Текст книги "Немое досье"

Автор книги: Габор Йожеф

Соавторы: Дёрдь Фалуш
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

Глава II

1

Иштван Кути после гимназии учился на телемеханика, но всю жизнь мечтал стать писателем.

И вот стал… офицером милиции.

Его талант открыл подполковник Балинт Ружа. Правда, открыл он его не для будущих поколений, а для органов внутренних дел. А началось с того, что Кути написал детективный роман, который направлен был на спецрецензирование подполковнику Руже.

Тот прочел рукопись в один вечер, а два дня спустя, также вечером, долго беседовал с подающим надежды автором. После знакомства с рукописью он уже знал о юноше очень многое – и, скорее, благодаря не писательскому таланту автора, а своему собственному, следовательскому. О художественных достоинствах романа сказать было просто нечего!

– А вы не хотели бы приобрести некоторый профессиональный опыт? – неожиданно спросил Ружа у автора.

– Я был бы счастлив, – ничего не подозревая, ответил начинающий беллетрист.

С тех пор минуло восемь лет. И все это время Кути постигал опыт профессионала с такой увлеченностью, что к тридцати трем годам, когда он между делом окончил уже не одно соответствующее учебное заведение, ему присвоили звание капитана. Иногда он, правда, давал себе обещание приступить наконец к большому роману – ведь, кроме той первой книжонки, он так ничего и не написал, – но подполковник Ружа, взявший юношу под свою опеку, советовал ему лучше подналечь на чтение.

О чем вскоре сам же и пожалел.

Свои устные доклады Кути для придания им выразительности сопровождал теперь таким количеством литературных цитат, что подполковнику легче было сообразить, что читал накануне его юный сотрудник, чем вникнуть в суть сообщения. Протоколы допросов выходили из-под его пера, словно мастерские интервью, а донесения были просто художественными репортажами. И, учитывая, что на прокуратуру парламентом возложены функции, от вынесения эстетических суждений весьма далекие, их нередко приходилось переписывать.

Так что Ружа нимало не удивился, когда неподалеку от его сада в Будаэрше затормозила черная «волга» и выбравшийся из нее долговязый темноволосый Кути, в мгновение ока перемахнув через изгородь, приветствовал его классическим гекзаметром.

– «Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына!» – нараспев процитировал он, чем-то явно расстроенный.

– Ну-ну, – кивнул ему Ружа, опуская распылитель, чтобы не забрызгать Кути ядовитым раствором. – Чем разгневан так наш Ахиллес?

– Молчит!

– Кто молчит?

– Ковач, кто же еще?! – И, распираемый злостью, продекламировал «под Гомера»: – Он молчит, как воды в рот набрал, чтоб его разорвало!

– Пойдем в дом. – Ружа грустно взглянул на обработанную наполовину виноградную беседку, сбросил на землю заплечный опрыскиватель, перепачканную робу и, оставшись в майке и шортах, направился к веранде.

– Я уже в следственном отделе боюсь показываться, – жаловался, идя рядом с ним, Кути. – Только и слышу от них: собирай доказательства, чем больше, тем лучше, тогда он как миленький заговорит. А где мне их взять, если нет их! Провели на квартире обыск: ничего. Коллег опросили: опять ничего.

– Друзья? Родственники? Знакомые?

– Ни родственников, ни друзей! Живет в Пеште, одинок, квартира отдельная. Закончил экономический факультет. Ревизор. Разведенный. Есть дочь, с которой сейчас он мог бы отметить ее восемнадцатилетие.

– Что значит «мог бы»?

– Жена с дочерью во время туристской поездки остались на Западе. Живут в Бельгии.

В углу веранды, распространяя пьянящий аромат, стояла корзина с грушами. Кути, не церемонясь, подтащил ее к плетеному креслу, удобно расположился и с жадностью принялся их уплетать.

– На аппетит, я гляжу, ты не жалуешься! – заметил завистливо Ружа.

Подполковник, пятидесятичетырехлетний, седовласый, широкий в плечах и крепкий еще мужчина с огромными ручищами, не любил фруктов. Врач, обращая его внимание на опасную предрасположенность к полноте, посоветовал ему умерить свой аппетит. «Ешьте фрукты, как можно больше фруктов!» – говорил он подполковнику. К несчастью, сказано это было в присутствии жены, и с тех пор его завтраком, полдником и ужином были фрукты. Бедный Ружа держался только за счет министерской столовой, поскольку давать указания поварам МВД жена все-таки не могла.

