Текст книги "Лесной бродяга (Обитатель лесов)"

Автор книги: Габриэль Ферри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 48 страниц)

Слушайте же меня, дон Винсенто! До моего возращения сюда вы были бедным, почти безвестным сенатором, и в будущем вам предстояла унылая жизнь, полная лишений и горьких сожалений об утраченном влиянии и богатстве. Я возвращаю вам богатство, дав в жены девушку, красота которой составила бы гордость и украшение любого королевского двора. Позже сенатор Деспильфаро сделается графом, грандом Испании, получит выгодное назначение при особе короля, и его счастливая звезда начнет восходить все выше и сиять все ярче, пока не будут удовлетворены все его честолюбивые желания!

Разве я был не прав, когда говорил вам, что сам дьявол-искуситель предлагал владыке мира, которому принадлежит вся Вселенная, не более того, что вам, человеку, лишенному всего, предлагает преданный слуга вашего будущего повелителя, короля Карла I?..

Испанец смолк, а сенатор, очарованный радужными надеждами на богатство и почести, схватил руку смелого заговорщика и, горячо пожимая ее, воскликнул с увлечением:

– Да здравствует король Карл I!

Дон Эстебан еще потолковал с ним о первоочередных мерах по осуществлению своего плана, доказал ему легкость его достижения и шансы на успех, а затем закончил, смеясь:

– Видите, у короля Карла уже появился по крайней мере один рьяный приверженец! Однако, дон Винсенто, уже поздно, а мне необходимо еще обдумать чертовски важные дела, которых нельзя отложить до завтра, а потому позвольте мне распрощаться с вами!

Трогадурос расстался с доном Эстебаном и отправился в свои апартаменты, поглощенный золотыми мечтами о своем будущем величии и богатстве.

XII. ЗАПАДНЯ

В одном из отдаленных флигелей гасиенды находилась комната, отведенная по приказанию дона Августина для наших четырех знакомцев: Педро Диаса, Ороче, Кучильо и Барахи, которые без церемоний перезнакомились между собой еще за ужином.

При слабом свете вставленной в железный подсвечник тонкой, длинной свечи перед большим столом сидели на дубовой скамье Кучильо и Бараха, которые, совершенно забыв о клятве, с азартом продолжали партию, начатую ими накануне утром.

Педро Диас машинально следил за их игрой, а Ороче, усевшись на дальнем углу стола, заложив нога на ногу и опершись локтем о колени – любимая поза всех играющих на мандолине, – напевал любимые народные мелодии – в основном fandango и bolero[45]45
  Фанданго и болеро – испанские (андалузские и кастильские) народные танцы, появившиеся в XVIII веке, ритмичные, изящные, с использованием кастаньет, тамбурина (бубна) и прищелкивания пальцами, сопровождаемые пением.


[Закрыть], пользующиеся наибольшей популярностью у прибрежного населения.

Завернувшись в свой дырявый плащ, Ороче, как истинный артист, казалось, уносился на крыльях музыки в заоблачные страны, не обращая внимания на низменные земные предметы.

На столе стояла наполовину опорожненная бутылка мескаля[46]46
  Мескаль – крепкий мексиканский хмельной напиток, изготовляемый из корней особого вида алоэ.


[Закрыть], которым продолжали услаждать себя оба картежника, совершившие уже во время ужина порядочное возлияние Бахусу.

Видимо, хмель сильно действовал на Кучильо; он был взволнован, брови его сумрачно сдвигались, что придавало лицу бандита еще более зловещий вид.

Он метал в это время с особым вниманием, но ему не везло, так что часть золота, полученная от дона Эстебана, уже перешла на сторону его противника. Бандит старался справиться с собой и не показать своей досады, а потому усиленно следил за движением карт. Вскоре, однако, он не выдержал и при новой побитой своей карте с ожесточением швырнул колоду на стол.

– Черт бы побрал вашу музыку! – воскликнул он злобно. – Да и меня с ней за то, что я, как дурак, согласился платить проигрыш чистыми деньгами, а выигрывать за кредит!

– Вы оскорбляете меня, – возразил Бараха, – тем более что не имеете права не верить моему слову!

– Особенно, когда вы в выигрыше!

