, сохранение неприкосновенности Франции и некоторых других западноевропейских стран».

Криппс, однако, постарался перестраховаться и приписал – хотя до русских это совершенно и не дошло бы, – что «в данное время совершенно исключена возможность такого соглашения о мире в том, что касается правительства Великобритании». Вышинский не посчитал нужным проконсультироваться с правительством, сразу же отвергнув меморандум Криппса, состоявший из смертоносного набора – «сепаратного мира» и попытки втянуть Россию в войну. Он открыто отверг его на том основании, что «отсутствуют необходимые условия для обсуждения широких политических проблем». Вышинский, кроме того, подготовил составленный в том же духе ответ на развернутое личное письмо Криппса от 11 апреля. Ответ состоял всего лишь из четырех строчек⁹⁰.

На следующий день, однако, Криппсу, наконец, пришлось передать послание Черчилля. В связи со своим письмом Вышинскому от 11 апреля и беседой с ним 18 апреля он не счел нужным передавать дополнительную информацию, которая бы выглядела теперь как простое повторение⁹¹. Москва не могла спокойно выслушивать эти угрозы. Криппс уже делал намеки после своей встречи в Анкаре с Иденом, – о чем русские имели полную информацию, – что он не мог бы исключить такую возможность: «если Гитлер убедится, что он сумеет победить Англию до того, как Америка сможет оказать ей помощь, он попытается заключить мир с Англией на следующих условиях: восстановление Франции, Бельгии и Голландии и захват СССР»⁹².

Криппс действительно заявлял послу США в Москве Штейнгардту, что он вполне может представить молчаливое согласие его правительства с вторжением Германии в Россию в обмен на мир⁹³. Его искренняя вера в сепаратный мир была в значительной мере вызвана его изолированностью в России и тем, что его не было в Лондоне во время массированных бомбежек, когда утвердился непререкаемый авторитет Черчилля как национального лидера. Майский же был свидетелем «часа славы» Черчилля, и он сомневался в возможности сепаратного мира – вопреки мнению в Кремле⁹⁴. Майский постоянно колебался между собственными убеждениями и теми оценками, которых, как он предполагал, ждал от него Сталин. В конечном итоге, как будет показано ниже, его колебания также способствовали ошибочному анализу руководством страны надвигающейся опасности.

Русских, встревоженных неудачным поворотом событий в связи с соглашением с Югославией, преследовала теперь навязчивая мысль о том, что Черчилль стремился вбить клин между ними и Германией. Чтобы исключить какой-либо тайный сговор с Англией, они быстро сообщили немцам существо меморандума Криппса⁹⁵. Выражением официальной реакции стали помещенные в «Правде» прямолинейные обвинения в адрес США и Англии, составленные в том же духе⁹⁶. Страх перед тем, что Англия может помешать достижению политического решения с Германией, также объяснялся ощущением беспомощности, которое, как замечал Майский в беседах с представителями английского руководства, охватило их⁹⁷. Появились версии, которые, как казалось, подтверждали многие имевшие хождение слухи и версии советской разведки о том, что Англия, возможно, даже на станет оказывать помощь России в случае германского нападения, и что «она или немедленно заключит с Германией мир или приостановит военные действия против Германии»98. К тому времени как предупреждение Черчилля дошло до Сталина, оно, очевидно, могло оказать воздействие, прямо противоположное своему замыслу. Подозрительность советского руководства только усилилась. «Вот видите», – сказал Сталин Жукову, – «нас пугают немцами, а немцев пугают Советским Союзом и натравливают нас друг на друга. Это тонкая политическая игра»99.

