Текст книги "Лесной бродяга (Обитатель лесов)"

Автор книги: Габриэль Ферри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 47 (всего у книги 48 страниц)

Черные глаза Розариты посмотрели на рассказчика, по-видимому, вопросительно, но слова замирали на ее полуоткрытых устах, и она не решалась сказать то, о чем шептало ей сердце.

– Но я, кажется, злоупотребляю вашим временем! – продолжал Гайферос, казалось, не замечавший волнения молодой девушки. – Впрочем, я подхожу к концу моего рассказа!

– Молодой человек пробудился в то мгновение, как начало рассветать. «Послушайте, – сказал мне гигант-охотник, – сходите вниз и сосчитайте, сколько трупов оставили нам эти собаки». Оказалось, – продолжал гамбузино, – что трофеями грозных охотников были одиннадцать мертвых апачей, распростертых на земле, и две захваченные лошади.

– Честь им и слава, отважным незнакомцам! – искренне восторгался дон Августин, между тем как дочь его с разгоревшимся румянцем, с блестящими глазами хлопала в ладоши:

– Боже мой! Такой молодой и такой храбрый!

Розарита относила свои похвалы к молодому незнакомцу, имя которого она, быть может, уже угадывала с присущей женщинам проницательностью.

– Но вы узнали, наконец, как их зовут? – робко спросила молодая девушка.

– Старший носит прозвище Красный Карабин, второй носит имя Хосе, что касается молодого человека…

Гайферос, казалось, старался припомнить имя молодого охотника, не замечая как будто тревоги, которую выдавали в молодой девушке ее тяжело поднимавшаяся грудь, бледность и блеск глаз.

По сходству судьбы Тибурсио с судьбой этого молодого человека она уже не сомневалась более в тождестве этих двух лиц и собиралась теперь с силами, чтобы не вскрикнуть от радости и счастья, услышав его имя.

– Что касается молодого человека, – продолжал гамбузино, – то его зовут Фабиан!

Услышав ничего не говорившее ей имя, обманувшаяся в своих ожиданиях Розарита тоскливо прижала руку к сердцу и едва смогла прошептать побледневшими губами:

– Фабиан!

Рассказ гамбузино был прервал слугой, пришедшим доложить гасиендеро, что капеллан просит его на минуту к себе по неотложному делу.

Дон Августин оставил зал, обещая скоро вернуться. Гайферос и молодая девушка остались наедине.

С радостью, которую едва мог скрывать, смотрел гамбузино на растерянную и трепещущую девушку.

Какое-то тайное чувство говорило ей, что Гайферос сообщил еще не все.

И в самом деле, гамбузино, обратившись к ней, тихо произнес:

– Фабиан носил другое имя, сеньорита. Хотите, я назову его, пока мы одни?

Розарита побледнела.

– Другое имя? Назовите его, сеньор! – взмолилась она дрожащим голосом.

– Он в здешних местах известен как Тибурсио Арельяно!

Радостный возглас вырвался из груди Розариты.

Поднявшись, она подошла к счастливому вестнику и благодарно сжала его руку.

– Благодарю, благодарю вас, сеньор! Сердце мне уже давно подсказало его имя!

Нетвердыми шагами перешла она зал и опустилась на колени перед изображением Мадонны.

– Тибурсио Арельяно, – продолжал гамбузино, – с нынешнего дня опять становится Фабианом. Это последний отпрыск графов де Медиана, благородной и могущественной фамилии Испании!

Молодая девушка молилась и, казалось, не слышала слов гамбузино.

– Огромное богатство, славное имя, титулы, почести – вот что положит он к ногам своей избранницы!

Донья Розарита продолжала горячо молиться, не оборачивая головы.

– Однако в сердце дона Фабиана де Медиана по-прежнему живет та, что пленила сердце Тибурсио Арельяно!

Розарита прервала молитву.

На этот раз девушка и не подумала возобновить свою молитву. Она оплакивала Тибурсио, бедного и неизвестного Тибурсио, а не Фабиана, графа де Медиана. Только это имя звучало в ее душе. Почести, богатства, титулы – что они для нее? Тибурсио жив и по-прежнему любит ее: разве этого не довольно?