– То, что вы говорите, очень неделикатно, – прервал Бараха, собирая карты. – Постыдитесь сердиться по таким пустякам, кабальеро! Я потерял сперва одну половину гасиенды, а потом и вторую, так как меня кругом все обкрадывали, да и то не сетовал на судьбу!

– А я привык говорить, что мне нравится, сеньор Бараха, и готов повторить еще раз во всеуслышание! – воскликнул Кучильо, хватаясь за нож.

– Вашими словами вы отталкиваете от себя друзей, – с важностью возразил Бараха, – но мой язык не менее остер, чем ваш!

И он также выхватил свой нож из ножен.

Ороче в это время снова спокойно взял свой инструмент, который на минуту отложил в сторону, и, подобно древнему барду, хотел воспеть поединок, готовившийся разыграться на его глазах, но Диас решительно встал между противниками.

– Стыдитесь, сеньоры! – воскликнул он. – Вы должны с уважением относиться друг к другу и не ссориться из-за какой-то ничтожной суммы денег, когда вам в скором времени предстоит обладать несметными богатствами. Если не ошибаюсь, сеньор Кучильо, вы – проводник экспедиции? В таком случае вы не принадлежите себе и не имеете права подвергать свою жизнь опасности. Да и вы, сеньор Бараха, не должны покушаться на драгоценную для всех жизнь нашего проводника. Вложите же ваши ножи в ножны и забудьте о ссоре!

Слова Диаса вмиг отрезвили Кучильо, более всех заинтересованного в экспедиции. Он быстро сообразил, что поединок на ножах – слишком опасная вещь, а потому поспешил последовать совету Диаса. Бараха, со своей стороны, тоже понял, что выигранные им в карты деньги могут найти себе лучшее применение, чем расходы на его собственные похороны.

– Хорошо, – проговорил Кучильо, – я смирю свои чувства ради всеобщего блага!

– С удовольствием последую этому благородному примеру, – заметил Бараха, – но продолжать игру – не согласен!

Противники протянули друг другу руки, и, таким образом, вопрос был исчерпан. Чтобы окончательно изгладить впечатление ссоры, Диас спросил Кучильо, с кем тот ехал днем верхом.

– Мне показалось, – добавил Диас, – что ваши дружественные отношения неискренни, так как я неоднократно замечал враждебные взгляды, которыми вы украдкой смотрели друг на друга!

Кучильо рассказал подробности свой встречи с Тибурсио; он назвал его имя, но от этого воспоминания лицо бандита сделалось еще мрачнее: он не мог забыть, что осторожность молодого человека восторжествовала над его хитростью.

Воспоминания снова направили мысли Кучильо на планы мести Тибурсио, и он решил воспользоваться случаем, чтобы приобрести себе союзников.

– Случалось ли вам, – проговорил он, обращаясь к Диасу и Ороче, – жертвовать, подобно мне, своими страстями для общественного блага?

– Без сомнения! – кивнул Диас.

– Нельзя быть честным только наполовину, – продолжал Кучильо, – если человек предан душой и телом какому-нибудь делу, то он должен заставить молчать свои собственные чувства, свои интересы и даже совесть, если она слишком щепетильна!

– Всякий знает это! – отрезал Бараха.

– Дело в том, сеньоры, что моя совесть крайне строга и доставляет мне немало мучений, поэтому я хотел бы знать ваше мнение, чтобы успокоить себя.

Все промолчали, а потому оратор продолжал:

– Предположим, что на свете существует человек, которого вы все нежно любите, но чье вмешательство может помешать успеху нашей экспедиции. Что бы вы тогда предприняли?

– Кто этот человек? – спросил Диас.

– Это долгая история, – возразил Кучильо, – подробности касаются меня одного, но факт существует, и человек также!

– Карамба! Лучше бы обоих не существовало! – заметил Ороче.

– Вы придерживаетесь того же мнения? – спросил бандит, обращаясь к остальным собеседникам.

– Без сомнения! – не задумываясь, ответил Бараха, но Диас хранил молчание и затем, под предлогом подышать воздухом, вышел из комнаты.

– Теперь, друзья мои, – проговорил Кучильо, оставшись со своими сообщниками, – я должен сказать вам, что этот человек – мой приятель Тибурсио!