– Ну а подруга жизни есть у этого Ковача?

Кути от неожиданности поперхнулся и закашлялся до испарины.

– Ну-ну, – приговаривал, хлопая его по спине, Ружа. – Ты готов задохнуться при одном только упоминании о женщинах.

– В том и беда, что у него нет даже женщины.

– Да где их нет! – разочарованно махнул рукой Ружа. – Женщины – всюду, иногда даже больше, чем требуется.

Кути молчал, зная, что шеф имел в виду жену и невестку. Они жили вместе с молодыми. И поддерживать мир между двумя женщинами, которые и раньше-то не были друг от друга в восторге, с тех пор как в семье год назад появился внук, удавалось с большим трудом. Капитан же не был женат. Уже не раз находилась ему подходящая невеста, но, как только дело доходило до женитьбы, ему казалось, что он не любит свою избранницу по-настоящему.

– Что еще удалось узнать? – вздохнув, спросил подполковник.

– Как ревизору ему приходилось много ездить. Так что имел возможность вести наружные наблюдения, заниматься сбором разведданных, мог быть использован как связной.

– Это только предположения. Нужны доказательства.

– Их нет!

– Думай, брат! Быть может, он относится к той компании, которую мы уже несколько месяцев держим на подозрении, но пока не имеем конкретных данных!

Огорченный Кути уставился снова на желтые груши, взял еще одну и, откусив, стал задумчиво, но с тем же завидным аппетитом пережевывать.

– Пока я одеваюсь, – заметил Ружа, – можешь отнести корзину в машину. Разумеется, если в ней еще что-нибудь останется!

– Уж не хочешь ли ты сказать, – перестав жевать, с надеждой спросил Кути, – что решил подключиться к делу?

– А разве ты не за этим сюда пожаловал? – стоя уже в дверях, ответил Ружа.

2

– Не знаю, какой в этом смысл, – говорил Кути шефу, вместе с ним направляясь к месту работы Ковача – центральной конторе кооперации. – Всех, кто мог хоть что-нибудь сообщить о Коваче, я уже опросил.

Ружа, не отвечая, неспешно поднимался по лестнице на второй этаж.

В том, что шеф решил снова встретиться с теми, кого он уже основательно допросил, капитан усматривал оскорбительное для себя сомнение и потому не без злорадства слушал теперь, каким поучающим тоном, с подчеркнутой сухостью в голосе разговаривает с его начальником секретарша Ковача, старая дева лет сорока.

– Как я уже сообщала в предыдущей беседе, которую два дня назад вел со мной капитан, никакими сведениями, которые могли бы помочь вам в работе, я не располагаю. – Ружа хотел было прервать ее, но секретарша с холодным спокойствием продолжала: – Однако, если мои ответы вас не удовлетворили, пожалуйста, спрашивайте еще, только как можно короче, потому что из-за неожиданного исчезновения – назовем это так – коллеги Ковача на меня свалилась уйма работы, но пусть товарищей это не смущает. Я с готовностью вам помогу в меру своих скромных способностей.

Она убрала со стола бумаги и, положив перед собой руки, сосредоточилась в ожидании вопросов.

Слушая эту женщину, Кути подумал, что если бы учение о переселении душ не было вымыслом, то душа ее в следующей своей жизни, наверное, поселилась бы в мешке с толчеными сухарями.

Но Ружа был с ней предельно любезен.

– Мы очень надеемся на вас и ваши способности, которые, как я понял из разговоров с вашими коллегами, вовсе не так уж скромны. Честно признаться, я был бы счастлив иметь столь примерную и добросовестную секретаршу, как вы.

«Какое предательство! – ужаснулся про себя Кути. – Бедная Кларика!»

Но комплимент старую деву не тронул.

– Так все говорят, когда что-нибудь нужно. А когда я сделаю все, о чем меня просят, тут же забывают свои обещания! Но это я к слову, к вам это не относится. Задавайте ваши вопросы!

– То, что вы нам сообщили, было весьма интересно! – продолжал льстить ей Ружа. («Ничего особенного она не сообщила!» – усмехнулся про себя Кути.) – Об одном только вы умолчали.

– О чем же?