– Если вам угодно будет прийти сегодня вечером к пролому в стене гасиенды, где он некогда расставался с вами с отчаянием в сердце, то вы найдете его там. Вы помните место, о котором я говорю?

– О, Боже мой! – прошептала девушка. – Еще бы не помнить, ведь я хожу туда каждый вечер!

И, не вставая с колен, Розарита снова углубилась в молитву.

С минуту гамбузино смотрел на это прелестное создание, стоявшее на коленях, на ее спустившееся до талии ребозо, на ее обнаженные плечи, с которых скользили и падали на пол вьющиеся локоны. Затем он бесшумно вышел из зала, оставив Розариту наедине с Богом.

XXI. СЧАСТЛИВЫЙ КОНЕЦ

Вошедший дон Августин застал Розариту продолжавшей стоять в одиночестве на коленях и остановился, ожидая, пока она кончит молиться. Гасиендеро был настолько поглощен полученным известием о смерти дона Эстебана, что, естественно, придал молитве дочери иное истолкование, чем она имела в действительности. Он думал, что молодая девушка так горячо молится за упокой души того, о таинственной кончине которого они только что узнали.

– Я распорядился, – сказал он, обратившись к дочери, – чтобы капеллан ежедневно в течение года служил заупокойную мессу по дону Эстебану, так как этот достойный человек упоминал о правосудии Божием, свершившемся в пустыне. Его слова были исполнены глубокого смысла, а вид, с каким он произнес их, не оставляет более у меня никакого сомнения в их истине.

– Да упокоит Бог его душу, – отвечала Розарита, поднимаясь с колен, – и окажет ему милосердие, если он нуждается в нем!

– Да упокоит Бог его душу, – повторил растроганный гасиендеро. – Незаурядный был человек покойный дон Эстебан де Аречиза или, вернее, дон Антонио де Медиана, маркиз де Казарцел и герцог д'Армада, как ты должна наконец узнать.

– Медиана, говорите вы, батюшка? – удивилась девушка. – Так, выходит, его сын…

– О чем это ты говоришь? – спросил изумленный дон Августин.

– Ни о чем, батюшка, кроме того, что сегодня ваша дочь по-настоящему счастлива!

С этими словами донья Розарита обвила руками шею отца и, положив к нему на грудь голову, залилась слезами. Но это были слезы радости, к которым не примешивалось ни капли горечи. Они падали с ресниц девушки, подобно росе, падающей по утрам с пурпуровых колокольчиков мексиканского жасмина.

Мало знавший женское сердце, гасиендеро не подозревал, какое удовольствие порой доставляют слезы женщине, и решительно не понимал, о каком счастье идет речь. Он спросил об этом дочь, но та, с улыбкой на устах и еще с влажными глазами, отвечала уклончиво:

– Завтра я все вам расскажу, батюшка!

Честный гасиендеро действительно нуждался в разъяснении, поскольку не понимал, что происходит с дочерью.

– Нам надо исполнить еще одну обязанность, – сказал он. – Последним желанием дона Антонио, высказанным им при расставании со мной, было – видеть тебя замужем за сенатором Трогадуросом. Повинуясь его желанию, я решил не откладывать больше этого брака. Ты ничего не имеешь против этого, Розарита?

При этих словах, напомнивших ей о ненавистном обязательстве, о котором она старалась позабыть, девушка вздрогнула и вдруг залилась горючими слезами.

– Очень хорошо, – произнес с улыбкой гасиендеро. – Это от счастья, не правда ли?

– От счастья? – с горечью повторила Розарита. – О, совсем нет, батюшка!

Дон Августин был совершенно сбит с толку этим противоречием. Надо и то сказать, что в течение своей жизни он больше занимался отгадыванием хитростей индейцев, чем наблюдением над женским сердцем.

– Батюшка! – вскричала Розарита. – Этот брак отныне станет смертным приговором для вашей дочери!

При этом неожиданном заявлении дон Августин сначала остолбенел, а потом, сдерживая невольное раздражение, воскликнул:

– Как? Не ты ли сама месяц назад соглашалась на этот брак, причем сроком его назначила день, когда мы окончательно узнаем о судьбе дона Эстебана? Он умер. Чего же ты хочешь еще?

– Это правда, но…

– Ну?

– Но я не знала, что он жив!