– Тибурсио! – воскликнули в один голос Ороче и Бараха.

– Он самый, и, хотя мое сердце обливается кровью, но я обязан сказать, что он может разрушить все наши планы!

– Ба! – воскликнул Бараха. – На завтра назначена охота на диких мустангов, во время которой может представиться множество возможностей избавиться от него самым естественным образом, так, чтобы нас ни в чем не заподозрили.

– Верно! – согласился Кучильо. – Мы должны постараться, чтобы он не вернулся с этой охоты; могу я рассчитывать на вашу помощь?

– Вполне! – подхватили оба достойных союзника.

Таким образом, над головой Тибурсио собиралась гроза, готовая разразиться в скором времени.

Неожиданный стук в дверь положил конец этому злодейскому совещанию. Кучильо отпер и впустил в комнату одного из слуг дона Эстебана, который передал бандиту приглашение своего господина немедленно явиться к нему в сад. Кучильо поспешил за слугой, приведшим его в темную аллею, по которой прохаживался, завернувшись в плащ, дон Эстебан де Аречиза.

При свете луны лицо испанца выражало всегдашнее спокойной высокомерие, под которым скрывался его пламенный темперамент. При звуке шагов Кучильо дон Эстебан поднял голову, и не будь бандит так поглощен собственными мыслями, он заметил бы на лице испанца презрительную усмешку.

– Вы приказали мне явиться? – сказал Кучильо, обращаясь к дону Эстебану.

– Да. Надеюсь, до сих пор вы оставались довольны моим нейтралитетом. Я предоставил вполне на ваше усмотрение разгадать душу молодого человека – сына Map-коса. Ну, так что же? Вы, конечно, добились своего и узнали все, что хотели? Ведь от вашей дальновидности ничто не может укрыться!

Кучильо чувствовал себя не особенно приятно, выслушивая насмешливые слова испанца. Мы уже знаем, что он старался возбудить опасения Аречизы относительно Тибурсио, с целью приобрести себе союзников, чтобы вполне отделаться от своего врага. Теперь же, заручившись поддержкой Ороче и Барахи, бандит счел возможным показать испанцу ради поддержания собственного достоинства и ради отвода от себя любого подозрения в будущем, что для него какой-то ничтожный бедняк опасности не представляет…

– Итак, что вы узнали? – продолжал дон Эстебан.

– Ничего!

– Ничего? – вскинул брови испанец.

– Да, ничего, так как молодой человек не мог сообщить мне никаких новостей, поскольку ему самому ничего не известно. У него нет от меня никакие секретов!

– Он не подозревает о существовании Вальдорадо?

– Он далек от всякого подозрения на этот счет!

– А с какой целью он направлялся на гасиенду, так как мы, несомненно, встретили его по дороге сюда?

– Он собирался попросить у дона Августина место вакеро!

– Однако как вам удалось быстро узнать все?

– Это ничуть не удивительно при моей проницательности…

– Действительно, ведь ваша проницательность вполне соответствует вашей совести!

Кучильо с благодарностью поклонился в ответ на эту любезность.

– Вы проделали довольно длинный путь с этим молодым человеком, и при том доверии, какое он питает к вам, он, вероятно, поведал вам множество подробностей из личной жизни. Не говорил ли он вам, например, о своем увлечении?

– Да каким же дьяволом он мог бы увлечься в этой пустыне?! Уверяю, сеньор, для Тибурсио хорошая лошадь важнее женщины!

– Так! – проговорил испанец, не сдерживая более насмешливой улыбки. – Вы, любезнейший, подавали в молодости большие надежды!

– Что вы хотите сказать? – спросил Кучильо, почувствовав, что допустил явный промах.

– Я хочу сказать, что в единственном добром деле, которое вы совершили, вам фатально не посчастливилось!

– Какое доброе дело вы имеете в виду? – спросил бандит в замешательстве, теряясь в догадках, когда и где он мог совершить глупость.

– Спасение умиравшего от жажды Тибурсио!

– Да ведь вы сами совершили это доброе дело; я же всего лишь исполнил ваше приказание, сеньор!