Майскому было после этого поручено проверить содержание меморандума Криппса, который, очевидно, ошеломил Москву. Пойдя на совершенно беспрецедентный шаг, Москва сообщила Майскому полный текст меморандума. Эти предупреждения и меморандумы были расценены в Москве как умышленная попытка втянуть Россию в войну на стороне Англии путем создания видимости переговоров. Особенное беспокойство вызывал второй меморандум. Ведь только за неделю до его направления Майский предупреждал Идена, что эти документы составлены «не в таких выражениях, чтобы вообще создавать какое-либо впечатление»; новый же меморандум был похож «на плохую шутку». Особый интерес для Майского представляла информация Батлера, бывшего активного сторонника умиротворения Германии. В бытность Галифакса министром иностранных дел он был его правой рукой – парламентским заместителем. Батлер и Майский терпеть не могли друг друга. Но Майский был мастером добывать ценную информацию, прибегая в ходе разговора к сарказму и провокационным уловкам. Майский раскрыл опасения русских, что документы, подобные предложениям Криппса, могут быть умышленно разглашены. Батлера позабавила бурная реакция Майского, но он подтвердил подозрения советской стороны, что взгляды, выраженные Криппсом, в основе своей утверждены правительством.

Перевод беседы с балканского вопроса на Балтику должен был, как ожидалось, подвергнуть намерения англичан последнему решающему испытанию. Английское заявление по этому вопросу стало бы выпадом против немцев и доказательством того, что вопрос о сепаратном мире не стоит. Таким же образом Майский сменил тему беседы, переведя ее на обсуждение Ближнего Востока, стремясь узнать, не ослаблены ли усилия армии. Батлер проявил явно пораженческий настрой, признавшись, что «в связи с разгромом Югославии положение англо-греческих войск становится катастрофическим». В целом Майский нашел мало утешительного в оптимизме Батлера, заявившего, «что впереди перед Англией лежат тяжелые месяцы, но что в конечном счете она все-таки победит»¹⁰⁰. Майский счел этот оптимизм безосновательным.

Глава 9. Полет Рудольфа Гесса в Англию

Заговор Гесса

Состоявшийся 10 мая 1941 г. полет Рудольфа Гесса, заместителя Гитлера, по нацистской партии, с миссией мира в Англию остается одним из наиболее странных эпизодов второй мировой войны. События, связанные с предупреждением Черчилля и угрозами Криппса относительно сепаратного мира, дают тот самый ключ к всепоглощающей озабоченности Сталина делом Гесса, который так долго искали. Эти события проливают новый свет на ошибочную советскую оценку английских и германских намерений накануне 22 июня 1941 г. Сосредоточившись на германо-советском сотрудничестве в 1939–1941 гг., историки не обращали внимание на имеющий столь же важное значение страх перед перспективой заключения англо-германского мира. Этот страх, как представляется, серьезно ограничил способность Сталина к анализу информации и способствовал параличу, становившемуся все более очевидным по мере приближения германского нападения.

Гесс в определенной степени стал играть роль козла отпущения за ошибки в оценке намерений Германии, допущенные не только Сталиным, но и рядом политиков и военных. Из-за того, что взаимная подозрительность так и не исчезла на протяжении всей войны, Гесс оказался в опасном амплуа потенциального эмиссара. Все это объясняет настойчивое требование советской стороны держать его в тюрьме в Шпандау до самой смерти, которая наступила много лет спустя после освобождения остальных военных преступников. Впервые гипертрофированные подозрения Сталина проявились осенью 1942 г. Он обвинил Черчилля в том, что тот ведет курс на поражение России в войне, отказываясь открыть второй фронт и прерывая отправку северных конвоев в Россию, а также «по вопросу о Гессе, которого Черчилль, по-видимому, держит про запас…»¹. Криппсу, тогда члену Военного кабинета, было поручено подготовить самый полный и точный отчет о деле Гесса, который, к сожалению, не успокоил Сталина. Может быть, это произошло потому, что, по настоянию цензора, были сняты упоминания о беседах, которые лорд Саймон и лорд Бивербрук вели с Гессом в 1941 г., хотя Сталину эта информация была хорошо известна².