– Дон Антонио де Медиана?

– Нет, дон Фабиан де Медиана! – чуть слышно проговорила девушка.

– Дон Фабиан? Кто это такой?

– Тот, которого мы с вами знаем как Тибурсио Арельяно!

Дон Августин онемел от изумления; Розарита тут же воспользовалась его молчанием.

– Когда я согласилась на этот брак, – сказала она, – я думала, что Фабиан навсегда потерян для нас. Я не знала, что он любит меня. А между тем, судите, батюшка, какую тяжкую жертву я приносила ради любви к вам… я ведь хорошо знала…

Говоря это, девушка устремила на отца умоляющие глаза, еще подернутые влагою слез. Затем она вдруг бросилась к нему, обняла и положила голову ему на плечо, чтобы скрыть румянец на своем лице.

– А между тем я чувствовала, что все еще люблю! – прошептала она едва слышно.

– О ком ты говоришь?

– О Тибурсио Арельяно, графе Фабиане де Медиана, что одно и то же!

– Фабиане де Медиана? – машинально повторял гасиендеро.

– Да, да! Но я люблю в нем лишь Тибурсио Арельяно, как бы ни был знатен и богат теперешний Фабиан де Медиана!

Богатство и знатность всегда приятно звучат для слуха честолюбивого отца, когда они прилагаются к молодому человеку, которого он любит и уважает, но которого считает бедным. Тибурсио Арельяно, несомненно, получил бы хотя и вежливый, но решительный отказ в руке его дочери. Но Фабиан де Медиана?

– Скажи же наконец, каким образом Тибурисо Арельяно превратился вдруг в Фабиана де Медиана? – спросил дон Августин больше с любопытством, чем с гневом. – Кто тебе сообщил эту новость?

– Вы не дослушали до конца рассказ гамбузино! – ответила донья Розарита. – А то бы узнали от него, что этот молодой друг двух бесстрашных охотников, с которыми он так благородно разделял опасности, был не кто иной, как Тибурсио Арельяно, теперешний дон Фабиан де Медиана. Каким путем он, раненый и одинокий, удалившись из гасиенды встретил этих неожиданных покровителей? Какая связь имеется между Тибурсио и герцогом д'Армадой? Этого я не знаю, но гамбузино знает и объяснит вам!

– Надо его сейчас отыскать! – поспешно сказал дон Августин, отдавая явившемуся на звон колокольчика слуге соответствующее приказание.

Дон Августин с большим нетерпением ждал Гайфероса, но совершенно напрасно: последнего не могли отыскать.

Мы сейчас объясним причину его исчезновения.

Почти одновременно с тем, как гасиендеро с дочерью доложили о неудаче поисков пропавшего гамбузино, вошедший слуга объявил о прибытии Трогадуроса.

Совпадение возвращения сенатора и представлявшегося приезда Фабиана было одной из тех случайностей, которые встречаются в жизни чаще, чем думают.

Чтобы окончательно склонить на свою сторону отца, Розарита поспешила нежно обнять его, выразить ему свое изумление по поводу того чуда, которое сделало из приемного сына гамбузино наследника могущественнейшей фамилии Испании. Пустив, таким образом, двойную стрелу в сенатора, молодая девушка выпорхнула из зала, как птичка.

Трогадурос вошел с полным сознанием того, что его приходу, как будущего зятя, всегда будут здесь рады. Он заручился согласием отца и получил согласие дочери, хотя, правда, молчаливое. Несмотря, однако, на свое самодовольство и уверенность в будущем, он заметил необыкновенно важный и серьезный вид дона Августина, который счел своею обязанностью немедля сообщить ему важную новость.

– Дона Эстебана де Аречизы, герцога д'Армады нет более в живых. Мы с вами потеряли благородного и дорогого друга, дон Винсенто!

– Как? Он умер? – вскричал сенатор, поспешив приложить к глазам тончайший батистовый платок. – Бедный дон Эстебан! Какая невосполнимая потеря!

Но если бы мы заглянули в душу достойного дона Винсенто де Трогадуроса-и-Деспильфаро, то там обнаружили бы совсем иные чувства. Признавая многочисленные услуги, оказанные ему покойным доном Эстебаном, сенатор не мог не рассчитывать, что если бы тот оставался жив, то истратил бы на политические происки половину приданого своей жены, иными словами – выбросил бы полмиллиона буквально на ветер.