– Положим, и я виноват, но я хотел дать вам случай загладить хоть одно из ваших преступлений. Послушайте, что я узнал, несмотря на то что не отличаюсь вашей хваленой проницательностью. У молодого человека имеется в кармане весь маршрут Золотой долины; кроме того, он безумно влюблен в донью Розарию, за которую готов отдать все свои будущие сокровища и всех лучших скакунов ее отца. Сюда же он явился с твердым намерением сделаться владельцем гасиенды!

– Проклятие! – воскликнул Кучильо в ярости, но насмешливый взгляд испанца привел его в себя. – Этого не может быть, – спокойнее прибавил он, – мальчишка не мог так провести меня!

– Мальчишка этот – гигант в сравнении с вами, Кучильо! – холодно заметил де Аречиза.

– Не может того быть, вы ошибаетесь, сеньор! – воскликнул Кучильо.

– Хотите иметь доказательства?

– Без сомнения, они необходимы! – отрезал Кучильо, стараясь скрыть свою ярость.

– Вы их получите, – продолжал торжественно испанец, – но помните, эти доказательства таковы, что у вас захватит дыхание!

– Мне все равно, я хочу знать наверняка! – проговорил Кучильо сдавленным голосом.

Дон Эстебан некоторое время хранил молчание, собираясь с мыслями; в его интересах было как можно скорее унизить и поставить в зависимость от себя этого человека, в котором он постоянно чувствовал предателя. Наконец он проговорил.

– Тибурсио принадлежит к той породе людей, у которых сильная воля соединяется с умом, а вы – его смертельный враг, понимаете наконец?

– Нет!

– Ну, в таком случае вы поймете это с помощью нескольких простых вопросов. Во-первых, не хромала ли на левую ногу лошадь, на которой вы отправились в последнюю поездку с Арельяно?

– А! – вырвалось у Кучильо, и бледность покрыла его лицо.

– Далее, индейцы ли убили вашего спутника?

– Может быть, вы думаете, что это я? – с наглой улыбкой спросил бандит.

– И, в-третьих, не были ли вы ранены в левую ногу во время борьбы с вашей жертвой, которую потом на спине стащили к реке?

– Я сбросил труп в воду, чтобы избавить покойного от надругательства индейцев!

– Вот как?

При пробивавшемся сквозь листву деревьев лунном свете лицо бандита показалось мертвенным, а глаза непроизвольно блуждали; он не мог понять, каким образом всплыли все подробности его преступления, которое он считал навеки погребенным в пустыне. Продавая испанцу тайну местонахождения Вальдорадо, Кучильо не счел, понятно, нужным сообщить ему все подробности. Он только мельком упомянул о своей поездке в обществе Маркоса Арельяно, желая убедить испанца, что существование Золотой долины не плод его фантазии.

– Знает ли обо всем этом Тибурсио? – решился, наконец, спросить Кучильо с почти нескрываемым страхом.

– Всего он не знает, но ему известно, что убийца его отца ехал на такой же почти лошади, как и ваша, что он был ранен в ногу и бросил труп своей жертвы в реку. От него пока скрыто только имя убийцы. Но если у меня явится хоть малейшее подозрение в вашей честности, то я тотчас выдам ваш секрет этому молодому человеку, который раздавит вас, как скорпиона; повторяю вам, Кучильо, что за предательство вы поплатитесь собственной жизнью!

«Увидим, чья очередь наступит раньше, – подумал Кучильо. – Ну а Тибурсио завтра в это время будет уже не опасен!»

Эти мысли успокоили бандита, принадлежавшего к людям, умеющим быстро приходить в себя после какой угодно неожиданности.

– Что бы там ни было, – заявил он нагло, – а вы, сеньор, не доказали мне, что Тибурсио любит донью Розарию, а потому…

– Тише! – прервал его испанец. – Слышите? Чьи-то голоса!

Оба умолкли. Прогуливаясь во время разговора по саду, они незаметно для себя очутились недалеко от павильона, который занимала дочь гасиендеро, и неожиданно услышали голоса, несмотря на довольно большое расстояние, отделявшее их от разговаривающих. Однако слов они пока не могли разобрать.

XIII. СВИДАНИЕ

Среди ночного безмолвия, нарушаемого лишь слабым шелестом листвы, трудно было ошибиться относительно того, кому принадлежали голоса.

