Текст книги "История Древнего Рима в биографиях"

Автор книги: Г. Штоль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 37 страниц)

10. Марк Манлий Капитолийский

Манлий Капитолийский, современник и соперник Камилла, бесспорно, был после этого последнего значительнейшим человеком в Риме и, по свидетельству одного древнего римского писателя, отличался в равной мере физической красотой, мужеством, красноречием, достоинством, энергией и благонадежностью. Воинской смелостью и храбростью он не уступал ни одному из своих современников. Едва достигнув шестнадцатилетнего возраста, он добровольно вступил в войско и отбил у неприятеля тонны добычи; впоследствии он отвоевал их больше тридцати. Когда, уже в позднейшие годы, на него было взведено обвинение в государственной измене, он предъявил сорок почетных подарков – в том числе два стенных венца и семь гражданских венцов, полученных им от начальников в ознаменование его особенной храбрости. Грудь Манлия была изранена в двадцати трех местах. Он принадлежал к знатному роду, занимавшему многие почетные должности был и сам незадолго до нашествия галлов, именно в 392 г., консулом. О том, как он спас государство во время осады Капитолия галлами, мы рассказали выше. По свидетельству некоторых писателей, это спасение Капитолия жало ему прозвание Капитолийского. Но на самом деле его предки носили это звание; оно же встречался в роду Квинтиев и Тарпеев и вообще обозначало человека, жившего в Капитолии.

Несмотря на большие услуги, оказанные Манлием государству спасением Капитолия и другими военными подвигами, он в последующие годы не избирался на высшие государственные должности и поневоле уступал первенство своему сопернику и личному врагу, надменному Камиллу; это происходило оттого, что патриции ненавидели его за демократический образ мыслей, между тем как жестокосердный, проникнутый аристократическим духом Камилл был им очень по сердцу. Такой образ действий, конечно, должен был огорчать и раздражать человека, охваченного жаждой деятельности и чувствовавшего себя призванным к великим подвигам; и если в первое время он являлся защитником угнетенного народа только по чувству справедливости и естественного сострадания, то теперь оскорбительное недоверие членов его собственною сословия заставило этого честолюбивого и страстного человека стать относительно партии патрициев в систематическую оппозицию. Но что в этом противодействии он, как утверждали патриции, доходил до преступных покушений на целостность и благосостояние государства, – это не подтверждается никакими фактическими доказательствами.

Как нам уже известно из предыдущего, народ после разрушения Рима галлами впал в тяжкие долги, обнищал и сделался жертвой жестоких притеснений. Манлий принял к сердцу бедственное положение народа и помогал чем мог, он беспрерывно настаивал на необходимости распределения полей и облегчения участи должников, т. е. говорил вещи, для патрициев в высшей степени неприятные. Однажды ему случилось быть на площади в то время, когда одного воина, неоднократно отличавшегося на поле сражения, приговорили к тюремному заключению за долги. Манлий, окруженный своими многочисленными друзьями из народа, выступил вперед и заплатил кредитору долг. Освобожденный от тюрьмы и нищеты воин обратился к собравшемуся на площади народу с просьбой не оставить невознагражденным это благодеяние его благородного избавителя, отца римских бедных людей; он рассказал, что впал в долги вследствие того, что постоянно служил в войске во время войн с галлами и вейентинцами и что уплаченными процентами давно уже покрыл всю сумму капитала, не избавившись, однако, этим от малейшей части долга; наконец, он заявил, что если видит еще дневной свет и лица своих сограждан, то этим обязан исключительно Манлию, которому отныне принадлежит вся его жизнь. Этими словами он склонил на сторону Манлия весь народ, любовь и преданность которого спасителю Капитолия усилились еще больше, когда он продал с аукциона главную часть своего состояния, землю в области Вейев и вырученными деньгами оказал помощь многим задолжавшим плебеям.