«Правда, я не буду, – размышлял жених Розариты, – ни графом, ни маркизом, ни герцогом, но это и неважно: для меня гораздо приятнее иметь полмиллиона песо, чем все титулы Испании! К тому же, благодаря этому печальному событию, ускоряется дело с браком… Так что, может быть, даже и к лучшему, что дон Эстебан почил в бозе!»

– Несчастный дон Эстебан! – продолжал сокрушаться сенатор. – Господи, вот поистине неожиданный удар!

Почтенному дону Винсенто суждено было позднее убедиться, что гораздо лучше было бы для него, если бы дон Эстебан остался в живых.

Вернемся, однако, к Гайферосу, неожиданное исчезновение которого удивило дона Августина.

Оседлав коня, гамбузино, никем не замеченный, выехал на равнину и направился в обратный путь в президио.

Дорога, по которой он ехал уже довольно долго, казалась совсем пустынной. Лишь изредка встречались одинокие всадники, с которыми он нетерпеливо обменивался традиционными поклонами и спешил дальше: очевидно, это были не те, кого он искал.

День был уже на исходе, когда Гайферос испустил радостное восклицание, заметив приблизившихся к нему рысью трех всадников. То были канадец, испанец и Фабиан. Гигант-охотник сидел на могучем муле, превосходившем размерами самую крупную лошадь. Однако и этот мул не вполне соответствовал своему грузному седоку. Фабиан и Хосе ехали на превосходных скакунах, отобранных у индейцев.

Молодой охотник сильно изменился с тех пор, как покинул гасиенду Дель-Венадо.

Горестные и неизгладимые воспоминания заставили побледнеть и осунуться его щеки. Преждевременные морщины избороздили его лоб, а в его глазах мрачным огнем горела страсть, пожиравшая его сердце. Но эта худоба, бледность и болезненный взгляд, пожалуй, делали его привлекательнее в глазах женщин.

Не должно ли было это лицо напомнить Розарите любовь, которой она смело могла гордиться? Не говорило ли оно красноречиво о множестве перенесенных опасностей, которые окружали его двойным ореолом славы и страдания? Что касается двух прочих охотников, то, несмотря на солнце, лишения и опасности всякого рода, они ничуть не изменились, разве только их лица еще больше потемнели от загара.

При виде гамбузино в их глазах отразилось только любопытство, без малейших признаков изумления. Должно быть, взгляд Гайфероса удовлетворил их, поскольку свидетельствовал, без сомнения, о том, что все произошло согласно их ожиданию. Один Фабиан обнаружил некоторое удивление, встретив своего старого товарища так близко от гасиенды Дель-Венадо.

– Так вы расстались с нами близ Тубака лишь для того, чтобы встретить нас здесь? – спросил он гамбузино.

– Конечно! Разве я не говорил вам об этом, сеньор?

– Я, вероятно, не так вас понял! – рассеянно заметил Фабиан и затем, не придавая, по-видимому, большого значения тому, что говорилось и делалось вокруг него, опять впал в мрачную задумчивость, столь свойственную ему в последнее время. Гайферос повернул коня, и четверо всадников молча продолжали путь.

В течение часа Гайферос и канадец обменялись между собой несколькими фразами, на что Фабиан по-прежнему не обратил ни малейшего внимания. Всадники проезжали мимо мест, будивших в них целый рой воспоминаний. Они миновали равнину, растянувшуюся по ту сторону Сальто-де-Агуа, к которому через полчаса и подъехали. Водопад по-прежнему грохотал в своих каменных берегах. Через него был перекинут грубый мостик, похожий на тот, который был сброшен в пучину водопада людьми, спавшими теперь вечным сном в Золотой долине.

Канадец спустился на минуту с седла.

– Вот здесь, Фабиан, – сказал он, – находился дон Эстебан, а там четверо бандитов, из которых, однако, следует исключить этого дона Диаса, грозу индейцев. Посмотри, вот остался еще след от подков твоей лошади, когда она скользила по этой скале, увлекая тебя в своем падении. Ах, дитя мое! Я и сейчас вижу, как клокочет над тобою вода; мне слышится отчаянный крик, который вырвался тогда из моей груди. Какой ты был тогда пылкий юноша!