– Тибурсио и донья Розария! – пробормотал удивленно бандит.

– Не находите ли вы, мой проницательный кабальеро, что это свидание может служить маленьким доказательством моих слов? – не без ехидства осведомился испанец и подумал встревоженно: «А если девушка и в самом деле любит его? Что тогда? Придется отказаться от ее брака с Трогадуросом, который должен послужить краеугольным камнем всей моей политики!»

Несмотря на то что ему одному было известно настоящее имя Тибурсио, который, как последний де Медиана, мог претендовать на нечто большее, чем дочь простого гасиендеро, испанцу до сих пор просто не приходило в голову, что донья Розария способна полюбить человека, который в глазах всех не имел ни имени, ни состояния.

Однако он невольно вынужден был признаться себе, что красавица не испытывала, вероятно, презрения к этому оборванцу, так как иначе не согласилась бы увидеться с ним ночью без иных свидетелей, кроме звезд, которые изливали на них свой дрожащий свет. Разве подобное свидание не служило доказательством особой благосклонности?

Сердце испанца преисполнилось гневом при мысли, что его честолюбивым замыслам грозит непредвиденное и, возможно, непреодолимое препятствие. На лицо его легла мрачная тень; он сознавал, что политика зачастую требует кровавых жертв и что в настоящую минуту она предъявляла подобное требование. Рядом с ним находился человек, который с удовольствие исполнил бы его приказание стереть с лица земли ненавистного ему врага, но двадцать лет угрызений совести останавливали его от принятия такого решения. Стоило ли отравлять остаток своей жизни новым убийством, когда воспоминания прошлого еще так мучительно тяготеют над ним? В душе дона Эстебана совершалась тяжелая борьба между требованиями совести и честолюбия.

«Провидение! – пронеслось в голове дона Эстебана, и улыбка мелькнула на его губах. – Оно дает мне возможность загладить преступление, совершенное мною в молодости. Я мог бы возвратить этому молодому человеку все то, чего я лишил его: имя, почести, состояние, но я не воспользовался этой возможностью ради достижения той цели, которой служу. Неужели необходимо и жизнь его принести в жертву политике?»

Испанец приблизился снова к Кучильо, внимательно наблюдавшему за ним; к сожалению, падавшая от деревьев тень помешала бандиту разглядеть выражение лица дона Эстебана.

– Наступил миг, – проговорил де Аречиза, – когда мы убедимся в наших предположениях, но помните, что если я унижаюсь до шпионства, то вовсе не ради того, чтобы убедить вас в правоте своих слов, а ради тех высших целей, которым теперь служу. Не забудьте также, что вы не имеете права приводить в исполнение ваши планы мести без моего разрешения!

С этими словами, на сей раз произнесенными без малейшей насмешки, которая неизменно слышалась в его разговорах с Кучильо, испанец в сопровождении бандита осторожно направился к разговаривающим.

Если мы припомним теперь разговор, происходивший между испанцем и доном Августином, в котором гасиендеро передал признания покойной вдовы Арельяно относительно Тибурсио, то нам станет понятно, каким образом дон Эстебан убедился в том, что перед ним его родной племянник.

Затем, обстоятельства гибели Маркоса, в связи с тайной Вальдорадо, известной Кучильо, открыли испанцу, что убийцей Арельяно являлся все тот же Кучильо. Это обстоятельство могло принести выгоду, так как ставило бандита в полную зависимость от дона Эстебана, но зато любовь Тибурсио к Розарите представлялась ему весьма серьезным препятствием.

Таким образом, грозовые тучи все более и более сгущались над головой Тибурсио.

К зародившимся в голове Кучильо замыслам мести теперь еще прибавлялось обманутое честолюбие испанца, если бы подслушанное свидание убедило его в любви доньи Розарии к Тибурсио.

Несмотря на сильный лунный свет, испанцу и бандиту удалось прокрасться вдоль ограды и притаиться в небольшой рощице из апельсиновых и лимонных деревьев, откуда они могли спокойно подслушивать разговор молодых людей. Однако большинство слов доносилось до них невнятно, а потому они решили осторожно подойти поближе, и благодаря царившей тишине теперь от них не ускользало ни одно слово.