С этого времени преданность народа Манлию не имела границ. Его дом в Капитолии сделался сборным пунктом предводителей народной партии, и не одна смелая речь произносилась в этих стенах. Патриции сильно встревожились и для подавления грозившего им бунта призвали в Рим диктатора Корнелия Косса, в то время воевавшего с вольсками. Косс поспешил вернуться и арестовал Манлия за взведенную им на патрициев и сенат клевету, что они утаили отнятое обратно у галлов золото. Этот насильственный поступок вызвал общее негодование большинство плебеев оделось в траур, перестало стричь волосы и брить бороды и уныло расхаживало взад и вперед перед темницей Манлия. Когда диктатор одержал победу над вольсками, народ стал громко говорить, что он победитель не на поле сражения, а в Риме, что он одолел не неприятелей, а одного из своих граждан и что недостает только одного – чтобы Манлия повели перед его триумфальной колесницей. Возмущение уже готово было вспыхнуть, толпы народа уже не отходили от тюрьмы Манлия даже ночью и грозили взять ее приступом; тогда сенат, чтобы успокоить толпу, освободил арестованного.

Тарпейская скала

С этих пор Манлий стал в еще более враждебные отношения к господствующей партии. Несправедливое и постыдное наказание ожесточило его, привязанность и преданность народа придали ему бодрости и энергии; день и ночь собирались предводители народной партии в его доме и, как говорила молва, совещались с ним касательно разных перемен в государственной администрации. Патриции, опасаясь для себя самых плачевных последствий, убедили в 384 г. двух трибунов, М. Менения и Кв. Публилия, привлечь Манлия к народному суду по обвинению в государственной измене. Точно так же некогда поступили с Сп. Кассием и Сп. Мелием; патрициям не было никакого дела до того, действительно ли виновен Манлий; им только нужно было во что бы то ни стало уничтожить человека, опасного для их господства. Манлия обвиняли в намерении сделаться царем.

Народ, видя такие гонения на своего благодетеля, пришел в сильное негодование, которое еще более увеличилось, когда Манлий показался на улице в траурной одежде, без обычного в этих случаях сопровождения родственников. Народ помнил, что когда в тюрьму вели децемвира Аппия Клавдия, все семейство Клавдиев и даже дядя об виненного и его главный противник, К. Клавдий, облачились в траур; теперь же от Манлия отказались даже его два брата. Настал день суда. Манлий привел с собой четыреста человек, которых он ссужал деньгами без процентов, которым он спас имущество, которых он даже избавил от рабства; он привел граждан, спасенных им на поле сражения, и в числе этих последних назвал К. Сервилия, magister equituin, уклонившегося явиться на суд, чтобы не быть поставленным в необходимость свидетельствовать в пользу своего благодетеля; он показал почетные отличия, полученные им в различных войнах, обнажил свою израненную грудь, указал на Капитолий и храм Юпитера, спасенный им от рук неприятеля, и обратился к вечным богам с просьбой, чтобы они охранили его, защитника их святынь, от ненависти и мстительной зависти его врагов. Суд происходил на Марсовом поле, откуда народ, собравшийся сюда к центуриям, видел перед собой Капитолий, живой памятник заслуги Манлия. Когда приступили к собранию голосов, первая центурия признала его оправданным. Обвинявшие Манлия трибуны побоялись, что примеру ее последуют и остальные центурии, и распустили собрание. О постановлении обвинительного приговора в конях по центуриям, т. е. в общем собрании всего народа нечего было и думать. Поэтому противники Манлия противозаконно перенесли дело в комиции по куриям в собрание патрициев, и здесь Манлий был приговорен к смерти. Ливий передает этот эпизод несколько с: когда трибуны увидели, каков должен быть результат первого собрания, то отложили произнесение приговора и вслед затем собрали народ в другом месте, откуда нельзя было видеть Капитолий и где, благодаря этому обстоятельству, Манлия осудили на смерть. Но в основе рассказа Ливия лежит неправильность, заключающаяся в том, что будто бы и во второй раз суд происходил в комициях по центуриям. Правда, что закон двенадцати таблиц уничтожил существовавшее в древние времена право комиций по куриям судить патриция, но противозаконность не пугала патрициев в тех случаях, когда с помощью ее они могли избавиться от ненавистного и опасного противника. О кончине Манлия сведения различны. Большинство историков рассказывает, что трибуны сбросили его с Тарпейской скалы. По другому свидетельству, он был засечен до смерти. Существует еще рассказ иного рода – будто Манлий, чтобы избежать приговора курий, устроил народный бунт и занял Капитолий, вследствие чего патриции поспешили избрать диктатором Камилла; но так как они не знали, каким способом схватить Манлия, то один раб предложил свои услуги; он пробрался в крепость в качестве перебежчика, отвел Манлия в сторону под предлогом необходимости сообщить ему нечто важное и сбросил со скалы.