Сталинская интерпретация дела Гесса проявилась во время визита Черчилля в Москву в октябре 1944 г. После того как поделили Восточную Европу на точно определенные зоны влияния, выпили и поужинали, Сталин поднял вопрос о Гессе. Черчилль изложил эту часть беседы с юмором, но в то же время точно:

«Гесс считал, что он мог спасти Англию для Германии. И вот Гесс, которому вообще было запрещено управлять самолетом из-за его безумия, сумел завладеть самолетом и прилететь. Он надеялся при помощи герцога Гамильтона – Главного камергера короля – попасть прямо к королю! Тут Сталин довольно неожиданно предложил тост за британскую разведку, которая заманила Гесса в Англию. Он не смог бы приземлиться, если бы ему не подавали сигналов. За этим делом должна была стоять британская разведка».

Черчилль негодовал, протестовал, но Сталин был категоричен и не изменил своего мнения. Он просто заявил, что британская разведка могла и не сообщить Черчиллю всю правду. Русская разведка, по словам Сталина, «часто не информирует Советское правительство о своих замыслах и докладывает только после того, как дело сделано…»³.

Советские историки и политики, а особенно КГБ, продолжают поддерживать эту версию. Она, кстати, совпадает с похожими теориями о заговорах, получившими признание на Западе. За последние годы распространялись просто фантастические теории, начиная от предположений о том, что в Англию прилетел на самом деле не Гесс, а его «двойник», и кончая обвинениями в том, что Гесс не умер в тюрьме естественной смертью, а был отравлен своими тюремщиками⁴. Показательной в этом жанре стала вышедшая в 1991 г. и немедленно переведенная на русский язык книга американского историка Дж. Костелло «Десять дней, которые спасли Запад». В книге собраны и увековечены различные теории о заговорах. После выхода книги они были поставлены под сомнение в связи с рассекречиванием летом 1992 г. закрытых британских архивов о деле Гесса.

Костелло пытается доказать, что либо Гесс прибыл в Англию с молчаливого согласия Гитлера, либо это был заговор британской разведки, заманившей его в Шотландию. В основе своей книга состояла из ничем не доказанных утверждений, основанных исключительно на косвенных доказательствах. В этом ключе, например, Костелло утверждал, что массированные бомбежки Лондона и здания парламента в особенности в ту самую ночь, когда Гесс прилетел в Англию, были умышленно скоординированы с временем миссии Гесса. Это предположение уже выдвигалось в прошлом и большинство историков некритически его восприняли. Но ведь после прилета Гесса бомбежки не были прекращены! Точно так же Костелло заявлял, что шестичасовая задержка с представлением доклада герцога Гамильтона была вызвана тем, что «высшие власти уже знали» о состоявшемся или ожидавшемся прибытии Гесса или тем, что «он выполнял секретный приказ»⁵. Слова из драматического послания Черчилля Рузвельту: «Мы находимся в решающем пункте войны; грандиозные процессы застыли, но неизбежно примут четкие очертания», Костелло естественно интерпретировал как сообщение о предстоящем нападении на Россию, которое Черчилль якобы получил от Гесса. На самом же деле они относились к битве за Крит и к положению на Ближнем Востоке⁶.

Однако наиболее пикантным в сюжете с Костелло явилось то, что доказательствами автора снабдил такой источник, как – хотите-верьте, хотите-нет – КГБ. Такой поворот событий поистине захватывает дух. В 1990 году, накануне Дня благодарения, в Нью-Йорке на стол Костелло лег запечатанный синий пакет с документами. В нем оказались фотокопии шифрованных сообщений НКВД, а также докладов о Гессе, готовившихся для Сталина. В этой пачке были также и материалы, переданные советской разведке в Лондоне главой чехословацкой военной разведки полковником Ф.Моравецем. В московской штаб-квартире КГБ были представлены: «Подлинные, переплетенные дела Гесса и Моравеца», дело Гесса N 20566 (кодовое название– «Черная Берта»). «По оперативным причинам» были закрыты бумажными полосками только с полдюжины абзацев из 400 страниц дела. Костелло стал, сам не подозревая того, орудием воскрешения старых ложных версий о деле Гесса. Одно только непонятно – почему из всего этого богатства Костелло решил использовать только пару документов⁷.