– Щекотливый вопрос. Поверьте, мне не хотелось бы задавать его такой симпатичной, но все же, как мне показалось, весьма сдержанной, я бы сказал, благонравной даме.

Кути, сидевший чуть в стороне у окна и не принимавший участия в разговоре, от изумления раскрыл рот. «Рехнулся старик! Нашел, с кем заводить амуры!»

Секретарша воздела руки к затылку и легким движением поправила прическу.

– Не смущайтесь! – подбодрила она Ружу. – Обещаю вам не упасть в обморок.

– Дело в том, что нас интересует интимная сторона жизни Ковача.

– Таковой просто нет! – отрезала секретарша.

– Должна быть, – упорствовал Ружа. – Пал Ковач – мужчина здоровый и привлекательный. Не может он жить монахом.

– Должна заявить вам, – отчеканила она тоном, не терпящим возражений, – что главное для нас – наша работа. Работа и еще раз работа. Альфа и омега нашего бытия. Такого же мнения придерживался и коллега Ковач.

Кути хотел было вставить слово, но шеф жестом остановил его.

– Все мои прежние начальники делали мне предложения или, во всяком случае, намекали, я думаю, вы понимаете на что, – продолжала секретарша. – Коллега Ковач никогда не позволял себе ничего подобного. Потому что уважал меня.

Мысленному взору Кути представился бессловесный, бесчувственный Ковач, с благоговейным почтением обхаживающий мешок с толчеными сухарями, в который перевоплотилась старая дева. А Ружа, человек терпеливый, спокойный в речах и неторопливый в движениях, за тридцать два года службы научившийся ничему не удивляться, согласно кивал головой, хотя глаза его хитро сощурились, виски порозовели и в уголках губ подрагивала улыбка.

– Если не ошибаюсь, у вас прекрасная память, – сдержанно произнес он.

– А как же иначе! – воскликнула тщеславная секретарша. – Это же профессиональное качество.

– Быть может, вы припомните случаи или случай, недавний или давнишний, когда Пал Ковач посылал кому-нибудь подарки или цветы. Ведь должна была быть причина, по которой он воздерживался от намеков в ваш адрес! – добавил он, с лукавым смущением поглядывая на секретаршу. – Вы понимаете, о чем я? Это просто непостижимо.

«Ну, актер!» – улыбнулся Кути, с изумлением вдруг заметив, как преобразилась женщина. Она замерла на мгновение, затем вскинула голову, в глазах вспыхнули огоньки, черты лица разгладились, обнажив глубоко скрытую горечь. Плохо слушающимися пальцами она отыскала в ящике стола несколько старых исчерканных настольных календарей, полистала один, другой, третий.

– Вот! – хрипло сказала она, показывая Руже на один из листков. – Это то, что вам нужно!

Ружа прочел вслух сделанную от руки запись:

– «Эва Ласло, 3-й район, улица Лео Франкеля, 96». Кто такая?

– Крестная! – бросила секретарша. – Но я не уверена.

– Не уверены?

– Представьте себе, нет. Два года назад, вот, взгляните, девятого мая, он попросил меня отослать ей букет красных роз. Меня, понимаете? Сказал, что это его крестная мать.

«Ну и ну! Этот Ковач, оказывается, не без юмора!» – мысленно удивился Кути.

– Наверняка это так и есть, иначе он не обратился бы с такой просьбой к вам, – продолжал льстить ей Ружа.

– Ах, вот как? – насмешливо протянула старая дева. – И почему-то именно тридцать одну розу?!

– Почему бы и нет? – возразил ей Ружа. – Вы ведь сами сказали, что женщины его не интересовали! – и тут же понял, что совершил ошибку: помог женщине подавить в себе ревность. Так и случилось.

– Впрочем, эта история так стара, что я о ней давно забыла, – после некоторого молчания ответила секретарша. Извиняющая улыбка и задумчивый взгляд были, видимо, адресованы Ковачу. – С тех пор я ни разу ни о ком не слышала.

– И что же, эта Эва Ласло никогда не звонила?

– Нет, – отрезала секретарша. – Ему вообще никто не звонил.

Она была явно недовольна тем, что проговорилась.

Зато Кути повеселел.

– «Белокура, чернокудра, худощава иль полна, черноглаза, синеока? Как-то выглядит она?» – уже сидя в машине, декламировал он из Петефи.

Ружа слушал его, улыбаясь.