После смерти Манлия его дом в Капитолии был срыт до основания, причем постановили, что впредь ни один патриций не будет жить в этой части города, – плебеям и без того было запрещено селиться в Капитолии. Аристократический род Манлиев не давал с этих пор ни одному из своих членов имени Марк.

11. Марк Валерий Корв

В 366 г. до P. X. допущением плебеев к консульству, т. е. высшей государственной должности, была признана в принципе равноправность обоих сословий, хотя на деле патриции еще долго старались нарушать эту равноправность в ущерб плебеям. Через некоторое время плебеи получили доступ и к остальным должностям, до тех пор занимавшимся только патрициями. В 356 г. в звание диктатора был впервые возведен плебей – К. Марций Рутил; в 350 г. тот же Рутил достиг должности цензора; в 337 г. назначен был первый плебейский претор в лице Кв. Публилия Филона; наконец, в 300 г. lex Ogulnia допустил плебеев к занятию различных мест в сословии жрецов и авгуров. С этим установлением равноправности обоих сословий, т. е. с 366 г., начинается собственно героическое время римского народа – начинается, по выражению Нибура, развитие Рима в его призвании владычествовать над остальными народами. Силы государства, до тех пор ослаблявшиеся и сковывавшиеся внутренними междоусобиями, с этих пор энергично обратились на расширение внешних границ, и через 100 лет, именно в 266 г. до P. X., римляне господствовали уже во всей Италии.

Счастливо отбив многие опустошительные и свирепые вторжения галлов в Лациум – вследствие чего Рим был признан оплотом итальянских народов от нашествия диких варваров, – заставив этрусков частью покориться Риму, частью заключить с ним мир, принудив латинян и герников признать римскую гегемонию и покорив вольсков, римляне в 343 г. предприняли большую войну с самнитянами, единственным народом Италии, который мог еще оспаривать у них господство над полуостровом.

Самнитяне, народ сабинского происхождения, еще задолго до изгнания римских царей поселились в горах между равнинами Кампании и Апулии, откуда отдельные части их, в свою очередь, спустились в соседние равнины и, в большей или меньшей степени смешавшись с туземным населением, образовали новые народы. Таким образом возникли луканы, бреттийцы, кампаны, совершенно отделившиеся от самнитян. Насколько была слаба связь между этими родственными народами, настолько же они была слаба и между самими самнитянами, которые разделялись на четыре племени: кавдинцев, гирпинов, пентров и френтанов, составлявших вместе весьма непрочный союз. Это был народ грубый и энергичный, не уступавший римлянам в храбрости и далеко превосходивший их численностью; но у этой силы недоставало связующего средоточия, тогда как римляне основанием колоний, проложением дорог и романизированием завоеванных местностей устанавливали возможно тесную связь между этими последними и своей столицей как единственным средоточием своего владычества. Это обстоятельство было причиной, что в борьбе между римлянами и самнитянами самнитяне должны были наконец уступить, хотя, конечно, после долгого и отчаянного сопротивления. Три кровопролитные войны ознаменовали борьбу двух народов за верховное господство над Италией. Первая Самнитская война, с 343 по 341 г., прекратилась без всякого решительного результата; вторая длилась дольше, с 326 но 301 г., стоила обеим сторонам величайших трудов и жертв и окончилась поражением самнитян, несмотря на поддержку многих италийских народов. Через шесть лет самнитяне снова собрались с силами и в сообществе прежних и новых союзников возобновили войну, тянувшуюся с 298 по 290 г. и окончившуюся также несчастливо: они должны были признать первенство Рима. Но и это поражение не совсем сокрушило их, так что впоследствии они не раз предпринимали попытки свержения ненавистного врага.

Главным героем первой Самнитской войны со стороны римлян был Марк Валерий Максим, или, как его обыкновенно называют, М. Валерий Корв, потомок М. Валерия Максима, брата знаменитого Валерия Публиколы. Некоторые несправедливо считают его потомком самого Публиколы.