Окончательный вывод советской службы безопасности, который Сталин полностью принял, состоял в том, что Гесса действительно заманила в Англию британская разведка, и, возможно, даже Черчилль об этом заранее не знал. Российская служба безопасности придерживалась этой точки зрения до последнего времени. В 1991 г. ведущий теоретический журнал советских вооруженных сил опубликовал на видном месте статью малоизвестного немецкого историка, повторяющего эти ничем не подкрепленные утверждения. Журнал даже счел необходимым воспроизвести крупным шрифтом заголовок статьи тех дней из одной английской бульварной газеты (как будто простое воспроизведение может доказать достоверность аргументов): «Сообщается о неожиданном захвате Гесса в ловушку, подстроенную английской «Сикрет Сервис». В редакционной статье журнала высказывалось предположение, что целью англичан было вселить в немцев надежду на то, что нарождающееся шотландское революционное движение может быть использовано, как только начнется война против России. Они с гордостью предъявили русским читателям последствия «игры, которую английская разведка затеяла с нацистами»⁸. Теорию о заговоре широко поддерживают в Москве. Делается вывод, что Гесс «держал (англичан) за горло. Он терроризировал английское правительство простой, но по-своему гениальной мыслью: или вы соглашаетесь на союз с нами, или мы заключаем военный союз с Россией и уже в таком качестве продолжим войну против вас»⁹.

КГБ был не единственным, кто стал жертвой этой ошибочной версии. Очевидно, что американский военный атташе в Лондоне был введен в заблуждение таким же образом. Он был столь уверен в себе, что представил своему начальству в Вашингтоне доклад, назвав его подробным и (поэтому) точным воспроизведением содержания разговоров, которые англичане вели с Гессом. Составляя доклад, полковник Ли находился под сильным воздействием распространявшихся в Лондоне слухов о надвигавшейся войне на Востоке. Поэтому он объединил эти два вопроса. «Гесс», авторитетно писал он в заключении, «прилетел к герцогу [Гамильтону), чтобы сообщить ему, что Германия намеревается воевать с Россией». Затем он приводил слова Гесса, сказавшего своему следователю, что Гамильтон «мог пойти к королю и рассказать ему о наших планах воевать с большевиками, и король мог бы заключить с нами мир». Этот источник, который предположительно подтверждается документами КГБ, был использован Костелло для подтверждения этой не соответствующей действительности интерпретации миссии Гесса¹⁰.

К настоящему времени читателю должно быть известно, что английская разведка абсолютно не верила в неизбежность войны между Россией и Германией. Наоборот. Она прогнозировала германо-советское соглашение, и поэтому приписываемые ей мотивы для заманивания Гесса оказываются несостоятельными. 18 тысяч страниц документов по делу Гесса, рассекреченных летом 1992 г. британской Архивной службой рисуют картину, разительным образом отличающуюся от той, которую представляет жалкая подборка бумаг КГБ, в свое время опубликованных с таким шумом. Новые английские документы разоблачают умышленную кампанию дезинформации, которую проводила британская разведка. Эта кампания дала осечку; в результате чего ошибочное истолкование дела Гесса, создавшееся в то время в России, так и сохраняется до сих пор.