– А теперь, – произнес Фабиан с печальной улыбкой, – разве я не такой?

– О нет, мой мальчик, у тебя теперь мужественный вид индейца, который улыбается даже у столба пыток. Ты остаешься спокоен при виде этих мест, а между тем я уверен, что навеваемые ими воспоминания больно отдаются в твоем сердце. Не правда ли, Фабиан?

– Вы ошибаетесь, батюшка, – ответил почтительно молодой человек, – мое сердце остается спокойным, как эта скала, где я не вижу никаких следов моей лошади, что бы вы там ни говорили; моя память так же молчит, как и эхо вашего голоса, которое вам представляется. Припомните, что я говорил, когда вы, прежде чем позволить мне окончательно удалиться в глубь пустыни, решили, в качестве последнего испытания, показать мне вторично места, которые могли бы напомнить мне былое? Я объяснил вам тогда, что таких воспоминаний у меня не осталось!

Слезы подступили к глазам канадца, и, чтобы их скрыть, он повернулся спиной к Фабиану и влез на своего мула. Путешественники перебрались через бревенчатый мостик.

– Можете ли вы различить на этом мхе и почве следы моей лошади, когда я преследовал дона Эстебана и его шайку? – спросил Фабиан канадца. – Нет, не можете, потому что они заросли травой и завалены опавшими листьями.

– Стоит мне только разворошить листья и удалить траву, и я нашел бы эти следы, Фабиан, подобно тому, как стоит мне захотеть пошарить с тайниках твоего сердца, и…

– И вы ничего не нашли бы там, – перебил с некоторым нетерпением Фабиан. – Я ошибаюсь, – продолжал он кротко, – вы нашли бы там воспоминание о девушке, воспоминание, с которым и вы связаны, батюшка!

– Верю тебе, Фабиан. Ты всегда был моим утешением. Но я тебе уже сказал, что я приму твою жертву лишь завтра в этот самый час, когда ты опять увидишь старые места, включая и тот пролом в ограде гасиенды, через который ты некогда ушел больной и телом и душой!

При этих словах Фабиан невольно вздрогнул, как вздрагивает осужденный при виде орудия своей смерти.

Последнюю остановку путники сделали в лесу, расположенном между Сальто-де-Агуа и гасиендой Дель-Венадо, и притом остановились на той самой памятной лужайке, где Фабиан нашел в лице канадца и испанца двух преданных друзей, словно нарочно посланных ему Богом с того края света. Только на сей раз ночная тень не покрывала этих мест, и теперь тут царила тишина, присущая лесам Америки в этот полуденный час.

Стоящее в зените солнце изливает нестерпимый зной на сухую, раскаленную, как железо в горне, землю.

Цветы лиан закрывают свои колокольчики, а трава в изнеможении склоняется к почве, как бы ища у нее прохлады. Словом, вся природа погружается в оцепенение и принимает безжизненный вид. Отдаленный шум водопада один нарушает тишь.

Всадники расседлали коней и привязали их к деревьям на некотором расстоянии. Избегая знойного дня, они ехали всю ночь и теперь решили отдохнуть в благодатной тени леса.

Спокойный теперь за судьбу Фабиана, Гайферос заснул первый; Хосе не замедлил последовать его примеру; лишь канадец и Фабиан не смыкали глаз.

– Ты не спишь, Фабиан? – тихо спросил старый охотник.

– Нет, но вы почему не отдыхаете?

– Не спится что-то, Фабиан, в этих местах, навевающих на меня столько добрых воспоминаний, – отвечал канадец. – Это место просто святое для меня. Не чудо ли, в самом деле, здесь совершилось, когда я, потеряв тебя в необъятных просторах океана, нашел снова в глубине лесов Мексики? При таких условиях я был бы неблагодарным Богу, если бы забыл все, что Он сделал для меня, хотя бы ради сна, который Он же посылает мне!

– Я согласен с вами, батюшка, и готов выслушать то, что вы скажете!