Уже в ранней молодости Валерий снискал себе громкую славу поединком во время галльской войны 349 г. В ту пору Валерий служил военным трибуном под начальством консула, сына знаменитого Камилла, JI. Фурия Камилла, встретившегося с галлами в Пометинской области. Оба войска расположились друг против друга и выжидали благоприятного случая, чтоб начать битву; но вот однажды к римскому лагерю подошел необыкновенно высокий и грозно вооруженный галл, поднял щит и через переводчика обратился к римлянам с вызовом желающих на поединок. Молодой трибун Валерий попросил у своего полководца позволения сразиться с хвастуном. В ту минуту, когда он пошел навстречу своему противнику, на его шлем сел ворон, враждебно повернувшись к галлу. Юноша порадовался крылатому вестнику счастья и поручил себя защите и покровительству божества, пославшего его. Как только оба бойца скрестили оружие, ворон слетел со шлема и впился клювом и когтями в лицо и глаза галла; это нападение он повторял при каждом новом ударе сражающихся и довел наконец дело до того, что изнеможенный и испуганный великан пал под мечом юноши. Тогда ворон взмахнул крылами и вскоре исчез из виду.

Во время поединка как римские, так и галльские воины оставались спокойными зрителями. Когда же Валерий принялся снимать с побежденного врага оружие, галлы кинулись на него, но встретились с римлянами, которые еще быстрее устремились на помощь победителю, и около трупа галла завязалась схватка, вскоре перешедшая в кровопролитную битву. Ободренные победой своего трибуна, которому, очевидно, покровительствовали боги, римляне неудержимо напирали на неприятеля и одержали блистательную победу. По окончании сражения герой Валерий получил от полководца в награду за свой подвиг золотую корону и шесть быков и, кроме того, в честь ворона, которого боги послали ему на помощь, – почетное прозвание Корва, так как Corvus значит ворон. В то же время народ в Риме выбрал его консулом на следующий год, несмотря на то, что ему в ту пору было всего двадцать три года. Председателем на этих выборах был диктатор Г. Манлий Торкват, который за двенадцать лет до того тоже убил на поединке галльского великана.

В 346 г. Валерия Корва вторично избрали консулом и поручили ему выступить войной против вольсков Анциума, которые еще не лишились свободы и за три года до этого восстановили и заселили латинский город Сатрикум. Валерий разбил их перед Сатрикумом, загнал а город и уже намеревался окружить его со всех сторон, когда они добровольно сдались, за исключением безоружного отряда в четыре тысячи воинов. Сатрикум был разрушен, а вся отнятая у неприятеля добыча предоставлена солдатам, Что касается вышеупомянутых четырех тысяч пленных, то их погнали связанными перед триумфальной колесницей победителя и потом продали в рабство в пользу государственного казначейства.

В 343 г., когда Валерий Корв был уже в третий раз консулом, началась первая Самнитская война, Самнитяне, которые в это время, как лет за восемьдесят до того, снова старались проникнуть из своих гор в равнину Кампании, напали на Сидицинум, значительный авзонский город. Сидицины, которым было далеко не по силам, обратились с просьбой о помощи к кампанскому городу Капуа. Капуа был город большой, богато населенный, не меньше Рима, но его жители погрязли в изнеженности, мотовстве и праздности и поэтому не имели возможности долго и упорно сопротивляться грубым сынам гор. Потерпев поражение от самнитян сперва под Сидицинумом, а потом перед стенами своего собственного города и утратив таким образом веру в свои силы, они отправили посольство в Рим и просили помочь им. Но так как римский сенат не решился поднять оружие против самнитян, с которыми в 354 г. римляне заключили дружественный союз, то посланники, согласно поручению своего правительства, предложили Риму полное подчинение Капуи. Перспектива обладания большим и богатым городом, вместе с прекрасными и плодоносными нивами Кампании, была слишком заманчива для того, чтоб римляне отказались от такого подарка. Они отправили к самнитянам посольство с просьбой пощадить и на будущее время не тревожить нападениями как народ, находящийся под римским покровительством, так и землю, сделавшуюся римской собственностью. Самнитяне надменно и гневно отвечали, что они доведут эту войну до конца, и их начальство здесь же, в присутствии римских послов, отдало предводителям когорт приказание немедленно вторгнуться в Кампанию.