– Хорошо ли вы осмотрели квартиру Ковача? – спросил он у капитана.

– Трижды осматривали, и все впустую.

– В таком случае придется мне вместе с Салаи осмотреть ее еще раз.

3

Иштван Кути обладал развитой интуицией. Для писателя это крайне важно, полагал он не без основания, но с годами все более убеждался, что чутье выручает его главным образом в расследовании преступлений, изменяя в художественных исканиях.

Вот и сейчас, как офицер органов безопасности, он тут же смекнул: Эва Ласло явится для него важной зацепкой. Но о том, что на улице Лео Франкеля, 96 жизнь сведет его с двумя бесподобными персонажами будущего романа, наш писатель догадался далеко не сразу.

Видимо, свою роль тут сыграло то обстоятельство, что среди пештских привратников (число которых все убывает!) почти не осталось колоритных фигур. Коммунальные управления, назначая привратников, отдают предпочтение людям со специальностью – электрикам, водопроводчикам и газовщикам – или разного рода халтурщикам, которые только думают, что во всем разбираются. Все они одинаковы, как автоматы, не работающие, пока в них не бросят монету. Разве можно сравнить их с былыми привратниками, умевшими и пошутить, и устроить разнос? С такими, скажем, как тетушка Эта, семидесятилетняя толстуха, которая спала день-деньской, зато ночью, отпирая запоздавшим жильцам ворота, была бодрой, нарядной, с завитыми волосами. Или такими, как дядя Тони, гренадер с огромными седыми усами, что красовался у лифта в неизменном темном костюме и в котелке. А как забыть чету Лукачей?! К восьми утра оба уже были навеселе, успев спустить ночные чаевые и поскандалить, выясняя, кто больше выпил в корчме. В углу двора большого доходного дома они держали уток, резать которых им было жалко, а когда это сделали неизвестные добровольцы из тех, кому не давало покоя беспрестанное кряканье, хмельные супруги оплакали своих подопечных крупными старческими слезами. Откормленную кукурузным зерном птицу они раздали самым щедрым плательщикам чаевых, наотрез отказавшись хотя бы отведать утятинки. А неделю спустя во дворе появилась новая партия желтых пушистых птенцов…

Словом, Кути, шагая по улочкам Обуды и думая то о Круди и Геллери, увековечивших в своем творчестве эту окраину Будапешта, то об Эве Ласло, рассчитывал встретить в лице привратника сквалыжника и зануду, с которым намучишься, пока что-нибудь разузнаешь.

Каково же было его удивление, когда в привратницкой дома 96 по улице Лео Франкеля он застал двух изящных старушек. Подвижные, хрупкие, седовласые, увешанные тонкими золотыми цепочками и медальонами, с крохотными топазами в ушах, они, живо поблескивая карими глазками, суетились, сновали по комнате. «Как две шустрые белочки», – подумал Кути, с трудом удерживавший их в поле зрения.

Мебель, которой заставлена была привратницкая, казалось, попала сюда со сцены Ибсена – громоздкая и тяжелая, в стиле начала века. Огромный овальный стол окружали шесть стульев с высокими жесткими спинками. Буфет на львиных лапах занимал целую стену и был сплошь в резьбе, с тремя большими ящиками посредине и двустворчатыми, украшенными светлой ореховой инкрустацией дверцами по бокам. Такой же инкрустацией был отделан буфет поменьше. На верхней полке высокой горки виднелись серебряное распятие, четки с черными и пурпурными бусинами, кубок, молитвенник с перламутром и золотыми застежками на обложке. Ну а на нижних полках творилось нечто невообразимое: тут были кокошники, душегрейки, ленты, веера, кинжал с позолоченной рукоятью, вазочки, статуэтки, браслеты, засохшие букетики в целлофане и роскошный зеленый венок, перевитый красно-бело-зеленой лентой. Похожий венок Кути заметил и на стене, между картинами с изображением батальных сцен 1848 года. На красной ленте, концы которой были пришпилены к стене кнопками, сохранилась надпись: «Достославным Катице и Оршике!»

– До того, как попасть в привратницы, мы играли на сцене, – в такт словам тряся головой, заговорила Оршика, старушка, что выглядела помоложе. – Точнее, в привратницы мы подались, удрав из дома для престарелых актеров. Там было так скучно!