– Спасибо, Фабиан! Хвала Богу, что он возвратил мне тебя с сердцем благородным и любящим. Посмотри, до сих пор видны следы костра, около которого я когда-то сидел. Вот и головни, еще черные, хотя их омывали дожди в течение долгих зимних месяцев. Вон дерево, к которому я прислонился в тот день, лучший день моей жизни. Ты скрасил мое существование. С тех пор как ты сделался моим сыном, каждый день был для меня днем истинного счастья. И это продолжалось вплоть до той минуты, когда я узнал, что не моей любви жаждет твое молодое сердце!

– Зачем же возвращаться опять к этому предмету, батюшка? – отвечал Фабиан с кроткою покорностью, которая, однако, была мучительнее для охотника, чем самые горькие упреки.

– Ну, хорошо! Оставим этот разговор, если он на тебя действует тяжело. Мы возобновим его после окончания испытания, которому я должен подвергнуть тебя!

Отец с сыном замолчали и стали прислушиваться к голосам пустыни. Один Бог знает, что они говорили, эти голоса, их смятенным душам.

Солнце клонилось к горизонту; вечерний ветерок ласкал прохладным дыханием листву деревьев. Оживившиеся птички снова защебетали, перелетая с ветки на ветку; цикады трещали в траве, а вдали слышались голоса обитателей леса, радовавшихся возвращению прохлады.

Спавшие проснулись. После основательного ужина из припасов, привезенных Гайферосом с гасиенды Дель-Венадо, четверо путешественников стали спокойно и сосредоточенно дожидаться решительного момента.

День померк, и вскоре мириады звезд засверкали на небесном своде, точно искры, оставленные солнцем после своего захода. Наконец, как и в тот знаменательный вечер, когда раненый Фабиан подошел к костру канадца, взошла луна и залила своим серебристым светом лужайку леса и купы деревьев.

– Будем зажигать костер? – спросил Хосе.

– Непременно. Что бы ни случилось, мы проведем ночь здесь! – отвечал старый охотник. – Не так ли, Фабиан?

– Мне все равно, – произнес молодой человек. – Ведь мы же решили больше не разлучаться.

Как мы уже говорили, Фабиан давно понял, что канадец не может даже с ним жить на лоне городской жизни, не испытывая ежеминутно сожаления по просторам и воздуху пустыни. С другой стороны, ему было также известно, что Розбуа не мыслил жизни без него, а потому он и обрекал себя великодушно в жертву последним годам старого охотника. Чувствовал ли Розбуа всю величину этого самопожертвования? Не была ли та слеза, которую он утаил утром, выражением его признательности?

Звезды уже показывали одиннадцать часов, когда канадец обратился к своему приемному сыну.

– Поезжай, дитя мое! – сказал он. – Достигнув того места, где ты расставался с женщиной, быть может, любившей тебя, положи себе руку на сердце и посмотри, не забьется ли оно скорее. Если нет, то возвращайся сюда, так как это будет значить, что прошлого больше не существует для тебя!

– Я вернусь сюда, батюшка! – ответил Фабиан грустным, но твердым тоном. – Воспоминания для меня все равно что дуновение ветра, не оставляющего следа!

С этими словами молодой человек медленным шагом двинулся в путь. Ночной ветерок умерял горячее дыхание уснувшей земли. Полная луна заливала светом поля, на которые он вступил, выйдя из леса, и которые простирались вплоть до ограды гасиенды. До сих пор он ступал хотя и медленным, но твердым шагом. Но когда он, сквозь стлавшийся по земле серебристый туман заметил белую стену гасиенды и среди нее знакомые очертания пролома, его ноги дрогнули и еще более замедлили шаг. Была ли то боязнь неизбежного поражения, о котором ему нашептывал тревожный внутренний голос? Или на него вдруг нахлынули воспоминания о былом, более яркие и мучительные, чем когда-либо? Вокруг стояла глубокая, прозрачная тишина. Внезапно Фабиан вздрогнул и остановился, точно заблудившийся путник, которому померещилось впереди привидение.

В темном проломе ограды виднелась белая стройная фигура, точно слетевший с неба ангел первой и единственной любви. Спустя мгновение грациозное видение как будто исчезло. Но это только так показалось его помутившемуся взору: на самом деле фигура осталась на прежнем месте. Собравшись с силами, Фабиан двинулся вперед; видение не исчезало.