– Что бы вы ни услышали, – прошептал дон Эстебан, обращаясь к Кучильо, – оставайтесь неподвижны!

«Это уж мое дело, голубчик! – подумал Кучильо. – Мне до тебя дела нет, а свою обиду я вымещу на проклятом мальчишке, и, черт побери, мне интересно знать, неужели я действительно остался в дураках и эта глупая красавица влюблена в Тибурсио?»

Оба сообщника расположились поудобнее и так близко от разговаривавших, что их разделяла только прозрачная стена кустарников.

В продолжение некоторого времени, которое им показалось очень скучным, до них доносились только сетования и упреки, которыми влюбленные порой осыпают предмет своего обожания; девушка отражала эти нападения с легкой насмешкой, ничуть не тронутая жалобами своего поклонника. Таким образом, все, казалось, убеждало, что страсть Тибурсио не находила ответа, ибо женщина остается глуха к обращенным к ней мольбам, только когда ее сердце холодно. Мы убедимся впоследствии, насколько справедливо подобное предположение.

Из окна доньи Розарии падал слабый свет на посыпанную песком дорожку сада. Красавица стояла за железной решеткой окна в позе, полной грации и неги. Одетая в белое, она выглядела несравненно прелестнее, чем в гостиной, и производила впечатление какого-то неземного видения. Известно, что очарование испанских женщин действует сильнее всего, когда они появляются за железными решетками окон или балконов.

Шелковое ребозо, окутывавшее прелестную головку Розариты, спускалось мягкими складками на шею и плечи, ее стройная фигура четко вырисовывалась в освещенном окне, так что даже была видна миниатюрная ножка, обутая в изящную туфельку.

Тибурсио стоял прислонившись лицом к ажурной железной решетке, и вся его фигура выражала глубокое отчаяние, как будто ему пришлось выслушать свой смертный приговор.

– Розарита, – говорил он, – я не забыл, подобно вам, того дня, когда увидел вас первый раз в лесу. В сумерках я не смог разглядеть вашего лица, но вы произвели на меня впечатление лесной феи, ваш голос очаровал меня сразу, как только вы заговорили, еще никогда я не испытывал ничего подобного!

– Я вовсе не забыла, Тибурсио, о той услуге, которую вы нам оказали, но зачем вспоминать о том, что давно прошло?

– Разве я смогу забыть то время, когда, уверен, – жизнь моя началась только с той встречей? Я помню ту первую встречу так ясно, как будто она случилась вчера!

Тибурсио замолчал на мгновение, будто под влиянием воспоминаний, затем продолжал тихим, полным страсти голосом:

– Когда пламя костра осветило постепенно ваше лицо и я в первый раз увидел его, то меня не поразила ваша красота только потому, что я заранее предугадал ее по звуку вашего голоса, от которого меня охватила какая-то странная дрожь!

Если бы в ту минуту Тибурсио поднял глаза на девушку, он заметил бы на лице ее то впечатление, которое всегда производит на женщину восторженный голос, поющий гимн ее красоте. Всецело погруженный в дорогие, бережно хранимые воспоминания, в которых он пил какую-то сладкую отраву, Тибурсио продолжал еще тише:

– Я помню, как я срывал для вас цветы лиан, которые мне казались в тысячу раз прекраснее и душистее, пока украшали вашу очаровательную головку. Их аромат проник в мою кровь и зажег в ней навеки пламя любви. Безумец, я говорил себе: «Упивайся этим ядом и надейся!» Но надежды обманули меня! Возможно ли, Розарита, чтобы из вашей памяти совершенно изгладились воспоминания, которые составляют сущность моей жизни?

Зачастую случается, что женщины упорно не желают вспоминать каких-нибудь фактов, как бы другие не старались оживить их в памяти. В ответ на вопрос Тибурсио Розарита сперва молчала, а затем проговорила совсем тихо, для того чтобы скрыть легкую дрожь голоса:

– Нет, я почти ничего не помню, что произошло два года назад, да кроме того, мы были тогда детьми, а теперь…

– А теперь все это забыто, потому что какой-то франт из Ариспы удостоил вас своим вниманием ради осуществления своих честолюбивых замыслов.