После этого римский народ объявил самнитянам войну и тотчас же двинул в поход два войска под начальством консулов. Одно из них, предводительствуемое Валерием Корвом, направилось в Кампанию, другое, имея во главе консула Корнелия Косса, – в Самниум. Валерий расположился лагерем у горы Гаура, неподалеку от Кум. Как только самнитская армия, уже находившаяся в Кампании, увидела неприятельский лагерь, она единодушно потребовала у своего предводителя немедленно начать сражение и уверяла, что помощь Рима кампанцам окажется не более успешной, чем содействие кампанцев сидицинцам. Римские солдаты жаждали сразиться не менее самнитян. Их предводитель Валерий был известен как превосходный полководец и, благодаря своей общительности и ласковому обращению, пользовался любовью и доверием своих подчиненных в необыкновенной степени.

Если когда-нибудь битва начиналась с одинаковыми надеждами и одинаковыми силами с обеих сторон, с уверенностью в себе без презрения к противнику, то это была битва при горе Гауре. Мужество самнитян усиливалось мыслью о незадолго до того одержанных двух победах. Римляне вспоминали свою четырех вековую славу, свои победы, одинаковые числом с годами существования их города; но несмотря на это, и те и другие с некоторым страхом шли на нового врага. Ход битвы обнаружил настроение обоих войск. Долго сражались они, не трогаясь с места и ни на волос не уступая друг другу. Когда консул увидел, что неприятеля не заставишь отступить никакой храбростью, никакой открытой силой, он попытался прибегнуть к иному способу действия и приказал кавалерии врубиться в передние ряды самнитян и этим произвести и них смятение и беспорядок; но так как ей не удалось проложить этот путь, то консул вернулся к своим пешим легионам, сам соскочил с лошади и воскликнул: «Солдаты, эта работа осталась на нашу долю! Вперед! Я вломлюсь в линию и стану прокладывать себе дорогу мечом, а вы следуйте за мной и точно так же валите на землю всякого, кто попадется под вашу руку! Там, где теперь воздвигается сверкающая стена копий, вы скоро увидите выложенную трупами дорогу!» С этими словами он бросился во главе своих легионов в самую середину неприятельской армии. Первый, которого встретил его меч, пал мертвым; та же участь постигла второго и третьего. С каждой минутой он все глубже и глубже врезался в ряды неприятеля. Его солдаты, воодушевленные до неистового мужества примером своего предводителя, следовали за ним по пятам и работали так же неутомимо и успешно. Самнитяне оказывали страшное сопротивление; они не отступали ни на шаг и продавали свою жизнь очень дорого. Они твердо решились или победить, или умереть. Когда римляне наконец заметили, что неприятель стал ослабевать, когда они увидели, что день уже склонялся к вечеру, то еще раз собрались со всеми своими силами и кинулись на неприятеля с усиленным бешенством. Только теперь в самнитском войске начали обнаруживаться признаки отступления и попыток к бегству; скоро после того целые отряды самнитян тут попадали в плен, там падали под неприятельскими мечами, и немногие из них спаслись бы от погибели, если б наступившая ночь не заставила римлян остановиться. Воины Валерия Корва сами сознавались потом, что им еще никогда в жизни не приходилось сражаться с более упорным врагом. Когда взятых в плен самнитян спросили, что могло побудить к бегству таких стойких и неустрашимых бойцов, они отвечали, что заметили в глазах римлян огонь, в их взглядах – бешенство, на их лицах – неистовую жажду убийства и что это зрелище напугало самнитское войско больше, чем все другое. Об этом испуге засвидетельствовало и совершившееся в ту же ночь отступление той части самнитской армии, которая осталась невредимой. На следующее утро оставленный лагерь неприятеля достался римлянам, и жители Капуи толпами устремились с радостными поздравлениями к своим избавителям.