Сердце у молодого человека готово было разорваться. Страшная мысль мелькнула у него в голове: ему почудилось, что он видит перед собою тень Розариты. Для него было несравненно легче знать ее хотя и отвергнувшей его, но, по крайней мере, живой, чем увидеть в образе грациозной и благожелательной к нему тени.

Его сомнения не рассеялись и тогда, когда раздался нежный голос, прозвучавший в его ушах как небесная мелодия.

– Это вы, Тибурсио? – проговорило видение. – Я вас ждала!

Кто же может, кроме духа из другого мира, предугадать его возвращение из такой дали?

– Розарита? – растерянно пробормотал Фабиан. – Или это только обманчивое видение, которое сейчас исчезнет?

И Фабиан даже остановился, боясь спугнуть этот милый образ.

– Это я! – ответил тихий голос.

«О Боже! Испытание будет более мучительным, чем я предполагал!» – подумал Фабиан.

Молодой человек сделал шаг вперед и снова остановился: бедняга уже не надеялся более ни на что.

– Каким чудом вы оказались здесь? – спросил он

– Я прихожу сюда каждый вечер, Тибурсио! – отвечала молодая девушка.

При этих словах сердце Фабиана дрогнуло от прилива любви и надежды.

Мы уже говорили, что при первой встрече с Фабианом Розарита скорее умерла бы, чем решилась признаться, что любит его. Но с той поры она так исстрадалась, что теперь ее любовь преодолела девичий стыд, и со смелостью, какая зачастую проявляется у чистых натур и которая при этом нисколько не оскорбляет их целомудрия, девушка просто сказала:

– Подойдите, Тибурсио. Возьмите мою руку!

Одним прыжком Фабиан очутился возле ее ног и судорожно сжал протянутую ему руку.

Он пытался заговорить, но голос изменил ему.

Розарита остановила на нем взгляд, полный тревожной нежности.

– Дайте мне посмотреть на вас, Тибурсио. Как вы сильно изменились. О да! Горе оставило след на вашем челе, но слава украсила его. Вы столь же храбры, сколько прекрасны, Тибурсио. Я с гордостью узнала, что опасность никогда не заставляла вас бледнеть!

– Вы знаете? – изумился Фабиан. – Что же вы знаете, сеньорита?

– Все, Тибурсио, вплоть до ваших тайных мыслей и вашего присутствия здесь… Вы понимаете? И вот я тоже здесь!

– Прежде чем я осмелюсь понять вас, Розарита, – отвечал Фабиан, до глубины души потрясенный нежностью, звучавшей в словах девушки, – позвольте мне, во избежание ошибки, которая на этот раз убьет меня, задать вам один вопрос.

– Говорите, Тибурсио, – нежно произнесла Розарита, чистый и целомудренный лоб которой белелся в лунном свете. – Я и пришла сюда, чтобы вас выслушать!

– Слушайте, – сказал молодой граф. – Шесть месяцев назад я должен был отомстить за смерть родной матери и Маркоса Арельяно, ставшего моим вторым отцом; так что если вам все известно, то вы должны также знать и то, что я уже не…

– Вы всегда были для меня только Тибурсио! – перебила Розарита. – Я не знала дона Фабиана де Медиана!

– Несчастный, готовившийся искупить свое преступление, убийца Марка Арельяно, словом, Кучильо умолял о пощаде. Я бы на это не согласился, но он вдруг вскричал: «Я прошу во имя доньи Розариты, которая вас любит, так как я слышал…» Несчастный находился на краю пропасти. Из любви к вам я готов уже был простить его, когда мой друг внезапно сбросил его в бездну. Много раз потом в тиши ночей я вспоминал этот умоляющий голос и при этом спрашивал себя с тоскою: «Что же такое он слышал?» И вот теперь я спрашиваю вас об этом, Розарита!

– Раз, один только раз мои уста выдали тайну сердца. Это случилось здесь, на этом самом месте, когда вы покидали наш кров. Я повторю, что сказала тогда!

Молодая девушка, казалось, собиралась с силами, чтобы поведать наконец этому человеку, как она его любит, и высказать это в выражениях ясных и страстных. Потом она подняла на Фабиана взгляд, сиявший тою девственною невинностью, какая больше ничего не боится, потому что уже не ведает сомнения.