Различные теории о заговорах исходили из того очевидного допущения, что в обширных собраниях документов, хранящихся в закрытых британских архивах, укрывается сенсационная и очень щекотливая информация. Под нажимом ведущих английских историков разведки английское правительство в конце концов полностью раскрыло архивные материалы, связанные с делом Гесса. Вот тогда-то приверженцев теории о заговорах постигло разочарование. Это обширное собрание фактически подтверждает два основных тезиса версии дела Гесса, изложенной в мемуарах Черчилля. Он писал, что Гесс «прибыл к нам по своей доброй воле, и, хотя не имел полномочий, он был до некоторой степени посланцем». Его вторая посылка, самая важная для нашего рассказа, состоит в том, что «учитывая, сколь близок был Гесс к Гитлеру, поражало, что он не знал (а если знал, то не сообщил нам), о приближавшемся нападении на Россию…»¹¹. Однако в архивных материалах содержится потрясающее открытие, о котором до сих пор можно было только догадываться по отдельным намекам в отрывочных свидетельствах¹². Речь идет о том, что английские Форин оффис и разведка пытались путем манипулирования делом Гесса оказать давление на Россию, чтобы она отдалилась от Германии. Воздействие этих акций на Москву, несомненно, является гораздо более важным, чем те проблемы, которые легли в основу теорий о заговорах.

Миссия

Гесс вылетел в 5.45 вечера 10 мая 1941 г. из Аугсбурга на самолете «Мессершмитт» Bf110, который англичане называли МЕ110. Для смелого полета и управления самолетом требовалось высокое мастерство пилота. Гесс прыгнул с парашютом в Шотландии, в Иглшеме, после наступления темноты. На нем был мундир капитана германских ВВС. Гесс приземлился в 12 милях от имения герцога Гамильтона. Позже утверждали, что он привез официальные предложения о мире¹³. Однако на самом деле при нем не оказалось вообще никаких документов – лишь фотографии его самого и сына, а также визитная карточка знаменитого геополитика, профессора Карла Хаусхофера. Сын Карла Хаусхофера Альбрехт, скорее всего, и был инициатором этой миссии.

Опубликованные к настоящему времени архивные материалы доказывают, что английские королевские ВВС Гесса не ждали. Не было его умышленного пропуска английскими ПВО. Да и не была ПВО этого района столь мощной, как об этом часто писали. На самом же деле самолет Гесса засекли около 10 часов вечера на высоте 15 тысяч футов. Па его преследование пошли два «Спитфайра», патрулировавших в этом районе, но они в конечном итоге потеряли его из виду, так как их скорость была меньше, чем у самолета Гесса. К тому времени, когда Гесс достиг западного побережья Шотландии, его преследовал еще и ночной истребитель «Дифайэнт». Он уже почти настиг «Мессершмитт», но в этот момент Гесс спрыгнул с парашютом¹⁴.

Если, как утверждают Костелло и другие, Гесса на самом деле ожидали бы люди «Сикрет интеллидженс сервис» – (предшественница МИ-6 – военной контрразведки), то это было бы очевидно из того, какой прием был бы оказан ему в первые же часы после его прибытия. Вспомним, что Гесс приземлился поразительно близко от поместья герцога Гамильтона, и, если бы его ждали, то не «потеряли» бы на несколько часов. Однако его появление вызвало неразбериху и замешательство. Сведения о приземлении Гесса на парашюте поступили в силы местной обороны из полицейского участка в Гиффноке. Полицейских же, в свою очередь, информировали прохожие. Полиции сообщили также, что в 23.12 около Иглшем Хаус разбился какой-то самолет. Захват Гесса абсолютно не координировался. Офицер, который жил неподалеку от места событий, взяв с собой двух солдат-артиллеристов из расположенного рядом военного лагеря, отправился к месту падения самолета. К тому времени Гесса уже схватили и держали в доме работника фермы, в чей двор он опустился на парашюте. Через некоторое время Гесса, назвавшегося Альфредом Горном, отвезли на машине в штаб сил местной обороны. Шло время. Наступила полночь. Тогда командование сил местной обороны обратилось в штаб Аргил-сатерлендского хайлендского полка с просьбой прислать конвоиров для отправки «летчика» в расположение армейской части, чтобы его держали там. Из всего этого совершенно ясно, что Гесса никто не ждал. Ведь дежурный офицер приказал полиции оставить Гесса на ночь в камере полицейского участка Гиффнока, несмотря на возражения, что Горн, вроде бы, «важная птица и военным надо бы им заняться». Служебное расследование, позже проведенное военной разведкой, вскрыло серьезные упущения в обращении с Гессом. Этого не случилось бы, если бы его прибытие в Англию было действительно организовано МИ-6. Так, например, ничего не было сделано, чтобы установить, что пленный, назвавшийся Горном, является офицером, и поэтому его и допрашивать следует соответствующим образом. Разведка ВВС абсолютно проигнорировала информацию, представленную ей в час ночи 11 мая. А это было заявление пленного, о том что он является важным лицом и желает сделать сообщение¹⁵. В конце концов военные согласились принять пленного, – но только после того, как им сообщили, что у «летчика» есть информация для герцога Гамильтона и что он, т. е. «летчик», готов говорить с компетентными людьми. Инспектор сыскной полиции, который прибыл, чтобы забрать Гесса, удалился – проведя свое собственное расследование и осмотрев вещи Гесса.