– Когда-то мы играли первые роли! – подхватила Катица. – Оршика – примадонна, а я – драматическая актриса.

На лестничной клетке послышались чьи-то шаги. Оршика выбежала на кухню и, тут же вернувшись, сказала:

– Это Едличка, старая климактеричка, с рынка приволоклась. Она вас едва ли заинтересует.

– Как вы узнали, кто пришел, если даже не открывали двери? – удивился Кути.

– Как узнала? – игриво переспросила старушка. – Идемте, я кое-что покажу вам. – Она засеменила на кухню, Кути – за нею.

На оконной раме снаружи было укреплено большое зеркало от машины, направленное на подворотню.

– В нашем доме живет водитель грузовика, он для нас и украл это зеркало, – пояснила Оршика. – И поставить помог!

Тут на лестнице показался мужчина в летах, но удивительно крепкого телосложения, с густыми, косматыми бровями.

– Оливер Лукач! – взволнованно сообщила Оршика капитану. – Главный наш греховодник! У него целый гарем! Не мешало бы поинтересоваться, откуда он берет деньги на своих курочек!

– Ну что ты несешь, дорогуша! – с жаром возразила ей Катица. – Сколько раз тебе повторять, что он никому не платит, а только сулит!

– Сестрица моя совсем выжила из ума! – шепнула Оршика гостю.

Тем временем Катица достала книгу регистрации жильцов. Кути сел и принялся изучать ее.

– Антал, Аради, Бокрош, Хиршлер, этих пропустим, – говорил он, листая книгу. – Оливер Лукач, вы его только что поминали. Возможно, придется проверить. Далее: Ене Керекеш, Эва Ласло, – задумался он с деланным равнодушием, – тоже, как будто, внимания не заслуживают…

Старушки разом встрепенулись.

– То есть как это – не заслуживают?! Эва Ласло заслуживает в первую очередь! – воскликнула Оршика, показывая в потолок. – Она прямо над нами живет.

– Товарищ инспектор прав, – возразила ей Катица. – Не заслуживает она внимания. Вы знаете, к ней ходит симпатичный брюнет, высокий, лет сорока, но они ведут себя так тихо, что удовольствия от них никакого! – махнула она рукой.

Кути обмер, услышав ее слова. А Оршика закивала:

– Все верно, от них никакого шума!

– О чем это вы? – с трудом сдерживая волнение, спросил капитан.

Оршика, не говоря ни слова, удалилась на кухню и вернулась с большой стремянкой и толстым граненым стаканом. Ловко взобравшись под потолок, старушка приставила к нему донышко стакана и приложилась ухом.

Глядя на это «подслушивающее устройство», Кути не знал, то ли плакать ему, то ли смеяться.

– И что вы там слышите? – спросил он.

– Что слышим?! – возмущенно воскликнула Катица. – Ничего! Ни единого вздоха не слышим! Ну разве это мужчина?!

4

Ковач жил на четвертом этаже в доме по тихой узенькой улочке Дёндьхаз.

Построенный в тридцатые годы, дом в ту пору считался весьма современным по архитектуре. Двери прихожей выходили на лестничную площадку, а застекленная кухонная дверь – на галерею.

– Два выхода – обрати внимание, – заметил старший лейтенант Салаи.

– Таких квартир в Будапеште тысячи, – махнул рукой Ружа, – так что не думай, будто он специально ее подбирал. Случайно такая досталась.

– По-моему, этот человек случайно ничего не делает, – разочарованно ответил старший лейтенант.

Золтану Салаи было тридцать два года. В Будапешт он попал из провинции, откуда-то из-под Веспрема, и сохранил характерный для тех мест певучий выговор. Женился на односельчанке, которая вскорости после свадьбы на радостях одарила его двумя прелестными девчушками. Курносый, с высоким открытым лбом, кареглазый Салаи был человеком огромного роста и недюжинной силы. Ни в одном магазине столицы на него не могли подобрать костюм, поэтому он их шил на заказ и по необходимости был самым элегантным мужчиной в министерстве внутренних дел. Его спокойствие и размеренная походка только усиливали это впечатление, и неудивительно, что девушки провожали Салаи долгими взглядами, хотя и знали: старший лейтенант души не чает в жене и кокетничать с ним бесполезно.