– Я слишком много выстрадала, Тибурсио, чтобы еще оставалось между нами какое-либо недоразумение. Теперь, когда мои руки лежат в ваших, мои глаза смотрят в ваши, я повторю, что сказала тогда. Вы бежали от меня, Тибурсио. Я знала, что вы уже далеко, и думала, что только Бог слышал меня, когда я во след тебе крикнула: «Тибурсио, Тибурсио! Вернись! Я люблю тебя одного!»

Весь дрожа от блаженства, Фабиан благоговейно опустился на колени перед любимой и проговорил прерывающимся голосом:

– Я твой навсегда, Розарита! На всю жизнь!

Внезапно Розарита слегка вскрикнула. Фабиан обернулся и остолбенел.

В двух шагах стоял, опершись на дуло своего длинного карабина, Розбуа и с глубокою нежностью смотрел на молодых людей.

– О, батюшка! – в отчаянии вскричал Фабиан. – Простите ли вы меня за то, что я побежден?

– Кто же устоял бы на твоем месте, мой милый Фабиан?! – отвечал с улыбкой канадец.

– Я изменил своей клятве, – продолжал Фабиан. – Я обещался любить только вас. Простите меня!

– Дитя, к чему ты умоляешь меня о прощении, когда, напротив, я виноват перед тобою! Ты оказался великодушнее меня, Фабиан. Ослепленный своей любовью к тебе, я вырвал тебя из цивилизованной жизни и увлек в пустыню. И я был счастлив там, так как лишь на тебе сосредоточилась вся привязанность моего сердца; я думал также, что и тебе хорошо. Ты безропотно согласился пожертвовать ради меня своей молодостью. Я сам не пожелал этого, но и тут я проявил больше свой эгоизм, чем великодушие, ведь если бы тебя убила тоска, я немедленно последовал бы за тобою!

– Что вы хотите сказать? – спросил Фабиан.

– Я сейчас объясню. Кто сторожил твой сон в течение долгих ночей, чтобы читать на твоих устах желания твоего сердца? Я. Кто отправил заранее сюда Гайфероса, которого я вызволил, благодаря твоему заступничеству, из рук апачей? Кто послал его к этому прелестному созданию с целью выведать, сохранилась ли еще в ее сердце какая-либо память о тебе? Тоже я, дитя; так как твое счастье в тысячу раз дороже для меня, чем мое собственное. Кто, наконец, убедил тебя пройти это последнее испытание? Все я же, несмотря на то что мне заранее был известен результат его, так как Гайферос уже сообщил мне о том, что он прочитал в сердце этой замечательной девушки. Что же ты мне говоришь о прощении, кода я сам должен просить тебя о нем!

С этими словами канадец протянул ему обе руки, и Фабиан бросился к нему в объятия.

– О, батюшка! – вскричал он. – Столько счастья, я, право, пугаюсь! Ни один человек не был так счастлив, как я!

– Ты заслужил это счастье, Фабиан! – произнес торжественным тоном охотник.

– Но вы? Что с вами будет? – спросил с беспокойством Фабиан. – Мне было бы очень горько расстаться с вами.

– Сохрани Бог от этого, дитя мой! Правда, я не могу жить в городах, но разве то жилище, которое станет и твоим, не находится на границе пустыни? Разве вокруг меня сейчас не расстилается та же ширь прерий? Я построю с Хосе… Эй, Хосе! – громко воззвал канадец. – Иди сюда, скрепи мое обещание!

При этих словах к канадцу подошли Хосе и Гайферос.

– Я построю с Хосе, – продолжал канадец, – хижину на том самом месте, где я вновь нашел тебя. Быть может, мы и не всегда там будем, но если тебе вздумается позднее потребовать себе имя и имущество твоих предков в Испании или съездить в известную тебе долину, то ты всегда найдешь двух друзей, готовых отправиться с тобою хоть на край света. Да, Фабиан, я надеюсь быть даже счастливее тебя, так как я буду радоваться и за тебя, и за себя! Но к чему останавливаться долее на этой сцене? Счастье ведь так мимолетно и неуловимо, что не поддается исследованию и описанию. Остается устранить еще одно препятствие, – продолжал охотник, – в лице отца этого ангельского создания!