Впрочем, выгодные результаты этой победы чуть не пропали вследствие одного большого несчастья в самнитской земле. Товарищ Корва по консульству, Корнелий Косс, которому было поручено вторгнуться в Самниум, имел неосторожность зайти в узкую, окруженную лесами долину около Кавдинского ущелья и не заметил, что все окрестные высоты были заняты неприятелем. Он увидел опасность только тогда, когда отступление представлялось уже невозможным; неприятель не нападал, выжидая, чтоб в ущелье вошли и последние остатки римского войска. Тогда военный трибун Публий Деций вызвался спасти армию смелым подвигом. Он заметил одно возвышение, которое неприятель почему-то оставил свободным, и поспешил взобраться туда в сопровождении небольшого отряда, решившего рискнуть своей жизнью для спасения других. Самнитяне, увидя, что неприятель занял это возвышение, обратили оружие туда и этим дали возможность остальному римскому войску выбраться из ущелья. Наступившая ночь прервала нападение самнитян на Деция; они ограничились тем, что оцепили холм, на котором он находился. Но Деций ночью пробился сквозь неприятельский лагерь и благополучно соединился с главной армией. Здесь он тотчас же предложил консулу воспользоваться благоприятным случаем для нападения на рассеявшегося и смущенного неприятеля. Это предприятие увенчалось таким блистательным успехом, что 30 тысяч самнитян пали на месте и лагерь весь попал в руки римлян.

Деций, виновник этих счастливых подвигов, получил очень щедрые награды. Консул Косс подарил ему золотой венец и сто быков, да еще одного белого быка с вызолоченными рогами. Солдатам, составлявшим его отряд в Кавдинском ущелье, было предоставлено пожизненное право пользоваться двойной мерой хлеба, а теперь каждый из них получил по одному быку и по два почетных кафтана. Легионы поднесли Децию сплетенный из травы венок – обычную награду за спасение такого рода; второй такой же венок был возложен на Деция его собственными солдатами. Украшенный этими знаками отличия, он принес белого бык а в жертву Марсу, остальных сто подарил солдатам своего отряда, которые получили сверх того и от легионов по фунту пшеницы и кружке вина.

Разбитое при Гауре самнитское войско отступило к Суэссуле и созвало туда всю лучшую молодежь страны, намереваясь снова попытать счастья в решительной битве. Как только известие об этом предприятии дошло до Валерия, он поспешно двинулся к Суэссуле, оставив весь обоз в лагере под сильным прикрытием. На небольшом расстоянии от неприятеля он, вероятно, вместе с войском Корнелия Косса, расположился лагерем на возможно ограниченном пространстве, для того чтобы самнитяне подумали, что римляне пришли в незначительном количестве. Это мнение Валерий поддерживал еще тем, что с мнимой боязнью укрывался в лагере и не выступал против приготовившегося к битве неприятеля. Это обстоятельство совершенно успокоило самнитян, и так как в это время у них обнаружился недостаток в съестных припасах, то они разошлись по полям для сбора пшеницы, Узнав, что большинство неприятельского войска удалилось на значительное расстояние, а в лагере остался только слабый гарнизон, консул немедленно двинул против него свое войско. Лагерь был взят с первого же приступа, и в палатках пало под римскими мечами больше воинов, чем у ворот и на стенах. После этого Валерий Корв оставил две когорты в виде гарнизона, строго приказав им воздерживаться от грабежа, а сам с остальным войском выступил против самнитян, рассеянных по полям, и часть их положил на месте, часть обратил в бегство. На месте сражения осталось 40 тысяч самнитских щитов и 170 знамен. Вся добыча была предоставлена солдатам.