Квартира Ковача выглядела довольно странно: казалось, в ней никогда не жили; обстановка – роскошная, но безликая, как в гостиничных апартаментах; картины, шторы на окнах напоминали театральные декорации.

– Я уж трижды тут побывал, и никаких результатов, – сказал Салаи подполковнику.

Тот приступил к осмотру.

Двери холла в обе комнаты были распахнуты. В ближней комнате, слева от входа, он увидел тахту, застеленную ярко-красным покрывалом, на ночном столике – будильник в кожаном футляре, телефон, фарфоровый ночник с шелковым абажуром.

– Ему не звонили? – спросил Ружа.

Салаи отрицательно покачал головой.

У тахты стоял книжный шкаф. На окнах – тяжелые парчовые шторы. Посередине комнаты – два кресла, журнальный столик. Дорогие, со вкусом подобранные, совершенно новые вещи.

В другой комнате громоздился огромный письменный стол в стиле «ампир» с таким же креслом. Стол был насмешливо, вызывающе пуст. В углу – цветной телевизор, а напротив, на другой половине комнаты, опять тот же «ампир», еще два кресла и столик. Обстановку кабинета дополняли картины: современные, приятные глазу работы, особой ценности, насколько мог судить Ружа, не представлявшие.

На столике, в глубокой керамической пепельнице, было полно окурков. Подполковник, сам некурящий, терпеть не мог табачного дыма, а уж вони окурков тем более. Когда в его кабинете кто-нибудь, подчиненный или начальник, гасил сигарету, Ружа тут же брал пепельницу и опорожнял ее в корзину для мусора. И если на совещании – которых, увы, хватало – собиралось десять курильщиков, ему не лень было десять раз подняться, чтобы проделать эту операцию.

– Впредь выбрасывайте за собой окурки, – поморщился Ружа, глядя на пепельницу.

– Мы здесь ни при чем, они тут были, – сказал Салаи и, подхватив переполненную пепельницу, двинулся в кухню.

– А ну покажи, – задержал его Ружа.

– Я уже посмотрел, ничего особенного, – сказал старший лейтенант. – Обычные сигареты. Все импортные.

– Похоже, – начал Ружа, когда Салаи, выбросив окурки, вернулся в кабинет, – хозяин квартиры сменил мебель, чтобы забыть о семье. Здесь нет ничего, что напоминало бы о присутствии женщины или ребенка. Женщина в этом мрачном великолепии жить не смогла бы…

– Не говоря уже о девчонке, – добавил Салаи, опираясь на собственный опыт семейной жизни.

– Как я понял, – сменив тон, деловито продолжил Ружа, – фотоэлемент за все это время ни разу не сработал. Но все же подумай, не изменилось ли что в квартире с тех пор, как ты был здесь с последним обыском?

– Никаких перемен!

– Может, кто-то здесь побывал, кого не заметили наши парни?

– Ну, если только в окно залетел, – обиделся Салаи. – Ну и дельце досталось нам!

– Трудное, – согласился с ним Ружа. – Одно из труднейших дел за последние годы! Тут терпенье нужно, железная выдержка! Если передать Ковача прокуратуре с теми уликами, которые нам доставил дорожный патруль, суд, скорее всего, признает его невиновным. Он может сказать, что никаких капсул в глаза не видел и понятия не имеет, кто их спрятал в машине и для чего!

– На его месте я так и сделал бы!

– А ведь эти шифровки он где-то готовил, используя специальные материалы. Где именно? И где хранил реактивы, бумагу, капсулы? Вот что я здесь ищу!

Салаи слушал его молча.

– Ясно, работала группа преступников. Кроме Ковача, мне нужны его соучастники. А для этого нужно, чтобы он наконец раскрыл рот. Но он его не раскроет, пока мы не выложим перед ним вещественные доказательства! Доказательства и еще раз доказательства!

– Ты прав, – согласился с ним старший лейтенант. – Я уж было подумал, что ты просто решил нас проверить. Думал, боишься на нас положиться, – признался он искренне.

– Я на себя боюсь положиться, – вздохнул Ружа. – Уже подал в отставку. Так что не знаю, успею ли завершить это дело?

– Завершим, я в этом не сомневаюсь!

– Я тоже надеюсь. Главное, что заработано мной за долгие годы, – это уважение. Хотелось бы взять его с собою, ведь капитал этот к ежемесячной пенсии, которую будет мне приносить почтальон, никто не приложит.