Тибурсио допустил непростительный промах, затронув таким образом самолюбие гордой красавицы; недавнее волнение исчезло в ней без следа, и голос ее, когда она снова заговорила, звучал холодно и презрительно:

– Вы думаете, что я вхожу в его честолюбивые замыслы? А откуда вам это известно? Может быть, я удостаиваю его вниманием ради осуществления своих замыслов?

– Этот испанец, – снова начал Тибурсио, – дон Эстебан, которого я ненавижу еще более, чем сенатора, соблазнял вас картинами жизни в Мадриде, удовольствиями и поклонением, которые ожидают вас в Европе, а вы попались на его удочку и захотели убедиться во всем собственными глазами!

– Что ж, в этом нет ничего постыдного! Хотя я и родилась в этой глуши, но жизнь здесь мне кажется невыносимой. Я чувствую, что рождена не для такой печальной участи, и хочу получить свою долю радостей от жизни. Что вы могли бы представить мне взамен, Тибурсио?

– О, я знаю, что бедняк не может рассчитывать на любовь! – с горечью возразил молодой человек.

– Вы несправедливы, Тибурсио; любовь обыкновенно влечет женщин именно к тем, кто несчастен, но отцы, к сожалению, не всегда разделяют чувства своих дочерей!..

В этих последних словах заключался намек, но Тибурсио, видимо, не понял его или не принял на свой счет, потому что продолжал осыпать девушку упреками. У Розариты вырвался невольный вздох сожаления о том, что ее не понимают: женщины в таких случаях гораздо догадливее мужчин.

На несколько секунд между молодыми людьми воцарилось молчание.

– Что вы говорите о насилии над вами, когда вы сами любите этого сенатора! – проговорил Тибурсио, которого неопытность увлекла на совершенно ложный путь.

– Я не говорила о насилии, – со смехом возразила Розарита, – я хотела только сказать, что отец выразил мне свою волю относительно моего замужества, а потому, если у вас были какие-нибудь надежды, то забудьте их, так как они никогда не сбудутся!

– Следовательно, только воля вашего отца заставляет вас броситься в объятия этого разорившегося кутилы, который в обладании вашей особой видит лишь средство восстановить свое состояние и удовлетворить честолюбие? Правда ли, Розарита, что ваше сердце спокойно и не стремится исполнить волю отца? О, если вас принуждает к этому браку только послушание, то поверьте, я сумею избавить вас от него. Но вы молчите, Розарита, следовательно, вы его любите, а я… Боже, зачем мне не дали вчера умереть от жажды!

Тибурсио продолжал осыпать упреками девушку, когда неожиданно позади него послышался легкий шелест листьев, как раз в том месте, где находились дон Эстебан и Кучильо.

Розарита первая услыхала это и прервала излияния своего поклонника.

– Тише, – воскликнула она, – мне послышался какой-то шум!

Тибурсио обернулся с горящими глазами, радуясь случаю излить на кого-нибудь кипевшую в нем досаду, но все было тихо кругом. Луна освещала группы апельсинных и лимонных деревьев, но нигде не было заметно присутствия какого-нибудь существа. Гнев быстро погас в душе молодого человека и сменился мрачной задумчивостью.

– Может быть, здесь носится дух какого-нибудь несчастного влюбленного, умершего от безнадежной любви! – грустно проговорил он.

– Господи Иисусе! Вы меня пугаете! – проговорила девушка, быстро освобождая из-под ребозо обнаженную руку и осеняя себя крестом. – Неужели вы думаете, что от этого можно умереть? – спросила она наивно.

Грустная улыбка скользнула по губам Тибурсио.

– Думаю, что возможно! – проговорил он. И продолжал: – Послушайте, Розарита, вы говорите, что честолюбивы, но если я дам вам все, чем вас прельстили, что тогда? До сих пор я был в ваших глазах не более чем несчастный бедняк, но моя судьба может легко измениться. Я буду богат и могуществен, а знатности достигну ради того, чтобы вручить ее вам!

Тибурсио поднял голову, и на лице его была написана твердая вера в свой успех. В первый раз во время свидания он заговорил как мужчина, уверенный в своей силе, и Розарита невольно удвоила внимание.