Допрос вели с помощью какого-то капитана Дональда, случайно оказавшегося поблизости в момент, когда привезли Гесса. А Дональд прихватил с собой переводчика, который оказался сотрудником польского консульства в Глазго, Романом Батталья. «Просто не верится», разражается упреками «С» (псевдоним главы британской контрразведки), «что подобное могли допустить». Батталья-то и определил, что летчик как две капли воды похож на Гесса, но тот стал отрицать это. В целом Гесс был спокоен, но немного раздосадован. Причиной его неудовлетворения могла быть странная обстановка «допроса» – в присутствии пятнадцати – а может и двадцати? – ополченцев сил местной обороны. Английский язык Баттальи, который вел допрос, был «несколько высокопарным». Несомненно, что при допросе пленного исключительно важной является начальная стадия. Вот как о ней рассказывал Батталья в своих показаниях британской военной разведке. Его поразило то, что: «…не было сделано никакой попытки, насколько ему известно, установить личность задержанного [Гесса] или правдивость его слов; среди пятнадцати или двадцати людей, находившихся в комнате, как казалось, не было ни одного, кто бы официально вел допрос. Из разных углов ему выкрикивали вопросы, некоторые из которых он счел оскорбительными для Гесса и отказался переводить. Не составлялось точного протокола допроса, и во время допроса присутствующие расхаживали по всей комнате, бесцеремонно разглядывая пленного и его вещи».

Тем не менее, до всех этих людей постепенно стало, наконец, доходить, что перед ними не рядовой летчик. Они обратили внимание на то, что его мундир был из очень хорошей материи и абсолютно неношеный. После этого, с Гессом «стали обращаться несколько повежливее». Около двух часов ночи его отвезли в Мэрихиллские казармы¹⁶.

Как только личность Гесса была установлена, «С» сделал выговор военной разведке за то, сколь плохо она вела это дело. Особенное негодование вызвало то, что Гесса продолжали допрашивать после полуночи, уже после того как он заявил, что у него имеется важное послание. Разведка же очень быстро свалила вину на герцога Гамильтона, заявив, что «можно только предположить, что решение ничего не предпринимать до утра было принято командиром авиационного крыла герцогом Гамильтоном». Этот домысел и привел к необоснованным заявлениям о том, что Гамильтон был вовлечен в махинации «Сикрет интеллидженс сервис». Это предположение могло возникнуть из-за того, что Альбрехт Хаусхофер, известный германский эксперт по геополитике, который, как кажется, был основным вдохновителем миссии Гесса, осенью 1940 г. послал Гамильтону письмо. Оно было перехвачено и прочтено военной разведкой. Вследствие простого совпадения письмо, которое являлось зондажом о мире, пришло к адресату за пару дней до появления Гесса. Пора бы признать, что совпадение не обязательно свидетельствует о заговоре…