Отправляясь из Кампании в Рим для празднования своего триумфа, Валерий оставил в городах Кампании охранительные гарнизоны. Солдаты, на долю которых выпало провести зиму в Капуе, соблазнились богатством и роскошью капуанцев тем более что дома, в Риме, им не было житья от долгов, и стали составлять всевозможные планы, как бы завладеть этим пышным и веселым городом. Такого же рода замыслы распространились и по всем другим городам, где стояли римские войска. Когда преемник Валерия Корва, консул К. Марций Рутил, прибыл в Кампанию и принял начальство над войском, военные трибуны сообщили ему об этих преступных замыслах солдат. Рутил, как человек опытный – он был теперь уже в четвертый раз консулом, а до того времени занимал должности диктатора и цензора, – придумал, для предупреждения опасности, распространить слух, что солдаты и в будущем году останутся на зимних квартирах в тех же самых городах. Узнав эту новость, солдаты сообразили, что им спешить нечего, и отложили исполнение своих замыслов. Но как только начался летний лагерь, полководец начал под всевозможными предлогами очищать войско от зачинщиков смут посредством постепенного увольнения их в отставку или продолжительный отпуск. Солдаты, заметив наконец, как искусно консул уничтожил их заговор, испугались и стали изыскивать средства обезопасить себя. Одна когорта, находившаяся в походе вблизи Анксура, заняла при Лаутуле между морем и горами узкое ущелье с целью перехватывать всех тех, которых консул отправлял из войска. Число их уже дошло до того, что образовалась целая армия, и недоставало только предводителя. Грабя и опустошая, при отсутствии всякой дисциплины, достигли они Альбанской области и там укрепились лагерем. Между тем как у них происходило совещание, кого бы выбрать в полководцы, они получили известие, что римский патриций Тит Квинкций, отказавшийся от городской жизни и всех почетных должностей, занимается возделыванием земли в Тускуланской провинции. В прежнее время Квинкций с отличием служил в войске; но с тех пор как он охромел вследствие полученной в ногу раны и этим преградил себе дорогу к высшим государственным должностям, уединенная сельская жизнь заменила для него городскую. Услышав его имя, бунтовщики немедленно решили избрать его своим предводителем; но так как они почти не надеялись, что он добровольно примет на себя такую должность, то поручили отправленному за ним отряду в случае надобности употребить силу. На Квинкция напали ночью в его собственном доме и угрозами принудили согласиться. Таким образом, он, как второй Гец фон Берлихинген, решительно вопреки своему желанию повел мятежное войско по Аппиевой дороге к Риму. Они дошли бы до самых стен столицы, но у восьмого помильного столба остановились, потому что услышали, что Рим избрал Валерия Корва диктатором и что он уже выступил с армией против них. Как только оба войска очутились друг против друга и увидели родное оружие и родные знамена, общее раздражение уступило место мысли об отечестве. В то время, говорит Ливий, люди были еще не настолько храбры, чтобы проливать кровь своих сограждан, и не знали никаких войн, кроме внешних. Полководцы и солдаты с той и другой стороны желали покончить дело миром. Валерий, уже выступая в поход, решил употребить самые кроткие меры для восстановления дружеских отношений и теперь обратился к возмутившимся солдатам, которые еще в прошедшем году так доблестно сражались под его знаменами, с речью, в которой ласково просил их вспомнить о своей чести и оставить незаконный путь бунта. Он обещал явиться ходатаем за них перед сенатом и народом и гарантировал им, насколько это зависело от его личности, что преступление их останется безнаказанным. Войска так твердо верили в честность диктатора, что дали слово положить оружие и просили Валерия немедленно отправиться в Рим для того, чтобы добыть им прощение и удовлетворение нескольких справедливых требований. Все это было исполнено, и таким образом примирение состоялось. Между вышеупомянутыми удовлетворенными требованиями находились следующие: имя внесенного в списки солдата не может быть вычеркнуто без его согласия, ни один гражданин не имеет с этих пор права занимать в одно и то же время две должности или в течение десяти лет избираться вторично на должность, которую он уже однажды занимал; на будущее время должно быть дозволено избрание из сословия плебеев не только одного, но даже обоих консулов. Кроме того, народное собрание постановило запретить отныне всякую отдачу денег под лихвенные проценты.

В истории этого возмущения осталось много темного; но некоторые из сделанных участниками его признаний доказывают, что размеры его были довольно значительны. За кротким и народолюбивым Валерием осталась заслуга устранения от государства большой опасности и примирения враждовавших сограждан. Очень может быть, что законы диктатора-плебея Публилия Филона находятся в связи с этими происшествиями. Эти leges Publilise суть: 1) утверждение законов, обнародываемых комициями по куриям, отменяется; 2) постановления комиций по трибам имеют одинаковую силу с постановлениями комиций по центуриям; 3) на будущее время один из цензоров должен быть непременно плебей.

Военные подвиги и успехи в первый год первой Самнитской воины оказались блистательными сверх ожидания. Но зато немного хороших результатов доставили два последующих года. В третий год войны (341 г.) уже был заключен мир и возобновлен дружественный союз, но без решительной развязки дела. Римляне отдали даже самнитянам Сидицинум. Причина такого поспешного прекращения военных действий заключалась, с одной стороны, во встретившейся самнитянам необходимости не быть стесненными в войне с тарентинцами, которые в то время подняли оружие против сабельских народов, с другой стороны – в том, что римляне опасались отторжения латинян и войны с ними, которая действительно завязалась в начале 340 г.