Мог бы существовать целый ряд причин, по которым Гамильтон не допросил пленного немедленно, в три часа ночи. Начнем с того, что вполне возможно, – Гамильтону не сообщили по телефону, что у летчика, называющего себя Альфредом Горном, имеется политическое послание. Гесс был не единственным немцем, сбитым тогда. В ту ночь состоялся один из наиболее мощных немецких воздушных налетов. Командиры частей не занимались допросами пленных по ночам. Более того, Гамильтон не лег спать, не проверив список офицеров германских ВВС, с которыми он встречался, когда присутствовал на Олимпийских играх 1936 г. Фамилии Горна среди тех офицеров не числилось. Задержка, таким образом, была, в самом худшем случае, всего лишь проявлением халатности¹⁷.

В этой связи следует рассмотреть еще одну сторону этого эпизода. Если бы Гамильтон и догадался, что летчиком является Гесс, – хотя это совершенно невероятное допущение – то его реакция была бы абсолютно предсказуемой. Сейчас он, уважаемый командир авиакрыла, пытающийся избавиться от клейма своих прошлых связей со сторонниками политики умиротворения. И он вдруг оказывается лицом к лицу с повергающей его в смятение реальностью – ему адресованы предложения о мире, исходящие от нацистов. Дело Гесса грозило выпустить джинна из бутылки¹⁸. Неудобное положение, в котором оказался Гамильтон, осложнилось после того, как в официальном германском сообщении его имя связали с миссией Гесса. У общественности это создало ни на чем не основанное ощущение его соучастия. Эти настроения присутствуют во взятых наугад письмах, прошедших цензуру. Вот лишь один пример, «Интересно, правда ли, что этот негодяй был тесно связан с герцогом Гамильтоном. Кажется, что уже чересчур много нашей титулованной знати замешано в делах, связанных с нацистами»¹⁹. Щепетильность Гамильтона была столь высокой, что он подал в суд на лидера коммунистов Гарри Поллита, когда тот заявил, что Гамильтон – «друг Гесса». И этим Гамильтон поставил правительство в затруднительное положение. В связи со своими подозрениями коммунисты – возможно, по инструкциям из Москвы, хотя это и не доказано – увидели в этом случае редкую возможность вызвать Гесса в суд, где и допросить его публично²⁰. Действительно, необходимость «снять с герцога Гамильтона те несправедливые и вызванные невежеством подозрения, которые пали на него», была полностью признана²¹. В докладе кабинету по этому делу, представленному в ноябре 1942 г., Криппс приложил значительные усилия, чтобы снять обвинение с Гамильтона, отметив, что «поведение герцога в том, что касалось Рудольфа Гесса, было во всех отношениях благородным и правильным».

Гамильтон встретился с пленным пилотом только в 10 часов утра следующего дня. Гесс открыл ему свое настоящее имя. Гамильтон не помнил, чтобы он встречался с ним во время своего визита в Берлин. И уж точно не имел с ним каких-либо контактов позже. В ходе их разговора с глазу на глаз Гесс передал суть той информации, для сообщения которой он прибыл. Он явился с «гуманной миссией, чтобы сообщить, что фюрер не хотел побеждать Англию и желал прекратить войну». Подчеркивая близость своих взглядов и взглядов Гитлера, Гесс настаивал в то же время, что миссия была его собственной инициативой²². Это заявление, неоднократно повторяемое в дальнейшем²³, приводит к очень важному предположению о якобы существовавшем молчаливом согласии Гитлера на эту миссию. Майский в своих мемуарах предпочел оставить вопрос открытым: «Кто же такой Гесс? Закамуфлированный посланец Гитлера или психопат-одиночка? Или представитель какой-либо группировки среди нацистской верхушки, обеспокоенной перспективами слишком затянувшейся войны?»²⁴